Текст книги "Вассал и господин"

– Может, нерасторопна я была… Так вы скажите, когда я поправлюсь… Чего же вы молчите?

Она начинает искать свою вину и снова рыдает. А Агнес еще на шаг ближе. Но она продолжает молчать и смотреть.

– Простите, госпожа, – заскулила служанка. – Простите…

Вот то что нужно. Еще немного.

– Простите за глупость мою, простите…

И еще шаг. Агнес упивается своей силой и слезами девки. И это все без слов, все взглядом одним.

И дальше она смотрит, глаз от Астрид не отрывая.

– Да что ж вам надо-то? – завыла служанка, не зная, что ей делать. Руки ее тряслись и плечи вздрагивали, а лицо заливали слезы.

Запахом страха вся комната наполнилась. Вот этого и ждала Агнес.

И сказала она служанке, да не сказала, а прошипела сквозь зубы:

– На колени!

Астрид замерла, даже выть перестала.

Так и стоят обе. Одна ждет, другая замерла полуживая от страха.

И видя, что служанка еще колеблется, Агнес шипит опять:

– На колени, тварь!

И не выдерживает Астрид, медленно подгибая ноги, становится на колени. О, как это сладко, слаще меда, слаще, чем мечты о господине, или даже слаще, чем губы юного Максимилиана. Ничего и никогда не приносило ей столько приятности, как эта маленькая победа над большой девицей. Но нет, дело еще не кончено.

Как только служанка стала ниже нее, бить ее сделалось сподручнее.

Забылась Астрид, и девушка снова, да с оттягом, врезала ей опять, да по той же щеке так, что у самой рука заныла.

– А-а-о-у-у-у! – с неестественным для себя визгом завыла девка.

– Выть не смей, – зашипела Агнес. – Не смей!

Уж больно надоел ей вой служанки, да и люди вокруг могли услышать. Зачем это ей?

Астрид сомкнула губы, глаза выкатила, а в них ужас. Настоящий, нутряной, звериный. Дышать она даже боялась. Дышала носом и давилась теперь своими воплями, про себя выла.

Агнес снова занесла руку, а служанка, увидев, попыталась закрыть лицо. И тогда Агнес замерла:

– И заслоняться не смей, руки вниз опусти.

Поскуливая и всхлипывая, Астрид послушно опустила руки. О, как все это нравилось юной женщине. Как она упивалась своей силой. Только бы не улыбнуться, не засмеяться от счастья. Не испортить ужас служанки. Теперь, когда она заносила руку, все, что делала Астрид, это только вздрагивала да зажмуривалась, прежде чем господская ручка в дешевых перстнях разбивала ей щеку.

И Агнес с удовольствием била и била ее по лицу. Еще, еще и еще! Пока под кольцами пальцы не заломило. Устала. Остановилась.

А на мокром лице служанки багровый отек во всю левую щеку.

И полосы, полосы, полосы от колец госпожи.

Та отдышалась и сказала уже не зло даже:

– Ложись лицом на пол.

Кулем повалилась Астрид на пол, не сдержалась, завыла, хоть и негромко, думала, что госпожа ее теперь топтать будет. Легла лицом вниз, руки под себя подвернула. На все согласная.

Агнес встала на нее. Одной ногой на спину толстую, другой на голову большую и заговорила:

– Сказала ты, что не собака, так теперь собакой будешь, спать будешь у постели моей, чтобы, когда ночью я ноги вниз опустила, так под ними ты была. – Агнес чуть подпрыгнула. И служанка тут же содрогнулась всем телом. – Слышишь меня, собака?

– Да, госпожа, – кряхтела под ее ногами Астрид.

– Лай, хочу слышать, как ты лаешь!

Агнес притопнула ногой по спинище служанки, и та попыталась лаять, да выходило у нее плохо, от страха получалось только глупое ойканье в пол.

– О-о-о, – вырывалось у нее.

Агнес засмеялась.

– Дура, а еще перечила мне. На каждое мое слово огрызалась, а сама волю должна была мою исполнять. – Снова ногой притопнула: – И все! Слышишь, волю мою исполнять!

И опять посмеялась, чувствуя, как вздрагивает от страха под ее стопами спина служанки.

– Отныне будешь собакой моей, – продолжала Агнес. – И имя у тебя будет собачье. Утой будешь. Слышишь?

– Да, госпожа, – в пол пробубнила Астрид.

– Как звать тебя?

– Звать меня Ута, – глухо сказал служанка.

– Громче!

– Утой меня звать, – отвечала служанка громче.

– И кто ты?

– Собака… Я собака ваша.

– Молодец, – удовлетворенно произнесла Агнес, слезая со спины служанки. – Встань на колени.

Та повиновалась. Агнес как увидела синеющую щеку ее, так опять засмеялась, но тут же взяла себя в руки и заговорила строго:

– И бежать не думай от меня. – Она с наслаждением стала говорить служанке, заглядывая ей в глаза: – Я найду тебя, коли сбежишь. Найду и покараю. Сначала через дыру твою вырву из тебя твою бабью требуху, затем пальцами этими, – она поднесла к самым глазам служанки скрюченные свои пальцы, – один за другим выдавлю глаза твои коровьи, а после разрежу тебе грудь, и достану твое сердце вместе с бессмертной душой твоей, и сожру его сырым. Ясно тебе?

Астрид, а вернее уже Ута, мелко кивала головой, соглашаясь и дрожа от страха.

– Отныне и навек будешь ты псиной моей, при ноге моей. До смерти. Повтори!

– Да, госпожа, – прошептала служанка, – псина я ваша, навек.

– Вот и хорошо, – вдруг абсолютно спокойно произнесла Агнес. Она отошла, забралась на кровать и велела: – Книгу сюда подай и поднос мне с едой неси.

Ута вскочила и бегом кинулась исполнять приказание, а Агнес сидела на кровати и была счастлива. Только вот рука у нее стала болеть, пальцы под кольцами опухли, и кольца теперь слезать не хотели.

Ута принесла ей книгу и поднос с едой и вином, поставила ей его на кровать. Делала она это расторопно, не то что раньше.

– Принеси мне масла с кухни, а то кольца не снимаются, отбила о рыло твое всю руку себе.

Служанка бегом бросилась, а девушка осталась в комнате одна на кровати с вином, едой и книгой. И в минуту эту была она счастлива. Так счастлива, как никогда. Еще бы! За один день она получила две нужные вещи: книгу, интересную и нужную, и рабыню на века. За один всего день!

Глава 12

Заспанный сержант городской стражи велел своим людям отпереть ворота, хоть и не по уставу это было, ведь солнце еще не взошло.

Волков, его подчиненные, офицеры Брюнхвальд, Рене и Бертье и землемер Куртц выехали из города, а за ними в своей великолепной карете ехала Агнес в сопровождении служанки Уты. Агнес была весела и бодра, хоть и темень на дворе стояла такая, что петухи еще не кричали. Она ехала в поместье своего господина и радовалась, потому что уже полагала его своим. И ничего, что оно принадлежит ее господину. Ничего! Он для нее господин, конечно, но для всех других она госпожой будет. Ей не терпелось доехать. Уж всему тамошнему мужичью она покажет, кто у них хозяин. Уж кланяться она их научит.

Напротив с фиолетовой левой половиной лица сидела служанка. Она была не весела, не выспалась, спала в одежде, на полу, прямо у ночного горшка, без подушки и без одеяла, по-собачьи, как и наказывала госпожа. Спала дурно, но ничего не попишешь, сама виновата, раз госпоже осмелилась перечить. Тем более, что госпожа утром обещала ей найти подстилку. Только не от того, что жалко ей было служанку, а от того, что платье и передник Уты стали грязными, так как пол был не шибко чист. Лицо служанка пыталась замазать белилами, да разве такое замажешь? Хорошо, что темно, а то все смотрели бы.

Думали, что людей Бертье и Рене придется ждать вместе с обозом, но нет, солдаты оказались дисциплинированными и сами ожидали кавалера и офицеров у ворот. Это Волкову понравилось. Не врали Бертье и Рене, хорошие у них подчиненные. Тронулись в путь без проволочек, хотя было еще темно, а дорога далека от идеальной. Держались так, чтобы солнце вставало по левому плечу.

Путь их лежал на юг, в ту землю, что зовется Эшбахт и которую иные называют западным Шмитценгеном. В общем, ехали они в имение, в жалованный удел рыцаря Божьего, Хранителя веры, Иеронима Фолькофа, которого прозывают Инквизитором.

Возбуждение, волнение и желание скорее увидеть свою награду, что жили в нем уже несколько дней – и которые не могли свести на нет все разговоры о скудости его земли, – сразу пошли на убыль, как только стало светать.

Едва он хорошенько разглядел дорогу на юг, что вела к Эшбахту и его мечте, оказалось, что это жалкая нитка, две почти заросшие колеи от колес мужицких телег, что шли мимо бесконечных невысоких холмов, заросших жестким и корявым кустарником.

Вниз – вверх, вниз – вверх, и так до бесконечности.

– Весной тут в низинах вода стоит? – хмуро спросил Волков у землемера Куртца, разглядывая окрестности.

– И осенью стоит. Весной от паводка, если снег ляжет, а осенью от дождей.

– Тут, наверное, на телеге не проехать?

– Только верхом, – подтвердил землемер.

– И как же мужики урожай вывозят? – кисло спрашивал кавалер, не очень-то надеясь на ответ.

– То мне не ведомо, – отвечал Куртц. Внезапно он поднял руку и указал на восток. – Может, по реке, вон она, Марта, начинается. Тут ее истоки.

С холма открылся вид на реку, в проплешине меж холмов и кустов, в лучах восходящего солнца блеснула вода. Не река, а ручей еще, десять шагов, не шире.

– Марта! – воскликнул Брюнхвальд. – Вот как она начинается, а в Хоккенхайме так широка, что в утренней дымке другого берега не рассмотреть. А тут ручей ручьем.

– Кавалер, – произнес землемер, указывая вперед свободной рукой, потому что в другой он уже держал карту, – видите тот холм?

– Да, – буркнул Волков. – Прекрасный холм.

Холм как холм, разве что выше всех других, дорога его обегала слева. Ничего особенного.

– Там, где он кончается, – Куртц прочертил на карте линию пальцем, – там начинается ваша земля.

Вот она, оказывается, какая, его земля. Бурьян, репей в низинах да унылые холмы, заросшие барбарисом, козьей ивой и шиповником. Да и кусты-то чахлые, за исключением ореха, тот рос высокий. Кроме него только лопухи вокруг хороши. А на срезах холмов земля виднеется, вся желтая или красная.

Волков тем временем объехал холм, реку ему видно уже не было, да и пропало у него желание смотреть. Он позвал Ёгана. Тот тут же подъехал.

– Ну, видишь, что за земля вокруг?

– Дрянь земля, – беззаботно отвечал тот. – Суглинок поганый.

– Суглинок, – мрачно повторил Волков, озираясь. – Ни пахоты, ни лугов, ни покосов. Бурьян да орешник.

Говорил так, словно это Ёган виноват. Словно этот он ему лен даровал.

– Холмы есть, – неожиданно сказал тот, – трава под кустами есть. Мало-мало, а есть, козы прокормятся, а может, и коровы где поедят.

– Дурак, – сказал кавалер, – я, по-твоему, что, коз разводить должен?

– А что? А хоть и коз, – не унывал Ёган, – чем плохи козы? – Он на секунду задумался и продолжил: – Коза – она очень неприхотливая скотина. Болота, камень, лес – ей все нипочем, везде себе пропитание найдет. А от нее молоко, шерсть да шкура какая-никакая. И мясо еще, чуть не забыл!

Волков обернулся к людям, что шли за ним. Их было чуть не полторы сотни, и шли они в надежде, что им будет в его земле прокорм. Тащили и везли в обозе свой нехитрый солдатский скарб, инструменты, палатки, котлы да одеяла.

Конечно, не упрекнут они его. Ведь он не звал их с собой: ни их, ни офицеров, даже Карла Брюнхвальда не звал. Ничего им не обещал. Сами попросились. Но все равно было ему неприятно, что ведет он их в такую пустыню. А еще было ему немного стыдно. Стыдно от того, что все эти люди увидят, что наградили его бросовой землей. Кинули ему безделицу, мол, и так сойдет. Мол, каков сам, такая и награда, и вот от этих мыслей ему совсем тяжко становилось. И начинал он потихоньку свирепеть, как только увидел землю свою. Ехал, глядел на все угрюмо и не мог отделаться от мысли, что его обманули.

А Ёган, не замечая настроения господина, все еще трещал:

– Коза – она животное нужное, как по мне, козий сыр самый вкусный и полезный, вот, помню, дед мой покойник…

– Уйди, дурак! – рявкнул Волков.

Ёган сразу смолк и придержал коня, отстал. Ну его к лешему, господина, когда он в таком расположении духа.

– Чего он? – спросил у него Сыч, когда они поравнялись.

– Да как обычно, бесится, – с видом знатока отвечал слуга.

– Чего ему беситься? Весь в серебре, в золоте, землю ему дали, а он все бесится. Непонятно.

– Говорю же, блажной он у нас. Неугомонный. Думаю, ему Брунхильду надо, – предположил Ёган.

– Да ну! – усомнился Сыч. – Он от нее еще больше звереет иногда.

– Ну, тогда я не знаю, что ему надобно, – пожал плечами Ёган.

– И я не знаю, – ответил Сыч.

День уже шел к полудню, а дорога почти не изменилась. Только холмы справа стали заметно выше, а те, что слева, и те, что у реки, стали исчезать. Река стала шире, и видно ее с дороги было лучше. А почти прямая до сих пор дорога стала извиваться, чтобы обойти глубокие и резкие овраги, что тянулись с запада к востоку, к реке. Деревьев было мало, да и те все невысокие. Кустарник стал гуще, к Волкову подъехал как всегда веселый Бертье и сказал:

– Я так понял, что это уже ваша земля пошла?

– Да, – невесело отвечал кавалер. – Землемер говорит, что моя.

Не хотелось ему разговаривать с ним, ответил только из вежливости. Куртц только кивнул в подтверждение.

– Хотел спросить, может, я тороплюсь, но очень хочу знать, дозволите ли вы нам охотиться на ваших землях?

– А вы что, любитель охоты? – все еще из вежливости поинтересовался Волков.

– Страстный, – заверил Бертье. – Мой старший брат выгнал меня из поместья за то, что я охотился. Он мне воспрещал, он и сам был любитель, но я удержаться не мог. Как-то убил хорошего оленя, а егерь, каналья, донес на меня, брат меня и просил уехать в тот же день.

– А тут-то вы на кого собираетесь охотиться? – спросил кавалер. – Уж не на щеглов ли? Кто тут может водиться?

– Да полноте! – воскликнул Бертье. – Вы что ж, слепой? Разве вы не видите, что кабаний помет вокруг, следы дорогу пересекали раз десть. Они тут повсюду, такая земля, – он обвел рукой, – самая кабаном любимая. А еще волков тут много. Много.

– Да, волками этот край славится, – согласился с ним Куртц. – Поэтому местные мужики скотину и не держат. Говорят, от нее глаз нельзя отвести, тут же волки ею полакомятся.

Кавалер никаких следов не замечал, охотник он был так себе, охота – дело господское, а не солдатское. Но слова о местных волках он уже слышал не первый раз, поэтому и сказал Бертье:

– Охотьтесь, конечно, Бертье, но за одного убитого кабана я хочу получить две волчьи головы. Или на волков вы не охотитесь?

– Отчего же, конечно, охочусь, только вот… – Он замялся. Поморщился.

Кавалер кожей почувствовал, что будет сейчас деньги просить. Так и вышло.

– На волков охотиться я тоже не против, своя забава и в них есть, но вот без собак охотиться невозможно, особенно на волков. Да и шкуры их неплохи, в зиму очень даже хороши шубы из них.

Вот и началось. Волкова теперь интересовало, сколько денег он попросит. Бертье меж тем продолжал:

– Денег только у меня нет, но вот если бы вы дали мне семь талеров, то как раз на малую свору и хватило бы.

– Судя по деньгам, то не такая уж и малая ваша малая свора, – не удержался от колкости кавалер.

– Друг мой, сразу видно, что не знаете вы цен на собак! – воскликнул Бертье горячо. – Семь талеров – самая малая сумма, что возможна. Две суки за пять да два кобеля по монете, и то будут самые плохие собаки. Щенки будут необученные.

– Зачем же брать плохих? – не понимал Волков.

– Так хорошие суки от десяти талеров идут. Да и не хорошие они, а средние. Хорошие молодые трехлетки двадцать стоят. А кобели, у которых нюх выставлен и выучка есть, так тоже не меньше десяти. А если еще и порода, стать с экстерьером добрые, то их на расплод берут, такие суки и все тридцать тянут, сорок бывает. То, что я прошу, так то за щенков.

Очень не хотелось кавалеру деньги давать на такую блажь, и он еще раз уточнил:

– Тут точно волки есть?

– Есть, много, – сказал Куртц. – Иной раз едешь, а они на холм взойдут и сверху смотрят на тебя, стаями ходят.

– Неужто вы не видите следов? Они же повсюду, – горячо воскликнул Бертье. Он обвел рукой окрестности.

Ничего Волков не видел. Не до следов ему было всю дорогу. Любовался он пустыней, дикостью да скудостью земли, что лежала вокруг. Но, кажется, дать денег на собак придется. Если и вправду тут волки резвятся, коровники ставить нет смысла. А без коров и сыроварни тут делать нечего. А без сыроварни и Брюнхвальд уедет отсюда.

Почему-то Волков уже не сомневался, что Бертье, Рене и их люди уйдут, как только осмотрятся и поймут, куда он их привел. Так пусть хоть Брюнхвальд останется.

– Я дам денег на собак.

– Отлично, – обрадовался Бертье, – и не пожалеете, окупятся собачки, поначалу кабанятиной и шкурами волчьими, а затем и приплодом своим. Уж вы, друг мой, не волнуйтесь, будет у вас псарня не хуже, чем у других, я сам этим займусь. – Он говорил, как бы успокаивая Волкова. – Я собак люблю даже больше, чем лошадей. – Он глядел на кавалера, улыбаясь. – Ну?

– Что? – спросил тот.

– Давайте деньги, раз решились.

– Вы сейчас хотите? – удивился Волков.

– А что тянуть, мне ж обратно в город за ними ехать, – отозвался Бертье.

Волков вздохнул, достал из кошеля семь монет и вложил их в руку ротмистра.

– Телегу из обоза возьму и одного человека! – уже поворачивая коня, крикнул тот.

И ускакал тут же. По дороге что-то крикнул своему старшему приятелю и поехал на север.

Взрослый и разумный Рене, который, как и положено офицеру, всю дорогу ехал пред своим людьми, поглядел ему вслед и решил догнать кавалера, а догнав, спросил у него:

– Кавалер, дело к обеду идет, люди мои на ногах с рассвета, не угодно ли вам будет дать им отдохнуть и сделать привал?

Не успел Волков ответить, его опередил Куртц.

– В том нет нужды, господа, – он поднял руку, указывая вперед, – вон за той лощиной уже Эшбахт будет. Там и остановимся.

– Прекрасно, – сказал Рене и повернул к своим людям.

– Прекрасно, – мрачно повторил Волков, глядя вперед.

Глава 13

Смотрел он и не верил своим глазам. Эшбахт! Звучит как! Городские стены, башни. Ну, как минимум большое село с кирхой и замком на горизонте. На слух Эшбахт – так это город целый, а тут…

Он уставился на землемера, не перепутал ли он чего, а тот сидел понурый, словно пойманный на лжи. Словно он больного коня за доброго выдавал, а ложь раскрылась.

– Вы говорили, что двадцать дворов тут? – наконец произнес Волков, разглядывая покосившиеся и сгнившие лачуги.

– Так то до чумы было, – отвечал землемер, стараясь не смотреть на кавалера.

– А дома, дома тоже чума унесла? – допытывался Волков. – Домов-то всего восемь.

– Не могу знать, куда дома делись, раньше больше было.

Пришел Максимилиан и сказал:

– Мужики почти все в поле, бабы да дети в домах. Я велел за старостой послать, мальчишка побежал уже.

– Значит, есть у них пашни? – едко произнес Волков.

– Да есть, есть, я ж вам говорил и показывал на карте, – отозвался Куртц. – И немало их у вас есть!

Хотел ему Волков напомнить, что он ему и про двадцать дворов говорил, да не стал. Спросил про другое:

– Думаю, что замка тут нет, ну так хоть дом тут есть? Где господа проживали раньше?

– Так вон он, – землемер повернулся в седле и указал на ближайший холм. – Там все господа и проживали.

Кавалер даже поворачиваться в ту сторону не стал. Еще когда подъезжали, он заприметил большой дом из крупных, сырых и старых бревен. Уж никак он не мог подумать, что это окажется его будущее жилище. Волков принял его за старый скотный двор с большой конюшней, хлевом, овином и некогда крепкими воротами.

– Так это не овин с амбаром? Не конюшня? – переспросил он на всякий случай.

– Так все там: и конюшня, и амбар, и хлев, и дом с печью и спальней, – объяснил землемер.

Он говорил без злобы и без ехидства, а Волкову казалось, что он смеется.

Солдаты тем временем разбивали лагерь, кто-то платки ставил, кто-то за хворостом собирался. Рене с карпоралами взялись отсчитывать съестное на сегодня. Повара пошли за водой. Ёган и Сыч бродили по округе. Местные бабы с грудными детьми и детьми, что уже могут бегать, высыпали на улицы смотреть на прибывших, особенно они глазели на карету дорогую, здесь невиданную, и кланялись молодой госпоже. Брюнхвальд уже поехал место искать под сыроварню и дом. Все суетились. При деле были, а вот ему почему-то захотелось уехать отсюда прочь. Как глянет он на местных баб босых, замордованных, да на тощих детей, так повернуть коня охота и поехать отсюда на север, а потом на восток. В Ланн. В большой дом, в большую постель, в перины к Брунхильде, у которой бедра как печь горячи.

А тут… Грош цена обещаниям барона. Да пропади пропадом такая милость герцога. Не тот это лен, не тот удел, за который он герцогу ежегодно служить должен сорок дней конно, людно и оружно.

– Господин, а тот дом наш, что ли? – указал на холм Ёган.

– Ваш, – зло ответил Волков.

– Ну, тогда пойду, погляжу, – засуетился слуга. – Сыч, идешь со мной?

– Пойдем глянем.

А Волкову и глядеть на дом этот нет охоты. Ему охота уехать отсюда. Но он слез с коня, решил пройтись, похромать, размять ногу. Прошелся и тоже пошел свой дом новый смотреть.

Ворота свалены, лежат. Двери настежь. Непонятно, на чем висят, непонятно, как ветром не оторвало. Дом был брошен давно, в бревнах мох поселился, в маленьких окнах когда-то стекла были. А сейчас нет. Ничего нет: ни лавок-полатей, ни мебели какой, крыша частью провалилась, воняет, нагадил кто-то. А Ёган стоит посреди дома на досках пола, подпрыгивает и говорит, дурак:

– А что, дом-то неплох. Пол не сгнил, стены без щелей, камин хороший, его почисть только.

– Неплох, неплох, – неожиданно поддерживает его Сыч.

– Болваны, тут даже крыши нет. Худая-то крыша, – не выдержал кавалер. – Или не видите?

А Ёган смеется:

– Да разве ж это нет? Эх, господин, вы еще худых крыш не видали. Смотрите, стропила-то все целые, толстые, крепкие, на них тес положим, проконопатим, утеплим – вот вам и чердак, а потом и крышей займемся. Дранку положить – дело одного дня, будет тес, гвозди, дранка да инструмент, я за два дня управлюсь.

– Сыро, воняет тут, – буркнул Волков, начиная думать, что, может, Ёган и прав.

– Сыро, так пусть Сыч камин протопит, только как следует. Пусть вычистит его, трубу пробьет и топит хорошим огнем, три дня – и сухо будет, вони не останется. Все равно ему делать нечего.

– Сыч, – произнес Волков, – Ёгану в помощь пойдешь.

Не мог Фриц Ламме такого перенести. Хотел было возмутиться, но осекся на полуслове, замер. Сначала кавалер и не понял, чего он, а потом взгляд Сыча поймал и обернулся. На пороге дома стояла Агнес. Юбки подобрала, словно через грязь шла, губы в нитку, нос принюхивается, глаза косят. Огляделась и говорит:

– Что это? Тут мне жить, что ли?

– Ничего, поживешь, – холодно сказал Волков.

– Уж увольте, я вам не корова, чтобы в хлеву ночевать, – нагло заявила девица.

Кавалер и без нее мрачен, а тут она еще, он как заорал:

– Это тебе не коровник и не хлев!

– Так и не лошадь я, – продолжила дерзкая девица, – не буду я в конюшне спать.

– На дворе спать будешь!

Агнес же ему спокойно и отвечала:

– Денег мне дайте, лучше я в Ланн поеду.

В другой раз он бы не дал, а тут так осерчал, что достал из кошеля пригоршню денег, нашел старый гульден и сунул его ей:

– С глаз долой!

Агнес золотой взяла, низко присела, голову склонила, вроде как смиренность выказывает. А сама улыбается, но так, чтобы господин не видал. И тут же говорит:

– Пусть меня Максимилиан в Ланн отвезет.

– До Малена довезет, а там наймешь себе человека, – отрезал Волков. – Вон пошла.

А Агнес и рада, кинулась Максимилиана искать. Сама даже раскраснелась.

Сыч глянул на Ёгана, а тот счастлив, что теперь не ему Агнес возить.

Да Сыч и сам был рад, что эта злобная девица, что вечно ищет свары, уезжает.

«К черту ее, блажную, хорошо, что уезжает», – подумал Фриц Ламме, тоже радуясь ее отъезду.

Агнес нашла Максимилиана, он был около лошадей, занимался сбруей дорого хозяйского коня.

– Максимилиан, господин велел вам отвезти меня в Ланн, – проговорила она, не скрывая удовлетворения.

– Что? – спросил он, поворачиваюсь и удивленно глядя на нее. Не ожидал он такого никак.

– Велено вам меня отвезти, – повторила Агнес, но уже про Ланн не сказала, понимая, что юноша побежит уточнять распоряжение.

– Отвезти вас? – растерянно переспросил он.

– Да что ж ты переспрашиваешь все? – начала сердиться Агнес. – Поехали уже, нужно до ночи тебе меня в Мален довезти. Уезжаю я, а Ёган господину надобен.

– До Малена? – снова спросил Максимилиан. До Малена еще куда не шло. Хотя и туда очень не хотелось ему ехать с ней.

– До Малена, до Малена, – уже зло сказала она и пошла к карете.

Говорила она так, что не посмел он ей перечить, лишь бы не злить ее лишний раз.

И так он расстроился, что не пошел спросить у господина об этом деле, не подумал, что карету он никогда не водил. Ни коня не взял для обратного пути, ни еды, ни оружия – кроме кинжала, что висел у него на поясе.

Он побрел за Агнес, помог девушке сесть в карету, залез на козлы, взял длинный хлыст и, прикрикнув на лошадей, тронулся обратно. Агнес сидела, выставив локоток из окна кареты. Сама высунулась, поглядела на спину юноши и заулыбалась от удовольствия, что все так хорошо получилось.

* * *

Сыч, Ёган и Волков ходили по господскому двору, осматривали постройки. Там, где кавалер видел гниль и разруху, Ёган, крестьянствовавший всю свою жизнь, находил крепкое строение, требующее ремонта.

– Ишь как умно ясли сделаны! Умно, умно! – восхищался он, когда они в хлеву были. – Телята в холода нипочем не померзнут. И для коз свой угол есть. Хорошо все сделано.

Ему и овин нравился, и сарай для мужицких инструментов, и конюшня. Конюшня, впрочем, и Волкову самому понравилась. И амбар просторный Ёгану по душе пришелся.

– Вот какой амбар просторный, значит, и урожай тут бывает неплохой, – говорил он, оглядываясь и трогая все руками, – и крепкое все. Видно, на века ставили.

Да и Сыч тоже не был грустен, казалось, что ему тоже все нравится.

– Хорошее поместье, – соглашался он с Ёганом. – Неплохое.

Настроение его людей немного успокаивало Волкова. Но только отчасти: все равно двери кривые, провисшие, крыши провалившиеся. Запустение. И главное – не было тут ни мужиков, ни хорошей земли, ни даже леса, чтобы напилить его на дранку да крышу сделать.

– А мебель, тут даже мебели нет, – говорил он, – ни кроватей, ни лавок со столами.

Уж о креслах и перинах с зеркалами он и не мечтал.

– Господин, так лавки и стол я вам смастерю, какой-никакой, но стол поставлю, – обещал слуга.

– Какой-никакой, – передразнил его Волков. – Какой-никакой мне не нужен, мне хороший нужен.

Он уже понимал, что все покупать придется, даже тес и дранку, чтобы крыши покрыть. Не говоря уже про стекла в окошки, сундуки, комоды, лампы, посуду, перины и постельное белье. Все покупать, на все деньги тратить. А зачем ему это? Лен вассалу сеньор давал, чтобы он себя прокормил и людей в придачу. Чтобы, когда война придет, приехал он на нее в помощь сеньору не один, а с людьми ратными. А это что? Это не в прокорм ему дали, а в растрату. Он опять стал думать о том, что его обманули. И о том, что надо бы плюнуть на клятву да уехать отсюда.

Тут пришли мужики. Трое их было, одежда у всех ветхая, обуви нет, худые все. Старший из них лет пятидесяти. Сам уже от седины пег, костист, высок. Взгляд усталый. Нашел глазами кавалера, поклонился ему. Двое других тоже кланялись.

– Кто старший, как звать? – не слишком приветливо спросил Волков.

– Михаэль Мюллер меня звать, господин, – сказал пегий мужик, – я здесь староста.

– Кто мой дом пограбил? – спросил кавалер у него без обиняков.

– Никто, бывший господин, когда уезжал, все забрал.

– Бывший господин? – не поверил Волков. – Неужто он и стекла из окон вынул?

– Вынул их я, – признался Михаэль, – но велел это сделать мне он.

Врет – не врет, разве тут угадаешь, а допрос учинять Волков пока не хотел.

– И что, мебель тоже он забрал?

– Все забрал, все, – отвечал Михаэль, – вот мужики соврать не дадут. Сами ему в возы все грузили.

Мужики согласно кивали. Мол, так и было все.

– А отчего он уехал? – спросил кавалер.

– От скудости, господин, – развел руками Михаэль, – прибытков от здешней земли немного. Земля плоха. Пшеницу мы не сеем, только рожь. Скота у нас после еретиков не осталось, они весь скот побрали в прошлый приход.

– А люди где? – спросил Волков. – Землемер говорил, у вас тут три года назад двадцать дворов было.

– Так и есть, господин, больше было, так потом померло много от чумы, а те, что не померли, на юг побежали в кантоны от голода.

– А дома их где? Почему всего восемь домов осталось?

Мужики стояли, печами пожимали.

– На нужды и дрова разбирали, канальи, – сразу догадался Ёган.

– Господин, – стал просить Михаэль, – может, отпустите нас, потом поговорим, а то мы коней взяли в долг у господина барона Фезенклевера, землю вспахать.

– А у вас своих коней нет?

– Откуда, господин? Ни коней, ни коров у нас нету. Все как еретики забрали, так и нет. Уже три года как. А то, что спрятать нам от них удалось, так все волки пожрали. Теперь из скотины на всю деревню и десяти коз не насчитаешь.

– А что ж вы пашете так поздно? – спросил Ёган. – Яровые так месяц назад уже пахать нужно было. У вас же может не уродиться до осени.

– Так пахотная земля у нас в низине, ждали, пока вода сойдет, чтобы зерно не погнило.

– Господин, дозвольте я с ними пойду, погляжу, что он там пашут, – попросил слуга.

– Коня возьми, – сказал Волков.

Он был рад сейчас, что у него есть Ёган.

Глава 14

Агнес рада была, что уехала. Хоть и тянуло ее к господину, хоть и хотелось ей лечь с ним, но все-таки не могла она быть собой рядом с ним. Не чувствовала она рядом с ним воли. Так и довлел над нею несгибаемый дух его. Очень был силен ее господин. И манил, и отталкивал одновременно. И обижал еще своим пренебрежением и нежеланием видеть в ней женщину.

Она выглядывала из окна кареты, чтобы увидеть Максимилиана. Он ей тоже нравился – не так, конечно, как господин. Господину хотелось подчиняться и быть покорной – иногда. А вот юноша красив был. Губы нежные, она бы их ему искусала. Да, искусает при первой возможности, до крови. Хорошо бы его тоже себе в лакеи взять, как и эту дебелую служанку Уту. И изводить его до тех пор, пока он, как и Ута, не станет перед ней на коленях ползать. Она была уверена, что и его ей покорить удастся. Нет в нем той силы, что есть в господине. А вот в ней она была, девушка все больше в себе чувствовала эту силу, что людей заставляет покоряться. Да, хорошо бы взять себе Максимилиана, да разве господин позволит.

– Останови карету! – крикнула Агнес голосом твердым и даже гневным, испытывая юношу. Хотела видеть, как быстро он будет ее приказы выполнять. Еще хотела знать, испугается ли он, а может, вздрогнет, обозлится или досаду выкажет? Все это было важно. Зорко следила девушка за тем, как люди слушают ее, всегда в лица глядела пристально, мельчайшие изменения замечая. И уже из этого решала, как ей продолжать разговор. Поэтому служанку не просила, сама кричала.