Текст книги "Темная сторона нации. Почему одни выбирают комфортное рабство, а другие следуют зову свободы"

Думать своим умом

После восьмидневного ареста Ханне Арендт оставалось только спасаться бегством. Чтобы сохранить душевное равновесие, она пыталась понять, что произошло в умах тех, кто поддался соблазну и воспылал ненавистью к евреям и низшим расам. Позже она вспоминала: После отъезда из Германии я желала только одного: понять… не испытать сочувствия…

Потребность мыслить самостоятельно – главное оружие против тоталитарного режима.

Как можно испытывать удовольствие от подчинения, следовать постулируемым установкам и считать их верными, если они сформулированы не вами? Когда социальная группа принимает набор утверждений как очевидное, само собой разумеющееся, и не ставит их под сомнение, наступает торжество общепринятого мнения. Противоположностью является проявление эмпатии и представление мира с точки зрения другого человека или субъекта, психологический процесс принятия его идей, позволяющий увидеть мир его глазами. Подобная психологическая способность формируется примерно в возрасте шести лет, когда ребенок слушает, что ему говорит мать. Он верит ее словам и знает, что она расскажет ему, в чем заключается опасность, и кто его защитит. В первые годы жизни ребенка чувство безопасности связывается с телом матери: он прижимается к ней, чтобы не бояться или найти утешение при мелких неприятностях. Затем ребенок учит слова и использует их для выражения своих желаний и чувств, так в его памяти закладывается родной язык, через который он воспринимает внутренний мир и делится им с другими.

В возрасте шести лет в процессе развития мозга устанавливается нейронная связь между префронтальной корой (область планирования) и лимбической системой (центр памяти), и у ребенка появляется представление о времени. Теперь он может воспринимать рассказ, а не только указания. Ребенок безоговорочно доверяет повествованиям о реальных или воображаемых событиях, когда их источник – надежный и безопасный и дает защиту. При малейшем сомнении ощущение безопасности ослабевает. Чтобы лучше понять ту часть картины мира, которую освещают слова матери-защитницы, ребенок полностью доверяет ей. Когда мать не чувствует себя в безопасности и не может дать ребенку ощущения защищенности, ее нет в живых, она больна или подвергается насилию, и потому ребенок не получает связанного с ней ощущения безопасности, когда нет отца или его образ ужасен, ребенок оказывается в мире тревожных, опасных и навязчивых призраков, поскольку никто не объясняет ему как вести себя, чтобы быть в безопасности. Заблудшая душа сбивается с пути и примыкает к любой истории для обретения успокоения или поиска смысла своим стараниям.

Когда разум в замешательстве, любые рамки, в особенности радикальные, дают чувство защищенности.

«Так и не иначе» – слова радикала. Все зло исходит от тех, кто задает вопросы, от философов, от чужих. Подчинитесь, и вам же будет лучше.

Привязанность помогает нам формировать свою личность и идентичность в группе, к которой мы принадлежим: «Я знаю, что говорить, делать и во что верить, чтобы нам вместе жить в гармонии». Привязанность – это не просто взаимодействие или успокаивающий телесный контакт, с ее помощью мы устанавливаем контакт и психологическую связь с представлениями другого мира. Если мы одинаковым образом видим мир, разделяем одни убеждения, мы чувствуем, что нам хорошо вместе.

Общепринятое мнение дает ощущение безопасности.

Успокоение сверх меры должно вызывать недоверие, потому что притупляет мысль. С момента зачатия я становлюсь частью тела моей матери, носителем ее родного языка и частицей мира, который она мне представляет с помощью слов. Я испытываю радость от принадлежности к той же группе, что и она. Внешнее давление направляет мое развитие и укрепляет меня. Позднее я пойму: мои объяснения благополучия не связаны с действительностью, но они вербализуют положительные чувства.

Мне хорошо в моей социальной группе: нашу общность символизирует одинаковая одежда, стрижки или прически, мы используем одни жесты, произносим молитвы, и одними словами описываем невидимую часть общего мира. Это уже не процесс осмысления с поиском ключа к реальности, а логическое обоснование словесного оформления чувства общности, принадлежности к группе, защищенности, но настоящие мотивы остаются неизвестными или нерациональными.

Огромный плюс принадлежности к матери, семье и группе – уверенность в себе и радость общности. Однако сам по себе этос, характеризующий нашу группу и ее моральные ценности, связан со стремлением отгородиться. Мне хорошо только тогда, когда я в группе. Я горжусь собой потому, что следую моральным принципам. Я считаю семью выше достижений в обществе. Мне не по себе рядом с тем, у кого другое мировоззрение, другие общественные или религиозные ритуалы, другая иерархия моральных ценностей. Такие люди кажутся незнакомцами, агрессивными чужаками, которых я предпочитаю избегать.

Стремление отгородиться объясняется потребностью в сплоченности внутри группы, где я хочу занять свое место: среди своих хорошо.

При этом, когда член группы интересуется другой группой и узнает о других ритуалах или моральных ценностях, то заставляет сомневаться и ослабляет нас. Он воспринимается мной как предатель: он показывает нам другую связную систему, структурированную иначе, и наши убеждения становятся относительными. Так, я полагал, что молодые люди, прежде чем вступить в сексуальные отношения, должны спросить разрешение у отца, государства или церкви. Брак – способ упорядочивания структуры семьи, а неверный показывает, что можно жить в обществе без этого института. Я не прикладывал мысленных усилий и уверенностью обеспечил себе моральную поддержку, и вот отступник объясняет: что работает для одних, не работает для других. Те, кому нужна абсолютная уверенность, потрясены открытием другого мира, исследователей же подобный культурный шок очаровывает. У первых потребность в уверенности, они любят неизменность, им нравятся повторяющиеся идеи, цитирование общепринятого мнения. Исследователи любят дистанцироваться от самих себя, чтобы изучать неожиданные миры, где все всегда в новинку.

В этосе современного западного мира на вершине ценностей находятся общественно значимые достижения. Восхищаются теми, кто достиг успеха, преодолел испытания и одержал верх над соперниками. Мораль на стороне достижения успеха. В другом обществе успех связывают с высокомерием, унижением неудачников и даже нечестностью, поскольку, согласно этой точке зрения, для достижения успеха нужно подминать под себя других. Успех аморален. Члены каждой из этих групп не выходят за ее рамки, слоганы заменяют истину и укрепляют дискурс, на котором основано внутригрупповое братство.

Чтобы оправдать применение насилия как законной обороны, достаточно заявить, что вас притесняют.

Группам свойственно внезапно отклоняться в сторону извращенной морали, так достигается единство среди близких. Те, кто думает иначе, отсекаются, их страдания хладнокровно игнорируются, иногда со скрытым наслаждением их просто оставляют умирать.

Любить, чтобы думать

Привязанность должна быть прочной – она дает радость познания и необходима для благополучия.

Она должна быть устойчивой, и в целях объединения группы отпечатываться в памяти каждого ее члена: «Я знаю, что могу рассчитывать на других, ведь мы следуем одинаковым ритуалам и разделяем одни убеждения».

Вслед за фигурами матери, отца и домочадцев, появляются объекты новой привязанности и поддерживают гармоничное развитие. Затем наступает возраст, когда сексуальное желание и жажда независимости побуждают выйти из зоны комфорта, коей считается семья, и продолжить развитие. Привязанность для развития ребенка становится препятствием, если культурные условия не позволяют подростку покинуть занимаемую им нишу безопасности и реализоваться в сексуальном и социальном плане. Молодой человек становится заложником ситуации: отношения привязанности давали ощущение безопасности, а теперь душат.

В большей части культур проблема решается естественным образом при вступлении в брак. Когда отец ведет дочь к алтарю, чтобы с согласия Бога и общества передать ее молодому человеку, он открывает дверцу ниши, в которой она находилась все детство, и позволяет молодым людям создать собственную семью в рамках культурной среды. Однако до XX века продолжительность жизни составляла около 60–65 лет, мало кто становился бабушками и дедушками. Сегодня можно рассчитывать прожить 90–100 лет, и развитие личности становится высшей моральной ценностью. Теперь отец не ведет дочь к алтарю, чтобы вверить ее в руки мужчины, который вместе с ней разделяет ценности группы.

Независимость позволяет выйти из круга привязанности и идти по пути самореализации.

Раньше брак как договор основывался на чувстве безопасности и демонстративном следовании морали: мужчина приносил женщине все свои доходы и заботился о семье. Она отказывалась от собственной самореализации и посвящала себя мужу и детям. Это правило регулировало общественные отношения во времена наших бабушек и дедушек, а теперь приводит к замкнутости в пределах рода, поскольку мешает знакомству с другими группами, культурами, моральными ценностями.

Процесс обретения независимости предполагает борьбу с теми, кого мы любим и кто любит нас.

Нередко независимость трактуют как разрыв, но по большей части речь идет о пересмотре привязанности: мы создаем новую связь с неизвестным и одновременно сохраняем связь с теми, кто дал нам силы уйти от них. Этот процесс не всегда проходит легко: «Родителям было необходимо меня любить, родительская любовь – все, что они знали в жизни. Я заложник их любви, если я уйду, они сломаются», – так говорят дети с ролью родителей для своих отцов и матерей. Они оказались в уязвимом положении из-за алкоголизма, переезда в другую страну, депрессии или тяжелой болезни.

Иногда у молодого человека нет сил для самореализации, и он утешает себя мыслью: «Вы не подготовили меня к жизни. Вы хотите, чтобы я оставался с вами». Он находится в состоянии зависимости и чувствует себя во власти гегемона. Раньше это славное слово ассоциировалось с восхвалением рыцарей-господ: «Он распространяет гегемонию на своих вассалов». Сегодня культура не приемлет идеи доминирования в отношениях, поэтому у слова «гегемон» появилась отрицательная окраска.

В отношениях между матерью и ребенком подобное подчинение выгодно обоим: ребенок не заинтересован в освобождении от материнской любви, а мать переживает этот период как «любовное безумие».

Когда хочется сделать счастливым объект своей любви и исполнить его желания, словно приказы, подобная зависимость становится желанной.

Но когда любовь угасает, тот, кто был согласен подчиняться, чувствует себя обманутым: «Я дарил тебе любовь, она столько всего приносила». Подобное добровольное подчинение можно наблюдать у толпы, которая осознанно приходит в экстаз при виде харизматичного лидера, артиста, политика… а потом разочаровывается в нем.

Культура играет ключевую роль в эмоциональной окраске предметов, захватывающих нашу душу и разум. Многие женщины с улыбкой вспоминают любовное увлечение, которое они в 15 лет испытывали к артисту. Многие мальчики страстно желают следовать за политическим лидером. Они толком не знают его проектов, но влюбляются в слова, в красивую картинку: в мужественное бородатое лицо, загадочный логотип, воинский берет или рубаху. Для властителей умов в культуре достаточно образов: в Средние века им был рыцарь, в XIX веке – предприниматель, который сам сколотил состояние, воин-герой, футболист и любой, кто может разжечь огонь в наших глазах.

Бредить, следуя культурным установкам

Я хорошо знал Наполеона. Я даже знал нескольких Наполеонов, когда работал в психиатрических больницах. Все они были чрезвычайно счастливы, что являются тем, кем на самом деле не являлись. После событий мая 1968 года больных, которые считали себя Наполеонами, больше не появлялось – выдающийся деятель перестал соответствовать коллективному сознанию.

В современном культурном контексте новые герои повлияли на формирование других коллективных дискурсов.

Защитники веры и нации уступили бредовым мечтам о технике. Повседневность стали занимать торжество биологической науки и нашествие роботов.

Оральные контрацептивы, законодательно разрешенные в 1969 году, освободили женщин и мужчин от риска нежелательной беременности. Освобождение, однако, изменило восприятие женского тела. Оно потеряло сакральный смысл и стало рассматриваться с позиции биологии: кривая температуры, выделение гормонов, медикаментозная стимуляция, гинекологические исследования. За несколько десятилетий техника вошла в жизнь семей, телевидение заняло вечера, автомобили увеличили количество передвижений, домашняя работа легла на инженерные достижения, а смартфоны стали частью виртуального мира, – повысили качество коммуникации и исказили отношения.

На место увлечению Наполеоном пришло давление журналистов: «По какому праву они рассказывают о моей личной жизни?» – возмущаются теперь больные. «Почему их машины направляют сообщения и заставляют меня делать то, что я не хочу?.. Почему журналистка Адель Ван Рит держит меня в заложниках?.. В мою личную жизнь вторгаются… Она такая красивая, сильная, убедительно говорит на своем шоу о философских вопросах… И дня не проходит без ее преследований. Она говорит о произведениях искусства, а намекает на мою личную жизнь… Из-за давления у меня не остается ничего личного… Она великолепна, но бессовестно втаптывает меня в грязь…» Адель Ван Рит заняла место Наполеона, потому что обозначила актуальные темы нашей культуры: триумф техники и самореализацию женщин.

Вслед за полезным воздействием матери, языка и культуры мы попадаем под влияние техники и женщин, определяющих отныне новый коллективный дискурс. Мы больше не слышим о солдатах империи, рабочие из романов Золя перестали быть единственным примером героизма.

Чувство принадлежности к новой группе меняет социальную идентичность.

Восстанавливается значение этнической идентичности, которое надеялись снизить: «Среди чернокожих чувствуешь себя менее чернокожим, потому что у всех одинаковый цвет кожи. Присутствие белых людей заставляет нас чувствовать себя слишком черными, давайте исключим их».

Чувство принадлежности – вещь необходимая, приятная и опасная: «Мне хорошо, я спокоен и уверен в присутствии тех, к кому я привязан. Мы говорим на одном языке, различаем одинаковые знаки, выбираем одинаковую одежду, форму прически, усов или бороды и создаем опорные точки принадлежности». Вместе мы формируем парадоксальную ситуацию без противоречий. Другие нужны нам, чтобы черпать силы стать самими собой.

В западной традиции прославляется самостоятельность. Поддержка и помощь от других позволяют проявлять свою принадлежность и смело идти по пути личного развития. Когда вокруг никто не откладывает отпечаток на моей памяти, я ощущаю слабую принадлежность, мне неуютно от того, кто я.

В мире без самобытности я не могу ориентироваться только на себя и выбирать курс.

Прикосновениями к миру слов я могу разделять представления других. Они рассказывают мне о невидимых мирах, о прошлом, мечтах о будущем, они мне нравятся, и мне хочется им верить, чтобы чувствовать себя хорошо рядом с ними. Дискурс позволяет разделять убеждения и видеть мир, в котором мы вместе живем. Я умиротворен, когда вижу их и воспринимаю мир через их слова.

Общие убеждения объединяют гораздо сильнее, чем телесные контакты, объятия или поцелуи.

Как жаль, что все, ради чего используется эта колоссальная возможность, – увидеть мир, составленный по описанию из нескольких слов. Когда дискурсы не учитывают другие культуры или верования, они изолируют верующего и погружают его в сладостный бред. Когда знание усекается до пересказа общеизвестного мнения, которого придерживается группа, оно зажимает индивида в комфортные рамки. Там он становится хозяином, но удаляется от жителей других миров. Формируется логический, последовательный и изолированный бред, подготавливается почва для ненависти ко всем инакомыслящим. Одного слова «против» достаточно для обвинения в «святотатстве» и легитимации остракизма, а затем и предания смерти того, кто говорит неугодные вещи.

Верующий признает неопределенность и соглашается, что, не зная, он может только верить. Когда сомнению больше нет места и дискурс приобретает догматический характер, основания для навязывания истины находятся в области морали. «Только сумасшедший может не верить в то, во что верю я», – заявляет параноик. «Тот, кто не верит в то же, что и я, – агрессор. Он подрывает мои верования сомнениями, разрушает догматический порядок моего выстроенного мира. Я законным образом обороняюсь, направляя властям донос или отправляя агрессора в тюрьму. Когда в своей безграничной терпимости депортирую его или направляю на перевоспитание, хотя в некоторых случаях я вынужден его расстрелять». Так думают те, чьи верования стали убеждениями.

Можно ли жить без верований и представлений, не поддающихся восприятию? Да, если жить одним днем: дыхание, сон, еда – все исключительно ради удовольствия потребления. С помощью речи мы можем восхититься или ужаснуться невидимым миром: «Достаточно одного движения и трех слов, чтобы смыть свои грехи. Но, отказавшись от наших метафор, ты будешь проклят на три колена, а за твой грех будут страдать твои дети».

Верующий допускает вероятность сомнения, поскольку не скрывает, что полагается на веру.

Когда верования превращаются в цитирование догм, слово становится оружием, которым можно заставить молчать.

В любой популяции найдутся любители сомнений, потому что так возникают вопросы. Есть и те, для кого уверенность тождественна безопасности. И как не возникать войнам? Неопределенность манит искать новые возможности, путешествовать, встречаться с разными людьми и менять наши взгляды. «Этот процесс иногда мучителен», но таков путь прогресса. И пока поклонники уверенности фиксируют развитие мысли, сторонники роста восхищаются сомнением и сюрпризами, принимают страх, неизменно связанный с существованием. Креационисты предпочитают общественное спокойствие, исключительную истину, единственно верную точку зрения превосходящего разума. Чтобы царил порядок, надо просто подчинить власть и установить свой закон. Тем, кто страдает от навязчивых мыслей, патологические сомнения мешают действовать, ведь они ищут абсолютной уверенности: «Я протер ручку двери, но думаю там остались микробы. Надо начать сначала». «Я неуверен в правильности сделанного выбора, нужно проверить». Подобные сомнения мешают принимать какое бы то ни было решение или найти истину. Стороннику эволюционного подхода сомнения помогают открыть несколько истин: «Это справедливо в текущем моменте, но что же будет завтра в ином контексте?..»

Необходимость перепроверять парализует больного, страдающего навязчивыми мыслями. Способность взглянуть на ситуацию под другим углом делает исследователя гибким. Истина приходит разными путями.

Верить в придуманный мир

Виктору Франклу не было дела до Нюрнбергского процесса, он с интересом пытался понять психический мир людей, совершивших невообразимые преступления. Если бы его сознание затмила ненависть, он бы не смог открыть другой мир – мир нацистов: «Как можно совершить такое, не чувствуя вины?» Для подобного анализа у Виктора были защитные факторы, они сформировались еще до Освенцима и позволяли радоваться исследованию мира.

В Иерусалиме Ханна Арендт обнаружила в Эйхмане страшного преступника под маской скромного чиновника. Она по-прежнему уважала великого философа Хайдеггера, члена центрального комитета национал-социалистической партии, и признавала, что среди евреев были коллаборационисты. В послевоенные годы мужу и друзьям Ханны требовалась уверенность: «Нацизм – это зло… Евреи – невинные жертвы. Теперь все ясно», – говорил ее муж. «Ясно, но не совсем так», – добавляла Ханна, и близкие ненавидели ее за это уточнение.

«Ощущение причастности к общему делу помогает справиться с одиночеством. У того, кто уверен в своих убеждениях, есть одно преимущество: он знает ответы на все вопросы и не мучается сомнениями».

Массовое мышление позволяет чувствовать себя в гармонии с группой до такой степени, что в определенный момент возникает чувство осознания. «Это верно, потому что так говорят все, кого я люблю». Выразительный момент связан с отношениями зависимости, основанными на любви между матерью и ребенком, лидером и его последователями. Прекрасная ловушка мысли.

В условиях главенства сверхчеловека в культурном контексте Альфред Адлер спокойно отмечал, что «всякую реакцию можно оправдать унижением». Подобные мысли расходятся с общепринятыми убеждениями и укрепляют личность в своей правоте. Креационисты в итоге теряют всю индивидуальность, поскольку лишь повторяют общие лозунги. Все, что они скажут, уже известно, и говорить больше не нужно, достаточно лишь вместе скандировать для ощущения единства.

Наименьшее усилие становится наградой за отказ мыслить.

Когда все говорят одинаково, группа сплачивается. Хор легче впадает в экстаз, потому что эмоции, если их проживать вместе, становятся ярче.

Исследователь снимал участников эксперимента на видео, когда им показывали кадры с пытками, комическими и трагическими моментами, эротическими сценами. Пока зрители находились в одиночестве, их лица оставались неподвижными, но, если рядом, не говоря ни слова, садился знакомый, вскоре на лицах появлялась мимика, соответствующая происходящему на экране: мучениям, радости, горю или страсти. Безмолвного присутствия другого оказалось достаточно, чтобы вызвать проявление эмоций. Ходить в кино одному грустно, вместе более яркие впечатления. Возможно это объясняет, почему креационистов легко привлечь к массовым мероприятиям, где повторение готовых формул, выкрики, аплодисменты и праведное возмущение вызывают экстаз без разумных причин. Группа лучше работает и быстрее достигает опьянения, когда избегает размышлений.

Ханна Арендт не доверяла чувству принадлежности: «Я не любила ни народ в целом, ни отдельное сообщество, ни немецкий народ, ни французский или американский, ни рабочий класс, ни любую иную общность. Я люблю „исключительно“ своих друзей. Единственная любовь, которую я знаю и в которую верю, – это любовь к конкретным людям». Ханна не может любить класс и сказать: «Я люблю рабочего… я люблю немца». Но она может сказать: «Я люблю мужчину, он трудится рабочим… я люблю этого немца, рядом с ним мне легко думается». Ханна пользуется мыслью подобно тому, как крестьянин, пахарь относится к земле: он знает, чернозем перед ним или песок, потому что у него с землей тесная связь, он трогал ее, топтал, вдыхал ее запах и получил чувственное, материальное, конкретное знание. Подобное понимание, прочувствованное на телесном уровне, создает представление: «Я познал голод… Я испытал отчаяние… воспоминание осталось в моей памяти и в теле, и мой опыт укоренился в реальности»; плодородная земля лучше подходит для картофеля, а на песчаных почвах хорошо растут цитрусовые… Голод парализует мысль…

Отчаяние заставляет мечтать, чтобы не сдаться в лапы смерти.

Подобными знаниями обладает практикующий врач, которому нужно прощупать живот и установить источник боли. Такого учения о причинах придерживается созидатель, взращивающий подобного рода навык.

Иногда в практическом опыте нет необходимости. Встреча с Богом дает духовное знание и открывает путь к духовности. Дарует состояние экстаза и страх. Те, кто встречают Бога, считают его невидимым доказательством. Я знаю, что Он существует и защищает меня. Я счастлив с тех пор, как уверовал в него, в «Бога, скрытого во мне». Креационист сильно воодушевляется от того, что он такой не один.

В коллективе индивидуальные эмоции взаимно усиливают друг друга.

Эйфория может возникать и при внезапной встрече с ощущаемой в себе невидимой сущностью. Нужно вместе молиться, петь псалмы, аплодировать, возмущаться и восхищаться тем, кто пожелал открыть свое существование. Подобная любовь сплачивает группу, равным образом праведная ненависть объединяет тех, кто переносит Зло на «козла отпущения». Сторонники креационизма подвержены сильным эмоциям, которые побуждают любить одинаковое и ненавидеть отличающееся. Во время массовых выступлений эмоции усиливаются, готовят к совершению необдуманных действий.

Импульсивные поступки – источник счастья для детей из неблагополучных семей: «Видал, как я себя вел с ментом?» Переход к действию – повод для гордости, когда мысли в голове слишком четкие, проработанные и потому оторванные от реальности неприглядной и неоднозначной: «Вместе мы идем за образом рыцаря добра, которому поручено предавать смерти инакомыслящих». Те, кто посещают массовые мероприятия вроде оперы, политических выступлений или футбольных матчей, теряют голову и испытывают восторг от артикулируемых лозунгов, подчинение приносит им немалое счастье.

Под влиянием одинаково зарифмованных формул в них начинают верить, любое уточнение замутнит кристальную ясность в глазах фанатика.

Мне ближе образ мыслей Ханны Арендт. Она говорит о человеке, который выполняет рабочие дела и истребляет евреев, и не видит в нем чудовищного убийцу. Ханна описывает чиновника со сложившейся у него идеей, который почитает за благо организацию геноцида сотен тысяч человек.

Как работает логический бред: под воздействием утверждений, что в несчастьях мира виноваты евреи, выглядит логичным призыв взяться за искоренение зла и принять участие в обеспечении социальной гигиены. Можно заполнять документы, печатать и подписывать приказы, и не представлять последствий: казни в газовых камерах, расстрелы, смерть миллионов людей от голода, тифа и плохих условий жизни. Восприятие истины, которую несут видные деятели религии, идеологии или науки, как неприкосновенных слов отменяет оценку или ответственность: порядок превыше всего.

Когда действительность становится невыносимой, указывающих на нее слов избегают.

Мы живем в полном убеждении, – настолько верим в изобретенный нами мир. Вдумчивое осмысление событий дает понять, почему 60 % евреев, которых 14 мая 1941 года вызвали в полицию для «уточнения обстоятельств» пришли на проверку. В поезде, в своем последнем путешествии, большинство верили, что их отправили на работы на восток. Есть большое преимущество в избегании оценки, так легче принимать дискурс, оторванный от реальности: теперь ничто больше не страшит, все вместе живут с иллюзией благополучия.

Брат моего отца мечтал жить во Франции. Инженер-химик, он собрал футбольную команду для игры против могильщиков с кладбища. Он писал диссертацию по французской литературе исключительно ради удовольствия и прикосновения к творениям великих писателей. Когда сосед посоветовал: «Господин Леон, не ходите вы в участок», он рассердился и ответил: «Я во Франции, в стране, где есть права человека». Он пошел в участок, и больше его никогда не видели. Его имя можно найти в списках узников Освенцима.

Я задаюсь вопросом: доводилось ли мне защищаться при помощи логического бреда? Действительно ли тот солдат в черной форме показывал мне фото своего сынишки и хотел поделиться со мной чем-то трогательным? А тот офицер, который заметил меня под телом умирающей женщины, но приказал выезжать? Он правда меня заметил? Мои воспоминания, яркую картинку в памяти подтвердили медсестра г-жа Дескубе, она видела, как я говорил с немецким солдатом, и г-жа Бланше, под ее телом я укрылся, чтобы сбежать.

Я связал эти картинки с человечностью, которой у тех солдат, возможно, и не было, но она была нужна мне для обоснования подобной реальности.

В журналах по психологии я часто читал, что, несмотря на горе, позитивные идеи помогают чувствовать себя лучше. Четкое самовосприятие, согласно этой точке зрения, свидетельствует о ментальном здоровье. Не сильнее ли, думаю я, тот эффект защищенности, который дает логический бред? Мои четкие воспоминания обросли дополнительным смыслом: тот, кто хотел убить, с удовольствием со мной разговаривал, врач заметил меня и подал сигнал к отъезду. Это не дало мне отчаяться, помогло поверить в человеческую доброту и продолжить развитие в условиях, где меня не слишком сильно притесняли. Я заставил себя поверить: не весь мир жесток, и всегда есть повод для надежды.

Вера словам вождя, знающего в чем источник зла, доставляла удовольствие Эйхману. Фюрер приказал ему воплотить в жизнь мечты детства. Эйхман последовал за тем, кто устанавливает свой закон для общего блага.

Мы с радостью подчиняемся диктатору, который приказывает исполнить самые темные из наших желаний.

Из-за потребности в принадлежности мы превращаемся в пособников тиранов, они нас порабощают.

Мы падки на утопии уже в раннем возрасте: «В 1938 году я пошел в начальную школу, через четыре года меня ждала обязательная служба в Гитлерюгенд. …В том политическом климате, в условиях ежедневной идеологической обработки и изощренной пропаганды, мальчишки и девчонки моего возраста грезили униформой. У мальчиков также был кортик, его с гордостью носили на бедре. …Спортивные занятия, товарищеское общение, песни и игры в войну неявным образом готовили нас к фронту [восточный]. Это предназначение отвечало ожиданиям молодых искателей идеала».

У Оскара Левита мать была протестантской веры, а отец – евреем. Чтобы защитить ребенка, ему не говорили, что мужчина, навещающий его мать, – его отец. К воспитанию, которое давали нацисты, мальчик относился с радостью. Таким стандартным образом происходило порабощение как немецких детей в Гитлерюгенд, так и «красных стражников» при режиме Мао, янычар. Их детьми забирали у родителей-христиан, чтобы потом использовать на службе у турецкого владыки, джихадистов и всех, кто отдал себя экстремистским движениям в добровольное рабство.

Когда культура лишена смысла, создание индивидуальности подкрепляется потребностью в идеале и в принадлежности.

Все решает проработанная легенда. Но значение передается не только при помощи слов. Мимика и жесты, театральный стиль, грандиозные театрализованные массовые демонстрации создают впечатление гармонии и величия. Штандарты, оркестр, барабаны, звуки трубы и орудийная стрельба – все это захватывает молодежь, она не может противостоять столь прекрасному зрелищу, наполняющему эмоциями и обесценивающему рациональное.

Желание повиноваться – характерная черта живых существ.

Существование возможно только вместе с другими: деревья общаются друг с другом с помощью химических и тепловых сигналов, рыбы плавают косяками, птицы летают стаями, звери собираются в стада, а у людей к этим органическим причинам добавляются нарративные детерминанты, которые еще больше сплачивают группу. Когда мы говорим на одном языке, с одним акцентом, произносим одни и те же лозунги, то с удовлетворением ощущаем, что являемся частью группы. Но «тот, кто способствует исключительно личному познанию в целях самореализации… идет вразрез со всеми обязательствами перед обществом». Смерть тому, кто разрушает чары! Он отключается от эмоциональных благ слоганов, если сохраняет внутреннюю свободу и думает своей головой.