Текст книги "Темная сторона нации. Почему одни выбирают комфортное рабство, а другие следуют зову свободы"

Аффективная и вербальная аномия

Когда иссякают слова, которые помогают организовать единомышленников в группу, из-за отсутствия речевых структур возникает аномия. Она распространяется во всех направлениях и позволяет самым жестоким образом навязывать свой закон. Чтобы упорядочивать отношения и чувства, нужны утверждения. Мне вспоминается семнадцатилетний молодой человек, который пригласил домой друга, а потом ушел на пару часов и, вернувшись, застал товарища в постели с матерью. Наш герой постарался отреагировать с улыбкой, но в результате происшествия его родители развелись, а сам он оказался в растерянности. Через несколько месяцев, когда я снова встретил этого молодого человека, он признался: «Мать теперь часть нашей компании, но я не знаю, как мне держаться. Кто она: все еще моя мать, женщина моего отца или же подружка товарища? Считать ли роман внебрачной интрижкой, ранившей отца, или же новыми отношениями, которые следует принять? Я не знаю, что делать и думать. Кто я в ее новых отношениях? Я не понимаю своего места, не знаю, как себя вести».

Для упорядочивания группы необходимы утверждения, формулировки различаются в зависимости от культуры.

Все они не приемлют инцест, но каждая культура по-разному формулирует запрет. На Западе сегодня принято считать, что запрет распространяется на отношения с биологическими родственниками, но так было не всегда. Два-три поколения назад роман с крестницей считался духовным инцестом, серьезным наказуемым проступком. У племени баруйя в Новой Гвинее по закону родственниками, которым запрещено вступать в романтические отношения, считаются все мужчины– родственники отца и женщины – родственницы матери. Отношения тридцатилетней женщины с пятнадцатилетним юношей не считались бы инцестом. Несмотря на общеизвестность и институционализацию запрета, подобная практика из-за различий в интерпретации по-прежнему существует. Сегодня романтические отношения между двоюродными братьями и сестрами не считаются инцестом. Это слово обозначает сексуальные отношения между наиболее близкими родственниками (отец-мать-ребенок) и предполагает социальные и психологические последствия. Спустя несколько поколений, когда состав семьи изменился несколько раз, понятие размывает определение отца. Считать ли отцом любовника, от которого рожден ребенок? Можно ли считать им второго или третьего мужа матери? А если в семье матери-одиночки функцию отца выполняет бабушка, помогающая дочери воспитывать внуков?

Когда насилие в культуре дало власть в руки мужчин, которые сами прибегали к насилию, появилась необходимость в подтверждении отцовства, настолько высокую ответственность предполагала эта роль. Для мужчины гарантией факта отцовства могла быть только девственность женщины. «В ночь свадьбы моя жена была девственницей, и в соответствии с общественными взглядами она оказалась запертой дома, чтобы служить супругу и детям, поэтому я уверен, именно я являюсь отцом». Платить за гарантию отцовства приходилось женщинам, но и мужчинам оно обходилось дорого. Отец должен непременно работать, какой бы ни была работа, и приносить заработок своей жене. Я знал много студентов-медиков, которые бросали учебу и брались за любую работу, когда их подруги беременели.

При отсутствии контроля над реальностью абстрактное знание не дает чувства безопасности.

Оно может даже создавать условия, располагающие попасть в уязвимое положение и в результате подчиниться тому, что обладает знанием. В 1970-х начали проводиться исследования сужения сонной артерии, приводившие к эмболии сосудов головного мозга. В медицинских публикациях рекомендовалось давать семье выбор: за или против операции, результаты которой в те времена нельзя было гарантировать. Выбор и ответственность за решение проблемы за пределами контроля пугали членов семьи, они начинали вести себя агрессивно и обвиняли нас, что мы не выполняем наши обязанности. Приятнее подчиняться тому, кто знает. Не менее приятно, однако, подчиняться тому, кто говорит, что знает.

Человек не властен над своей психикой.

Со времен Фрейда известно, что нами управляет подсознательное, и благодаря нейробиологии мы знаем: под воздействием среды в нашу память впечатывается то, что влияет на мозг и упорядочивает импульсы. Речь идет об обмене между тем, чем мы являемся, и происходящим вокруг нас. Временем особой чувствительности к воздействию сначала становится первая тысяча дней жизни, затем синаптический прунинг в подростковом возрасте и дополнительные изменения у женщин во время первой беременности. Все это снова наводит на мысль, что склонность подчиняться, проявляемая в периоды уязвимости, следует объяснять не особенностями психики индивида, а внешними факторами. Они соотносятся с тремя измерениями среды, в которой он существует: биологической, аффективной и вербальной. Если развитие на раннем этапе проходит в жалких условиях, формирующийся дефицит самооценки становится фактором уязвимости.

Для пробуждения в нас потребности в зависимости достаточно малейшей дестабилизации общества.

Справедливо и обратное: при благоприятных условиях во всех трех сферах факторы, ассоциирующиеся с защитой, откладывают отпечаток в памяти. Став эмоционально стабильным, индивид меньше зависит от внешнего давления и от власти как источника надежности. Поэтому убийц невозможно охарактеризовать с помощью психологической классификации. Если исключить шизофреников, алкоголиков в состоянии белой горячки или под воздействием изменяющих сознание веществ, тех, кто напрочь лишен свободы воли, то большая часть убийц попадает в широкий спектр психологических типов, соответствующих норме.

Когда нормальный человек из-за социальных потрясений попадает в шаткое положение или в зависимость от авторитета другого, он может убивать без стеснения и чувства вины.

При расшатанной архитектуре общества, оказавшиеся в уязвимом положении массы накрывает слепотой. Они мучаются от неопределенности и стремятся покориться лидеру, спасителю, герою или гуру. Среди ведомых мужчин и женщин редко можно найти садистов, чудовищ или идиотов. В массовых преступлениях замешаны люди с разными умственными способностями и уровнем образования, но все они подчиняются представлению о враге как об источнике зла, которого, как скверну или паразита, из соображений безопасности нужно уничтожить. Те, кто не выходит из мира, лишенного корней, считают морально приемлемым искоренение источников заразы, уничтожение вредоносных насекомых или душевнобольных, чья жизнь не только не приносит ценности, но и бессмысленно дорого обходится.

Подчиняться авторитетам

Мне тяжело писать эти строки и принять мысль, что и я мог бы стать бесчувственным палачом и росчерком пера совершать преступления. Кто-то, но не я же! Помню, как студентом подготовительного отделения я не смог сделать надрез на животе морской свинки, привязанной к операционному столу, скальпель выпал из моих рук. Молодая преподавательница биологии сказала, что крик животного не означает боль: «Ведь если у вас велосипед скрипит, это не значит, что ему больно». Над учительницей биологии полностью довлело представление о животных как о машине. И она не была ни садисткой, ни идиоткой.

Через несколько лет, на последних курсах, когда я учился накладывать швы, мои любимые преподаватели рассказывали, что при наложении швов нельзя применять даже местное обезболивание, поскольку оно может изменить симптоматическую картину, и врач не увидит осложнений, что совершенно верно. Я научился очень быстро зашивать, чтобы причинять детям меньше боли. Но им было больно!

Сегодня нейровизуализация показывает, как восприятие боли меняет функционирование мозга. Должен признать, что подчинялся авторитету преподавателей, поскольку они вызывали у меня восхищение, а я ничего не знал и не мог мыслить независимо. В начале пути я ничего не умел делать и восхищался теми, кто умеет. Не имея возможности для уточнения, я следовал за убеждением, из-за которого детям причиняли боль. Мне еще предстояло всему научиться, и, находясь обычно ступенью ниже, я становился «слишком нормальным», и во мне умирала эмпатия. Я улыбался, ласково говорил с детьми, которым причинил до этого боль. Руководствовался неким высшим принципом. Моя слабость заключалась в незнании, я следовал за признанным и желанным авторитетом. Я не чувствовал вины, ведь в моем представлении накладывание швов было делом полезным и благородным: «Боль, которую я причиняю, во благо». Сегодня медсестра накладывает компресс, капает на рану анестетик, и через несколько минут можно приступать к сшиванию кожи и мягких тканей, беседуя при этом с ребенком.

Через двадцать лет после окончания Второй мировой войны молодой социальный психолог Стэнли Милгрэм провел опыт. После на него ссылались тысячу раз. Милгрэм хотел получить ответ на вопрос:

«Можем ли мы быть настолько покорными, чтобы в нашей добросовестности пойти на совершение убийства?»

Опыт проводился следующим образом: участникам эксперимента говорили, что исследование должно продемонстрировать возможность улучшения результатов учебного процесса при помощи наказания. Приглашенным «экспериментаторам» нужно было регулировать напряжение при ударе тока, который получал «ученик» при каждом неверном ответе. На самом деле никакого удара током не было, на панели рядом с соответствующим значением в диапазоне от 45 до 450 вольт загоралась лампочка, а актер в зависимости от величины напряжения изображал, насколько ему больно: сначала он издавал жалобный вздох, затем корчился от боли, потом кричал с нарастающей громкостью. Эксперимент показал, что 65 % «учителей» без колебаний прибегали к мучительным ударам тока, чтобы заставить ученика лучше запоминать. Результаты зависели от многочисленных переменных: присутствие авторитетного лица, отличительные признаки в одежде или пол экспериментатора. В целом те, кто выбрал повышенные значения напряжения, не проявляли себя более агрессивными, чем те 35 %, отказавшиеся выполнять «контракт», потому что «ученику» было слишком больно. Чрезмерная покорность объяснялась подчинением моральному авторитету. Милгрэм таким образом подтвердил слова Ханны Арендт о «банальности зла», которыми она описала поведение Эйхмана на суде в Иерусалиме.

Эксперимент Милгрэма дал объяснение массовому убийству во вьетнамской деревне Милай, истреблению американских индейцев или существованию рабства, когда во имя удержания роста цены на сахар 20 миллионов чернокожих лишили свободы, продавали и пытали. Жан-Леон Бовуа повторил эксперимент. Я советовал ему сосредоточиться на изучении тех, кто отказался подчиниться. Доля подчинившихся, превысила 80 %, так как испытуемым говорили, что они участвуют в телешоу, и это снижало накал ситуации. Те, кто проявил строптивость, отличались друг от друга. Одним было не по себе при выполнении задачи: «Я заставляю себя направить электрический разряд, но я же вижу, что ему больно». Одна участница призналась, что не может нажать на кнопку, которая доставляет боль. Другие привыкли бунтовать, и их ответ был прост: «Независимо от контракта я ухожу».

Несмотря на параметры инсценировки и методы наблюдения, тех, кто подчинялся, было всегда боль-шинство, что свидетельствовало о социальной вовлеченности. Сначала мы слушаемся маму, потому что она нас защищает, мы хотим быть любимыми. Потом мы проявляем прилежание в школе для получения аттестата, который поможет нам социализироваться. Затем мы выполняем приказы в армии во имя защиты Франции, следуем правилам, чтобы не проехать на красный свет или не получить пени за неуплату налогов. Во всех этих случаях проявление непослушания говорит о трудностях в социализации. Под конец второго года жизни человек учится говорить «нет», что в большей степени связано с удовольствием от самоутверждения, а не с бунтом. Стремление к независимости у подростков, которые часто перечат, свидетельствует о правильном развитии.

Запреты – залог правильной социализации. Они создают аффективные рамки для контроля наших импульсов.

Мы не можем позволить себе все, что угодно, и это простое обстоятельство создает пространство для существования другого и помогает нам жить вместе, не прибегая к насилию. В разных культурах установки, соблюдение которых продиктовано соображениями морали, различаются.

Когда на заре человечества мы жили группами по 40–50 человек, для организации группы было достаточно слушаться тридцатилетнего или тридцатилетнюю старейшину. Цивилизация усложнялась, у установок появилось больше силы. В 1095 году речь папы Урбана II на Клермонском соборе стала началом первого крестового похода, нацеленного на освобождение Гроба Господня от арабов. Более тысячи лет аристократы стремились захватить земли соперника, превратили присягу в клятву верности, чтобы прочно подчинить себе вассалов. В 1792 году, когда отечество оказалось в опасности, служение Революции и кровавая битва при Вальми, которая стала первой для народной армии, были возведены на пьедестал. Сегодня важным источником установок, необходимых для упорядочивания общества и собственной защиты, стала наука.

Можно ли считать, что когда Ханна Арендт рассуждала о «банальности зла», подтвержденной экспериментом Стэнли Милгрэма, они просто подчеркивали важность подчинения в социальной функции? Может быть, мы напрасно ищем в личности качества, обуславливающие покорность, или черты, указывающие на непокорность, если корень зла в установках? Как бы то ни было, большая часть подчиняется.

Корень зла, как и причину добра, следует искать во внешних по отношению к индивиду социокультурных установках.

Во время Второй мировой войны целые деревни отказывались придерживаться антисемитской политики режима Виши. Тысячи евреев скрывались от нацистских репрессий и находили убежище, пропитание и защиту в таких поселениях. Жители Шамбонсюр-Линьон в Верхней Луаре, Дьелефи в Дроме или Муассаки в Тарне не выдали ни одного еврея, а в Париже и крупных городах доносы почитались за добродетель, помогающую делу очищения Франции. Сегодня наблюдается похожее явление, когда насильственная госпитализация опасных психически больных в большей степени характерна для крупных городов. В небольших городах возбужденный больной, с которым в детстве учились в одной школе, внушает меньше страха, с ним действительно общаются, освобождаясь таким образом от власти распространенных убеждений.

Прежде чем стать активными участниками Сопротивления, Клара Мальро и Эдгар Морен укрывались в Пешбонье в Верхней Гаронне. В Муассаке еврейские дети на виду у всех продолжали учиться и ходить в еврейские школы в разгар войны. В Дьелефи население города избрало мэром сторонника генерала Петена, но горожане пересекались с евреями каждый день, и антисемитская пропаганда и законы Петена не имели никакого эффекта. Можно ли сказать, что в противовес банальности зла в крупных городах, в маленьких городах наблюдалась банальность добра? В реальности в таких городах к герою обращаются как к обычному человеку, с ним ладят или же спорят. В перенаселенных городах нет возможности для установления человеческих отношений со всеми соседями, и остается только гадать, что они за люди. В таком случае чувства контролируются представлением о реальности, и господствующие позиции оказываются у общепринятого мнения.

Можно ли сказать, что герои-спасители, праведники сотканы из добра, а негодяи и доносители – из зла? Или же им говорили разные вещи, которые большинство предлагает принять на слово? Можно ли сказать, что в Шамбоне горожане не подчинились нацизму? Или же на них оказали влияние две выдающиеся личности, а ими не могли не восхищаться? С 1940 года горожане следовали за пасторами Андре Трокме и Эдуаром Тейсом, они пользовались неизменным уважением. Небольшой город принял и защитил 5000 беженцев, в том числе 3500 евреев. Жители города не участвовали в вооруженном сопротивлении, но в сложных социальных условиях двум удивительным священникам удалось изменить ценностные установки этих людей.

В словесной форме выражались чувства, идущие из глубины души.

Когда антисемит говорит, что Освенцима не существовало, его выдумали евреи для спекуляции золотом, действительно ли он чувствует в себе антисемитизм или же просто принимает словесное представление, и думает, что его не обмануть?

«Со мной не могут так поступить. Я обнаружил заговор», – так мне говорил один молодой преподаватель психиатрии, он из добрых побуждений пригласил меня в свой город. Приятный молодой преподаватель не был антисемитом, но ему нравились готовые формулы, дискурс, не имеющий корней, категоричные заявления, которые позволяли получить четкую картину мира.

Когда «слова вызывают внезапное осознание», мысли не нужно работать, и возникает иллюзия понимания, подобная внезапному озарению.

Она приходит быстро и легко – одна польза, вот только представляет собой очевидный бред, подобный иллюзиям душевнобольного. «Нужно быть безумным, чтобы не видеть, что император Наполеон – это я», – утверждал больной.

Эйхман всего лишь выполнял приказы вождя, которые позволяли ему реализовать мечты по уничтожению евреев. Но откуда появились эти мечты? Тому виной портной-еврей, взявший слишком большую плату за дрянной костюм? Или фильм, где еврей крючковатыми пальцами тянулся к глобусу? Или же причина в обычных слухах, которые создают благодатную почву поиска врага и ненависти? Чтобы подобные безосновательные утверждения укоренились в сознании Эйхмана, они должны были удовлетворять его страсть к исполнению репрессивных мер. Чтобы образованный, вежливый доктор Менгеле с улыбкой приступил к своим немыслимо жестоким экспериментам на маленьких девочках, ему нужно было принять представления без сомнению. Пытая детей, он не видел в них безобидных малышек, он руководствовался исключительно представлением о еврейских детях, которых «нельзя считать людьми».

Противоречие между пресным восприятием и сильнейшими концептами объясняется последними открытиями в нейровизуализации. В соответствии с ними формирование любого мозга происходит под влиянием среды, что приводит к различиям в мировосприятии. XX век стал свидетелем двух мировых войн, геноцида армян, евреев, массовых убийств в Камбодже и Руанде, бесчисленных этнических чисток в Югославии и на Ближнем Востоке, не говоря уже о гражданских войнах и идеологических и религиозных расправах. Эти немыслимые зверства происходили целый век на фоне научного прогресса и уважения к правам человека.

На одного и того же индивида воздействуют два противонаправленных импульса: чудо и ужас.

Сложно объяснить логически, почему нацизм так хорошо прижился у образованного народа на Западе, почему хуту истребляли своих добрых соседей тутси, почему в 101-м резервном батальоне немецкой полиции 90 % воспитанных и образованных мужчин стали серийными убийцами, расправлявшимися с детьми. Они убили 38 000 человек. Доля бойцов этого подразделения, которые воспользовались правом не убивать, едва ли составила 10 %.

Аффективное онемение

Коллективный феномен стал предметом исследований Ицхака Фрида, описавшего соответствующую клиническую картину. Он назвал его синдромом Е:

Умами индивидов, объединенных одним убеждением, овладевают навязчивые идеи – обвинения в адрес меньшинства.

Чтобы положить начало нескончаемому насилию, общей уверенности не нужны доказательства.

Вопреки ожидаемой убийственной ярости в момент убийства отмечается аффективное онемение.

Сами действия, связанные с лишением жизни, повторяются словно на автомате.

Интеллектуальные способности, ум, память, речь, логическое мышление остаются без изменений.

Как и в случае с дисгармонией развития, у одного и того же человека наблюдается сочетание способностей зрелой личности с расстройствами поведения и аффективной сферы.

По мере развития ребенка дисгармония возникает, когда не все умения развиваются с одной скоростью.

При синдроме E состоявшиеся взрослые внезапно деградируют и начинают вести себя незрело. Биологическое, аффективное, психологическое и социокультурное развитие всегда идет нелинейно, скачкообразно или же после катастроф. В случае с синдромом E на членов группы воздействует внешний шок, коллективный страх, реальная или воображаемая угроза, распространение общепринятого мнения: «Мозаика, складывающаяся из разных личностей, – это организация, характеризующаяся изменчивостью, подверженная изменениям окружения».

Временные проблемы, с которыми сталкивается отдельная личность, появляются под влиянием коллективного представления, когда проблема соседа становится и вашей проблемой. Распространение останавливается, если человек находится в изоляции. C 9 утра до 5 часов дня хуту, все вместе вооружившись мачете, отрубали руки своим жертвам, а потом возвращались домой, принимали душ и занимались со своими детьми. Еще вчера надзиратель-эсэсовец слушал, как четырнадцатилетний еврейский мальчик пел народные песни, аплодировал ему и тепло благодарил за столь приятное времяпрепровождение, а сегодня он убил десятки узников Освенцима, которые при эвакуации концлагеря слишком медленно шли.

В момент аффективного онемения и перехода в состояние машины на практике часто наблюдается душевный подъем, как будто человек возносится к небесам.

Такое чувство нередко наблюдается при мистическом экстазе, когда человеку вдруг кажется, что он воспарил над землей. Он придает внезапному озарению словесную форму: «Я чувствую, меня зовет Господь». В таких состояниях, близких к смерти, реанимированный больной, переживший остановку сердца, говорит, что ощущал отделение души от тела, поднимался над ним на несколько метров и видел свет в конце туннеля. Такие экстремальные состояния проходят внезапно: мозг возбуждается от недостатка кислорода или всплеска окситоцина, когда баланс веществ приходит в норму, и возбуждение спадает. Однако, если идеология или культура держат умы в возбужденном состоянии, постоянно устраивая погромы, массовые убийства, карательные операции против этнических меньшинств или геноцид, под воздействием внешнего давления стимулируется возбуждение мозга, симптомы, характерные для клинической картины синдрома E, приобретают хронический характер.

Термин «когнитивный разрыв» соотносится с психоцеребральным феноменом, вызываемым социокультурными событиями. Когда индивид по мере развития находится в изоляции и растет в условиях однообразия, мозг недополучает стимуляцию и работает неправильно. Человеческие отношения и проекты не возбуждают вентромедиальную и вентролатеральную часть орбитофронтальной коры. Из-за скудости окружающего мира в памяти не откладываются впечатления, и лимбическая система атрофируется. Каждодневные взаимодействия, активизирующие префронтальную долю, необходимы для замедления реакций в миндалевидном теле мозга, нейронного центра в глубине полушарий. Оно отвечает за такие невыносимо неприятные эмоции, как гнев или меланхолия, из чего опять-таки следует, что у молодого человеческого организма, сформировавшегося в условиях дефицита стимуляции мозговой активности, не сложились неврологические механизмы контроля эмоций. Он к тому же плохо владеет речью, поскольку в среде развития он узнавал мало новых слов, поэтому в подростковом возрасте сталкивается с проблемами в социализации и выходит из себя по любому поводу.

В условиях, когда риторика, собрания, демонстрации с музыкой приводят в возбуждение, чрезмерно стимулируют префронтальную кору, у любого человека в толпе и его соседа работа разума синхронизирована.

Из-за всеобщего единообразия ничто не кажется странным.

Клонирование душ дает такое чувство безопасности, что под его воздействием «миндалевидное тело отключается, эмоции притупляются, а страх исчезает». Человек, который находится под внешним воздействием, действует как единое целое, хорошо смазанная машина с отлаженным ходом. Он аплодирует по команде, восторгается, возмущается и говорит, что должно, повторяет фразы, составленные на «птичьем» языке. Таков механизм работы языка тоталитаризма: когда мысль угасает, правит порядок, происходит переход к птичьему языку, и становится тихо, как на кладбище.

При возбуждении миндалевидного тела из-за сенсорной изоляции или притупления его активности под действием успокаивающей уверенности, то есть в двух противоположных ситуациях, нарушается ритм головного мозга, связанный со сменой дня и ночи, активизации и отдыха, переключения с одной идеи на другую, что пробуждает сознание. В неблагополучном окружении индивид находится во власти своих импульсов, он невольно сначала действует, а затем объясняет словами свой порыв: «Я защищался от прогнившего общества, я ненавижу систему. Я чувствую, что все хотят мне зла». Но когда человеку знакома только одна точка зрения, отраженная в дискурсе, его мир окрашен в один цвет, и мысль пребывает в состоянии анабиоза.

Без возможности сравнивать и давать оценку, происходит потеря внутренней свободы.

Источник зла заключен не в индивиде, а в эмоциональном фоне культурного контекста и дискурса. Если мыслить, как все, удается избегать конфликтов, разделяя одни и те же взгляды, возникает чувство родства, повторяя за другими, приходит ощущение силы и истинности. И основанием для нарратива не обязательно должна быть реальность. Может подойти и сказка, легенда, история, не имеющая оснований. Красивая утопия оставляет отпечаток в памяти и управляет нами без нашего ведома.

Когда мы живем в бесчувственной пустыне, нашей душой овладевает дьявол, он-то и побуждает нас не думать.

Поэтому мы чувствуем умиротворение, поддержку и даже эйфорию, когда подчиняемся уважаемому вождю и помогаем ему занять место дьявола. Подчиняться приятно и крайне выгодно! «…весьма тревожно, что, несмотря на очевидность совершенных преступлений, тоталитарные правительства находят опору у народных масс. Показательно, что население хорошо знало о якобы тайном: о кровавых расправах над евреями в Польше или подготовке к нападению на Россию. И это никоим образом не ослабило всеобщую поддержку режима Гитлера».