Текст книги "Темная сторона нации. Почему одни выбирают комфортное рабство, а другие следуют зову свободы"

Преуспеть в роли жертвы или осмыслить несчастье

В юношеские годы я открыл для себя романы Жюля Валлеса «Дитя», «Бакалавр» и «Инсургент»[5]5
  Валлес Ж. Дитя. Бакалавр. Инсургент (трилогия).


[Закрыть]. Сюжет книг напоминал мою жизнь и то, к чему я стремился. Главный герой получает бесчисленные удары в детстве, а вернуть достоинство ему помогает университетский диплом, – он придает уверенности такому же, как и я.

Герой романа Жак Вентра – школьник – донес до меня мысль, что оскорбленный обществом должен восстать.

Восстановить свое достоинство удается лишь тогда, когда мятеж помогает истерзанному жизнью беззащитному ребенку вернуть уверенность.

В «Инсургенте» мой герой стал участником общенационального конкурса, куда попадали по результатам отбора. Задания выполняли с 8:00 до 14:00 с перерывом на обед, и Жак Вентра взял в столовой сосиски. Я обожал этот момент за отражение признания интеллектуальных способностей в результате предосудительного действия. Есть сосиски под сводами Сорбонны! Возможно прозвучит наивно, но этот эпизод стал символичным в моей судьбе. Он указал ориентир, дал основание думать, что чужое дитя, изгнанное из общества, может сделать радикальный выбор и найти себя!

Мой мир озаряла и другая мечта – страсть к науке. Я полагал, что научный факт открывает истину, хотя теперь считаю: научный факт – это факт, устанавливаемый ученым. Не ложь, не ошибка, но фрагмент мира, освещенный методикой исследователя и в равной мере его душой.

Говоря о духе дома, все понимают: камни – вещь неодушевленная, тем не менее создается впечатление, что некая нематериальная сила вдыхает в стены жизнь, невидимую глазу.

Объект исследователя не может существовать вне исследователя.

Выбор гипотезы говорит о его прошлом, а методика отбора объекта порождает ощущение, которое можно определить как «контрперенос научного объекта». Когда пациент признается психоаналитику в любви или ненависти, аналитик чувствует себя подкупленным или обиженным, польщенным или раздраженным. Так, если клинические исследования свидетельствуют, что дети, страдающие от дефицита любви, склонны развивать девиантное поведение, исследователь способен найти в этих выводах желаемые практические следствия. Он может высказаться в защиту семейных связей, возложить вину на матерей или включить полученные результаты в политическую программу по наказанию или воспитанию будущих правонарушителей.

Жюль Валлес вдохновил меня выражать идеи мира изгоев, куда я вынужденно попал. Я прочел одну научную публикацию о собаках. С недостатком витамина B12 в щенячьем возрасте они дали хилое потомство, при этом другие собаки получали во время эксперимента добавку и родили щенков с крепким здоровьем. При сомнительности с научной точки зрения эта публикация укрепила веру, что последствия трудного детства можно исправить. Мне хотелось думать, что ничего непоправимого не существует, а взрослые заявляли, будто от судьбы или социального предназначения не уйти. Научный факт устанавливается ученым, несвободным от своего мировоззрения, а читатель интерпретирует факт, исходя из своих желаний, причем не всегда осознанных.

Основу знания созидателя составляет чутье практикующего специалиста.

Такое знание подобно оценивающему взгляду торговца лошадьми – оно менее научно, а иногда и вовсе оторвано от реальности. Мне говорили, что бывают дурные дети, и в их пустые головы ничего не вложишь: они растут в неблагополучной среде, из-за плохих оценок в школе и бесконечных драк часто оказываются в тюрьме. Я полагал, что если молчать и держать в тайне историю своего детства, то можно избежать проклятия.

Однажды в 14 лет мне представилась возможность оказаться в заведении для детей, большая часть из них были сироты войны[6]6
  Центральная комиссия по делам детей, основанная Жозефом Минком в 1945 г. Bianchi S., Des larmes aux rires. Histoire et mémoires d’une organisation juive laïque progressiste. 1945–2020. Paris: AACCE, 2021.


[Закрыть]. Директор заведения г-жа Луба работала в Польше с Янушем Корчаком[7]7
  Януш Корчак, врач и педагог, погиб в 1942 году в Освенциме. Он вошел в газовую камеру вместе с детьми, которых не хотел оставлять одних.


[Закрыть] – этот польский педагог и педиатр хотел, чтобы воспитание осуществлялось в «республике детей».

В 1950 году профессии «воспитатель» не существовало. Так называемые «наставники» рассказывали нам собственную историю, мы задавали им вопросы или высказывали замечания. История еврейского народа в их пересказе зачастую представлялась захватывающей и сложной, полной бесчисленных несчастий и побед над врагом. В распорядке дня были занятия спортом и искусством. Лиричные песни на идише больше не приносили несчастья, как в годы войны, можно было безбоязненно разговаривать и петь в полный голос. В дискуссиях с наставниками формировалась наша политическая позиция, укреплялись художественные предпочтения.

Мои представления, что ради права на жизнь об угнетениях детских лет следует молчать, изменились за несколько месяцев. Мне больше не было стыдно, что я ребенок и у меня нет семьи. Смерть родителей обрела новый смысл. Фигуры отца, служившего во французской армии, и дяди, сражавшегося в рядах французских франтиреров и партизан[8]8
  Французские франтиреры и партизаны – коммунистические силы сопротивления.


[Закрыть], укрепляли нарратив о чести и сопротивлении нацистам и наполняли меня чувством гордости. В маленькой республике детей в Стелла-Пляж я испытал радостное чувство принадлежности. Это было место, где меня понимали. Я выражал свои мысли и больше не чувствовал себя лишенным права на жизнь.

Я открыл два пути перед лицом несчастья:

– Путь жертвы – к нему нас подталкивало общепринятое мнение послевоенных лет. «Дети без семьи никогда не смогут развиться», – диктовала культура, где наивысшими ценностями были труд, семья и родина.

– Другая стратегия предполагала осмысление травмы: человек становится частью группы и вместе с другими старается понять произошедшее, чтобы вновь нащупать почву под ногами.

Поиск смысла для выхода из хаоса помогает заниматься восстановлением.

Когда представление о травме не диссонирует с дискурсом окружения, семьи и культуры, несчастье от увечья уходит на второй план, уступая гордости и радости возвращения к жизни.

Травма как научный объект неотделима от личности исследователя.

Можно утверждать, что все мировоззрение – это автобиографическое откровение. Расскажите мне о своих взглядах на мир, и я скажу, как ваш жизненный опыт отразился на вашей призме восприятия. Когда вы пишете роман, где от имени вымышленного героя рассказываете свою историю или выбираете научный объект, чтобы понять и победить агрессора, вы снова становитесь хозяином вашего внутреннего мира. Вы больше не щепка, которую уносит поток, вы добились некой свободы.

Когда до ареста я хотел пойти на улицу за молоком, те, кто помогал мне прятаться, предостерегали: «Не выходи, сосед может тебя сдать». То есть на смерть мог обречь донос неизвестного! Все вокруг таило в себе опасность.

Я часто вспоминал солдата в черной форме. Он подходил ко мне в синагоге, превращенной в тюрьму, садился рядом и показывал фотографию сына, на которого я был похож. Запомнившийся момент вызывал любопытство и дарил умиротворение.

Не всегда немцы приносили смерть, нет неизбежных вещей, и выход – был. От этих мыслей на душе становилось немного легче, но я не мог поделиться ими со взрослыми из моего окружения: им-то, чтобы выплеснуть гнев и назначить виновных, требовался образ нацистского варвара. И достоверно ли мое воспоминание о том солдате в черной форме?

Я тогда сбежал и спрятался под телом умирающей женщины, она истекала кровью, – ее били прикладами в живот, брюшная стенка лопнула. Помню, в машину скорой помощи зашел военный врач. Он осмотрел умирающую, увидел меня и поручил отправляться в больницу, тем самым он дал мне шанс выжить.

Женщина не умерла, пятьдесят лет спустя я отыскал ее семью. Она рассказала своей внучке Валери, что все время думала о судьбе маленького мальчика, спрятавшегося под ее телом. Она поведала, что машиной скорой помощи был небольшой грузовик, и капитан Майер (а может, Мейер) сказал: «Неважно, где она сдохнет, важно, что сдохнет». Почему я убедил себя, будто капитан дал команду ехать, когда увидел меня под телом больной? А может женщина ошиблась, приписывая фразу немецкому военному? Еще она сказала внучке: «Ребенок буквально купался в моей крови». Почему же я не помню?

Отрицание неизбежности смерти подарило мне надежду и силы, чтобы не сдаться.

Мне хочется думать, что, отдав приказ ехать, тот военный врач дал мне право на жизнь, подтвердив: неотвратимого зла не существует. Позднее я думал:

«Можно с помощью медицины побороться с судьбой и замедлить приближение смерти, а можно попытаться понять, что происходит во внутреннем мире убийц и тем самым подорвать их убеждения».

Учиться восприятию мира

26 марта 1905 года Виктору Франклу[9]9
  Виктор Эмиль Франкл – австрийский психиатр, психолог философ и невролог, бывший узник нацистского концентрационного лагеря.


[Закрыть] не повезло появиться на свет в знаменитом кафе Зиллер – там у его матери начались схватки. Виктор родился в Вене, в культурной среде, где вращались интеллектуалы со всей Европы. Мать новорожденного гордилась его происхождением из семьи чешских писателей и врачей. Его дядя Оскар Винер, автор фантастических рассказов, был вхож в поэтические круги Праги. В тех кругах Густаву Майринку пришел в голову сюжет «Голема»[10]10
  Майринк Г. Голем (1915).


[Закрыть]: главным героем он сделал описанное в талмудических псалмах существо с надписью Emet на глиняном лбу, означающей в переводе с иврита «истина». Ее суть переменчива: стоит пойти дождю или выйти солнцу, и e пропадает, остается только met, что значит «смерть». Слова создают духовность в людях, которые без языка были бы просто материей. Как показывает «Голем»,

слова обладают такой силой, что малейшее событие может изменить их значение и представить нам другой мир.

Виктор Франкл был погружен в духовный мир матери. Образованная и чуткая женщина умела играть со смыслами многозначных слов. Так, слово «гранат» в разном контексте может означать либо плод, либо камень. Мать укладывала сына спать и пела колыбельную: «Спи спокойно, чертушка», и ребенок, убаюканный песней и мягкими звуками слова «чертушка», спокойно засыпал. Виктор был очень привязан к матери. Он целовал ее каждый раз, когда видел. В отношениях с отцом он чувствовал дистанцию, что в те времена было весьма распространенным явлением.

В 1905 году Вену называли «красной». Социал-демократы строили жилье для пролетариата и способствовали развитию народной культуры, старались сделать условия труда промышленных рабочих более человечными. Тогда во всей Центральной Европе, люди без смены места жительства вдруг оказывались в стране с другим названием, где по политическим решениям менялись языки. В многонациональной Вене жили поляки, немцы, венгры, итальянцы и евреи – все они гордились своей культурой.

В 1901 году увидела свет живопись Климта, очаровывающая яркими цветами и изощренностью линий. Вслед за Гайдном, Моцартом, Бетховеном и Листом в музыку пришел Шенберг. А среди новаторов стоит отметить Зигмунда Фрейда и Стефана Цвейга.

С 1880 года после погромов в России евреи бежали в Вену. Они оседали рядом с полностью ассимилировавшимися собратьями по вере и крови. Еврейские погромы и дело Дрейфуса во Франции (1894 г.) неожиданно оказали услугу журналисту Теодору Герцлю (1860–1904 гг.), основоположнику сионизма. Этнический еврей считал себя немцем и был поражен шквалом антисемитских настроений.

Большая часть евреев в Европе не чувствовала принадлежности к «еврейской национальности» и враждебно воспринимала идею сионизма.

Они хотели бороться с антисемитизмом в своих родных странах, только Холокост заставил их начать думать иначе.

Скрытая дискриминация мешала получить доступ к постам на государственной службе и в университетах, а иногда и полностью лишала такой возможности. Это уберегло евреев от зашоренности академических кругов. Ограничение «дало им большую свободу духа и свободу выражения». Про Фрейда писали: «В первый год учебы в университете, как он заметил, все ожидали, что он будет чувствовать себя ущербным из-за „расовой принадлежности“ <…>, но он не смирился с приговором „компактного большинства“». Фрейд был евреем и не верил в Бога, он мог ступень за ступенью делать классическую карьеру в университете.

Повторение чужих мыслей позволяло получить диплом, но не способствовало развитию мысли,

поэтому Фрейд предпочел собственный извилистый путь. Подобным образом поступил и Стефан Цвейг. Он считал себя активным деятелем австрийской культуры, когда писал, что «именно в Вене легче всего чувствовать себя европейцем и не видеть безумного мира фанатиков и националистов». Шенберг называл себя европейским музыкантом, пока в 1921 году власти не указали ему, что он еврей, и запретили давать концерты.

Рудольф Хесс родился в 1901 году на изящной вилле в немецком Баден-Бадене. В ранние годы ребенок держался от матери на расстоянии, а отец все время был в разъездах по делам. Детство Рудольфа прошло в драгоценном уединении в доме на опушке леса. Прохладные отношения между членами семьи не сделали мальчика черствым, источником душевного тепла стала безграничная любовь к животным. Позже Рудольф Хесс вспоминал: «Я рос в уединении. Никогда я не был так счастлив, как во время игр в одиночестве. Находиться на виду было для меня невыносимо».

Когда мальчику было пять лет, семья переехала в Мангейм. Теперь отец каждый день очаровывал сына рассказами о вооруженных столкновениях в восточноафриканских колониях. Рудольф мечтал стать миссионером, чтобы познакомить унылую черную Африку с белой цивилизацией. Религиозный пыл отца привел мальчика сначала в швейцарский Эйнзидельн, а затем во французский Лурд. Рудольф с гордостью спешил исполнить малейшие желания учителей, священников и даже прислуги. Мальчику было 13 лет, когда умер отец. Он сразу же почувствовал, как ему не достает «сильной направляющей руки отца».

Рудольф с детства дичился других и боялся привязанности: «Я с самых ранних лет восставал против любых проявлений нежности». Ему нравилось, когда им руководили. Потребность в авторитете была настолько сильной, что если он не мог исповедоваться, его одолевала сильная тревога. Она унималась после очищения и принятия наказания во искупление своих прегрешений.

В 1911 году в красивом баварском городке Гюнцбурге на свет появился Йозеф Менгеле. Как обычно случалось в Европе в эпоху индустриализации, в раннем детстве он не видел отца дома. Мать мало участвовала в жизни сына. В семье ценили успешность в обществе, отец наладил бизнес, связанный с сельскохозяйственной техникой. Властная и смелая жена умело переняла бразды правления семейным делом, когда в 1914 году мужа призвали в немецкую армию. Предполагалось, что Йозеф, как старший сын, продолжит дело, но его мало интересовало предприятие. Школьные товарищи вспоминали, что он мечтал прославиться: «Однажды мое имя окажется в энциклопедии», – говорил он. В его семье «отношения основаны на уважении… Мать не уступает в холодности отцу».

Йозеф довольно хорошо учился и был очень общителен. Он интересовался биологией, зоологией, «натурфилософией» и прежде всего антропологией. Тогда под этими названиями понималось не совсем то, что научные дисциплины обозначают сегодня. В те времена биология путем наблюдения под микроскопом изучала расположение клеток, теперь эта наука при помощи фотографирования через электронный микроскоп занимается межклеточными химическими процессами. Смежная с биологией зоология исследовала сравнительную анатомию, чтобы составить классификацию живых существ.

В термин «антропология» нацисты вкладывали понятие естественного порядка, а целью данной науки было разделение живых существ на категории и создание иерархии.

Подобный подход подразумевал, что на верхней ступени стоит человек.

Начиная самостоятельную жизнь без родителей, Йозеф хотел стать стоматологом: прикладной, ремесленнический характер профессии привлекал его. Он последовал иллюзорным принципам и поступил на медицинский факультет: «Изучение глубины неравенства между людьми захватывает. Антропология – это наука, которая может создать архитектуру для подобных представлений». При такой установке на структуризацию наука используется для подтверждения априорных представлений: «Мне нравится находить в сопоставительной анатомии факты, подтверждающие мое представление об иерархии живых видов и человеческого бытия» – такова была его идея.

Юный Йозеф Менгеле верил в свою звезду. Он усердно учился и добивался хороших результатов. Занимался лыжами и верховой ездой, легко заводил дружбу и непринужденно высказывал мысли. Презирал католическую церковь и считал ее коммерциализированной структурой, принимал участие в деятельности австрийского Красного Креста и помогал нуждающимся. Мило, не так ли? В таком человеке можно разглядеть уравновешенность, желание чего-то добиться в жизни, найти в ней смысл.

Как Йозеф Менгеле, я интересовался расовой классификацией. После войны, когда мне было 12 лет, я некоторое время жил у супружеской пары по фамилии Сержант. Они были любезными, оба работали журналистами, жена отличалась красотой. Они жили на улице Рейнуар в том парижском квартале, где позже построили Дом французского радио. На первом этаже дома пара записывала выпуски своей радиопередачи и песни Жана Саблона:

 
Почему ты решила назначить свиданье под ливнем,
Малышка с глазами оленя, моя драгоценность…
 

В библиотеке на нижней полке лежала прекрасная энциклопедия по человеческим расам, и я с интересом ее просматривал. Помню фото азиата, его изрезанное морщинами лицо. Я смотрел на него и задавался вопросом: «Этот китаец живет в другой культуре в далекой стране, что у него в голове?» Духовный мир индейца с украшениями из перьев заставлял фантазировать об охоте на бизонов. Я размышлял, что чувствуют люди негроидной расы, чьи предки жили в рабстве. Задавался этими вопросами впервые и не понимал, что в них прослеживаются стереотипы. Я горел желанием исследовать духовный мир других.

Когда я пишу эти строки, я понимаю: Йозеф Менгеле рассматривал те же самые фотографии и ощущал приятное чувство превосходства. Он уже тогда пытался разглядеть в форме черепов и челюстей анатомические признаки неполноценности.

Одна и та же фотография у одних вызывает желание исследовать, а у других пробуждает упоение чувством собственного превосходства.

Помню и другой пример из числа моих пациентов. Студент учился на инженера и отлично играл в футбол: каждый раз он забивал гол и грустил, потому что расстроил команду противника. Он страдал от меланхолии. Малейшее происшествие в повседневной жизни он считал несчастьем, а вину возлагал на себя. Восприятие одного и того же факта – разницы в цвете кожи, окружающей обстановки или забитого гола – может привести к различным выводам, а вызванные чувства – к противоположным реакциям. Мой пациент наказывал себя за то, что приносил другим несчастье, я же получал удовольствие, открывая другие миры. Менгеле при помощи науки удовлетворял желание составить иерархию людей, что подтолкнуло его к поиску способов вырезать из общества неполноценных. Таким было его мировоззрение.

В 1930 году молодой Йозеф Менгеле, трудолюбивый и приветливый врач, на собрании в Мюнхене узнал об идеологии расизма. Эта теория облекла в слова его мировоззрение. Он считал себя сторонником левых взглядов, поскольку дискурс ему импонировал и соответствовал натурфилософии, к которой стремился Менгеле. Наука давала ему пищу для воображения и поводы для социального взаимодействия. Молодой врач все больше размышлял о праве на уничтожение тех, чья жизнь не представляет ценности, но дорого обходится и мешает дать хорошее образование добропорядочной молодежи. Как раз этот принцип и объясняет необходимость устранения 300 000 душевнобольных, чье бессмысленное существование слишком дорогое.

Среди молодых врачей, увлеченных антропологией как научным подходом к изучению человека с точки зрения его биологических, социальных и культурных функций, был и Фрейд. На момент своего рождения в 1856 году в моравском Фрайберге Зигисмунд Шломо Фрейд не был австрийцем. В те времена в результате политических событий двигались границы, и у многих в Центральной Европе менялось подданство.

Фрейд рос в семье с перепутанными родственными связями. Зигисмунд лишь примерно знал, что его семья вела происхождение от немецких, литовских и галицких евреев. «На развитие его эмоциональной сферы должно было повлиять… сложное родство внутри семьи». В то время запутанные родственные связи были обычным делом: средняя продолжительность жизни у женщин не превышала 40 лет, а каждый второй ребенок умирал в первые годы жизни. Часто вдовцы женились снова, как и поступил отец Зигисмунда.

Якоб Фрейд в 40 лет женился в третий раз, его невесте Амалии было 20. От предыдущего брака у Якоба остались двое сыновей. Старший, Эммануэль, жил по соседству с молодоженами. Младший, Филипп, был ровесником Амалии, и в детстве Зигисмунд долгое время полагал, что Филипп и Амалия супружеская пара. После смерти отца Фрейд, возможно, испытал облегчение. Он осмелился прийти к мысли, что семейные перипетии, как в случае с Эдипом, в глобальном плане представляют собой проблему сексуальных связей внутри семьи. Их именуют инцестом.