Текст книги "Вассал и господин"

– Кавалер, ваш лучший конь пропал.

Волков вскочил, чуть ногу не подвернул, пошел с Максимилианом и Сычом на конюшню. И точно: нет ни коня его лучшего, ни седла самого дорогого. Один конь больше ста талеров стоил, Волков думал его на племя брать. И седло было непростым. И тут его словно обожгло. Побежал в дом, хромая, схватил кошель, а он легок. Пуст. Встряхнул, перевернул его, и ничего оттуда не выпало, кроме ключа от сундука. Не было в нем ни единой монеты, даже медной. А ведь оставались деньги, монах сдачу привез с пяти золотых. Слава богу, хоть ключ остался. Волков кинулся к сундуку. Открывал, так руки дрожали: нет, всё на месте. И шар хрустальный, и золото в шелковом мешке, и бумаги на собственность, и в Ланне, и на Эшбахт тоже, и вексель имперский цел. Не было только тех денег, что в кошеле у него у кровати на комоде лежали. Сколько там было точно, он не знал, талеров двадцать, наверное, набралось бы.

Он запер сундук, поднялся с колена и был мрачен:

– Сыч, Бертье на охоте?

– Нет, экселенц, утром приходил кормить собак, ушел потом, сказал, что к вечерку поедет за солдатское поле, за кабаном, когда кабан нажрется и ляжет отдыхать.

– Максимилиан, седлайте коней, Сыч, найди Бертье.

– Ловить будем? – спросил Фриц Ламме.

– Нет! – заорал Волков. – На прогулку поедем!

– Я сейчас, экселенц, сейчас, – заверил Сыч и исчез.

Максимилиан тоже кинулся в конюшни. Повторять нужды не было.

Кажется, собаки взяли след. Да и мужик один сказал, что видал Якова верхом, ехал он на восток, к реке. Так и было. Нашли следы: подковы конские на глине. До самой реки следы довели, а там – все. В реку зашли и пропали. Пришлось через реку перебираться во Фринланд, благо тут она была неширока. А на том берегу ничего не обнаружили, как ни искали. Рыскали по берегу, вниз и вверх по течению, все впустую. Словно в воду канул, утонул вместе с конем, мошенник. Уже от голода во второй половине дня, хоть люди Волкова о том и не просили, распорядился ехать домой.

Ехал домой чернее черного, на людей исподлобья смотрел. Ногу от целого дня в седле выкручивало, хоть зубы сжимай, может, оттого от него волнами злоба разлеталась такая, что с ним рядом ехать никто не хотел. А он только о том и думал, что обманули его, что землю ему поганую в награду дали, на которой только подлый народ жить может. Ехал Волков, оглядывая унылые виды своего удела, и злился еще больше. Вот только что был он за рекой, во Фринланде, а там трава вокруг, вдоль берег шли луга да покосы, а тут что? Шиповник да репей с лопухами. И казалось ему, что ничего хорошего здесь ему не будет, что только убыток.

Конь племенной – сто талеров, а то и больше, седло рыцарское, деньги: всего на сто пятьдесят монет убытков. Не считая самого подлеца Якова. Ох, как дорого ему обходилась земелька эта. Трат на шесть сотен уже набралось. Вот так награду ему дали. Вот так прибыток.

Приехал домой, а все не мило ему там, только Брунхильда мила. Она вышла во двор, помогла с коня слезть, повела в дом молча, без причитаний. Уложила на постель, сапоги сняла, сама рядом села, ногу как могла мяла. Конечно, не так, как Агнес, но старалась. Велела вина горячего с медом ему сделать, пока обед грелся.

Но было в Волкове то, чего у многих других нет. То, чем он еще в солдатах, в молодости выделялся. У некоторых от неудач руки опускаются, другие на неудачах учатся, а у него от неудач кулаки сжимались, он еще злее становился и еще неуступчивей.

Долго кавалер в постели не лежал. Как только чуть нога отпустила, позвал он всех офицеров к себе на обед. И те пришли. Говорил Волков с ними о том, что человек ему смышленый и честный нужен будет на дело одно, спрашивал, есть ли среди их людей такой. И все сказали, что есть. И у Брюнхвальда такой имелся, и Бертье с Рене подобного предложили. Волков послушал, все, что сказали офицеры, обдумал и выбрал того, которого рекомендовали Рене и Бертье. То был сержант Жанзуан.

Сказал кавалер:

– Пусть на рассвете сержант этот и десять охотников будут готовы с подводой и едой на три дня. Поеду с ним на юг, к острову, рыбу ловить. Сети надобно взять и одну лодку. Пара солдат на ней вниз по реке поплывут, остальные со мной пойдут. Всем жалованье будет небольшое.

– Хорошо, – согласился Рене.

Спрашивать Волкова дальше о рыбалке никто из господ офицеров не решился, уж больно мрачен он был. Господа доедали обед и говорили только промеж себя и с госпожой Брунхильдой, с Волковым не говорили.

На рассвете сержант Жанзуан пришел к нему и доложил, что все готово, что два человека уже пошли на восток к реке и оттуда на лодке повезут сети на юг. А остальные с ним отправятся, собрались уже.

Волков позавтракал не спеша, велел Максимилиану сложить доспех и оружие в свою телегу, на всякий случай, поцеловал Брунхильду и сел на коня.

– Я уеду дня на три, – сказал кавалер. – Ёган тебе в помощь останется, Сыча заберу, если случится что, так за господами офицерами посылай.

– Да, мой господин, – отвечала девушка, – не волнуйтесь, все будет у меня хорошо, езжайте.

И поцеловала ему руку.

Жанзуан был немолод, лет ему за сорок, слыл он строгим, въедливым и исполнительным, тем Волкову и понравился. Носил дурацкие усы, дорогую сержантскую алебарду и вечно хмурился. Но вот сержантская лента на руке у него всегда была так чиста, как будто только что он ее стирал.

Еще до полудня приехали они к острову, те два солдата, что на лодке плыли, уже их ждали. Стали лагерем.

– Кавалер, прикажете расседлать коней? – спросил Максимилиан.

– Нет, – ответил Волков, направляясь к воде. – И держи арбалет наготове.

Максимилиан удивился, но спрашивать ничего не стал. Он знал, что кавалер частенько что-то задумывает, при этом ничего поначалу не говорит. Будет надобно – так скажет. А пока юноша надел на арбалет тетиву.

– Сержант, – говорил Волков, разглядывая карту своей земли, – вели срубить пять, а лучше шесть кольев по три сажени и заострить их.

– Толстые колья понадобятся? – спросил сержант.

Волков оглядывался. Хороших деревьев вокруг было немного.

– Нет, нам сетями надобно перегородить реку до острова. Сильно толстые не нужны. Будем рыбу ловить.

Один из солдат, что был рядом, обратился к нему:

– Господин, ежели дозволите, то я скажу…

– Ну, говори.

– Рыбу так поймать будет непросто. Сетями реку перегораживать не нужно, сети ставят к берегу наискосок, у берега рыбы больше, чем на середке.

– Это смотря какую рыбу ловить, – загадочно ответил Волков. – Рубите колья, перегораживаете реку, как я сказал.

Пара солдат стала собирать хворост и готовить еду, еще пара занялась платками, а остальные искали хоть какие-нибудь деревья, что пойдут на колья. И вскоре уже забивали первый кол в мелководье у берега, вязали к нему сеть, а потом сели на лодку и вбивали следующий кол уже в воде, снова вязали к нему сеть. Так дальше – до самого берега острова. Двумя сетями перегородили реку.

– Вот то, что мне и нужно, – сказал Волков. – Осталось только рыбы дождаться.

И в это же день, еще до вечера, первая рыба и пришла.

Они уже пообедали бобами с салом, когда один солдат, что из лодки лишнюю воду вычерпывал, закричал:

– Плот, плот гонят!

Да, это было как раз то, чего Волков и дожидался. Он валялся на горячем песке со стаканом вина в руке, и как услыхал крик солдата, так стакан вкопал в песок, а сам вскочил и пошел быстро к реке. Увидел плот выше по течению, закричал что было сил, размахивая рукой:

– Стой! Куда!? Поворачивай. Поворачивай, говорю!

Плот, связанный из четырех меньших плотов, не спеша плыл по реке, людей там было восемь, а на среднем плоту располагались шалаш и даже костерок с котелком над ним. Люди, крепкие мужики, смотрели на Волкова кто недружелюбно, а кто и просто с удивлением, они переглядывались и не понимали, чего он от них хочет.

– А ну стой, не смей! – продолжал орать Волков, и солдаты стали махать руками и тоже кричать людям на плоту: – Стойте, дураки, у нас тут сети, стойте!

А плот уже подплыл к сетям и, зацепив одну из них, поволок и легко выдернул колья, также увлекая их за собой. А плот так и плыл себе дальше.

– Максимилиан! – заорал Волков. – Коня! Сержант, в лодку!

Максимилиан как знал, что так будет: сам уже сидел на коне и вел Волкову его коня в поводу.

Кавалер, забираясь в седло, велел только:

– Арбалет!

И поскакал вдоль реки за плотом. А Максимилиан поехал за ним, на ходу ключом натягивая тетиву и доставая болт.

Сержант и четверо солдат уже садились в лодку.

Волков быстро нагнал плот и закричал:

– Остановитесь! К берегу станьте!

Но люди на плоту не торопились исполнять его требование.

– К берегу, говорю, делайте! – продолжал орать он, так и скача за ними.

Но опять люди только смотрели с плота и не собирались приставать к берегу.

Тогда он забрал у Максимилиана арбалет, поднял его и, почти не целясь, нажал на спуск.

Может, Волков и не был лучшим мечником при дворе герцога де Приньи, но уж стрелком он был одним из лучших.

Болт пробил у котелка, что висел над тлеющими углями, обе стенки и застрял в нем. Капли варева тут же потекли на угли через дыры, и оттого пошел над плотом белый дым.

– Стойте, говорю, к берегу плывите! – орал Волков, передавая арбалет Максимилиану для перезарядки. – Иначе следующий болт у кого-нибудь из вас в ляжке будет!

А тут и сержант на лодке догнал плот. Мужики нехотя взялись за огромные весла, что были на первом и на последнем плоту, аккуратно пристали к пологому берегу, к пляжу, что лежал у заброшенной деревни, где кавалер ловил браконьеров.

Глава 39

– Ну, и кто из вас старший? – сурово спросил кавалер, не слезая с лошади.

Один нестарый еще мужик, лапы у него как те весла, видно, всю жизнь плоты гонял по реке, сказал недовольно:

– Ну, я.

– И что, ты не слышал, когда мы тебе кричали, что у нас там сети?

– Не слышал, – пробурчал мужик.

– Врешь, – усмехнулся Волков.

– Не вру. Не слышал ничего я. Никогда там сетей никто не ставил. Я тут на реке сызмальства.

– Теперь будут там сети, – сказал Волков, – людям моим рыба нужна, а вы плавайте теперь по своей воде, с той стороны острова.

– Как с той? – удивлялись другие мужики с других плотов.

– А так. Теперь мы тут рыбу ловить будем, и нам не нужно, чтобы вы своими бревнами нам сети рвали.

Один из солдат снял обрывок сети с бревен и показал его мужикам, под нос совал им:

– Вот она, сеть наша.

Те косились на сеть хмуро, словно им дохлую крысу показывали. А Волков произнес:

– На первый раз я вас прощаю, за порванную сеть брать денег не буду, чтобы жить с вами в мире. Вас отпускаю, но одного из вас я на ваш берег отвезу, чтобы шел к своим и сказал, что теперь по нашему берегу, до самого острова мы сети ставить намерены и чтобы плавали вы у своего берега.

Мужики молчали.

– Ну, кого из своих дашь? – спросил Волков главного.

– Мне все для дела нужны, – бурчал тот.

– Тогда сам выберу, – настаивал кавалер.

– Ладно, – произнес старший. – Михель, ты поедешь.

Самый молодой из мужиков кивнул.

– Сержант, – обратился к своим людям Волков, – отвези этого на их берег, а ты, Михель, скажи своим, чтобы отныне плавали по своей стороне. Наш берег нам самим надобен.

Сержант посадил мужика в лодку и поплыл на противоположный берег, а плот тронулся вниз по реке, на самом последнем плоту стоял старший и смотрел на Волкова зло. И Волков на него смотрел, глаз не отводил, не тот он был человек, которого чей-то взгляд смутит. Он знал, что все только начинается. Хотя и не понимал еще, чем закончится.

– Эй, – наконец крикнул он солдатам, когда плот отплыл уже далеко, – чего стали, ищите новые колья, ставить сеть будем, когда сержант приплывет.

– Так они нам сеть порвали, сеть дырява, – отвечал ему один из солдат.

– Для нашей рыбы подойдет, – усмехнулся Волков. – Ищите колья.

Рыбы и вправду ловилось совсем немного, не то что у браконьеров, но вечером проверили оставшиеся сети и набрали щук и судаков на одну коптильню. Запалили ее уже ближе к сумеркам, и по берегу пополз удивительный запах копченой рыбы, и все было хорошо.

Они уже все сети проверили, рыбу, что осталась, выпотрошили и посолили, поели. Солнце уже садиться начало. Волков в палатку к себе собирался, как вдруг солдат один закричал и стал указывать рукой вниз по течению. И кавалер увидал, как по берегу идет четверка лошадей, и ведет ее мужик-конюх. А за лошадями тянется толстая веревка, к которой привязана баржа. Конюх как солдат увидал, так остановился.

– Кто такие? – спросил у него кавалер.

А болван только головой мотал да на баржу оглядывался. И тогда с баржи закричали:

– Я Якоб Кронерхаузен, купец из славной земли Фринланд, иду к себе, а вы кто?

– Я господин Эшбахта, Божий рыцарь Фолькоф. Не хочешь ли пристать к берегу, купец, у нас ужин поспел?

– Честь вам и уважение, господин Эшбахт. Но буду плыть, пока темнеть не начнет, хочу завтра дома быть до вечера.

– Хорошо, но постойте немного, у нас там сети! – крикнул ему кавалер. – Сержант, помогите купцу пройти через сети.

Вообще-то Волков собирался и с этими господами поближе пообщаться, купцы – дело доходное, но сначала нужно было решить вопрос с плотами. Нельзя все сразу делать, так и надорваться можно, поэтому он был милостив и вежлив. Вскоре лошади прошли через их лагерь, и баржа проплыла вверх по реке. А тут и ночь пришла.

Утром, когда снова стали проверять сети, из-за острова показалась лодка с людьми. Сначала солдаты браться за оружие стали, но как пригляделись, так успокоились: в лодке был всего один при железе, остальные мирные. И было их трое.

И плыли они к ним.

– Ну, вот и настоящая рыба пошла, кажется, – сказал Волков, вглядываясь в приближающуюся лодку, и потребовал у Максимилиана одежду и оружие.

Толстяка Вальдсдорфа среди них не оказалось, были другие. Один был лицом спесив, уже стар и богат: сам в мехах, все пальцы в перстнях; другие моложе, но тоже заносчивы. Волкову они имена свои говорили скороговоркой, словно одолжение делали. А он учтив с ним был.

– Не желаете ли рыбы копченой? – спросил он прибывших господ.

– Не за тем мы здесь. – Старик пождал серые губы свои. – Хотим мы знать, отчего вы вздумали нашим людям препятствия чинить?

– Так не чиню я препятствий, коли они по своей стороне плоты свои гонять будут. А у себя я здесь рыбу ловлю для людишек своих. Какие же от меня препятствия, если я на своей реке, на своем берегу рыбу себе ловлю.

– Мы испокон веков тут плоты спускаем, – заговорил другой, тот, что с бородавкой на губе.

– Так что же, теперь по своему берегу сплавляйте, – невозмутимо сказал кавалер. – Я к вам не лезу, и вы сети мои не тревожьте. Так будет нам мир и любовь.

Говоря так, он уже знал, что теперь ему грозить будут. И оказался прав.

– Нет, никак мира не будет, если вы так бесчестно с нами поступаете, – заговорил третий с пафосом и угрозой в голосе.

– Помилуйте, в чем же бесчестье ваше, если я прошу на своей стороне реки, у своего берега сети мои не рушить? Неужто вы будете мне воспрещать рыбу ловить?

– Нет, не будем, но мы просим вас нам не досаждать, – сухо сказал старик, – и плотам нашим препятствий не чинить, быть соседом добрым, не то и до железа дойти может.

Тут Волков глаза на него поднял, смотрел холодно, но говорил смиренно:

– Не я разговор про железо затеял, но раз уж вы начали, то скажу вам, что я и людишки мои железа не боимся, всю жизнь при железе были. Коли угодно вам, так будем железом баловаться. Тогда буду я ваши плоты у реки ловить и себе брать, а ваших людей за выкуп отдавать. А если с войском придете, так поднимусь и удалюсь во Фридланд, к архиепископу. Он не выдаст. А когда ваше войско уйдет, так я опять к вам наведаюсь. И опять буду плоты ваши себе брать.

– Ах, так вы разбойник! – вскричал тот, что с бородавкой.

– Так какой же я разбойник, это вы меня на моей земле железом увещевать стали. Вы сюда со склокой пришли вместо соседской дружбы! Хотите людей моих последнего хлеба лишить. И чтобы склоку не длить, прошу вас полюбовно не рушить нашего соседства, дайте нам пропитание со скудной земли нашей, – четко выговаривал слова кавалер.

Он знал, что подходит решающая минута и сейчас заговорит старик.

– Что же вы хотите от нас? – спросил спесивый старик.

– Так, если любви между нами быть, то прошу я немногого: дайте людям моим пропитание, на хлеб и бобы только.

– Так говорите же, чего желаете?

– Лишнего не хочу от вас, – сказал Волков почти умоляюще, даже руки как при молитве сложил, – прошу только один талер с плота, что будет по моей воде проходить.

Говорил, а сам видел, как наливаются гневом праведным лица приплывших людей.

– Что? – вскричал один из них.

– Да вы, господин Эшбахт, разбойник! – крикнул тот, что был с бородавкой.

– Не будет такого, – сказал старик, но без злобы, скорее задумчиво.

– Никогда мы за то не платили и впредь платить не будем!

– Слыханное ли это дело?!

– Мы уходим! – Старик пошел к лодке.

Остальные двинулись за ним.

– Прощайте, господа, буду ждать вестей от вас! – со всем радушием, на которое был способен, крикнул им Волков.

Никто из господ даже не обернулся, не ответил ему.

И сержант Жанзуан, и все солдаты, слышавшие разговор, стояли ошарашенные, а Максимилиан спросил:

– Кавалер, неужто воевать будем?

– Отчего же воевать? – будто удивился Волков.

– Так господа эти пугали войной, злы ушли!

Волков поморщился и сказал с презрением:

– Будь то люди благородные, так, может, и пошли бы на войну из чести, а это купчишки, сволочь. Побежали считаться. Сейчас сядут считать, что дороже: платить или драться. Драться для них дороже выйдет, я с них немного прошу. Поэтому побегут жаловаться, а когда не поможет, будут торговаться, чтобы еще дешевле отделаться.

Говорил он это, усмехаясь, тем солдат и сержанта успокоил, а Максимилиана, кажется, огорчил, тому очень хоть какой-нибудь войны хотелось.

– Де не будет никакой войны, – уверенно заявил всем Сыч. – Поверьте мне, экселенц знает, что говорит, я с ним не первый год знаком.

– Что вы стали?! – Волков оглядел солдат, что собрались вокруг него. – Стройте лагерь, вы тут надолго. – И когда люди стали расходиться, кавалер тайно поманил Сыча пальцем, чтобы другие не видали. И когда они остались вдвоем, сказал ему тихо: – Купчишки больно заносчивы, злы ушли, ты ночью плыви на тот берег, посмотри, послушай, что делать собираются. Может, и вправду думают добрых людей собирать, если так, то мне о том знать надобно. Я тут еще два дня пробуду, через день возвращайся.

– Сплаваю, – заверил Фриц Ламме, – посмотрю, послушаю да дружка свинопаса проведаю.

Так и решили. Фриц опять тихонечко переплыл реку. Стало тихо на реке, больше плотов по его стороне реки за два дня не проплывало. И кавалер решил тут не сидеть.

Он оставил людей своих на берегу, а сам поехал в Эшбахт, наказав сержанту:

– Как плот поплывет, так ты кричи ему и ругай, требуй, чтобы пристал к берегу, но сам его не лови и не стреляй в людей, пусть уплывают. Шуми для вида. Как человек мой вернется, скажи, чтобы ко мне в имение побыстрее скакал. Жду я его.

– Сделаю, как пожелаете, – отвечал сержант Жанзуан.

Глава 40

Как Волков и ждал, ему уже письмо привезли. От кого? Конечно же от графа. Говорил быть к нему по делу к четвергу, к обеду. Значит, купчишки уже до графа добрались – нажаловались.

– Собирайся, – сказал он Брунхильде, прочитав письмо, – едем в Мален.

– Епископа слушать? – обрадовалась та.

– И епископа тоже, – отвечал он, – завтра поутру выезжаем. А пока мне воды пусть нагреют, мыться буду.

– Велю чан нести и воду таскать, – обещала весло Брунхильда, – сама вас помою.

А девушка радовалась, позвала Марию смотреть, какое платье чистое, а какое стирать надобно, пока сама пела от радости.

В тот же день приехал Сыч, рассказывал долго о том, что творится на чужом берегу:

– Об этом только и говорят все в кабаках, мужики и купчишки вас ругают. По всему Рюмикону гул идет, так вас чихвостят. Купчишки кричат спьяну, что пора, дескать, и поучить вас.

– И что за купцы? Большие?

– Де нет, мелочь, – презрительно морщился Сыч. – Всякие кабацкие, что от меди едва на серебро перешли, но пыжатся, негодуют. Кричат, что деньгу на людей добрых дадут. Говорят, проучат вас.

– Значит, проучить собираются? – мрачно ухмылялся Волков.

– Ага, – кивал Сыч, – говорят, пора, мол, благородную кровь по реке пустить, чтобы плавалось по ней полегче. Но то все по пьяной лавочке шумят.

– А людей добрых собирают? – спросил кавалер, хотя знал, что это маловероятно, раз его на суд к графу зовут.

– Так некому там собираться. Король месяц как кинул клич, так с кантона почти тысячу человек собралось да на юг подалось с нашим императором воевать, – рассказывал Фриц Ламме. – Все лишние добрые люди ушли. Один одноглазый говорил, что король в кантоне две тысячи людей собрал, да думаю, врет.

– А ополчение с городов? Может, они собираются? Может, гильдии кого нанимают?

– Нет, об том и речи не было, а коли будут людишки с железом на том берегу собираться, так свинопас нам сразу весточку привезет. Он мальчишка смышленый. Я ж ему еще денег дал.

– Ну, а в городах друзей не заводишь?

– Сговорился с парочкой, выпивал с ними, да людишки больно ненадежные, игроки кабацкие, жулики. Продадут за кружку пива.

– Хорошо, ты молодец, Фриц Ламме.

– Спасибо, экселенц, – улыбался Сыч. И тут же корчил жалостливое лицо: – Экселенц…

– Знаю. – Волков достал три талера, дорого, конечно, все это давалось ему. – На, держи.

– Всего три? – Лицо Сыча не делалось счастливым.

– Ступай, и тому рад будь, нет у меня сейчас лишнего серебра.

Он еще домыться не успел. Сидел на лавке, Брунхильда ему голову полотенцем вытирала, когда пришел Рене и сказал:

– Вора вашего привели.

– Якова? – не поверил кавалер, освобождаясь от рук и полотенца Брунхильды и беря рубаху с лавки.

– Его, – подтвердил Рене.

– Кто же его поймал?

– Во Фринланде его поймали, сюда привели. Сержант на дворе стоит, ждет вашего дозволения войти.

– Зовите.

Сержант из Фринланда был высок и статен, как и положено настоящему сержанту. На цепи за собой он ввел в дом мальчишку Якова. Руки и шею его сковывали колодки. Может, колодки были тяжелы, может, просто стыдно ему было, но головы вор не поднимал.

– Господин Эшбахт, – важно начал сержант, – согласно договору, что есть межу землей Ребенрее и Фринландом, о возврате беглых крепостных и по решению судьи Кальнса, что судит милостью архиепископа Ланна и Фринланда, возвращаю вам вашего крепостного, что взят был у нас в городе Эвельратте без бумаг и имущества.

– Спасибо тебе, сержант, что поймали вора, – сказал кавалер, и в голосе его не было ничего хорошего для Якова. – А конь при нем нашелся?

– Мне о том не ведомо, – отвечал сержант, – пьян он был, валялся в кабаке два дня, пока кабатчик стражу не позвал. Сказал, что деньги за пиво не платит. Стража учинила розыск, он и сознался, что беглый от вас. По суду велено вернуть вам его.

– Где мой конь? – спросил Волков без всяких эмоций.

Юноша буркнул что-то, не поднимая глаз от пола. Никто не понял, что он ответил.

Тогда Сыч подошел и дал ему в ребра:

– Говори, паскуда, громко, когда господин спрашивает.

– Украли, – срываясь на рыдания, уже громко отвечал Яков. – В постоялом дворе.

– А деньги мои где?

– Нету, – Яков стал рыдать, – все украли.

– Врет, – вдруг сказал сержант. – Не крали у него деньги, проиграл он их. Трактирщик говорил, что он два дня в кости пьяный играл.

– Двадцать талеров тебе всего на два дня хватило? – возмутился Сыч. – Ах, ты, вошь поганая, мне за пять талеров приходится иной раз жизнью рисковать, а ты… Вошь поганая… – Он опять ударил кулаком в ребра мальчишки.

Тот стал рыдать, а сержант стал снимать с него колодки и говорить:

– Я тогда пойду, надо до ночи хоть реку переплыть.

Волков встал, достал из кошеля ему серебра на пол талера, вложил в руку:

– Спасибо, сержант.

– Вам спасибо, господин, – отвечал тот кланяясь. И, кивая на юношу, спросил: – А с этим что сделаете?

– То, что положено делать с ворами. Он увел у меня племенного коня в сто талеров стоимостью. Он вытащил серебра монет двадцать и все это растратил. А мне такие деньги давались нелегко, почти всю жизнь меня за них резали, рубили и кололи. И мне скопить удалось сто монет… А он такие деньжищи… за четыре дня промотал все, вор. Как господин твой и судья осуждаю тебя на смерть, так как вор ты. Ты будешь повешен.

Мальчишка по его голосу вдруг понял, что пощады ему не будет, и завыл тоскливо.

– Справедливо, – сказал Рене.

– Правильно, экселенц, – согласился Сыч, хватая мальчишку за шиворот. – На заре его и повешу.

– Нет, – спокойно возразил кавалер. – Завтра утром мы уезжаем, ты со мной едешь, ты мне понадобишься, сейчас с делом покончи.

– Сейчас так сейчас. – Фриц Ламме потащил Якова на улицу.

– Раз так, и я задержусь, – сказал сержант, – погляжу, как вора вешают.

– Максимилиан!

– Да, кавалер.

– Соберите народ, а Сычу скажите, чтобы вора сначала к попу отвел исповедоваться.

– Господин, – заговорила тут Брунхильда, беря его за руку.

– Ну, – Волков уже по глазам ее знал, о чем она сейчас говорить будет.

Глаза девушки были мокры от слез:

– Он совсем молод, не знал, что творит. Может…

– Простить его? – закончил Волков.

– Нет, не простить, а кару другую выбрать, такую, что жизнь не отнимает. Может его клеймить или в работы тяжкие отдать?

И тут Рене, который еще не вышел на улицу и слышал их разговор, сказал:

– Прекраснейшая из добрейших, госпожа Брунхильда, дозвольте отвечу вам я вместо господина кавалера: люди, что мужики, что солдаты, знать должны твердо, что за такой проступок, как воровство, кара будет жестокой. Иначе не быть дисциплине, не быть закону. И уж поверьте, в солдатском обществе вор еще порадуется такой мягкой участи, как повешенье. И господин кавалер наш не жестокосерден. Я бы того вора, что нанес мне столь тяжкий ущерб, не повесил, я бы его сжег.

Брунхильда смотрела на офицера удивленно, а потом повернулась к Волкову, молча вопрошая его.

– Нет, дорогая моя, – сказал тот как можно мягче. – Уж больно тяжек проступок. Иди собирай платья свои.

Когда все разошлись, он вдруг увидал бабу. Простую. Может, по дому приходила помогать Брунхильде. Обычная баба из местных крепостных. Худа, лицо костисто, глаза серы, блеклы. Платок простой, юбка ветхая, ноги сбиты все, оттого что обуви давно не знали. Она просто стояла в углу незаметная. Ждала, пока он освободится. Щеки впалые от слез мокры. Стояла и смотрела на него, руки свои от волнения на животе тискала.

– Чего? – зло спросил у нее Волков.

А она, дура, стояла и ничего не отвечала ему. Только губы поджала, чтобы не закричать, рыдала беззвучно.

Он подошел к ней и сказал все так же зло:

– Нельзя, не могу я, понимаешь, не могу! – Полез в кошель, достал целый талер, стал ей в заскорузлую от тяжкой работы руку его совать и повторял: – Нельзя, не могу. Он вор. Нельзя прощать.

– Он не со зла, – вдруг заговорила баба. – Всю жизнь в бедности жил, он добрый. Досыта не ел. А тут вы, тут деньги на виду, вот только руку протяни. Да еще конь какой, разве ж тут устоишь, не устоять ему было, молод он больно, молод, всё оттого…

И от этих слов Валков еще больше злился, словно его она обвиняла. Словно он виноват в том, что мальчишка покусился на его добро. Стал он ее выталкивать в дверь:

– Ступай, говорю, серебро на похороны и на отпевание, иди.

Она ушла, а через час собрался народ, и Якова повесили. Вешал его Сыч, и два солдата ему помогали. Волков на казнь идти не хотел, не желал той бабы видеть больше, но не пойти не мог: раз уж осудил, так присутствуй. А еще пришлось Сычу и помощникам его два талера дать. Недешево ему обходилось жизнь в поместье. Ох, недешево.

* * *

Выехали рано, еще не рассвело. К городу подъехали, а там телеги на всех дорогах, мужичье окрестное на праздник в город уже съезжается. В городе улицы тоже забиты, барабаны бьют, до празднований еще день, а люди нарядны и праздны. Пиво на улицах продают. Музыканты бродят. А как же иначе, завтра праздник, большой день, день Первоверховных апостолов Петра и Павла. И конец длинного летнего поста. Тут уж даже женщины пьют. Так положено.

Брунхильда едет в телеге, телега в подушках и перинах накрыта добрым сукном.

– Госпожа, госпожа, – бежит рядом с ней молодой торговец, несет полную кружку тягучего и темного напитка с пеной, – отведайте пива.

– А ну пошел! – орет Максимилиан, он едет сразу за телегой госпожи и замахивается на торговца плетью. – Пошел, говорю!

– Нет в том нужды, господин Максимилиан, – улыбается Брунхильда. – Давай свое пиво, человек. – Она достает деньги, отдает торговцу, берет у него тяжелую кружку, а зеваки со всех сторон смотрят, как она отпивает глоток, и радостно кричат, когда она отрывается от кружки и, вытерев коричневую пену с прекрасных губ, говорит: – Ах как крепко пиво, не для дев оно, а для мужей.

Все смеются, а она отдает кружку торговцу, тот едва успел взять ее, как из его рук ловко вырывает кружку Сыч:

– Чего уж, давай допью, раз уплочено.

Торговец глядит на него изумленно. А Сыч выпивает жадно, разом и до дна, с коня не слезая. Все опять смеются, от ловкости и жадности Сыча.

Волков коня остановил, смотрит, чуть улыбаясь. Не лезет.

А тут один из богатых людей города, что стоял у дверей лавки, кажется, с женой под руку, и кричит Брунхильде:

– А кто же вы, прекрасная госпожа? Отчего мы не видали вас в нашем городе раньше?

Брунхильда смутилась от его вопроса. Смотрит на мужчину, ресницами хлопает, слова для ответа ищет. И Максимилиан молчит, и Сыч, и как назло, на улице музыка смолкла. Кажется, вся улица на нее смотрит и ответа ждет. Да, всем интересно, кто же эта красавица. И молодой торговец с кружкой стоит тут же, рот раскрыв. И другие люди. И даже Бертье, что увязался за ними в город, и тот, кажется, ждал, что она ответит. И видя, что все этого ждут, Волков и заговорил. Ему надо было сказать: «Поехали». На том бы все и закончилось, а он на всю улицу заявил:

– Это Брунхильда Фолькоф, сестра кавалера Фолькофа, господина Эшбахата.

Кто-то закричал: «Ах, что за красота эта Брунхильда Фолькоф!»

И люди на улице загалдели, соглашаясь с этим. Снова забил где-то рядом барабан. Запиликала музыка. Сыч поехал вперед. Брат Ипполит потянул вожжи, и телега Брунхильды двинулась за ним, а девушка повернулась и поглядела на Волкова. И во взгляде этом не было уж той Брунхильды, что видел он все последнее время, взгляд ее был холоден, что лед в декабре.

Волков понял, что зря он сестрой ее назвал. Думал, что ей это честь будет. Да видно ошибался он. Вообще зря он взял ее в город. Сидела бы в Эшбахте.

Глава 41

Они торопились, проезд по городу был непрост, люди гуляли, весь город вышел на улицу, но к дому графа приехали как раз к обеду. И на церкви, что рядом была, колокол пробил полдень. Волков Брунхильду во дворе в телеге хотел оставить, а потом ей найти гостиницу, но вышло все иначе. Во дворе сам граф оказался, гостей каких-то провожал. Богатых купцов по виду. А как Волкова и его людей увидал, так со своим человеком к нему пошел. Мельком взглянул на телегу с красавицей и взгляд свой на ней задержал. А уж когда разглядел Брунхильду, так и на Волкова смотреть перестал, глаз от девушки не отводил.