Текст книги "Повести каменных горожан. Очерки о декоративной скульптуре Санкт-Петербурга"

Как маскароны изготавливались

Разумеется, первым лицом следует считать архитектора, говоря языком возвышенным – зодчего. В его замысле рождается художественный образ строения, он продумывает и решает все функциональные задачи и создает все детали, его декорирующие и украшающие. Именно он решает, быть или не быть маскаронам и какими им быть. Часто архитектор – автор маскаронов. Он либо рисует их, либо подбирает в мастерских из имеющихся (поэтому на фасадах разных домов маски повторяются – они из одной и той же мастерской). Однако архитектор ничего не сможет сделать, если не обратится к скульптору, говоря все тем же высоким стилем, к ваятелю. В союзе зодчего и ваятеля рождается внешний облик здания или целого ансамбля, продумываются украшения фасадов и внутреннее убранство – интерьеры.

Где живет музыка? Во времени. Музыка, по определению древних, последовательное извлечение звуков разной протяженности и высоты, составляющее гармонию. Скульптура живет в трехмерном пространстве. Ее еще называют «искусством создавать из глины, воска, камня, металла, дерева, кости и др. материалов изображение человека, животных и иных предметов природы в осязательных, телесных их формах».

Но не случайно архитектуру иногда называют музыкой в камне. Гармонией, сродни музыкальной, пополняются архитектурные шедевры, декоративная скульптура – отдельная мелодия, вплетенная в общий хор чередования пространств, плоскостей и объемов. Скульптура наделяет архитектуру человеческими образами. Главным объектом скульптуры всегда является человек, даже когда ваятель создает скульптуры животных, они либо ассоциируются с человеком и его характером, либо играют декоративную, орнаментальную роль.

Скульптура делится на круглую, то есть фигуру (статую), окруженную свободным пространством; бюст – когда изображена только голова с частью груди, также без сокращения какого-либо из трех измерений, и рельеф – когда фигура представляется отчасти погруженною в плоский фон и выступающей из него менее или более чем на половину своей толщины (в первом случае – барельеф, во втором – горельеф).

Итальянская ул., 27

Относительно материала и способа исполнения изображения, ваяние, в широком значении слова, распадается на несколько отраслей: лепка, или моделировка, – искусство работать с мягким веществами, воском и глиной; литейное дело, или торевтика, – искусство делать изваяние из расплавленного металла; глиптика, или скульптура, в тесном смысле – искусство вырубать изображение из камня, металла, дерева и вообще твердых веществ; к отраслям ваяния можно, сверх того, причислить резьбу на твердых и драгоценных камнях (скульптура) и изготовление штемпелей для монет и медалей (медальерное искусство).

Как изготавливались маскароны? И почему очень редко упоминается в документах имя мастера, создавшего ту или иную маску? Часто упоминается только архитектор. Прежде чем ответить на эти вопросы, разделим маскароны на несколько очень неравных групп, в первую очередь по материалу, из коего они изготовлены. Есть маскароны, тесанные из камня. Как правило, имя скульптора и каменотеса в таких случаях отыскать можно. Они всегда работают рука об руку. Редкий скульптор обходился без помощи профессионального мастера-каменотеса. Ну разве что Микеланджело, который вырубал скульптуру прямо из мраморной глыбы, утверждая, что это очень просто: «Беру кусок мрамора и отсекаю все лишнее».

Ну так ведь это Микеланджело! Гений! Большинству же скульпторов помогают ремесленники-каменотесы. А само произведение, прежде чем быть изваянным из камня, проходит несколько стадий. Первая, собственно, создание скульптуры. Скульптор лепит изваяние из пластилина, глины, воска и других мягких материалов. Для того чтобы перевести произведение в другой более прочный материал, в бронзу или в мрамор, при этом возможно увеличение его в размере, необходимо изготовить гипсовую отливку.

Мастер-формовщик снимает с глиняного оригинала так называемую черную форму (a creux perdu) из алебастра и по ней отливает гипсовый слепок произведения. Если художник желает иметь слепок не в одном, а в нескольких экземплярах, то они отливаются по так называемой чистой форме (a bon creux), изготовление которой гораздо сложнее. Но зато произведение можно тиражировать.

Вот полезный, но употребляемый реже, чем слова «маскарон» и «лепнина», термин – мулюра (фр. moulure – литье, отливка), в архитектуре – «лепные детали»: рельефы, волюты, маскароны, обломы, которые на самом деле отливают в форму из жидкой смеси гипса с различными наполнителями.

Барберини. Римлянин с портретами предков. I в. до н. э.

Когда в XIX веке маскароны стали почти что неотъемлемой частью архитектуры, возникли целые мастерские по их изготовлению. И вот тут мы сталкиваемся с интересным явлением. Были и оригинальные произведения, но обычно архитектор или скульптор доставляли в мастерскую маскарон, который был копией с античного оригинала – маска Зевса или какой-нибудь богини, скопированная с античной статуи. В мастерской изготавливали чистую форму и в ней отливали из алебастра столько маскаронов, сколько было необходимо для украшения здания. Формы эти сохранялись. Чаще всего они принадлежали хозяину мастерской, и он мог отлить любое количество точно таких же маскаронов для другого заказчика. Этим объясняется, во-первых, значительное число дубликатов – повторяющихся маскаронов на фасадах зданий, а во-вторых, отношение к авторам маскаронов как к ремесленникам, тиражирующим свой товар на продажу, а стало быть, к их изделиям, не имеющим художественной ценности оригинала. Традиция скульптурных портретов очень древняя. Первые достоверные портреты, как мы знаем, появились еще в Древнем Египте, как отклик на религиозные запросы египтян. Но нам необходимо поговорить об истории скульптурного портрета и сравнить портреты древнегреческих мастеров и римских, поскольку без понимания разницы в творческих задачах, которые ставили перед собою ваятели, не все будет понятно.

Великие древнегреческие мастера создавали обобщенный образ изображаемого, так сказать его идеальную модель. В основе такого миропонимания была философия платоников, которую упрощенно можно представить так: все формы уже существуют в «астральном, идеальном» мире, «стекая» в наш реальный мир. Формы неизбежно искажаются, и задача художника, поэта, музыканта – любого творца разглядеть ту первоначальную идеальную форму и, по возможности, к ней приблизиться. Чем сильнее сходство реального произведения с изначальной идеальной формой – тем произведение прекраснее.

Этим, например, объяснялось, что, скажем, воздвигая статую олимпионику, одержавшему победы в спортивных состязаниях, создавали не его портрет и даже не изображение бога – покровителя спортсмена, а обобщенный образ дискобола, дорифора или пантакриста (соответственно, метателя диска, копья и борца-кулачника. – Б. А.). Мысль, имевшая и имеющая многих сторонников. Александр Блок, говоря о творчестве Врубеля, утверждал, что талант тот – кто услышал ноту из божественной музыки, а Врубелю, по мнению поэта, удалось расслышать целую фразу.

У римлян, этих прагматиков, напоминающих тем современных американцев, портретная скульптура опиралась на совершенно иную традицию. Римляне очень ценили и кичились своими родословными. В доме каждого знатного римлянина, как бы мы сейчас сказали вестибюле его городского дома или виллы, стояли скульптурные портреты его предков. При церемониях эти портреты несли во время процессии. И даже (такой, на мой взгляд, кошмар!) во время похорон за гробом шли актеры или родственники в портретных, восковых «посмертных» масках предков усопшего. Поэтому к портрету предъявлялось совершенно иное, можно сказать противоположное древнегреческому, требование «фотографической» достоверности – абсолютно точного воспроизведения внешности человека. В Эрмитаже есть портрет одного из «солдатских императоров», из тех, кого на престол возносили или свергали с него мятежные легионы, Филиппа Аравитянина, с внешностью «уголовника на все времена!». В этом римском портрете скрупулезно передана даже щетина на его щеках.

Вот два римских мраморных изваяния – портрет конкретного человека, который украшал когда-то стену римской виллы и подтверждал древность рода, а рядом скульптура – тоже знатный римлянин с портретами своих предков.

Традиция скульптурного портрета в архитектуре никогда не умирала. Скульптурный портрет присутствует и в романском искусстве, и в готике, пышным цветом расцветая во времена Ренессанса. Разумеется, когда мастера классицизма обратились к древности, они опирались на древнегреческую традицию, на античные образы. В эпоху эклектики такой опорой стали шедевры Ренессанса, во многом, в свою очередь, воскрешавшие традиции римские, в частности эстетику изображения конкретного человека.

В конце достаточно благополучного XIX века в Европе, а затем и в России возникла мода на скульптурные портреты. Однако заказать скульптурный портрет у мастера, скажем у Антокольского или Паоло Трубецкого, было и дорого, и практически невозможно. Но вездесущий рынок быстро исправил положение. Появились мастерские, где можно было заказать собственную маску, то есть снятую с вашего лица. Такая маска мрачно именуется «посмертной», потому что, как известно, их снимали с покойников: с А.С. Пушкина, Ф.М. Достоевского, позже с В.В. Маяковского, С.А. Есенина и др. Но, смею вас уверить, с живых такие маски снимались гораздо чаще. Кстати, может быть самую первую в России «посмертную маску», а точнее сказать, слепок со своего лица потребовал изготовить Петр I.

Нам в книге о маскаронах важно знать, что в период строительного бума в конце XIX – начале ХХ века многие «посмертные маски» – портреты заказчиков превратились в маскароны и украсили фасады домов, равно как классические по форме «медальные» барельефы – портреты в профиль. При этом слепки с лиц увеличивались до размеров и пропорций, необходимых для архитектурных деталей, получали обрамление декоративными атрибутами и т. п. Увлечение портретными маскаронами, считайте скульптурными «фотографиями», приняло массовый характер, стало модой.

Но, к сожалению, обнаруживая скульптурный портрет на фасаде здания реально жившего человека, мы не без труда сегодня можем догадаться, кто же это изображен? Какой смысл вложен в атрибутику и декоративные элементы? Архитекторы и строители разыгрывали на фасадах домов с помощью декоративной скульптуры целые пьесы. Маскароны с фасадов разных зданий на одной улице как-то взаимодействуют, что-то говорят друг другу…

Драма на песках

Но если современникам разыгрываемые пьесы были понятны, то для нас пока их смысл потерян. Я повторяю: «Пока!» По моему глубокому убеждению, задуманное и воплощенное одним человеком, рано или поздно, может быть расшифровано другим… Правда, для этого потребуются значительные усилия и долгие поиски. Во исполнение своего желания вовлечь читателя в бродяжничество по городу и хождение по библиотекам, в вечерние разговоры за чаем и прочие приятности загадываю загадку, ответа на которую пока не знаю.

На углу Мытнинской и 8-й Советской улиц на доме в стиле модерн два маскарона, сильно напоминающие портреты польского художника Выспянского, творившего в начале XX века.

Маскарон со стороны Мытнинской строг и насторожен, со стороны 8-й Советской девушка улыбается, и если первый маскарон, украшенный лилиями, никаких дополнительных смысловых деталей не имеет, то второй сопровождается девизом на декоративном шарфе, который переводится с латыни как: «Следует выслушать и другую сторону». Что говорят нам эти два лица? Как это связано с тем, что помещалось прежде в этом доме?

Однако этими вопросами загадки Мытнинской улицы не исчерпываются. Напротив через улицу помещены два маскарона. Один над окнами первого этажа довольно стандартен, но интересно, что это лицо перекликается с маскаронами дома напротив – те же плывущие линии прически, цветы (предполагаю, маки), украшающие прическу.

А вот маскароны, расположенные выше, совершенно необыкновенны! Скорее всего, это то же самое лицо, но почему оно так искажено, какая страсть его изменила? Немыслимая для каллакогатии (равновесие между душою и телом, то, что римляне перевели как «в здоровом теле здоровый дух») экспрессия. Какую загадку таят эти маскароны? Ясно только одно, на фасадах домов этой улицы разыгрывается драма, когда-то совершенно понятная современникам-горожанам начала ХХ века.

Мытнинская ул., 17

Мытнинская ул., 30

Невозможно не заметить, что в драме участвуют маскароны с разных домов. Они объединены одним сюжетом.

Важно и другое – как изменился маскарон к началу ХХ века! Каменные лица зажили собственной сокровенной жизнью. Осуществляют ли они свою главную функцию апотропеев? Отпугивают ли злые силы от обитателей дома? Если да, то делают это как-то совсем по-другому, нежели маскароны прошлых веков.

Мытнинская ул., 30

Вот теперь можно и в мастерской каменотеса побывать. Однако будем помнить, что без работы скульптора, без предварительной лепки глиняного оригинала и отливки его гипсового слепка не обходится создание ни одного произведения скульптуры – будет ли оно каменное или металлическое.

Труд ремесленника-каменотеса за столетия мало изменился. Это, как и прежде, тяжелая физическая работа, хотя, безусловно, каменотес, переводящий замысел скульптора в камень – как правило, мастер таланта редкостного. Как резался камень и как по камню резался орнамент, мы говорили в самом начале книги. А вот как вырубается из куска гранита или мрамора скульптура?

В мастерскую доставляют готовую скульптуру в гипсе или даже в пластилине. Каменотес подбирает подходящий по размеру камень. Устанавливает его на плоскую основу – базу. С получением, допустим, гипсового слепка с модели скульптора существенная часть художественной задачи ваятеля может считаться оконченной: остается только воспроизвести слепок, смотря по желанию, в камне (мраморе, песчанике, вулканическом туфе и т. п.) или в металле (бронзе, цинке, железе и т. п.), что составляет уже ремесленную, хотя и чрезвычайно творческую работу.

При изготовлении мраморного и вообще любого каменного изваяния поверхность гипсового оригинала покрывается целою сетью точек, которые, с помощью циркуля, отвеса и линейки, повторяются на глыбе, подлежащей отделке. Руководствуясь этой пунктировкой, помощники художника под его надзором удаляют ненужные части глыбы посредством резца, долота и молота; иногда они пользуются при этом так называемой пунктирною рамой, в которой взаимно пересекающиеся нити указывают на те части, какие должны быть отбиты. Таким образом, из необработанной глыбы мало-помалу возникает общая форма изваяния; она все точнее и тоньше – под руками опытных рабочих, пока, наконец, сам художник не придаст ей последней отделки, а полировка пемзой не сообщает различным частям поверхности произведения возможное сходство с тем, что представляет в этом отношении сама натура.

Важнейшим материалом для ваятеля, наряду с мрамором, служит бронза; мрамор наиболее пригоден для воспроизведения нежных, идеальных, преимущественно женственных форм; бронза – для передачи форм мужественных, энергичных. Сверх того, она представляет особенно удобное вещество в том случае, когда произведение колоссально или изображает сильное движение: фигуры, оживленные таким движением, при исполнении их из бронзы не нуждаются в подпорах для ног, рук и других частей, которые необходимы в подобных фигурах, вырубленных из хрупкого камня.

Наконец для произведений, назначенных стоять на открытом воздухе, особенно в северном климате, бронза предпочтительнее, потому что не только не портится от атмосферных воздействий, но и получает вследствие своего окисления приятный для глаза зеленоватый или темный налет на своей поверхности, называемый патиной. Бронзовое изваяние либо исполняется посредством отливки расплавленного металла в заранее приготовленную форму, либо выбивается молотком из металлических пластин: берется лист металла, его размягчают нагреванием на огне и, ударяя по исподней стороне листа молотком, сообщают ему требующуюся выпуклость, сначала в грубом виде, а потом, при постепенном продолжении такой же работы, со всеми деталями, согласно с имеющейся моделью. Этот прием употребляется преимущественно при исполнении барельефов не особенно крупного размера; при изготовлении же больших и сложных произведений – статуй, групп и горельефов к нему прибегают в настоящее время только тогда, когда необходимо, чтобы они имели сравнительно малый вес. В этих случаях выбивка произведения производится по частям, которые затем соединяются винтами и закрепами в одно целое. В нынешнем столетии выбивную работу и литье во многих случаях заменяют осаждением металла в формы при помощи гальванопластики – процесса электрохимического.

Негероические памятники

Мода к нам пришла из Швеции, точнее из Стокгольма. Там появились памятники людям невыдающимся, например памятник Ротозею, глазеющему на шпиль собора и упоенно слушающему звон его колоколов, и даже памятник Водопроводчику, чей бюст торчит из люка канализации на городской улице. С чего бы они там в Швеции появились?

Не случайно наш незабвенный Никита Сергеевич Хрущёв, вернувшись из Швеции, возмущенно говорил: «У них там король и настоящий социализм!»

Иными словами: несмотря на то, что Королевство Швеция – монархия, это демократическое государство, а монарх – гарант (любимое словцо Б.Н. Ельцина) демократических свобод и социальных прав подданных, именно королевских подданных, а не граждан, как это ни странно на первый взгляд.

Тоталитаризм любит все героическое и пышное, памятники обязательно «великим», монументы всевозможным вождям и, непременно, героям! При демократии же появляется интерес к безымянному простому труженику. Поэтому, наверно, у нас в городе возникли эти «негромкие» изваяния, на мой взгляд, весьма его украсившие.

Памятник Безымянному городовому (ск. А.С. Чаркина) в 1998 году открыл череду новых питерских памятников. Он до сих пор не обрел для себя постоянного места и стоит пока – временно – на Малой Конюшенной улице. Экскурсанты не сразу опознают в изваянии городового. Виной его парадная форма, которую путают с жандармской и генеральской. Городовой в сознании современного обывателя – фигура на перекрестке в шинели с поднятым воротником, перепоясанная башлыком с «селедкой» – саблей на боку, при форменной фуражке или в зимней круглой шапке, перекочевавшей при социализме на головы постовых милиционеров. Именно такие стоят в Нижнем Новгороде и в Челябинске. Здесь же в столице империи и городовой – в парадной форме!

Памятник безымянному городовому

Памятник водовозу

Хлопотами администрации «Водоканала» появился памятник питерскому Водовозу (ск. Е.Г. Захаров, А.Г. Овсянников, Л.М. Торич). Именно так, со дня основания Петербурга и до 1859 года, когда построили (причем неудачно) первый водопровод, почти два столетия водовозы доставляли в дома горожан питьевую воду, взятую из Невы. Закончилась эра водовозов эпидемией холеры[121]121
  Эпидемия 1893 г., унесшая, в частности, жизнь П.И. Чайковского.


[Закрыть], из Невы же и почерпнутой.

Третий памятник, установленный в 1998 году, тоже требует объяснений. Это Фонарщик (ск. Б.М. Сергеев, О.Н. Панкратов) с лестницей, присевший на минутку отдохнуть и печально взирающий на окна второго этажа дома № 1 по Одесской улице. Поскольку именно там в квартире инженера Лодыгина была изобретена и в 1873 году 11 июля (по ст. ст.) загорелась первая в России электрическая лампочка накаливания.

Памятник фонарщику

Вспоминая об этом событии, один из его очевидцев впоследствии писал: «…Не помню, из каких источников, вероятно из газет, узнали, что в такой-то день и час, где-то на Песках будут показаны публике опыты электрического освещения лампами Лодыгина. Я страстно желал увидеть этот новый электрический свет… Вместе с нами шло много народу с той же целью – увидеть электрический свет. Скоро из темноты мы попали в какую-то улицу с ярким освещением. В двух уличных фонарях керосиновые лампы были заменены лампами накаливания, изливавшими яркий белый свет».

Памятник дворнику

Кое-кто из пришедших захватил с собой газеты. Вначале эти люди подходили к керосиновой лампе, а потом к электрической и сравнивали расстояния, на которых можно было читать. Большая толпа стояла на ничем не примечательной и тихой Одесской улице, не желая расходиться.

В 1874 году Петербургская Академия наук присудила А.Н. Лодыгину за изобретение лампы накаливания Ломоносовскую премию. Но, не получив поддержки ни от правительства, ни от городских властей, Лодыгин не смог наладить массовое производство электрических ламп накаливания и широко применить их для освещения.

«К началу 1914 года в Петербурге на улицах города горело 13 950 фонарей, в том числе: керосиновых – 2505, газовых – 8425 и электрических – 3020»[122]122
  Пукинский Б.К. 1000 вопросов и ответов о Ленинграде Л., 1981. С. 156.


[Закрыть].

Памятник фотографу

Для петербургского фонарщика электрический свет – конец профессии. А была она настолько привычна, что для учеников младших классов была задачка по арифметике: «Фонарщик зажигает фонари на городской улице, перебегая с одной панели на другую. Длина улицы – верста триста сажен, ширина – двадцать сажен, расстояние между соседними фонарями – сорок сажен. Скорость фонарщика – двадцать сажен в минуту. Спрашивается, за сколько времени он выполнит свою работу? Ответ: 64 фонаря, расположенные на данной улице, фонарщик зажжет за 88 минут»[123]123
  Там же.


[Закрыть].

Четвертый памятник – петербургскому Дворнику (ск. М. Нейман) установлен 16 марта 2007 года на площади Островского. Нынешние петербургские острословы не преминули заметить, что памятники ставят в основном усопшим, потому как наш город чистотой нынче не блещет. А мой приятель Ю. Подражанский добавил: «Что вы от него хотите! Он же не работает, он же сидит!» А питерские-то дворники, коих наше поколение еще помнит, ни на минуту не присаживались!

Любящие фотографироваться на фоне этого памятника и заласкавшие бронзовую собачку до золотого блеска экскурсанты не задумываются, что этот бронзовый фотограф Карл Булла оставил нам бесценные снимки старого Петербурга и Петрограда (ск. М.В. Домрачев, арх. Б.А. Петров). На Малой Садовой ул., 3, под самой крышей находилось фотоателье этого мастера.

А вот одного памятника, который бы следовало поставить, пока в нашем городе нет – памятника Почтальону. С детства памятны стихи С. Маршака:

 
Кто стучится в дверь ко мне,
С толстой сумкой на ремне,
С цифрой «5» на медной бляшке,
В синей форменной фуражке?
Это он! Это он!
Ленинградский почтальон…
 

Почтальонов в синих куртках и номерами почтовых отделений на латунной бляшке я помню. Это – отдельное огромное повествование. Про блокадных почтальонов, что носили письма с фронта и похоронки, можно поэмы писать! Но я о другом – доставлять почту в старом Петербурге было совсем не просто, и почтальон должен был знать район, где доставлял корреспонденцию, как свою ладонь, узнавая дома «по их наружности», поскольку нумерации в современном понимании не существовало, да и названия улиц появились в новой столице не сразу. Только в 1738 году. По предложению «Комиссии о Санкт-Петербургском строении» улицам Петербурга стали давать первые официальные наименования.

С присвоением официальных наименований улиц появились и первые указатели. Названия улиц, набережных и площадей писались на специальных дощечках, укрепленных на столбах. Таких указательных столбов в ту пору установили 732.

В 1768 году Екатерина II указала генерал-полицмейстеру Петербурга: «Прикажи на концах каждой улицы и каждого переулка привешивать доску с именем той улицы или переулка на русском и немецком языке; у коих же улиц или переулков нет еще имен, то изволь оные окрестить. Формы же досок полутче и почище сделать, хотя без многих украшений, но просто». В итоге на фасадах многих угловых домов появились мраморные доски с названиями улиц, а также с указаниями номеров городских частей и кварталов. В 1803 году мраморные доски заменили жестяными, они, в свою очередь, с 1896 года стали уступать место эмалированным.

В конце XVIII века была проведена нумерация домов, только не по улицам, а общая по всему городу. В 1791 году в Петербурге уже имелось 4554 номера. Сюда не входили дома, расположенные в гвардейских слободах. Номера, согласно установленному порядку обозначались над входом в дом или над воротами. Позднее дома стали нумеровать по частям города. Таким образом, если улица проходила через несколько городских частей, то на ней существовало и несколько систем нумерации домов. Такое положение создавало немалые трудности для тех, кто разыскивал нужный адрес.

В 1834 году была проведена реформа нумерации домов в Петербурге. С этого времени дома на улице, от ее начала и до конца, имели свою единую возрастающую нумерацию. Только четные номера в то время шли по правой, а нечетные по левой стороне улицы. Но в 1858 году изменили систему нумерации: теперь левая сторона улицы стала четной, а правая – нечетной»[124]124
  Пукинский Б.К. 1000 вопросов и ответов о Ленинграде Л., 1981. С. 156.


[Закрыть].

Есть и еще одна особенность нумерации домов в нашем городе. Отсчет идет «от водных артерий» – от рек и каналов.

До 1834 года, скажем, во времена А.С. Пушкина, адрес на конверте бывал весьма затейлив и требовал от почтальона особых навыков. «Его высокоблагородию господину статскому советнику Ивану Петровичу Сидорову, в доме генеральши Любезновой по Надеждинской улице во дворе в 7 нумере, в собственные руки».

Интересно, как бы отыскивал почтальон адресата в современных спальных районах, где все дома на одно лицо? С этим столкнулись первыми шведы, когда стали строить замкнутые жилые блоки, со всей инфраструктурой внутри квартала. Детишки, гулявшие во дворе, не могли отыскать свою парадную. Пришлось на входных дверях вывешивать фотографии их мам.

У нас разговор о декоративной скульптуре, так вот она в Питере порой заменяла нумерацию. Все дома старой застройки – разные, как люди, перепутать их очень сложно! И в этом немалая заслуга, в частности, маскаронов и прочей, с точки зрения современного чиновника, «бесполезной красоты». На самом же деле она одушевляет камень! Без этой «бесполезной мишуры» дома можно определить как «груды упорядоченного стоительного материала, пригодные для проживания». Не более того.