Текст книги "Повести каменных горожан. Очерки о декоративной скульптуре Санкт-Петербурга"

Малоохтинский пр., 80

До «античной классики» тут, конечно, далеко. Да и не нужно! Это как будто бы вместо ОМОНа на разгон нынешних несанкционированных митингов разнообразных «несогласных» вдруг явилась фаланга греческих гоплитов или римских легионеров. Хотя и те и другие со щитами – согласитесь, разница присутствует! Работы Л. Михайленка – конечно же, середина 80-х годов, теперь уже прошлого века, это первые шаги «перестройки» и романтической мечты об обновленном СССР.

На стенах, конечно же, «Проходчик», он же «Забойщик», он же «Навалоотбойщик» – одним словом, «Горняк» – не с глобусом, а с каской в руке. Всего через пять лет такими касками будут стучать шахтеры по брусчатке Красной площади, требуя справедливости. И не достучатся…

Пока еще все впереди. Вот женщина – шахтерка, «Маруся плитовая» – была такая профессия в шахтах. Вагонетку там, «во глубине сибирских руд», в шахте, выкатывали из штрека на чугунную плиту, дежурная «Маруся», как стрелочница, ломом плиту поворачивала и вагонетка катилась по штреку дальше. «Прощай, Маруся плитовая, прощай шахтерский городок…» Это из старой песни «А молодого коногона несут с разбитой головой». Кто эту песню только не переделывал впоследствии «По полю танки грохотали…» и пр. Но вначале-то был коногон. Коней подняли из шахт в конце 1950-х годов, а последняя женщина ушла из шахты в 1962 году. Не хотели уходить – за «подземный стаж», за «льготы по вредности» к пенсии держались, это если, конечно, до пенсии доживали. Сейчас-то на миллион тонн угля приходятся две человеческие жизни. А в мое детство – 700, а то и 900. Была такая медаль «За восстановление шахт Донбасса» и приравнивалась она к боевой.

Пленителен «профессорского» облика ученый с каким-то справочником, формата молитвенника в руках. Особенно умиляют кургузый галстук и брюки, по моде тех лет, достигавшие груди, хорош и молодой специалист, наверное, маркшейдер (это замысловатое название население считало еврейской фамилией), взгляд его полон романтического устремления в будущее, в те годы, когда «и на Марсе будут яблони цвести». Он даже похож чем-то на Высоцкого, кумира тех лет. Теперь скультуры кажутся наивными и смешными, но почему-то трогают до слез…

В. О., Большой пр., 82

Одна из форм «просвещенного хамства» – осмеяние, а затем неизбежное уничтожение памятников прошлого в пресловутой борьбе хорошего с лучшим. Так в пятидесятые годы уничтожались целые деревни, спорившие по красоте архитектуры с чудом уцелевших Кижей. На их месте возводились из силикатного кирпича «хрущобы». Так сегодня сносятся целые кварталы исторической застройки, для того чтобы вколотить очередной чудовищный граненый стакан современного небоскреба в живое, пока еще, тело города. Говорят, это поступь времени. Ну, во-первых, прежде чем приветствовать пресловутую прогрессивную поступь, нужно убедиться, в ту ли сторону мы идем, а во-вторых, если ничего не делать, то очень легко оказаться замурованным в бетонном гробу. «Так, конечно, спокойнее, – как говорил товарищ Сухов в фильме „Белое солнце пустыни“, – но уж больно скучно!» А можно ли иначе? Конечно! Как? Нужно неторопливо и в каждом конкретном случае разбираться. Причем, каждый должен принимать решение строго индивидуально, только для себя, не прячась за догмат «народ нас не поймет» – «народ»-то ведь это вы и есть! Раз вы понимаете – поймут и другие, не сомневайтесь! И поймут глубже, серьезнее и полнее, не только потому что, как говорил мой знакомый парикмахер Гоша: «Одна голова – хорошо, а две – больше!», а потому что в народе людей толковых больше, в том числе и совестливых, и умных!

Вот пример, вызывающий уважение. На Каменноостровском пр., 39 (арх. А.П. Вайтенс) в 1914 году начали строить доходный дом. Архитектор – образованный, умелый, потому и дом стал, как пишут в путеводителях, – «отличным примером неоклассицизма». Громаду фасадов украсили барельефы. Те самые «Певчие» с мраморной кантории Луки делла Роббиа из ризницы собора Санта-Мария дель Фьоре (1431–1438 гг.), близнецы «Певчих» с дома Покотиловой.

Разумеется эклектика, разумеется неоренессанс, но тут они оказались особенно к месту и совершенно превосходны по исполнению. Радостью и музыкой наполнен праздник, изображенный на них.

И все бы хорошо и распрекрасно, но строительство прервала Первая мировая война и революция.

Андрей Петрович Вайтенс (1878–1940)[138]138
  Он и сам в 1911–1913 гг. жил неподалеку на Каменноостровском проспекте в доме № 54, а жена его погибла, когда в 1942 году ее вывозили по «Дороге жизни» из Ленинграда. Грузовик, со всеми пассажирами, ушел в полынью…
  Ул. Профессора Попова, 54, – жилой дом, построен в 1910–1911 гг., по проекту архитектора Д.А. Крыжановского, жившего в этом же доме с момента постройки. По стилистике дом близок северному модерну и немецкой архитектуре. Курдонер раскрыт к улице Профессора Попова. В отделке применен серый и розовато-серый гранит. Фасад на высоту двух этажей выложен плитами скальной фактуры. Порталы дома изготовлены из того же гранита, но, в отличие от фасада, они гладко обработаны и украшены резными рельефами. Мощная граненая башня на углу венчалась шатром и фонариком со шпилем (навершие башни утрачено при пожаре). Постройку отметили серебряной медалью на конкурсе фасадов 1912 г. Ранее, в начале XIX в., на этом участке находилась дача актера императорских театров, воспитателя (затем инспектора) Петербургского театрального училища С.Ф. Рахманова и его жены актрисы Х.Ф. Рахмановой; в 1808–1809 гг. на этой даче жил Ф.П. Литке. Со второй половины XIX в. на этом месте находился четырехэтажный каменный дом. В 1906 г. частью участка владел архитектор П.В. Резвый. Затем участок принадлежал домовладельцу, купцу 1-й гильдии Р.И. Берштейну. После постройки дома в нем находилась гостиница «Каменноостровская», принадлежавшая почетному гражданину, купцу 2-й гильдии С.И. Забежкину. В 1912–1914 гг. в этом доме жил архитектор В.П. Апышков, с 1912-го – певица М.Д. Каменская, с 1915-го – архитектор А.П. Вайтенс, также с 1915-го – брат адмирала Эссена, вдова адмирала (М.М. Эссен, координатор Дамского морского общества) и сын, командир подводной лодки Антоний Эссен, погибший при выполнении боевого задания осенью 1917 г. С 1916 г. здесь жил генерал В.Ф. Джунковский и его сестра Е.Ф. Джунковская, фрейлина, председатель общины Св. Евгении и Петроградского попечительского комитета о сестрах Красного Креста.


[Закрыть] не дожил до окончания строительства. Тридцать лет дом, хотя и был прилажен под жилье, оставался недостроенным, пока в 1948–1951 годы его не взялись достраивать сыновья Андрея Петровича – Георгий Андреевич и Петр Андреевич Вайтенсы.

Лука делла Роббиа. «Певчие». Кантория ризницы собора Санта-Мария дель Фьоре. 1431–1438. Фрагмент

Замечательно не только то, что именно сыновья довершили дело отца, но и то, как они это сделали. Дом выглядит единым целым, хотя сыновья сильно изменили проект, приспособив его к требованиям нового времени. Особенное впечатление производят горельефы (ск. Е.Г Захаров, А.Г. Овсянников, Л.М. Торич), которыми, чтобы сохранить художественный образ, задуманный отцом, дополнили здание братья.

На первый взгляд совершенно барабанно – сталинская тематика «спортсмены-рекордсмены» и «ударники-стахановцы», но это всего на первый взгляд. В искусстве ведь важно не только то, что изображено, сколько, как изображено. Содержание – строго говоря, «не убеждает и не затрагивает» – «казенный оживляж»! (Так ведь и ренессансный праздник жизни XV века достаточно театрален и, с точки зрения реализма, весьма далек от действительности на доме постройки 1914 г.) А вот исполнение! Интереснейшие многофигурные горельефы, с безупречным знанием композиции, анатомии. Опять только ахну да руками разведу – Академия!

Не сталинской эпохе памятник создавали два мастера, достойные представители целого клана архитекторов, а памятник родителю! Это понимание высоты таланта и мастерства, почтительное сыновнее уважение к работе мастера и собственное, достойное мастерство! Это памятник мастерам, которые, несмотря ни на какие кошмары, включая прямое истребление, – выжили, не сломались, не переменились, не поглупели, не разучились работать и не утратили мастерства! И все-то они понимали, все видели и казенной пропаганде не верили никогда! Доказательства? А вот этот дом и этот фриз, где мастерство много глубже идеологического заказа! Где уверенность, что связь времен не может быть прервана даже революциями, даже голодом и лагерями, если сами мастера не сдадутся, не опустят руки, не растеряют способности и желания творить! А эпоха, надеюсь, прошла и содержание «сталинских барельефов» нынешним молодым малопонятно, а взволновать оно и прежде никого не могло! А вот мастерство, то затаенное, что исчезло во многих казенных шедеврах, – здесь осталось! Не побоюсь высоких слов – горельефы этого дома согревает самое главное человеческое чувство – любовь. Ее заваливают мусором анекдотов, подменяют ее духовную божественную сущность животными инстинктами, а ничего сделать не могут. Все так же рождаются дети и это все такое же чудо, как и тысячелетия назад, и матери все так же любят и ласкают их, а сыновья все так же преклоняются перед мужеством и мастерством отцов. А, скажут мне, – это один случай на миллион. Так ведь этим одним случаем и живы все остальные человеки, населявшие в тот момент и потом планету. И это величайшее счастье, когда подобный, пусть даже единичный случай запечатливается в искусстве. Кстати, и случай не единичный. Я знаю, по крайней мере, два! Вот Вайтенсы, а вот замечательные художники – Трауготы: все их работы помечены тремя инициалами – двух братьев и отца. Его уже давно не было на свете, а они так и подписывались – первая буква – имя отца, а две другие – братьев. И никакая эпоха, никакие запреты и даже насмешки ничего с этим поделать не могли! Эпохи приходят и проходят, – искусство, освященное любовью, живет много дольше. По меркам человеческой жизни – вечно, то есть – всегда!

Каменноостровский пр., 39

P. S.

«Что мы сажаем, сажая леса?» – было такое стихотворение С.Я. Маршака. В конце 1940-х – начале 1950-х годов вся страна осуществляла лозунг: «Превратим нашу Родину в цветущий сад!» Замечательный, кстати, лозунг! И он выполнялся, и как всегда с энтузиазмом. Горжусь, что шестилетним «клопом» ходил с ведерочком по Пороховскому кладбищу и собирал желуди. Потом относил их в ближайшую школу, там формировались посылки с семенами, которые отправлялись в засушливые районы. А я-то уж побывал тогда на Дону, на моей многострадальной казачьей родине, и что такое засуха и суховеи, еще тогда понял!

Тонны сосновых и еловых шишек, кленовых и других семян, что шли на юг вагонами! Я помню ежегодные весенние и осенние посадки деревьев около домов и вдоль школьных оград. Это было замечательно! С тех времен, теперь уже расширяясь самосевом, тянутся тысячи километров лесополос вдоль пахотных полей и вдоль железных и автомобильных дорог и даже состарившиеся фруктовые сады на питерских окраинах.

Большой Сампсониевский пр., 94

А при чем тут архитектура? А при том, что этот очередной подвиг советского народа нашел свое отражение в барельефах, которые приблизились в своем социалистическом реализме чуть ли не к газете. На новостроенных зданиях появились лесопосадочные сюжеты. Пребываю в гордой уверенности, что на барельефе на углу тогдашнего Кировского проспекта и улицы Мира, в какой-то степени отражен и мой трудовой героизм – уж больно была похожа на старшеклассниц моего детства девушка, сажающая дерево, да и юноша выглядел физкультурником. И вдруг я обнаруживаю, что появилось это произведение архитектора В.В. Шауба в 1912–1913 годах.

* * *

Каменноостровский пр., 13 (1912–1913 гг., арх. В.В. Шауб).

Большой Сампсониевский пр., 94 (1951 г., арх. А.В. Жук).

Маскарон умер! Да здравствует маскарон!

Пять нарисованных профилей, как бы отрубленных голов героев декабристов, с обложки герценовского журнала «Полярная звезда» красовались у нас в учебниках истории и литературы.

Четыре написанных масляными красками «под белый мрамор» или вылепленных, и даже действительно мраморных: Маркс – Энгельс – Ленин – Сталин, спутники моего октябрятско-пионерского детства. Чаще два профиля вождей революции. Иногда внахлест: Ленин – дальше, Сталин – ближе, иногда врозь, как на двух колоннах, обозначавших границу города на улице Коммуны, мимо которых меня возили в пионерский лагерь в Колтуши.

Я догадался, откуда пошла эта традиция «отрубленных голов», когда прочитал гомеровскую «Илиаду» в переводе Гнедича, с иллюстрациями Ф. Толстого и увидел его великолепные «тарелки» – медали, посвященные войне с Наполеоном, кои в свою очередь были подражанием античным медалям и геммам. Имперский сталинский стиль искал вдохновения в ампире XIX столетия, и нельзя сказать, что безуспешно.

Медальные профили вождей разной степени художественной ценности и полководцев[139]139
  Адмирал Нахимов, адмирал Ф.И. Ушаков (Таврическая ул., 31–33).


[Закрыть], гипсовые пионеры с горнами и барабанами, летчики, глядящие в небо из-под гипсовых ладоней, а также тогда еще совсем новые солдаты в плащ-палатках с обнаженными головами на братских могилах недавней войны – мои современники.

Правда, иногда заметны в маскаронах веселые казусы, как, например, пуговица-заклепка на каске солдата-победителя, говорящая только о том, что блестящий и заслуженно прославленный архитектор Левинсон композиционно разместил ее правильно – требуется тут какая-то точка, а вот настоящей-то каски сам не носил и, скорее всего, даже не видел.

Среди профилей, голов и маскаронов, стандартных пионеров в галстуках, рабочих и колхозниц, солдат в пилотках и моряков в бескозырках, вперемешку с лавровыми венками и дубовыми ветвями, с колосистыми орнаментами и многочисленными гербами, порой помещенных в стародавнее обрамление вместо двуглавых орлов, нет-нет да и мелькало нечто, проскочившее сквозь сито партийной цензуры. Из роскошного куста декора с необыкновенными, никогда не произраставшими растениями и пятном, заключенным в рамку (где, казалось бы, должны красоваться какие-то пламенные слова правды, ан пусто! Что говорить-то, все и так понятно! Народ между строк читать научился!), по Московскому проспекту дом № 208[140]140
  Архитекторы А.И. Гегелло и С.В. Васильковский, 1937–1940 гг.


[Закрыть], вдруг высовывается чудовищная рожа! Никакой не бог античный и даже не маскарон «растительный». Из упорядоченной, стройной и покорной лепнины торчит демонический кошмар!

Что же это, так задумано? Как же они не боялись? Да как же такое пропустили партайгеноссе? А может, и не задумывались, может, так само получилось! Человек ведь ничего выдумать не может, как утверждал великий писатель-фантаст Герберт Уэллс, искусство только отражает реальность, часто помимо воли и даже сознания художника…

Но я все-таки думаю, этот сатана на стене – сигнал нам, ныне живущим. Все-то они зодчие, воспитанники великой культуры, конечно, понимали, о том и нам через полвека кричат. Привилегия и сила искусства в том, что оно делает современниками и даже единомышленниками людей разных столетий. Оно – мост через время и пространство. А как же цензура с безупречным классовым чутьем? А что цензура? Апотропей – оберег должен быть пугающим и декоративным… Вот он такой и есть! Очень пугает! Сильно и надолго!

Пожалуй, последним всплеском «роскошного сталинского стиля», как именовали его чуть позже критики, стали скульптуры в метро, голуби мира на высотке с Московского проспекта. Когда же грянула эпоха «индустриальной застройки», отчасти выполнившая утилитарную задачу – обеспечить отдельными квартирами растущее население, показалось, что маскароны и декоративная скульптура умерли навсегда! И мы как-то «выше будней», выше фасадов и крыш тогда устремляли взоры – спутник плыл в просторах Вселенной, Гагарин пробивался в космос, умная телега колесила по Луне, и песня уверяла, что «и на Марсе будут яблони цвести»…

Кое-где как воспоминание, как дань традиции появлялись профили писателей, поэтов и ученых на стенах школ, быстро возведенных из силикатного кирпича по всей стране. Но архитекторы, взбодренные окриком Н.С. Хрущёва о борьбе с архитектурными излишествами, стали мыслить «объемно», взяв на вооружение всю техническую мощь домостроительных комбинатов; они окружили старую часть города океаном блочных крупнопанельных и не уступающих им, опять-таки «объемами», красно-кирпичных кубов и параллелепипедов огромных зданий.

Ул. Восстания, 42

Красоту рекомендовалось теперь искать, воспринимая чередование архитектурных объемов в движении, – скажем, из окна автомобиля, а еще лучше – из иллюминатора самолета.

Сначала возражением торжеству чистой геометрической формы прозвучало исследование американских психологов, с цифрами в руках утверждавших, что в обезличенной, типовой и многоэтажной застройке увеличилось число психических расстройств и самоубийств. А финальным аккордом – уничтожение кварталов, построенных «быстро и экономично», по всей Европе, которое началось во Франции в 1976 году.

Мы пока такой роскоши себе позволить не можем! У нас как всегда жилищный голод и дефицит жилья. И хоть взрывают иногда блочные пятиэтажки, но на их месте возводят подобные же человеческие муравейники, не уступающие им «безумной красотою»!

Да это бы еще ничего. Торжествующий «стаканизм» вламывается в историческую застройку, маскируя свою чудовищную поступь тем, что стеклянные грани возводятся на месте обветшавших, не представляющих исторической и архитектурной ценности домов. Потомки комбедов, взрывавших храмы и дворцы и возводивших на их месте сараи массовой культуры, не понимают, что снесенное здание само по себе, одно, может, и действительно не представляло ценности, но было кирпичиком в стене великого сооружения. Выпал кирпич, и вся стена рухнула, а город потерял лицо. И торчат стеклянные «стаканы», как вставные пластмассовые челюсти в устах бывшей красавицы…

Строительные темпы нарастают! Лоббисты строительных фирм выбивают, покупают, беря в долю власти, – новые и новые пятна застройки… Беда!

Плывун подтапливает многомиллионную «воровайку» строительства, эффект домино срабатывает, и после потери одного здания начинает валиться весь блистательный и воспетый в веках проспект – ничего их не берет! «Не слышут, – как писал Г.Р. Державин. – Внемлют и не знают! – и сам же объяснял почему: – Покрыты мздою очеса!»

Ул. Пестеля, 1

Взирая на эту сокрушительную поступь необольшевистского прогресса, чуть было не впал я в уныние, чуть было не подумал вослед за Аркашкой Счастливцевым из пьесы А. Островского «Лес»:

– А не удавиться ли мне?!

Потому как и ежу понятно, что в стеклянном «стакане» и в «аквариуме» человеку жизни нет и быть не может. В нашем невыносимом климате, при лихорадочном полубезумном свете белых ночей и промозглой слякотной тьме зимних дней и так-то жить тяжело, а уж в безликом, в прямом смысле, без ликов и образов на стенах в зеркально-каменном монолитном пространстве – совсем безобразие и одиночество! Мы об этом постоянно в суете будней не задумываемся, но техногенная обезличка, как атмосферный столб, все равно давит, хоть мы того и не ощущаем – пока гипертония не начнется. Может, потому в старой застройке так много маскаронов, что Петербург – столица одиночества!

* * *

И вдруг, совсем рядом с Александринкой, вздымается новый дом – весь в декоративной скульптуре! На вопрос, хорошо это или плохо, отвечу как суворовский солдат:

– Не могу знать!

Не берусь пока судить! В этом здании есть важнейшее достоинство созданного когда-то архитектором А. Брюлловым – братом знаменитого художника здания штаба Гвардейского корпуса на Дворцовой площади, – оно не мешает ни Зимнему дворцу, ни Главному штабу. Вот и здесь это новое здание не мешает шедевру Росси – Александринскому театру, скверу вокруг памятника Екатерине II и Публичной библиотеке. А ведь могли «втюхать» сюда, вероятно, на равное по стоимости пяти таким зданиям, «пятно застройки», очередной «стакан»!

Вот что мне радостно! Значит, не я один так чувствую, но даже те, у кого есть деньги! Я думал, что я себе накрутил-напридумывал тоску по человеческим ликам, хотя бы каменным! А тут оказывается – нет! Не могут все одновременно с ума сойти! Это занятие строго индивидуальное! И если появилась вновь в подражание классическим образцам скульптура изготовления 2002 года, значит – тенденция. Прилетела, как говорили древние греки, «первая весенняя ласточка».

Правда, «первой ласточкой» стали не птицы, а кошмарные мраморные львы не то таиландского, не то вьетнамского изготовления, вздыбившиеся на шарах у китайских ресторанов. Классический кич! «Бред сивой кобылы в лунную ночь!» Я смеялся, но опять-таки… до слез! Поскольку неизвестно, чего хочется при взгляде на этот шедевр ширпотреба: «Севрюги с хреном или зарезать кого-нибудь» (А.П. Чехов).

Тележная ул., 13

Миргородская ул., 1Б

Следующим явлением стали львиные головы, украсившие фасад новопостроенного банка на углу 5-й Советской и Мытнинской улиц.

Тоска моя не прошла! Мне показалось, что это дань модному нынче фольклору по поводу «золотых погон поручика Голицына», когда у каждого второго нашего соотечественника дедушка вдруг оказался либо князем, либо купцом и уж обязательно белогвардейцем. Странно, как при таком обильном, как получается по разговорам «потомков», числе они не победили?

И вдруг! На углу Манежного переулка и улицы Восстания снимают строительные леса с абсолютного «новодела», и на меня смотрит настоящий, но совершенно современный маскарон. И все в нем как положено: и подтекст, и многозначность образа, и взгляд в вечность, и тайна! А самое главное – классическая глубина мысли, окультуренная образованием и талантом архитектора.

Какая горькая, душераздирающая ирония в этих бывших имперских двуглавых орлах со свернутыми шеями, как испуганно, но как храбро топорщит крылья совенок – символ мудрости!

Настоящее произведение изобразительного искусства, как музыка, которую нельзя пересказать. Музыку ведь нельзя и понимать разумом – она не алгебраическая безусловная формула, но ее можно чувствовать, и вот это ощущение музыки, все равно данное вам природой, опытом или образованием, и есть понимание! То же и в архитектуре, то же и в живописи, и в скульптуре. Если можно пересказать – это литература, если нельзя, а как там у Шекспира: «А он рыдает!..» Тогда вы получили послание от художника и прочувствовали его!

Как удалось архитектору Питанину в совершенно современном здании продолжить эту тонкую золотую нить, соединяющую нас с прошлым? Не ведаю. Но удалось! И маскароны на ул., Восстания, 44, тому подтверждение. И у них есть продолжение!

На Тележной, еще без номера – рядом дом № 13, целый фриз: на багровокрасном, как кровь, граните кованое лицо Александра Невского. Вот ведь как – и не скульптура, и не икона, а то самое «чуть-чуть», с чего, как говорил И. Репин, и начинается искусство.

Ничего мы не забыли, растеряли много, но, наверно, настало время собирать камни, «зубрить зады» – как говорили гимназисты перед экзаменами. И нам, пользуясь периодом мира и относительного благополучия, – учиться, наращивать ту «тонкую пленку культуры», которую вроде бы так легко потерять, ан вот она все в России не рвется, а уж какие мастера разрушения стараются.

И совсем рядом, на маленькой новостроенной церковке, под стенами оскверненного, разрушенного, а теперь трудом и муками народа восстанавливаемого большого монастыря, с беленых стен глядят четыре символа евангелистов, четыре буквицы из летописи – четыре резных камня. Выходит, резной камень Суздаля и Владимира допетровских времен вернулся? Да нет! Вернуть ничего нельзя, ничего нельзя повторить! Но можно не утратить, если понять, осмыслить и принять! Главное, стараться понять! Тогда и средневековое изображение станет современным.

И глянут на нас оттуда, из вечности, каменные лики нашего города, чтобы поддержать, духовно укрепить, обрадовать, избавить от одиночества и уныния. Без этих лиц невозможен Петербург, да и вся наша городская жизнь, нынче повсеместно оторванная от живой природы, – да и вся человеческая жизнь, пожалуй, тоже. А маскароны и барельефы не умерли, они затаились на время и, похоже, сегодня возвращаются! И если мы их услышим, если поймем их беззвучную речь – они нас не бросят, они помогут устоять в стеклянно-бетонно-машинном стандартизированном и неодушевленном мире!