Текст книги "Вассал и господин"

Когда монах удалился, Волков позвал Сыча и сказал ему:

– Собирайся, дельце есть. Еды возьми, на день уедем.

– Дельце? – без азарта интересовался Сыч.

Не очень ему, конечно, хотелось куда-то ехать, хорошо ему лежалось, но дело есть дело. Пошел седлать коней да просить у Брунхильды еды.

Волков тоже собрался. Когда уже выезжали, приехал Брюнхвальд, пригласил смотреть его дом, который только что закончили строить. Жена Брюнхвальда кланялась и звала их с Брунхильдой в гости на пирог, а заодно посмотреть, как поставили чаны в сыроварне. Но кавалер был вынужден отказаться. Сказал, что едет на юг поместья и будет к ночи. Ротмистр тогда спросил, не нужна ли его помощь, на что Волков ответил, что возможно понадобятся люди для прибыльного дельца, но попозже. На том и разъехались.

Да, поместье его было велико, к реке, к заброшенной деревне, приехали они уже за полдень. Причем всю дорогу Волков смеялся над Сычом, не говоря ему, зачем они едут.

– Экселенц, все, приехали, говорите, зачем тащились в такую даль? – произнес Фриц Ламме, как только они добрались до лачуг.

– Посмотреть, только посмотреть, – отвечал кавалер, когда они выехали на берег.

Они спешились, Волков достал карту. Уселся на песок и стал рассматривать ее, время от времени поглядывая на реку.

– Ну, вы скажете, чего удумали? Или так и будете меня томить?

– Да… Хорошо. Это прекрасное место.

– Да чем же оно прекрасно? – не унимался Фриц Ламме.

– А ты знаешь, что эти мерзавцы тут сплавляют лес?

– Чего? – не понял Сыч.

– Горцы сплавляют тут лес, плоты гонят к Хоккенхайму и ниже на север. Знаешь о том?

– Ну, может, и так, а нам-то что с того?

– А то, что гонят они свои плоты по моей части реки. Вон остров, видишь? – Волков указал рукой на реку.

– Вижу.

– Так вот, остров, вернее, западная его часть – это уже моя земля. И река с этой стороны острова моя.

– Ну и что?

– Пойдешь на тот берег, – произнес кавалер, не глядя на Сыча, все еще разглядывая реку.

– Ну?

– Выяснишь, отчего они не плавают по своей стороне реки. – Он полез в кошель и достал оттуда пару талеров: – Разговоришь там кого-нибудь, сможешь?

– Это уж не беспокойтесь. А когда мне отправляться?

– Да вот поедим и давай… Плавать же ты умеешь?

Сычу, конечно, не нравилась вся эта затея, да делать нечего: он встал, подошел к воде, поглядел на нее, потрогал рукой и сказал:

– Нехолодная… Течение быстрое, но одолею.

– Ты там не только про плоты узнавай, ты про все говори, все спрашивай. А лучше найди человека, что все там знает, денег ему посули.

– Уж о том не волнуйтесь, экселенц. Найду, поговорю, посулю.

– Да, думаю, в этом ты, мошенник, больше моего смыслишь.

– Так что вы задумали, экселенц? – Сыч с опаской поглядел на него, усаживаясь рядом.

– Пока ничего, – ответил кавалер, он сам еще толком ничего не решил. Он просто думал, как ему вернуть свои деньги. – Давай поедим – и плыви.

– Мне, может, пару дней там пробыть придется. – Фриц Ламме встал и снял с лошади сумку с едой.

– Значит, пробудь там пару дней. Я ждать тебя тут не буду, сам вернешься.

– Сделаю, экселенц, – заверил Сыч. – Все сделаю.

Ели не спеша, а Фриц всматривался в другой берег, но ничего там не видел. Кусты да камыш на берегу. Они, обговаривая мелочи этого дела, поели сыра с хлебом и жареной курицы, выпили флягу разбавленного вина. День уже к вечеру пошел, когда Фриц Ламме сказал:

– Ну, пойду, что ли.

Волков хлопнул его по плечу:

– Давай.

Сыч снял колет и башмаки, связал все это в узел, подошел к реке и, перекрестившись, полез в воду.

Волков не без волнения смотрел, как быстро течение сносит Сыча на запад. Тем не менее Фриц уверенно переплывал реку.

Кавалер дождался, пока Сыч, цепляясь за речную траву, вылезет на другой берег и помашет ему рукой: мол, все в порядке. Затем забрал лошадей и поехал в Эшбахт.

Прибыл уже в темноте, а там кутерьма. Брюнхвальд с парой солдат седлал лошадей и собирал людей, солдаты у амбара крутили факелы, а Бертье выводил собак из псарни.

– Что тут у вас? – удивлялся кавалер этой суете.

Мальчишка Яков сообщил ему:

– Брат Ипполит вернулся один, ваш оруженосец отстал, на них волки напали.

– Где он? – спросил кавалер, слезая с коня.

– В доме, господин.

Волков пошел в дом. Там за столом сидел взволнованный молодой монах, его окружали Брунхильда, служанка Мария, Рене и пара солдат.

– Так где он остался? – спрашивал Рене у монаха. – Далеко?

– Да нет, нет. То недалеко было… – говорил монах, отпивая из кружки молоко. – Я недолго ехал и огни на усадьбе увидал.

– Что произошло?

– На него волки напали, – сообщила радостно служанка Мария.

Волков сурово глянул на нее, она сразу замолчала.

– Я все сделал, как вы сказали, – начал брат Ипполит, – деньги поменял, цену самую лучшую выбрал, там у одного менялы получилось…

– Ты про волков говори, – прервал его Волков.

– Ну вот, заехал я к графу, он долго меня не принимал, когда принял, я ему все отдал, он спросил, нужна ли мне расписка, я просил дать ее…

– Про волков! – рявкнул кавалер.

– Мы уже потемну ехали, когда я случайно обернулся и увидал глаза в темноте. Я сообщил об этом Максимилиану, он тоже поглядел назад и сказал, что это его знакомец.

– Что? – не понял Рене.

– Так и сказал. Это, говорит, знакомец его старый. И говорит мне: «Скачи, брат монах, он не отстанет, а я с ним поговорю». Я хотел с ним остаться, так он на меня накричал, велел скакать отсюда. Мол, он в броне, а я нет. Дал мне кинжал, а сам снял арбалет и поворотил коня обратно.

Тут пришел Карл Брюнхвальд, он был строг, но спокоен, словно речь шла не о его сыне.

– Факелы готовы? – спросил у него Волков.

– Факелы готовы, кони оседланы, люди и собаки ждут.

– Монах, собирайся, поедем, покажешь, где все было, – велел Волков и пошел к двери.

Все поспешили за ним. На выходе его поймала Брунхильда и вложила ему в руку тряпицу, в которой был хлеб с жареной свининой и луком. Очень это оказалось кстати. А Брунхильда поцеловала его в щеку украдкой.

Крики, лай собак, лошади ржут, суета. Отряд в десять человек при оружии, арбалеты взяли с собой, хоть в темноте много не настреляешь, выехали на север. Мужики и бабы в деревне переполошилась, выходили к заборам смотреть, чего это в ночь господину и людям его не спится.

Они ехали по дороге, что вела к городу. Собаки заливались радостным лаем и кружились по кустам рядом с отрядом, словно охоту чуяли. На небе высыпали звезды и сияла огромная луна чуть не в полнеба.

Было свежо и хорошо, звуки разносились далеко. Они отъехали едва ли на пару-тройку миль, как монах сказал, оглядываясь:

– Тут. Кажется, тут это случилось. Только стемнело, и мне шум за спиной показался, будто спешил за нами кто-то, не конный, пеший. Я обернулся и вот, кажется, там, – он указал на холмы, – увидал глаза желтые. В темноте под ними кусты. Я Максимилиану и сказал: «Глаза такие же, как вы мне рассказывали, позади нас, на нас смотрят». Он обернулся и ответил сразу: «Они, точно они! То мой знакомец. – Сам арбалет из-за спины достал и говорит: – Езжай в деревню и скажи кавалеру». Я ему говорю: «Нет, поехали со мной. Уедем». А он: «Не даст он нам уйти, спеши к господину, а я спрошу у этого желтоглазого демона насчет своего берета». Так и сказал.

– Мальчишка! – не без гордости произнес Карл Брюнхвальд. Рассказ монаха хоть и печалил его, но и радовал тоже тем, что сын был так хладнокровен и смел. – Глупец!

Волков думал, как начинать поиски, и вдруг насторожился, спросил:

– Бертье, а отчего собаки примолкли?

– Сам не пойму, – удивлялся ротмистр. – Может, набегались да спать захотели.

Кавалера такой ответ совсем не устроил, он помолчал мгновение и сказал:

– Берите своих собак, Гаэтан, и пару людей. Поезжайте к тем холмам, может, собаки возьмут след зверя. Вы, Карл, с монахом поезжайте дальше по дороге, а вас, Рене, прошу спешиться и с парой людей поглядеть в кустах придорожных. И покрикивайте. Может, он на крик отзовется.

Люди стали разъезжаться и, насколько это возможно, искать хоть что-нибудь в ночной темноте. От факелов в кустах проку немного, да и прогорали они слишком быстро. Кавалер был невесел. Он уже привязался к юноше. Максимилиан был именно таким, как нужно. Всегда собран, опрятен. За лошадьми и доспехом следил безукоризненно, хотя лошадей у Волкова было много. Конечно, не за всеми, только за верховыми, но уж за своими следил очень хорошо. А еще Максимилиан был единственным сыном Брюнхвальда, который не предал отца. Потеря такого человека оказалась бы бедой большой. Конечно, следовало прислушаться к рассказу Максимилиана о встрече с демоном. Может, даже и не посылать их в дорогу одних. Нужно было самому ехать. Но кто ж знал, что граф задержит посланцев так долго и что не вернутся они засветло.

И тут крики раздались, кажется, радостны они были.

– Что там? – кричали солдаты из кустов.

– Нашли! – отвечали им люди с дороги.

– Живой?

– Передайте кавалеру, что нашелся его оруженосец, живой, – долетело до него из темноты.

И как-то сразу стало легче Волкову, отлегло от сердца, и за мальчишку он рад был, и за его отца.

Глава 36

У мальчишки оказался разбит затылок, все волосы в запекшейся крови.

Он был одет в отличную ламбрийскую кольчугу Волкова, и великолепные ламбрийские наручи были на нем, в руке он держал грязный солдатский тесак. Кольчуга и наручи оказались ему великоваты, тем не менее вид у юноши был боевой. Он был чумаз, бодр и, видимо, гордился своим приключением.

– Это меня конь подвел, – говорил он, трогая затылок, – испугался демона. Понес, а я уж слишком поводья тянул, так он и встал на дыбы. Я арбалет в одной руке держал, вот и не усидел в седле, хотя повода не выпустил.

– И что же? – спрашивал кто-то.

Максимилиан с жаром рассказывал. Видно, и впрямь гордился, тем, что столько взрослых мужей, в том числе и кавалер, и отец, и другие офицеры, его с интересом слушают.

– Луна как раз вышла, светло стало, я его и увидал. Не только глаза его, а его всего.

– И кто это был? – спросил Рене.

– То волк, демон огромный. Бежал молча следом… Не рычал, не сопел, ни звука от него не было. Хорошо, что монах его увидал. Повезло… Он сначала на коня кинулся, да конь не дурак: на копыта задние его принял и дал деру через кусты. А демон так тоже в кусты отлетел. Видно, конь ему хорошо поддал. Он встал не сразу. Как поднялся, так на меня пошел. А у меня уже арбалет взведен. Я ему болт прямо в грудь и пустил. А ему нипочем. Не заметил даже болта. Я едва встать успел да меч выхватить. – Юноша показал всем свой грязный тесак, а кавалер подумал: «Хорошо, что это не меч, а тесак, он вдове короче меча. Длинный меч можно и не успеть вытащить сидя на земле или вскакивая». – Он одним прыжком как кинется на меня. А я, как щитом, закрылся рукой, вот. – Он показал левую руку. – Еле устоял, чтобы не упасть. Хорошо, что наручи у кавалера очень крепки, не смог адский пес прокусить, стал грызть и мотать меня туда-сюда, а сам воняет. Я его по ребрам раз, чувствую, горячая кровь по руке течет, и течет много, как будто из ведра льют. А я ему еще раз, и еще, уж даже не знаю, сколько раз попал, весь бок ему и шею изрубил, вон. – Он опять поднял руку, чтобы видно было ее в свете факелов. Весь правый наруч и правый рукав у него и вправду были черны. – До сих пор кровищей воняет.

– Бертье, собаки ваши возьмут след? – спросил кавалер.

– А вы что, решили его искать? – искреннее удивился Максимилиан.

– А как иначе, он разбойничает уже на моей земле, – ответил юноше Волков и повторил вопрос: – Бертье, так найдут его ваши собаки, пока он ранен?

– Нет, кавалер, – отвечал тот, – видите, они под копыта коней лезут, ни одна не тявкнет даже. Это от страха, чувствуют кровь этого демона. Лучше сами, как рассветет, поищем.

Все ждали решения кавалера, а он, оглядев еще раз юношу, спросил:

– А арбалет мой где?

Максимилиан вздохнул и обвел местность рукой:

– Где-то здесь, кавалер, в кустах, там, где я с чудищем дрался.

– Надеюсь, вы найдете это место?

Юноша промолчал, а за него сказал Рене:

– Думаю, лучше его при свете искать.

Конь отличный, арбалет восхитительный, взятый в бою у ламбрийцев в Рютте. Все это стоило денег немалых, пятьдесят талеров, не меньше. Но Рене тут был прав: искать в кустах и оврагах да по темноте – занятие бессмысленное. И главное, некого в потерях винить. И тогда он сказал:

– Ладно, приедем сюда на рассвете.

И, кажется, за это были ему благодарны и люди, и собаки, и лошади.

Поехали домой, переночевали, поспали самую малость, чуть свет собрались и отправились обратно.

Коня искали совсем недолго, был он жив, хотя и изрядно поцарапался в кустах. Умное животное само стало ржать, услышав людей и собачий лай. Конь намертво зацепился поводьями за корневище куста и был рад своему освобождению. А вот с арбалетом пришлось повозиться. Только когда собаки попривыкли, а солнце уже встало высоко, только тогда они взяли след зверя. Видно, запах выветрился, потерял от росы силу, и собаки перестали бояться. Сначала затявкали слегка, а позже и с азартом. Стали брать след и нашли черные пятна крови на листьях боярышника, вокруг которых уже роились мухи. Так, по каплям, собаки дошли до места, где и дрался с волком Максимилиан. Там обнаружился и арбалет, целехонек.

Все обрадовались, думали, что теперь и домой можно будет ехать, но кавалер сказал:

– Нет, нужно искать зверя. – Он оглядел солдат и офицеров и продолжил: – То не шутки, господа, то уже около дома моего было. Что ж, теперь не проехать от города до моего дома? Так и станет он на дороге разбойничать.

– Думаю, что издох он, – предположил Рене. – Болт в груди да бок порубленный – никакой волк не выживет. Вон крови сколько тут.

Да, крови было немало, все кусты черны от нее, но это Волкова не успокаивало, уже согласен он был с Максимилианом, что не простой это зверь:

– Хорошо бы, если так, но я хочу убедиться.

– Так давайте, – согласился Бертье. – Собачки след, я думаю, возьмут, уже не боятся его.

И вправду, днем собаки уже не прятались от страха, не жались к людям, они уже весело лаяли и носились по кустам. Они сразу азартно взяли след. Все поехали за псами, хоть продираться меж кустов было и непросто: и кони страдали, и люди, и одежда. Охотники продолжали путь на запад, по следу зверя. И чем дальше ехали, тем меньше находили пятен крови, а вскоре они и вовсе исчезли, только нюхом собаки определяли направление.

– Боюсь, что я был неправ, – сказал Рене, – видно, не подох он, силы в нем есть, гляньте, сколько с ранами пробежал.

И после этого они еще долго ехали на запад, и чем дальше уезжали, тем труднее становилась дорога, так как оврагов было на пути все больше. И земля это была уже давно не его, но Волков не хотел останавливаться, он думал, что собаки все-таки приведут его к зверю. Однако ошибся. Вся свора, сбежав в один овраг, вдруг из него не вышла. Собаки бегали внизу, были растеряны.

– Потеряли след, – сказал Бертье, слезая с коня. – Ничего, сейчас подумаем, куда он деться мог.

Он и один солдат спустились к собакам в овраг, стали осматриваться. Все их ждали, и тут солдат наклонился, поднял над головой что-то и сказал:

– Ты глянь, он его вытащил!

Кавалер не мог глазам своим поверить, но это был арбалетный болт.

– Да как же он сподобился? – удивился Брюнхвальд.

Бертье взял у солдата болт и осмотрел его:

– Странно, господа, вы не поверите, но следов зубов на нем нет. Кровь до середины болта, думаю, глубоко вошел, наконечник погнут, видно, через кости шел. Наконечник не закреплен, как он внутри не остался, когда волк болт из себя вытаскивал? Не пойму.

– Неужто протолкнуть через себя додумался? – не поверил Рене.

– Рене, то ж волк, а не хирург, – усмехался Бертье. – Да и как бы он его из спины лапами доставал.

– Господа, – произнес Максимилиан с жаром, – то не простой волк!

Волков глянул на него хмуро, и юноша замолчал. Понял, что не нужно того, чтобы среди солдат пошли разговоры. И кавалер тогда сказал:

– Хорошо, Бертье, вылезайте, нужно дальше ехать, нужно его отыскать.

Но отыскать зверя не получилось, как ни пытались люди, как ни крутились в округе, собаки так больше след и не взяли.

– Как обрубило, – говорил Бертье с долей вины в голосе. Словно это он, а не собаки, не мог взять следа.

Как это ни злило кавалера, но к полудню пришлось в свою землю повернуть, так и не найдя зверя.

– Значит, волк, говоришь? – задумчиво спрашивал он у Максимилиана по пути домой.

– Пес огромный, я масть в темноте не разглядел. Видел, что лапы у него огромны и грудь широка… И башка тоже велика. Зубы чудовищны, на железе так звонко клацнули, думаю, не будь наруча, так и через кольчугу все кости перегрыз бы.

Волков неожиданно протянул руку, взворошил юноше волосы и сказал:

– Вы молодец, Максимилиан.

Милости такой юноша даже от отца не видал и едва не прослезился он от ласки и гордости.

– Рад служить вам, кавалер, – срывающимся голосом сказал он. – Для меня то честь.

– Подберите себе доспех из того, что есть у меня. Как поедем в город, найдете мастера, подгоните все по себе: кольчуга, наручи и все остальное должны быть в размер, негоже моему знаменосцу чужое носить.

Максимилиан не смог ничего ответить из-за кома в горле, только кивал согласно.

Кавалер опять взъерошил ему волосы и тут же опять стал думать о том, что зверя придется изловить, иначе покоя в его владениях не будет. Только как это сделать, он не знал. А пока решил запретить всем ездить по дороге в Мален после захода солнца. И о том он тут же офицерам сказал, чтобы до людей своих довели.

Глава 37

Через два дня явился Сыч. Был он грязен и, кажется, доволен собой. Волков пригласил его за стол, несмотря на грязное платье: дело прежде всего. А Брунхильда на правах хозяйки дома выказала неудовольствие:

– Куда ты, чумазый!? Еще за стол в таком виде лезешь! Помылся бы хоть прежде… Одежу постирал бы, что ли.

– И помоюсь, и постираю, сначала о деле доложу и мыться пойду, – пообещал ей Сыч.

Но говорил он с ней странно, не так, как раньше. Не знал точно, как с красавицей ему теперь говорить: как в былые времена или как с госпожой, на «вы» и вежливо.

– Ну, говори, – велел Волков.

– Сначала про плоты, – заговорил Фриц Ламме, – на том берегу озеро есть. В него они поначалу весь лес сплавляют, а уж там плоты вяжут. И из этого самого озера плоты по речонке выгоняют в большую реку. Вяжут по двадцать хлыстов в плот и потом соединяют по четыре таких плота. – Волков не перебивал, хоть и думал, что подробности лишние. – Гоняют плоты два-три в неделю, но когда купец есть, так и по плоту в день бывает, – продолжал Сыч. – Плавают они по вашей стороне реки оттого, что их сторона реки между островом и берегом узка и течение там много сильнее. А еще там есть камень и отмель. И ежели зазеваться, то либо за камень зацепишься, либо за отмель. И тогда все! Конец! Течение быстрое, и плот сразу разорвет, бревна ералашем[2]2
  Ералаш – мешанина, беспорядок. А также суета, сумятица.


[Закрыть] встанут и разлетятся по всей реке, ищи их потом. Вот поэтому, экселенц, они по вашей стороне плоты и гоняют.

Это было как раз то, что Волков и наделся услышать.

– Молодец, Сыч.

– Это не все еще, – продолжил Фриц Ламме, – еще познакомился я с пареньком одним, на той стороне живет. Помогать нам он согласился. Он хоть и молодой, да смышленый.

– Тоже плоты гоняет?

– Нет, свинопас он, сирота бездомная. Я ему талер дал, так он рад был радеханек. Говорит: скажите, господин, что вам надобно, все вам расскажу. А он там по всему берегу свиней гоняет, он все видит.

– Да, – задумчиво произнес кавалер, – этот парень может нам пригодиться. Молодец Сыч, дважды молодец.

И Фриц Ламме продолжил, но интонация его поменялась:

– Экселенц, я там походил да побродил… С людьми разными потолковал…

– Ну? – Волков покосился на него с подозрением.

– Потратился я, экселенц, – продолжил Сыч, делая жалостливое лицо. – Даже свои личные и то потратил, опять же свинопасу талер дал.

Волков уже не первый день знал его и думал, что скорее всего Сыч врет.

– Врешь ведь, – сказал он, – по трактирам пару дней посидел да мальчишке дал немного денег, а говоришь, что потратился.

– Экселенц! – возмутился Сыч. Но кавалер уже доставал из кошеля деньги, кинул на стол три монеты. Сыч оскалился, довольный, сгреб деньги и стал вылезать из-за стола. – Спасибо, экселенц.

– Иди уже, помойся, – отмахнулся Волков, – а то госпожа Брунхильда морщится от тебя.

– Обязательно, экселенц, лишь бы госпоже Брунхильде угодить.

Он, кажется, первый раз назвал ее «госпожой». И Брунхильда это отметила. Загордилась. Вот теперь и Сыч ее госпожой признавал, оставался еще Ёган.

Она уже освоилась в доме, уже все слуги, и Яков и Мария, слушали ее больше, чем самого Волкова. За мелкую монету стала она звать местных баб чистить дом, скоблить стены, потолок от сажи. Дом совсем уже не походил на тот огромный и крепкий сарай, которым был поначалу. Он стал теплым и пах хорошей едой. И все вокруг, даже господа офицеры, беспрекословно выполняли ее просьбы. Она во все лезла, что касалось хозяйства, и во всем разбиралась. Ежедневно принимала молоко от местных баб, собирала сама яйца, следила, как Мария замешивает хлеб, и все, все прочее делала. А еще она стала читать. Еще в Ланне монах выучил ее читать на языке пращуров, она и увлеклась, теперь могла и любую молитву из Писания прочесть и перевести, не дура авось. Баб местных собирала, читала им из книги и детей привечала то хлебом белым, то каплей меда. Они часто во дворе дома крутились. И звали ее не иначе как «милая госпожа». Быстро стали ее любить тут все.

И чем тогда она не госпожа? Госпожа. Кто же в том усомнится, когда помимо всего Брунхильда каждую ночь ложилась с господином в кровать. Только вот пока не венчаная, а так настоящая госпожа. И Волкова не удивило, когда однажды пришли мужики, и не к нему пришли, а к ней, как к заступнице, и стали говорить с Брунхильдой о делах, что ее не касались.

– Вы уж вступитесь за нас, госпожа, – невесело бубнил один из них. – Уж утихомирьте вашего управляющего.

А она не отправила их к господину, проявила участие:

– И что же он?

– Неволит, госпожа, поначалу как приехали, господин обещал, что барщина будет два раза в неделю, а управляющий свирепствует, почитай каждый день гоняет: то на сено, то канавы в болоте рыть.

– Каждый день гоняет? – интересовалась искренне девушка.

Волков прислушивался поначалу к этому разговору, а потом встал и подошел:

– Значит, гоняет вас на барщину?

– Гоняет, господин, нешто у нас своих дел нету?

– А какие же у вас дела: поля вспахали, засеяли, заборонили, что за дела у вас?

– Ну, в огороде так всякие дела… – начал было мужик.

– В каком еще огороде, никогда не видал вас в огородах, там и бабы ваши управляются.

– Ну, со скотиной дела разные… – говорил мужик.

– С какой еще скотиной дела? – не верил Волков. – Баба твоя с утра ее подоила да к пастуху выгнала, и вечером подоила, у тебя какие дела со скотиной? Ты и не видишь ее. Только молоко от нее видишь. И косишь сено ты не для меня, ты для себя, скотине на зиму косишь…

– Как же для себя! Две трети сена управляющий вам возит.

– Так лошадям зимой есть нужно будет, а лошадьми ты пользовался, когда поле пахал.

– Так то не наши лошади! То ваши лошади! – загалдели мужики.

– Ах вот как! А кто за вас долги выплатил барону соседскому?

Мужики не отвечали, стояли сопели.

– Что молчите? Забыли? Вот и косите сено мне, не то будете лошадей в долг у барона брать.

– А как же канавы? – вспомнил один из пришедших.

– Будете копать, – строго сказал Волков, – не для меня копаете, а для себя, там вам выпасы дам, коли из болота луга получатся.

– О! – Мужики в такое не верили, стали махать руками. – Никогда там лугов не будет.

– Будете копать, – повторил Волков. – Если вас не заставлять, так вы с печи слезать не захотите. Управляющий говорит, что вы лентяи все.

Мужики насупились еще больше.

– Господин мой, – вмешалась Брунхильда, – может, поговорить с управляющим, дать людям передых, может, у них и вправду по дому дела есть.

Лезла она не в свое дело, но так она была красива и мила, что не смог он ей ответить отказом, махнул рукой:

– Ну, скажи Ёгану, пусть даст послабление. Только зря это все, нет у них никаких дел.

– Я поговорю с управляющим, – улыбаясь, говорила Брунхильда, – ступайте.

– Вот спасибо вам, милая госпожа, – кланялись ей мужики. – Отрада вы наша.

Дурь, конечно, это была бабья, нечего этих мужичков жалеть. Прав Ёган, прохиндеи они и лентяи, но так рада была Брунхильда, так довольна собой, что Волков ничего не стал ей выговаривать. Она довольна, ну и он доволен. Пусть по ее будет.

Еще через день к нему пришли солдаты, те, что из людей Рене и Бертье, было их немало, человек двадцать, они вызвали его во двор, и сержант от лица всех начал:

– Господин, дело крестьянское скудное, вот мы походили по округам вашим, пригляделись и поняли, что можно тут безбедно жить, коли руки иметь.

– Так, и что вы нашли? – Волков всерьез заинтересовался, чем это можно поживиться в его бедной земле.

– Походили мы, значит, по оврагам и поняли, что глины тут видимо-невидимо и глина та хороша.

У Волкова сразу интерес поубавился, и он спросил кисло:

– Вы никак горшки лепить собрались?

– Нет, горшки нам ни к чему, – отвечал сержант. – На горшки того спросу нет, что нам нужен. Надумали кирпич и черепицу жечь.

А вот это была неплохая идея. Любому городу кирпич нужен.

– И вот мы решили, что если вы дадите добро, так мы бы взялись, – продолжал сержант.

– Ну, что ж, дело хорошее, давайте. Думаю, что доля моя будет как и с земли – четверть.

– Вот о том мы и хотели поговорить, – мягко не согласился сержант. – Четверть – это многовато.

– Многовато?

– Многовато, господин. Понимаете, посчитали мы все: и цену в Малене на кирпич узнали, и расценки на извоз, в общем, если вам еще отдать четверть, то нам совсем мало остается. – Волков молчал, а сержант, видя это, начал ему объяснять: – Когда в землю зерно бросил, оно само растет, а тут не так будет, глина сама не вырастет: ее выкапывать надо, носить к печам, а то и возить придется. И печи сами гореть не будут. Сначала куст нарубить надо, сложить его да высушить, с сырого куста жара не выйдет, а осенью под навесом его держать. И все ручками, ручками.

– Ну и сколько вы думает дать мне? – спросил кавалер.

– Думаем каждый десятый кирпич и черепица ваши будут.

Сержант замолчал, и солдаты ждали в напряженном нетерпении, что он скажет, сколько выторговывать у них будет.

Десятина. Мало, конечно, он бы хотел иметь больше, но с другой стороны, Волков рад был, что люди сами себе ищут дело. И нашли. Так не станет же он душить его, пусть всего десятина ему идет. Дело-то неплохое, кажется. И он не стал торговаться:

– Будь по-вашему. Идите к монаху, пусть пишет договор.

Солдаты по-военному обрадовались, трижды крикнули «виват кавалеру» и пошли со двора.

Да, Ёган был прав, земля его плоха, но и на ней жить можно, если руки приложить.

Как-то к обеду уже дело шло. Волков вернулся домой. Был с Ёганом на солдатских полях, где смотрели рожь, которая плохо всходила. Только он уселся за стол и позвал монаха, поговорить о делах, как Брунхильда подошла и положила перед ним бумагу. То было письмо со сломанной печатью.

– Посыльный привез от графа, – сказала Брунхильда.

– Письмо вроде для меня написано, – недовольно начал Волков.

– Для вас, для кого же еще, – сразу согласилась она.

– Так от чего же оно раскрыто? Кто сургуч сломал?

– Я, – ничуть не сомневаясь, сказала Брунхильда.

– Кто ж тебе дозволил мои письма раскрывать?

– А чего в том дурного? – искренне удивлялась девушка. – Я просто прочла.

– Запрещаю тебе впредь делать так, – сурово сказал он.

– Да, а чего? – не понимала она.

– А ничего, – продолжал он злиться. – Дозволять себе много стала, вот чего. Не смей впредь письма открывать.

– Как пожелаете, – сказала она чуть обиженно, поклонилась и пошла на двор.

А письмо то было не от графа, как думал Волков поначалу, писала ему дочь графа Элеонора Августа и в письме была ласкова:

«Друг наш любезный, кавалер Иероним Фолькоф фон Эшбахт, папенька просил напомнить вам, что я с радостью и делаю, что уже к следующей субботе обещали вы быть в Малене на празднестве, что состоится в честь святых Петра и Павла. Сам епископ станет читать проповедь, а проповеди у него хороши так, что люди со всей округи на них едут. И еще просил папенька напомнить, что мы ждем вас у себя с нетерпением. Уповаем, что слова своего вы не отмените и будете у нас. Благослови вас Бог.

Девица Элеонора Августа, урожденная фон Мален».

Волков чуть обернулся, что-то показалось ему за спиной, и вздрогнул: за ним стояла Брунхильда, заглядывая ему через плечо. Читала письмо с ним снова. Вот и учи этих баб грамоте.

– Что за дурь! – рявкнул он. – Зачем подходишь так?!

– Простите, что напугала вас, – она низко присела в извинениях, – просто хотела спросить.

– Ну, чего?

– Не возьмете ли меня тоже на праздник?

Волков задумался: к чему это. Нет, наверное, не нужно ее брать. Как он в дом графа ее поведет? Кем представит? Невестой? Женой? Девкой? Что ни придумай, все плохо. Нет, не нужно этого всего. Ничего путного из этого не выйдет. Да и груба она в речи, крестьянское детство не вытравить, и не знает, как за столом себя вести. Смиренна она стала и вроде набожна, но разве этого достаточно? Нет, ничего из ее затеи путного не выйдет.

А Брунхильда, словно по лицу его все мысли его разгадав, заговорила:

– Я обузой не буду, хочу просто праздник увидать. Проповедь епископа услышать. После Ланна мне в Эшбахте не хватает этого. – И говорила она это с такой мольбой, что Волков морщился, мотал головой, но уже в душе готов был согласиться. А Брунхильда, словно почуяв его слабость, упала на колени и, взяв его руку в свои, поцеловала ее и продолжила: – Буду тиха я, так тиха, что вы про меня и не вспомните! Только возьмите на праздник.

Как ей отказать? Да невозможно сие, нет такого сердца мужского, что смогло бы не дрогнуть от слов этой двадцатилетней красавицы. Да еще когда она немного забавно шепелявит из-за потерянного в детстве еще зуба. Нет, отказать он не смог, погладил ее по щеке и сказал:

– Хорошо, поедешь со мной.

И тут же переменилась она, встала с колен, отряхнула юбку и деловито произнесла:

– Только вот платье мне нужно новое, мое на рукавах уже потерлось, его только дома носить. Да и кружева не свежи, потрепались. Нужно будет на день раньше поехать, чтобы я по лавкам пройтись успела. И шаль новая требуется.

Вот сейчас она сильно его раздражала, только палец ей дай… Но перечить он не стал. С ней невозможно спорить стало.

Глава 38

Мальчишка Яков пропал. Вечером был, а утром Брунхильда его дозваться не смогла. Искали, кричали – нет его. Уж и домой посылали, может, домой пошел. Нет, и там не нашли. Куда мог деться? После завтрака Максимилиан пошел на конюшню, прибежал взволнованный и говорит: