Автор книги: Борис Алмазов
Жанр: Архитектура, Искусство
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)
От лат. rosmarinus – морская роса, вечнозеленый полукустарник, символ памяти. Древние греки использовали напиток из этого вечнозеленого растения для улучшения памяти. Отсюда произошел студенческий обычай вплетать себе в волосы веточку розмарина.
На языке цветов розмарин обозначает верность. В XVII веке обручающиеся вплетали розмарин в свои гирлянды, что призвано было символизировать долгую любовь. Прежде чем новобрачные выпивали на свадьбе первую чашу, в вино обмакивали веточку розмарина на счастье.
Но розмарин и цветок траура. При погребении его кладут на гроб, чтобы сказать этим, что ушедший в могилу не будет забыт.
О розмарине, который в народном сознании священное и магическое растение, ходило много легенд. Рассказывали, что первоначально его цветы были белыми, но во время бегства в Египет Дева Мария разложила на кусте розмарина просушиться пеленки Младенца, и его цветы посинели. Другое предание гласило, что куст растет ввысь только 33 года – возраст, когда был распят Христос.
Верили, что, если носить на себе розмарин, он защитит от злых духов и ведьм, от грома и молнии, от разбойников и телесных повреждений. Предание гласило, что вора можно отучить от воровства, заставив его помыть ноги в винном уксусе, где была вымочена веточка розмарина.
ЧертополохЕго еще называют татарник, поскольку есть народное поверье, что семена чертополоха занесены во время нашествия Батыя на Северную Русь в 1238 году. В степи же и на Кавказе и вообще на юге татарник произростал всегда. Мощное колючее растение с яркими малиновыми цветами обладает чрезвычайно длинным корнем и удивительной живучестью. Земледельцы считают татарник-чертополох злостным сорняком, с которым достаточно сложно бороться. Для степняка и кавказца татарник – символ непобедимости, огненный цвет, цвет крови, цвет зарева пожарища – воинственности, живучесть сорняка – символ выносливости и терпения. Кстати, татарник не такое уж бесполезное растение – из его семян жмут репейное масло.
В Шотландии, кроме всего перечисленного, чертополох – национальный цветок и символ кровной мести.
* * *
Вознесенский пр., 40–42 / Садовая ул., 55–57.
Вознесенский пр., 55, доходный дом (1890 г., арх. С.А. Баранеев; 1904–1905 гг., арх. Н.И. Товстолес).
П. С., Малый пр., 66 / ул. Ленина, 32 (арх. А.Л. Лишневский).
Херсонская ул., 13 / Перекупной пер., 12.
Плоды
ГранатАтрибут Персефоны гранат, соответственно, напоминает о тайнах жизни и смерти. А поля созревших колосьев (или отдельные колоски) напоминают о матери Персефоны – Деметре, богине плодородия, процветания и роста. Гранаты также являются символом девушки, становящейся женщиной. Оказалось, под этим подразумевается не только цвет граната, сходный с цветом крови. Согласно Фаре Шоу Келси, врачу-травнику, плод граната содержит фитоэстрогены, вещества растительного происхождения, напоминающие женский гормон эстроген.
* * *
Ул. Куйбышева, 2–4, особняк М.Ф. Кшесинской, правый корпус (1904–1906 гг., А.И. Гоген).
Невский пр., 40–42, дом Армянской церкви, фонтан во дворе (1771–1775 гг., арх. Ю.М. Фельтен).
Соляной пер., 13, Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия им. А.Л. Штиглица (1885–1896 гг., арх. М.Е. Месмахер).
ВиноградВиноград – один из символов христианской религии. Символика интерпретируется словами Христа из Евангелия от Иоанна: «Аз есмь виноградная лоза». Ученики-апостолы трактовались в качестве побегов. Лоза и виноградные гроздья символизируют также компоненты причастия – хлеб и вино, тело и кровь Христовы. В светском искусстве гроздья винограда являются атрибутом Бахуса и персонификацией Осени. Они служат знаком сентября.
Изюм
Если виноград – символ жизни, то изюм – смерти. Символика изюма как засохших виноградных ягод непременно использовалась при погребальных обрядах. Изюм – непременный компонент кутьи и колева.
* * *
Английская наб., 28, особняк П.П. Дервиза (1889–1890 гг., арх. А.Ф. Красовский).
Английская наб., 54, дворец великого князя Михаила Александровича (1910–1913 гг., арх. Р.Ф. Мельцер).
Благодатная ул., 28, жилой дом (1950 гг., арх. Б.Н. Журавлев).
В. О., 2-я линия, 23.
B. О., Большой пр. 7 / 2-я линия, 15.
Исаакиевская пл., 1, Исаакиевский собор.
Каменноостровский пр., 1–3, доходный дом И.Б. Лидваль (1899–1904 гг., арх. Ф.И. Лидваль).
Летний сад, Кофейный домик.
Лиговский пр., 44, дом А.Н. Перцева (1910–1911 гг., арх. С.П. Галензовский, И.А. Претро).
Малая Посадская ул., 5, дом Лидвалей.
Ул. Маяковского, 52 / Манежный пер., 5, доходный дом В.К. Гаугера, А.С. Залшупина (1881 г., арх. В.К. Гаугер; 1909 г., арх. М.И. Сегаль).
Наб. р. Мойки, 58, доходный дом А. Жукова (1913–1914 гг., арх. Р.Ф. Мельцер).
Московский пр., 208 / Авиационная ул., 9 (1937–1940 гг., арх. А.И. Гегелло, C. В. Васильковский).
Петровский пр., 13, Дом ветеранов сцены (1900 г., арх. М.Ф. Гейслер).
Фурштатская ул., 6 (1872 г., арх. А.И. Вавельберг).
ИнжирИнжир иначе именуется смоква или фига. Плодоносящее фиговое дерево, а также плоды его наряду с виноградной лозой – растительный символ мира и достатка.
* * *
Ул. Куйбышева, 2–4, особняк М.Ф. Кшесинской (1904–1906 гг., арх. А.И. Гоген).
Наб. р. Мойки, 58, доходный дом А. Жукова (1913–1914 гг., арх. Р.Ф. Мельцер).
ОрехОрех – символ жизни и плодородия, традиционно связан с любовью, браком и деторождением. На символическом языке деревьев и кустарников орех означает справедливость. В Древнем Риме орехи дарили новобрачным в день свадьбы, чтобы они были плодовитыми в браке.
Самым магическим считался орех с двумя ядрышками в одной скорлупе. Найдя такой, загадывали желание, съедали одно зернышко, а второе бросали через левое плечо. Разделить с человеком двойной орех считалось верным способом добиться его любви или дружбы.
ПерсикПерсик – древний символ союза сердца и языка. Изображенный с одним листком на стебельке, он использовался художниками эпохи Ренессанса для обозначения правды или истины, которая является результатом союза сердца и языка. Персик иногда присутствует вместо яблока на изображениях Мадонны с младенцем как символ Спасения. Персик символизирует долголетие и бессмертие, олицетворяет счастливое супружество.
ЯблокоОдин из основных символов царской власти – держава, им подчеркивается, что правитель держит в руках – фигурально выражаясь, властвует – символ земли, плод дерева жизни, символ жизни и первородного греха. Символ посвящен Церере – римской богине, насылающей на людей безумие и влечение к противоположному полу, которое зачастую оборачивается ужасными трагедиями.
В то же время образ «яблони в цвету» – символ чистой, светлой и долгой любви, воспеваемый в произведениях, представляющих романтическое направление в искусстве.
По-разному толкуется яблоко как символ семейных отношений и отношений между мужчиной и женщиной, готовящихся заключить брак. Во втором случае яблоко – символ надежды.
Гностики «перевернули» библейскую легенду. Они утверждали, что, когда Ева дала Адаму яблоко, это был плод Древа Познания (истинных знаний – гнозиса), и что высшая участь человечества – воссоединиться с Древом Жизни. Можно также вспомнить, что в добиблейские эпохи считалось, будто в совершенном саду обитает богиня (спутником ее являлась змея), которая одаривает яблоком бессмертия тех, кто успешно проходил ее испытания.
Сами яблоки также имеют собственную символику. Если разрезать яблоко пополам не вертикально, а горизонтально, то на обоих срезах будет отчетливо видна пятиконечная звезда. Как уже говорилось ранее, пентаграмма связана с планетой (и богиней) Венерой. Поэтому Ева протягивает Адаму именно яблоко, а не другой фрукт и поэтому же Афродиту и других богинь часто изображают держащими яблоко.
Русская традиция по-своему толковала образ и символику яблока. Известно, что на могилу умершего клали зеленое яблоко, что должно было свидетельствовать о сохранении в памяти живых облика умершего и напоминать о том, что жизнь на земле продолжается.
Яблоко ассоциируется с неразгаданными тайнами рождения, смерти и пр. Оно еще и символ точности: легендарные стрелки из лука – герои легенд и преданий – отличались своей меткостью именно при стрельбе по таким крошечным мишеням, которыми выступали яблоки.
Яблоко – своеобразная эмблема одного из самых крупных мировых центров урбанизации – Нью-Йорка (США). Здесь яблоко символ огромного механизма, цельного и сплоченного, результативного, олицетворяющего собой мир в некой миниатюре.
* * *
Английская наб., 26, дом Челышева (1835 г., арх. А.И. Мельников).
Английская наб., 28, особняк П.П. Дервиза (1886 г., арх. А.Ф. Красовский).
Английская наб., 44, особняк Н.П. Румянцева (1827 г., арх. В.И. Глинка).
Большая Конюшенная ул., 21–23, бывшее здание Торгового дома Гвардейского экономического общества (ДЛТ) (1908–1909,1912-1913 гг., арх. Э.Ф. Виррих, Б.Я. Боткин, Н.В. Васильев, С.С. Кричинский, И.В. Падлевский, И.Л. Балбашевский).
Гороховая ул., 4, бывшее здание страхового общества «Саламандра» (1908–1909 гг., арх. М.М. Перетяткович).
Дворцовая наб., 34, здание Малого Эрмитажа (1784–1775 гг., арх. Ж.Б. Вален-Деламот).
Каменноостровский пр., 2 / Кронверкский пр., 21 (1949–1951 гг., арх. О.И. Гурьев, М.В. Фромзель).
Каменноостровский пр., 8, доходный дом А.И. Цеховой (1903 г., арх. В.П. Цейдлер).
Колокольная ул., 8 (1914–1915 гг., арх. А.Л. Лишневский).
Ул. Куйбышева, 2–4, правый корпус особняка М.Ф. Кшесинской (1904–1906 гг., арх. А.И. Гоген).
Лесной пр., 20, корп. 8, жилой городок Нобеля (1904–1909 гг., арх. Р.Ф. Мельцер).
Миллионная ул., 32, дом И.А. Гагарина, дом Голубева (1881 г., арх. М.А. Иванов).
Московский пр., 170, нет сведений.
Московский пр., 72, ВНИИ им. В.П. Вологдина (1963 г., арх. П.С. Косвен). Невский пр., 18 / наб. р. Мойки, 57, дом Котомина.
Невский пр., 80, дом Л.В. Липгарта, дом Н.И. Дернова (1772–1773 гг., арх. М.А. Макаров; 1913–1914 гг., арх. М.С. Лялевич).
Фурштатская ул., 24, особняк В.С. Кочубея (1908–1910 гг., арх. Р.Ф. Мельцер).
Ул. Куйбышева, 4
К чему я это все вспомнил? Да вот на ограде соседнего дома – особняка Бранта – на уровне человеческого роста роскошный маскарон в изобилии гирлянд фруктов-символов. Все здесь есть: гранат и персик, инжир и яблоки и даже совсем не редкость в дворянском Петербурге – ананас от Елисеева. Кому принадлежит это лицо? Какой богине?
Возможно, Флоре, возможно, Помоне или какой-нибудь нимфе цветов, кого так изысканно и безупречно танцевала хозяйка соседнего особняка, сама ставшая трагической и неотторжимой от ХХ века легендой – первая любовь цесаревича Николая Александровича, в будущем государя Николая II, прославленная Матильда Кшесинская. И маскарон, и с большим значением подобранный состав как бы только «фруктового» изобилия – это все пожелания ей, ставшей хозяйкой дворца модерн, когда она сияла в зените своей славы, не случайно же здесь целые колеса лавровых венков.
Часть четвертая
Госпожа эклектика
Ее на моей памяти, в 1950-е годы, на уроках истории искусства в нашей художественной школе при училище Серова преподавательница ругала, обзывала безвкусицей и «архитектурным винегретом», обвиняла архитекторов в том, что они стали в лакейскую позу «чего изволите?» перед капиталистами.
Естественно, я тут же зацепился за это слово и полетел в библиотеку узнавать, что такое эта самая «эклектика». Здания, коими восторгалась преподавательница, в основном построенные в стиле классицизма, навевали скуку. Нет, конечно, я признавал белоколонную красоту Михайловского дворца, Александринки и всей улицы Зодчего Росси, но все, что строилось в годы моего детства в подражание классицизму, в подражание ампиру – шепотом называемое тогда «роскошный сталинский стиль», меня отвращало своей давящей казенщиной. Домов с гербами и колосьями в орнаментах, с окошками-бойницами, запрятанными в железобетонных колоннах, в те годы поналепили предостаточно.
Эклектика или, точнее, «эклектизм», как сообщал Советский энциклопедический словарь (от греч. eklekti-kos – выбирающий), «механическое соединение разнородных, часто противоположных принципов, взглядов, теорий, художественных элементов и т. п.; в архитектуре и изобразительном искусстве сочетание разнородных стилевых элементов или произвольный выбор стилистического оформления для зданий или художественных изделий, имеющих качественно иные смысл и назначение (использование исторических стилей в архитектуре и художественной промышленности XIX в.)»[102]102
Советский энциклопедический словарь. М., 1987.
[Закрыть]. Вооружившись этой цитатой, я пустился в пространный разговор с преподавательницей, доказывая, что используемое наследие других стилей в эклектике не копируется, а органично перерабатывается! И составляет единое художественное целое! Стало быть, это новый стиль! Я так в своей тетрадке по истории искусства и написал. Удивительно, что она сохранилась. Вроде бы Герцен заметил, что тринадцатилетние подростки самые большие философы! Для моего детства эта цитата верна. Неужели сегодня по-другому? Не может быть! Просто я давно не разговаривал с тринадцатилетними философами. Это не их, это – моя вина.
И удивительно, что в 1957 году, обучаясь в художественной школе, я, тринадцатилетний сопляк, доказывал, прежде всего себе, очевидные нынче вещи, но ведь это было полвека назад. С ума сойти – уже полвека! Тогда эклектика была чуть ли не бранным словом, а мне она нравилась! И нравится! Она живая, она занимательная, она человечная и добрая и обильно одушевленная маскаронами и прочей декоративной лепниной.
Неопознанные объектыТаких изображений, не только маскаронов, но и барельефов, горельефов, скульптурных «голов» и бюстов, в сравнении с «опознанными» – большинство. Есть, где разгуляться ротозею, влюбленному в Петербург. Можно, конечно, спрятаться за дежурную формулировку: «декоративная маска». Удобно и безопасно, поскольку трудно доказать, что имел в виду мастер, когда ваял тот или иной образ, и выполнял ли какую-то конкретную задачу. Однако это путь, достойный лодыря, а мы же гордо относим себя к категории ротозеев, что, как говорил хозяин незабвенной Каштанки: «…Все равно, что плотник супротив столяра».
Поиски, говоря для солидности «атрибуцирование», следует начинать сразу в нескольких областях. Желательно, конечно, в документах. Ведь как архитектор назвал – так оно, наверное, и есть. Однако, во-первых, копаться в документах – удел и призвание немногих, и настоящего ротозея таким занятием не прельстишь, а во-вторых, при всей моей любви и безграничном преклонении перед архитекторами, допускаю, что могли они и слукавить. Как там у К. Пруткова: «Когда на клетке с ослом увидишь надпись лев – не верь глазам своим!»
Второй путь, на мой взгляд, интереснее – искать аналоги! Размышлять! Фантазировать! А для этого, цепко держа в памяти загадочный «неопознанный» маскарон или барельеф, ходить по музеям и, с наслаждением, предаваться чтению книг и листанию альбомов.
Один пример я уже приводил, говоря о метаморфозах маскарона горгоны Медузы, чье изображение из отвратительной пугающей страшилки превратилось в прекрасное лицо маски Рандонини, которая, в свою очередь, копия работы Фидия. То есть метаморфоза произошла не на стенах нашего города, чьи три столетия истории – как говорят арабы, «слезинка на щеке вечности», а две с половиной тысячи лет назад. А сколько длилось тогдашнее изменение облика от архаического апотропея до классического маскарона, вообще сосчитать невозможно – нет начальной точки отсчета, невозможно сказать, когда в сознании, скорее всего предшественников древнегреческой цивилизации, сформировался зримый образ горгоны, перевоплатившийся под рукой Фидия в известный нам маскарон.
Титанида Лето на Делосе. Летний дворец Петра в Летнем саду
И вот еще один «неопознанный объект» – на Большой Морской. Печальное красивое лицо, голова под покрывалом (которое выполняет и чисто утилитарную задачу, так называемого «отлива» – защитного козырька). Общий вопрос – кто это? Конкретнее: юноша или женщина? Решим, что женщина, поскольку на голове под покрывалом платок и, пожалуй, женская прическа.
Если так, то кто из мифологических персонажей изображался с покрывалом на голове? В Риме – весталки, чьи изваяния есть в музеях. Но это, пожалуй, не она, поскольку такое изображение исторической фигуры вряд ли соответствует назначению здания.
Скорее всего – титанида Лето, мать Аполлона и Артемиды. Ее, вынашивающую детей Зевса, повсюду преследовала законная жена Громовержца, Гера. Она не могла найти пристанища, чтобы родить солнцеподобного Аполлона-Феба и его божественную сестру. Гера всячески удерживала родовспоможительницу Илифию, и несчастная Лето никак не могла разродиться.
Малая Морская ул., 11
Наконец ей удалось найти прибежище на плавающем острове – мифическом Делосе. Тут и случились роды. На этом острове свидетелями чуда рождения были только лягушки, первыми своими криками приветствующие новых богов, а по другому мифу, Илифии удалось обернуться лягушкой и придти на помошь Лето. Повествующий об этом барельеф Шлютера у нас в первом «каталоге обязательных мифов», которые должен был знать культурный человек петровских времен – на Летнем дворце. Остров, по мифу «плавающий», Делос, волею Зевса остановился и в античные времена превратился в один из богатейших островных городов – полисов, где главным было святилище Аполлона.
Захарьевская ул., 17
Аполлон и Артемида стали мощными защитниками своей матери. Они, например, перебили стрелами всех детей Ниобы, которая сболтнула, что ее дети прекрасней детей Лето. Жестоко, конечно, но мне как представителю огромного слоя послевоенной безотцовщины, чувства детей Лето вполне близки и понятны.
Мать богов Лето принято изображать женщиной с покрытой головой. (Кстати, такой обычай сущестовал и на Руси – купец Калашников убил Кирибеевича за то, что опричник опростоволосил его жену – сорвал головной платок. Обычай сохраняется в православном церковном уставе, по которому женщина в храме должна стоять с покрытой гловой, а у мусульман – знаменитый, вызвающий такие сегодня проблемы головной платок – хиджаб.)
Немедленное заступничество двух всесильных божеств Аполлона-Феба (Солнца) и Артемиды – богини лесов полей и всей живности, пребывающей в них, делает Лето сильнейшим апотропеем. Как говорится: «Только тронь нашу мамашу!»
Дань уважения и любви классицизму отдали мастера нового времени в многочисленных барельефах на античные темы. И это тоже одно из замечательных направлений поиска и открытий.
Есть простые и памятные читавшим, скажем, «Одиссею». Вот старая нянька, единственная из домочадцев, узнавшая Одиссея, моет ему ноги, как это было принято в те «босоногие» времена. А Пенелопа, которую ждет утром непростой выбор жениха, оглядывается, чувствуя тревогу в сердце и что-то очень знакомое в этом неизвестно откуда пришедшем нищем[103]103
Архитекторы А.И. Гегелло, С.В. Васильковский, 1937–1940 гг.
[Закрыть].
Малая Подъяческая ул., 8
На улице Малая Посадская[104]104
Малая Посадская ул., 6, доходный дом М.А. Рудинской (1909 г., арх. И.Я. Пряхин).
[Закрыть] несколько лет я проходил мимо двух почти совсем затертых покрасками барельефов и все вглядывался, что держит один из персонажей в руке – лук, колчан со стрелами? Пока, совершенно случайно, в одном из альбомов не увидел и не узнал эту троицу, правда несколько измененную мастером, ваявшим барельеф на фасаде дома. Это мраморный рельеф из виллы Альбани (2-я половина V в. до Р. Х.) – Гермес, Эвридика и Орфей, держащий в руках арфу. Но если в сцене с рельефа в Альбани Гермес передает Эвридику Орфею, спустившемуся за ней в подземный мир – мертвый Аид, то на питерских рельефах Гермес только выводит Эвридику к Орфею. И наконец, вопреки печальному финалу мифа, где Орфей не смог не оглянуться, выходя из мира мертвых в мир живых, и навеки потерял Эвридику, здесь они вдвоем и, пожалуй, неразлучны, хотя, конечно, общий настрой рельефов минорный.
Свободное, но хорошо продуманное обращение с наследием прошлого – вот, пожалуй, одна из отличительных черт эклектики. Именно это дает ей такую раскрепощенность, такую свободу в привлечении стилей, сюжетов и форм.
Шаг назад или три вперед?Именно таким вопросом можно задаться, когда узнаешь, что зданий собственно стиля барокко времен Растрелли и Чевакинского в Петербурге совсем немного. Как же так? А разве самые знаменитые дворцы, как, например, Белозерских-Белосельских и прочие, во всей роскоши барочного декоративного убранства относятся к другому стилю?
Позволю себе воспроизвести большую выдержку из интереснейшей книги А.В. Бурдяло «Необароккко в архитектуре Петербурга» (СПб., 2002): «Господство барокко в русском зодчестве было непродолжительным. Время, отпущенное историей этому стилю в архитектуре Петербурга, – около шестидесяти лет, считая от основания города до начала 1760-х годов. Теснимый сдержанно-грациозной поступью новых веяний и окончательно перечеркнутый торжеством поборников древнеримского эталона, стиль барокко едва ли раскрыл на берегах Невы всю меру художественного богатства породившей его эпохи.
Но спустя столетие в Петербурге, а затем и во многих других культурных центрах России появились новые здания, вторящие или произведениям Ф.-Б. Растрелли, или оригиналам его предшественников, работавших как в России, так и в Европе.
Самые взыскательные ценители искусства не решались откровенно назвать эти новые украшения столицы архитектурным анахронизмом. Однако впоследствии их стали расценивать как веское свидетельство ретроградства, движения зодчества вспять. И хотя петербургские мастера обращались к формам отжившего свой век стиля вплоть до 1930-х годов, подобная критическая оценка долго оставалась преобладающей в современном искусствознании и не вполне изжита даже сегодня.
Обращение к архитектурному прошлому и даже к позапрошлому России не могло быть самоцелью зодчих XIX века. Художественное творчество этого столетия, в особенности его второй половины, отмечено сильным стремлением к оригинальности и новизне, и архитектура ни в коей мере не была здесь исключением. „Аттическая простота“ классицизма исчерпала себя в глазах современников, удручая мертвящей монотонностью. Петербург предстал перед ними „бледным“ и „однообразным каменным лабиринтом“. Большая раскрепощенность в трактовке пусть даже привычных ордерных форм воспринималась уже не как непростительное излишество, но скорее как достоинство работы архитектора. Шел оживленный поиск альтернатив творческих методов. Новые устремления не могли быть всецело консервативными и тем более ретроградскими. У зодчества XIX века появилось очень много куда более выгодных и привлекательных стилистических ориентиров, чем античная классика или даже русское барокко. Поэтому о целенаправленной замене петербургского классицизма неким подобием того, что непосредственно ему предшествовало, не могло быть и речи.
Уже не расценивая возврат к барокко как консервативную тенденцию, исследователи нашего времени склонны считать обращение к этому стилю второстепенным явлением постклассицистической архитектуры. Вероятно, в масштабе всей России это именно так. Но в Петербурге наследием эпохи барокко интересовались всегда, а использование разнообразных приемов и мотивов, характерных для него, прочно вошло в практику почти всех известных архитекторов уже в середине XIX века и обнаруживалось в том или ином качестве гораздо дольше, чем, например „английская готика“ или „русский стиль“.
Прототипами новых зданий, оформленных „под барокко“, чаще всего называют самые крупные произведения Ф.-Б. Растрелли и С.И. Чевакинского. Но многие „бароккоподобные“ постройки выглядят значительно скромнее, их объемные композиции далеко не столь оригинальны и замысловаты, не поражают изобилием декора, лепные детали проработаны более скрупулезно. В них гораздо больше от петербургского зодчества 1730-1740-х годов. Есть дома, напоминающие приемами планировки и оформления стили королевской Франции XVIII столетия. Встречаются здания, непосредственно перекликающиеся с воссозданием форм барокко в XIX веке на Западе. „Барочная“ линия в архитектуре Петербурга, таким образом, выглядит гораздо внушительнее, чем ее обычно представляют.
При внимательном взгляде на любое сооружение, решенное в характере барокко, возникает ряд вопросов, немаловажных для понимания закономерностей развития архитектуры середины XIX – начала XX века. Благодаря чему и каким образом стало возможным своеобразное второе рождение барокко? В силу каких причин в Петербурге и его окрестностях вновь строились с опорой на этот стиль десятки зданий? Позволяет ли один этот факт говорить о целом направлении в русской архитектуре? Всегда ли это направление являлось фактической альтернативой классицизма? Наконец, было ли целью создателей этого «нового барокко» воспроизведение черт стиля в строгом соответствии с оригиналами, а то новое, что благодаря изменившимся запросам времени хорошо заметно в их трудах, привносилось помимо их воли? Или, наоборот, барочным декором намеренно украшалось нечто совсем не свойственное прошедшей эпохе в надежде увлечь зрителей соблазном проникновения старины в принципиально новое? (Здесь надо отметить, что само новое – трудноуловимая общность творческих почерков многих архитекторов того времени – и сегодня определяется и характеризуется весьма разноречиво и спорно.)
Традиционно барокко – и подлинное, и „повторное“ – связывается с запросами и потребностями привилегированных сословий, в первую очередь аристократии, монархов и придворных, родовой знати, а также желающих подражать „большому свету“ крупных промышленников и предпринимателей. Если история петербургской архитектуры первой половины XVIII века, как правило, подтверждает это, то дома, возведенные в духе барокко в следующем столетии, едва ли сплошь и рядом заказаны титулованными особами, министрами или купцами-миллионерами. Иначе как объяснить, почему большинство петербургских домов такого рода до сих пор не имеет атрибуции, а имена не только их владельцев, но зачастую и архитекторов – авторов проектов, строителей – не выходят за пределы стен архивных фондов? И все это при повышенном интересе в наши дни как к дворянской и чиновной, так и к торгово-промышленной элите России. Кроме того, невозможно представить, чтобы сразу несколько памятников барочного зодчества, реконструированных уже в 1820-1830-е годы, сохранили (конечно, с некоторыми отступлениями) свой первоначальный облик по капризу моды: в эти два десятилетия в архитектуре Петербурга еще преобладал классицизм. Разве не правящие круги государства поощряли его распространение вплоть до того же времени?
Может быть, именно безраздельное господство в русском искусстве классицизма как направления, приоритетного для государства и считавшегося вполне «современным», и породило в конечном счете стремление оглянуться на прошлое зодчества, причем не только петербургского? Как существование в нашем недавнем прошлом только одной всевластной политической корпорации привело сразу же по ее упразднении к появлению множества разного рода партий и „общественных движений“. Многие из них декларировали приверженность уже давно известным и устоявшимся политическим и социальным идеалам; редко кто стремится произнести непременно „новое слово“. Но при этом фактически постоянно проектируются новые механизмы политического действия. Так нет ли известного сходства духа тогдашней художественной жизни России с современной политикой? (Сравнение вполне допустимое, поскольку слово «плюрализм» уже произнесено и в адрес архитектуры.) И тогда следует оценить повторное вхождение барокко в образный строй Петербурга как осознанное, хотя едва ли продуманное и планированное во всех деталях обращение к отечественной традиции на разработанной по-новому основе.
В Петербурге и его окрестностях насчитывается свыше двухсот сохранившихся до нашего времени зданий, построенных в период 1830-1910-х годов и решенных в духе барокко. От некоторых из них остались только руины. Десятками исчисляются неосуществленные проекты, хранящиеся в музейных и архивных фондах. За крайне редким исключением, они не экспонировались даже на временных выставках и, насколько известно, никогда не были опубликованы. Несмотря на существенные утраты, наследие «нового барокко» выглядит достаточно внушительно, чтобы отказаться от оценки данного направления как бесперспективного, второстепенного или маргинального. Феномен возвращения барокко в архитектурно-художественную структуру Северной столицы давно заслуживает представления современному читателю во всей полноте картины. Именно картины, поскольку воспроизведением некоей суммы форм, присущих зодчеству Петербурга 1710-1750-х годов, воссоздание барокко в середине XIX – начале XX века не ограничилось, и, может быть, именно поэтому не прерывалось так долго, продолжаясь на нескольких стадиях развития русской архитектуры в целом. Если в 1830-1890-х годах оно является далеко не самой обширной частью архитектурного наследия большой временной полосы, именуемой «периодом эклектики» (в каком значении наиболее уместно употребить такой термин, единого мнения на этот счет в современном искусствознании нет), то в 1900-е годы уже покоряет непримиримых, казалось бы, ко всякого рода оглядкам на старину поборников art nouveau. Десятилетие спустя „самое вычурное барокко“ уже относят к художественной классике, а в архитектурной практике опора на его традиции приобретает положение, едва ли не равноправное с новыми ведущими тенденциями».
Необароккко – одна из страниц эклектики, одна из волн этого незаслуженно порицаемого стиля, буквально заполнившего Петербург! Например, на всем Невском проспекте, утопающем в пышном декоре, только одно здание – Дворец Строгонова – высокое барокко. Все остальное – значительно поздних стилистик. Возвращение к наследию барокко последовало после того, как упорядочилась в Северной столице белоколонная красота классицизма – после Росси, Старова и Стасова. Почему же вдруг после таких шедевров, как Михайловский дворец, дивная улица, именуемая ныне, вполне заслуженно, улицей Зодчего Росси, после Сената и Синода и иных жемчужин, вернулся, вроде бы устаревший, «королевский» стиль?
В барокко есть два достоинства – жизнеутверждающий оптимизм и мощь! Имперская павловская, александровская и николаевская Россия тяготела к ясности и упорядоченности. Реформа, фактически революция – отмена крепостного права, выпустила на волю не только крестьян, она расковала такие силы, что в кратчайшее время страна увеличилась в размерах, разбогатела и появился целый класс, как бы мы теперь сказали новых русских, чье богатство спорило с богатством вчерашних графов, князей, да и самого царя. Однако, как архитекторы эпохи классицизма опирались на античность, так и первый этап эклектики не случайно называется архитектурным историзмом, он тоже опирался на достижения прошлого, но зодчие нового времени стали создавать свои произведения в стиле неоклассики, неоренессанса, неоготики и необарокко.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.