Текст книги "Вассал и господин"

– Засиделся ты тут, я смотрю, салом оброс на монашеских харчах.

– А что, дело есть для меня? – сразу догадался брат Семион.

– Есть, епископ Маленский хочет тебя возвести на приход.

– Где? – обрадовался монах.

– В Эшбахте. У меня в поместье.

– А велик ваш Эшбахт? – спросил брат Семион.

– Глазом не обвесть, – отвечал ему Волков, усмехаясь.

– А где?

– В земле Ребенрее, в графстве Мален.

– И какова там церковь? Новая, старая? – Монах хотел знать буквально всё.

– Церкви там нет, строить будешь.

– Строить? – Глаза монаха загорелись. – Сам?

– Не сам, рабочих наймешь. – Волков уже едва сдерживался от смеха, видя, как от алчности вращаются глаза брата Семиона. Как в голове его рождаются планы.

– А деньги на это богоугодное дело есть? – уточнил монах.

– Есть, четыреста монет. Да только забудь про них, я сам буду платить за все. – И не дожидаясь ответа разочарованного монаха, продолжил: – Ты лучше расскажи, как тут все без меня было. Как Роха?

– Ну, – начал брат Семион, – Роха с кузнецом сдружился, тот вам оружие делает, а Роха с ним пьет. Те деньги, что вы мне оставили, так почитай все ваш Роха и забрал, говорил, что на кузню. То железа купить, то угля, то еще чего. У меня все его расписки сохранились, вам покажу. А еще Брунхильда приходила, брала пару раз, но не мелочилась. Последний раз, так три талера, говорила, что к вам поедет. Расписки от нее тоже имеются.

– А Агнес?

– Госпожу Агнес как вы уехали, так я, кажется, и не видал. За деньгами она точно не приходила.

Волков, пока монах болтал обо всем другом, об этом стал думать, не мог он понять, откуда у девушки деньга заводилась. Может и вправду зельями да снадобьями стала торговать. А монах ему рассказывал всякие сплетни, что доходили до него от дворца архиепископа или из города. Но то все были пустые новости, неинтересные. А монах говорил, пока кавалер его не прервал:

– Ладно, с аббатом попрощайся и ко мне в дом ступай. Как канцлер меня отпустит, так назад, в Эшбахт поедем.

– Не терпится уже, – отвечал брат Семион.

– А Роха где обычно бывает?

– Либо у кузни вашей с кузнецом, либо дома, на кабаки у него денег давно уже нет.

Раньше коридор между заборов, что вел к его кузнеце, был завален всякой дрянью и гнилью, а теперь весь до середины заборов оказался засыпан золой. Так что ехали они по совсем узкой тропинке. Кавалер думал, что услышит молотки кузнечные, но стояла тишина, и никто не встретил их за воротами.

– Никого, что ли? – оглядывался Максимилиан.

– Вон, бродит одна, – сказал Сыч, спрыгивая с лошади.

Волков увидал у стены молоденькую бабенку, она, видно, по нужде ходила и не ждала тут гостей, была в нижней рубахе, голова ее оказалась не покрыта, а руки голы. Заметив нежданных гостей, она заголосила:

– Яков, Яков, тут люди какие-то!

Кузнец Яков Рудермаер, высокий, раздетый по пояс, тут же появился на пороге кузни с молотком на длинной рукояти. Но узнал Волкова и стал кланяться. Баба это увидела, побежала в хибары одеваться.

– Здравы будьте, господин, – сказал кузнец и тоже вынес рубаху из кузницы.

– Здравствуй, Яков, – отвечал кавалер. – Я смотрю, золы вокруг много, вижу, что без дела ты не сидел.

– Уж не волнуйтесь, пока уголь был, не сидел, – заверил его кузнец. – А как деньги кончились, так уже две недели бездельничаю.

– Сделал мне мушкетов?

– Сделал, – сказал Яков с гордостью и даже с упреком: чего, мол, сомневаетесь.

– И сколько?

– Двадцать восемь! – и опять в голосе кузнеца гордость.

– Хороши?

– Роха все проверял, те, что с изъянами были, так мне на перековку приносил обратно.

– И где они?

– Роха говорил, что вам в дом все носит. Там ищите. Или у него спросите.

– Спрошу.

– Господин… – произнес кузнец.

– Да.

– Думаю, что пришло время расплатиться вам со мной. Жениться я надумал, деньга нужна.

– И чего ты просишь?

– Лишнего просить не стану, думаю, три талера с мушкета за работу будет довольно.

– Немало ты просишь, – отвечал Волков, прикидывая, что это большие деньги.

– Так немало и работал я, – сказал Яков Рудермаер, кузнец-оружейник.

– Найди Роху, приходи вечером ко мне, посчитаемся.

– Приду, господин, – сказал кузнец и оглянулся на подошедшую к нему женщину.

– И женщину свою тоже приводи к ужину.

– Спасибо, господин! – поклонился кузнец.

– Спасибо, господин! – поклонилась его женщина.

Глава 47

– Хилли и Вилли просили у меня мушкет, когда с нашими ходили воевать. Ты же знаешь, что наших опять мужичье побило? – радостно говорил Игнасио Роха, скалясь непонятно чему. Он вонял перегаром и чесноком и был, кажется, в самом деле рад, что Волков приехал. Поначалу даже целоваться полез.

– Знаю, – отвечал кавалер. – И что?

– Я не дал им мушкет, – говорил Роха. – Я сказал им, что это твой мушкет.

Волков мог вспомнить только двух людей, что обращались к нему на «ты». Один из них был сам архиепископ, а второй – вот этот заросший черной щетиной, вонючий одноногий тип по прозвищу Скарафаджо – таракан.

– Ты бы их видел, когда они вернулись, – смеялся Роха. – Мужичье неплохо им бока намяло. Мальчишки совсем другие пришли, уже не те, что уходили.

– А где все мушкеты? – спросил Волков.

– Так здесь, у тебя. В чулане, я туда их складывал.

Сыч, кучер Игнатий, Максимилиан и кузнец Рудермаер принялись выносить мушкеты и класть их на стол. Также притащили аркебузы и арбалеты, про которые Волков уже и позабыл.

– Вы что, сделали другой приклад? – заметил кавалер, беря один из мушкетов в руки.

– Роха сказал, что так ему удобнее целиться, – отвечал кузнец. – Я делал, как он просил.

– Да, так и вправду легче целиться.

Волков осмотрел новый мушкет. Сделан он был хорошо, крепок, железо плотно прилегало к дереву. Само железо прекрасно ковано и ствол ровно просверлен. А под запальным отверстием приделана была удобная полка под затравочный порох. К мушкету шел еще и крепкий шомпол.

– Ну? – не мог уже ждать похвалы Роха. – Как тебе?

Волков приставил приклад к плечу:

– Удобно, но надо бы проверить.

– Хилли и Вилли со своим сбродом все до единого проверили, мы весь порох, что у тебя был в чулане, на проверки извели, – поспешил сообщить Скарафаджо. – У мальчишек теперь своя банда, всем им нравятся наши мушкеты, иногда пострелять из них по двадцать человек собиралось.

– И что, хорошая у них банда? – поинтересовался Волков.

– Сопляки, бродяги – сброд, – отвечал Роха. – Хилли и Вилли среди них кажутся матерыми.

Он поглаживал один из мушкетов, кузнец Рудермаер и его женщина сидели молча. Волков знал, чего они ждут.

– Что ж, кузнец, – начал он, – значит, ты хочешь за свою работу три талера с мушкета?

– Именно так, господин, я работал от рассвета и до заката. Господин Роха подтвердит.

Волков еще раз взял оружие в руки. Да, оно было сделано на совесть. Он согласно покачал головой, отставил мушкет и выложил на стол перед кузнецом четыре золотых.

Это было на шесть талеров меньше, чем просил Рудермаер. Но золото произвело на кузнеца, на его женщину да и на Роху такое впечатление, что поначалу они не смели даже пошевелиться. Только смотрели на желтые кружочки. И уже потом кузнец, осмелев, стал брать гульдены в руки и дал подержать их своей бабе. Та чуть не целовала монеты, так рада была.

Роха тут подвинулся к Волкову, навалился на стол и заговорил заискивающе, дыша чесноком:

– Слушай, Фолькоф. Я тоже вложил в дело немало денег.

– Немало денег? – удивился тот. – И сколько же?

– Да какая разница? – поморщился Скарафаджо. – Это же наше дело, не забывай, это я тебе его предложил.

– Да, я это помню, но мы еще не продали мушкеты. Ни одного не продали. А с кузнецом я расплатился, потому что он свою работу выполнил. А ты будешь ждать, когда у нас пойдет с них прибыль. И тогда только мы посчитаемся и поделим деньги.

Роха тяжко вздохнул, тут ему сказать было нечего, но он не унывал:

– Послушай, Фолькоф, тут дело такое… Надобно мне немного денег. – Он посмотрел, как кузнец и его женщина играются золотыми монетами, как детей их лелеют. И продолжил: – Понимаешь, опять долги, опять кредиторы…

– Ты что, пропил все деньги? У тебя же, когда мы из Ференбурга вернулись, целая куча серебра была.

– Понимаешь, брат-солдат, то да се… Как вода сквозь пальцы.

– Ты пропил все деньги, – сурово повторил Волков.

– Тебе легко говорить, – принялся объяснять Роха, – а у меня уже четверо спиногрызов и жена злобная. С ними разве посидишь дома?! С ними с ума можно сойти!

– Ты, болван, даже шляпу новую купить не смог!

– Ты говоришь, как моя жена! – кривился Роха.

– Ты потратил кучу денег!

– Да, и прошу у тебя хотя бы двадцать монет в долг. Иначе меня из дома хозяин выгонит, я уже три месяца ему задолжал.

– Максимилиан! – не отрывая глаз от Рохи, позвал Волков.

– Да, кавалер, – отозвался оруженосец.

– Поедешь к госпоже Рохе, к жене вот этого вот господина, спросишь, сколько она задолжала хозяину, сколько булочнику и мяснику. Столько ей денег и дашь.

– Да, кавалер.

Роха, слыша это, опять покривился:

– Ну а мне? Хоть пять монет?

– На выпивку? – спросил Волков.

Роха не ответил. Тогда кавалер вытащил один талер и кинул его товарищу. Тот поймал монету, повертел ее в пальцах. Вид его был не очень радостен.

– Завтра с утра меня будет ждать канцлер. А после, как освобожусь, хочу посмотреть, как стреляют новые мушкеты, – сказал Волков, не заботясь настроением Рохи.

– Ладно, – кисло согласился Скарафаджо, все еще вертя в пальцах единственную монету, – найду Хилли и Вилли. Они всегда рады пострелять.

Тут пришла Агнес, села по правую руку от господина и была приветлива со всеми. Особенно улыбалась Максимилиану. Но тот ей не улыбался и встречаться взглядом с девушкой избегал. Зельда с Утой стали подавать на стол. И утку, жаренную в вине, и зайца, печенного в кувшине, и говяжью печень с горохом, и жирные пироги с капустой и свиным салом, и сыры, и вина, и пиво, и хлеба. И все вкус имело отменный. Горбунья, что ни говори, готовила отлично. Так хорошо, что Волков, наевшись, позвал ее к себе и при всех хвалил. Зельда цвела от счастья, да и Агнес улыбалась.

А когда гости разошлись, Максимилиан, Сыч, Игнатий ушли в людскую спать, а Зельда с Утой убирали со стола и мыли посуду. Волков спросил у Агнес, что скромно сидела рядом:

– Так значит, в деньгах ты теперь не нуждаешься?

– Нет, господин, уже не буду я денег просить. У меня теперь свое ремесло.

Смотрела Агнес на кавалера взором таким чистым, что и не подумаешь о ней, будто промышляет она чем-то недобрым.

– Варить зелья – ремесло дурное, – не очень-то уверенно сказал кавалер.

– Не во зло его делаю, и не привораживает оно, только желание в мужьях пробуждает. Для жен, что мужей вниманием обделены, то радость большая, – спокойно и убежденно заявила девушка.

Так убежденно, что Волков и сомневаться в ее словах не мог.

– Все одно, осторожна будь. Смотри, чтобы не донесли.

– О том не печальтесь, никто не донесет, – улыбалась Агнес и сама в том была уверена. Она прекрасно знала, что никто на нее не донесет.

– И слава богу, – вздохнул кавалер, успокоившись, и встал. – Спать пойду, завтра важный день.

Он поцеловал ее в лоб, она поцеловала ему руку. Он пошел к себе, а Агнес велела принести себе еще вина и свою любимую книгу. Еще посидеть чуть-чуть хотела.

* * *

Волков сразу узнал банкира Ренальди из дома Ренальди и Кальяри. И тот его тоже признал сразу. Банкир выходил из приемной канцлера, а Волков как раз стоял и ждал, когда его позовут. Банкир раскинул руки для объятий. Он улыбался и был заметно рад Волкову. Волков ему обрадовался. Банкир не стал говорить о том, что совсем недавно он поднял плату за дом, который кавалер у него арендовал, к чему обсуждать эти мелочи? Как и положено, Кальяри спросил про здоровье, про ногу Волкова. Покивал с сочувствием и вниманием, восхитился его подвигом в Хоккенхайме, о котором до сих пор еще в городе судачили, порадовался его статусу помещика, спросил, хорош ли лен, а потом как будто вспомнил и заговорил о другом:

– Друг мой, помните, вы просили меня разузнать, что сталось с вашими родственниками, с вашей матерью и сестрами?

– Помню, вы разузнали? – Еще бы он не помнил, он даже денег на то банкиру давал. Хоть и немного, но давал.

И банкир начал говорить:

– Два дня назад получил корреспонденцию. Видимо, я огорчу вас и обрадую, друг мой. Наш представитель в Лютцофе нашел ваших родных, но матушки вашей, да примет ее душу Господь, среди живых уже нет. И одной сестры нет, старшей. Она с мужем и двумя дочерями померла от чумы. Но от нее остался сын двенадцати лет. Мальчик живет с теткой, она ваша младшая сестра, Тереза Видль, урожденная Фолькоф. У нее две дочери. А муж ее тоже помер, не от чумы, а от чахотки. Живут – бедствуют.

Держать все в уме, оперировать десятками страниц текста и цифр было для банкиров обычным делом. Имена, цифры, города – всё это в голове. Только в голове, не всё можно доверить бумагам. Ренальди, хоть был и немолод, не заглядывал в бумажку, когда рассказывал кавалеру о его семье, он словно выучил это. И Волков удивился бы такой памяти, но ему сейчас было не до того. Он немного опешил от всего, что слышал.

Банкир говорил ему о каких-то людях, которых кавалер даже не помнил, по сути, и не знал, ну, кроме матери. Разве можно немолодую женщину, которой уже тридцать лет, считать своей сестрой, если ты помнишь ее совсем маленькой девочкой, причем вспоминаешь с трудом? Можно ли считать родственниками каких-то детей, о существовании которых ты только что узнал? Близкими людьми? Оказывается можно. Хоть и чувствовал Волков себя сейчас странно. Оказывается, он очень хотел их всех увидеть. И единственную сестру, и племянников. Тем более, если они бедствуют.

– Кавалер, вас ожидает Его Высокопреосвященство.

Волков обдернулся: рядом с ним стоял немолодой монах.

Полная приемная людей, важные господа ждут, но монах приглашает именно его.

– Да-да, – сказал Волков монаху рассеянно и тут же снова повернулся к банкиру: – Друг мой, прошу вас немедля писать своему человеку, чтобы передал им денег и чтобы сестру мою и племянников отправил ко мне, в землю Ребенрее, графство Мален, в пределы мои, в поместье Эшбахт.

Он достал из кошеля пять талеров и протянул их банкиру. Тот сразу взял деньги и ответил:

– Ни минуты не волнуйтесь, сегодня же, с вечерней почтой, письмо пойдет в Лютцоф. Через пять дней ваша сестра получит деньги и наказ ехать в ваше поместье.

Волков пожал банкиру руку, поблагодарил его и пошел за монахом. Сейчас кавалера мало заботило то, что его зачем-то ждал сам архиепископ, сейчас он думал только о сестре и племянниках.

Глава 48

– Ну, подойди ко мне, – говорил курфюрст, с трудом поднимаясь из кресла. – Сюда, сюда, к свету иди.

Окна в его недавно построенном дворце были огромны, под самый потолок. Свету много без ламп и свечей. Один из монахов поддерживал архиепископа под локоть. Тут же был и викарий брат Родерик, канцлер Его Высокопреосвященства. Он улыбался кавалеру пустой улыбкой каменной статуи. Волков подумал, что викарий по-другому, наверное, и не умеет.

– Чертовы ноги, не будь они так слабы, сам бы пошел к тебе навстречу, – сказал архиепископ, распахивая Волкову объятия и обнимая его. – Ну, как ты себя чувствуешь, наш герой? Казначей говорит, что ты сначала был ранен в Хоккенхайме разбойниками, а потом ведьмы наслали на тебя тяжкую хворь. Ты едва выжил.

– Все позади, монсеньор, – отвечал Волков, понимая, что эти вопросы не просто из вежливости. Из уст курфюрста они звучали как теплое, человеческое участие. И от этого кавалер еще больше проникался приязнью к архиепископу. – Сейчас уже здоровье мое хорошо.

– Ну и славно, славно, – говорил курфюрст и при этом гладил его по щеке и по волосам. – Вижу, ты все тот же молодец. Крепок, горд. – Так гладил бы, наверное, Волкова его отец, будь он жив. – Но я недоволен тобой, да, не смотри на меня так. Недоволен, – говорил архиепископ, возвращаясь в свое кресло. – Ревность и зависть меня гложут, словно жену брошенную.

Волков теперь не понимал его. Он ждал пояснений.

Курфюрст уселся, монахиня помогла ему устроить ноги так, чтобы меньше болели, сняла с него туфли, и он продолжил:

– Отчего же ты не к нам поехал сразу, а к этому Ребенрее? Неужели оттого, что этот мошенник пожаловал тебе удел?

Теперь кавалер понял, куда клонит курфюрст, но пока не находил что ответить.

– Да-да, я все знаю, как и то, что удел он тебе дал пустяшный, жалкий. Я бы такой жаловать постеснялся бы. – Вот тут Волков подумал, что полностью согласен с архиепископом. Да, он тоже постеснялся бы дать такие пустоши. – Ну да ладно, Бог ему судья, а тебе, дураку, наука будет, – усмехался курфюрст. – Я тебе пока… – Он сделал паузу и повторил многозначительно: – Пока земли жаловать не буду. Раз уж ты присягал Ребенрее. У меня для тебя другой подарок.

Он повернулся к монаху и сделал знак рукой. Два монаха не без труда внесли под тряпкой нечто большое, в рост человеческий, поставили к окну, к свету. И брат Родерик тряпку сорвал.

– Это тебе, – сказал архиепископ. – Думаю, впору придутся.

Волков поначалу подумал, что это ошибка. На шесте с «плечами» висел доспех. То был доспех лучший из тех, что кавалер видел вблизи. Кираса, шлем, поножи, наголенники – все в нем было великолепно. А уж как хороши перчатки, так и описать невозможно. Доспех был темного железа с золотым кантом и узором по всей поверхности. С золотым узором. А на груди два ангела держали круг, на котором красовалась надпись на языке пращуров: «Во славу Господа. Именем его».

Кавалер разглядывал доспех, взгляда не мог оторвать. Но даже прикоснуться боялся, хоть и стоял рядом.

– Ну что ж ты молчишь? – наконец произнес архиепископ. – Нравится тебе мой подарок?

– Это мне? – только и смог спросить Волков.

– Да уже не викарию! – засмеялся курфюрст, кивая на своего канцлера. – Тебе, тебе, конечно. Это мои латы, один раз надевал всего. Сколько мы за него заплатили, викарий?

– Шестьсот золотых крон.

– Вот, деньги немалые, этот доспех делал лучший мастер Эгемии. Не помню имени его, да и ладно. Я бы тебе денег дал, может, деньги тебе нужнее, но у меня нет. Ты сам знаешь, подлец нунций выпотрошил мою казну, осушил досуха. Ну, говори, нравится?

– Лучше доспеха я не видел.

– И я не видел, даже у императора нет такого. Доспех тебе впору будет?

– Кажется, в самый раз, – произнес Волков, все еще не очень веря тому, что это великолепие предназначается ему.

– Это еще не все. – Архиепископ опять сделал знак рукой, и монахи принесли из конца залы вещь из великолепного шелка. – Это фальтрок тебе к доспеху, или как там вы, люди воинского ремесла, его называете.

– Ваффенрок, – сказал Волков, не отрывая глаза от прекрасной одежды из безупречно белых и ярко-синих квадратов.

– Да, да, ваффенрок, точно, – вспомнил архиепископ. – И еще знамя. – Он повернулся к монахам: – Братья, несите штандарт кавалера.

Монахи тут же притащили большой красивый штандарт с гербом кавалера. Он тоже был безупречен.

– Видишь распятие там. Не каждый государь имеет право носить распятие на гербе, но ты, рыцарь Божий и хранитель веры, долг свой чтишь неотступно, а значит, благословляю тебя казнь Божью носить на знамени твоем. В реестровую книгу рыцарей Ланна и Фринланда будет записано, что достоин ты носить на гербе своем распятие Господа нашего. Отныне и носи.

Волков подошел к креслу, где сидел архиепископ, встал на колено и, когда курфюрст осенил его крестным знамением, поймал его руку и поцеловал.

– Жаль, жаль, что Господь не послал мне сына такого, – со слезой в голосе проговорил архиепископ. – Мои-то сыновья беспечны да распутны. Турниры, балы да пиры – вот, пожалуй, и все, на что они способны. Да еще свары затевать из-за владений. Из-за любой мелочи, из-за пустяка склочничают и грызутся.

Он вдруг снял с пальца золотой перстень.

– Надевай. Мне он от деда достался. Нашей фамилии перстень. Денег у меня нет, так его забери. Носи. Вспоминай меня.

– Спасибо, монсеньор, – сказал Волков и опять поцеловал руку архиепископа.

Он едва сдерживал слезы. Никогда в жизни его так не осыпали подарками и так не хвалили. Жаль, что слишком мало было свидетелей этих похвал.

– Надевай при мне, – велел курфюрст и тут же вырвал перстень из рук кавалера. – Дай я тебе сам его надену. Носи и не вздумай его дарить бабам, как бы хороши ни были эти плутовки. Это рыцарский перстень моих предков. – Он надел перстень на палец Волкова. – Отлично сел, как будто хозяина нашел. – Кавалер опять поцеловал его руку. А архиепископ поцеловал его в макушку, словно сына своего, и проговорил: – Все, уходи, не то я слез не утаю. Забирай подарки и ступай. И не забывай меня, старика.

Волков поднялся с колен, монахи принесли ящик и быстро уложили туда доспех, штандарт и ваффенрок, они направились к двери с ящиком, Волков тоже кланялся и хотел было уже уходить, но тут заговорил канцлер брат Родерик:

– Монсеньор, может, пока рыцарь тут, попросим его о нашем деле?

Волков остановился.

– О каком еще деле? – не мог припомнить архиепископ.

– О том, о котором я вам говорил. Про герцога Ребенрее и еретиков.

– Ах, вот ты о чем, – кивнул курфюрст. – Да-да. Сын мой, – заговорил он с Волковым, – сеньор твой, герцог фон Ребенрее, стал сближаться с еретиками. На севере ведет переговоры с Левенбахами, дозволил еретикам вернуться в Ференбург, на юге думает мириться с кантонами, с проклятыми горцами… Мы видим в том угрозу нашей Матери Церкви. Примирения с теми, кто вешал монахов и святых отцов и грабил монастыри и храмы, недопустимо. Ни Его Святейшеству папе, ни Его Величеству императору подобный мир неугоден. – Кавалер не понимал, к чему курфюрст ведет, а тот продолжал: – Жалованный тебе удел как раз на границе земли Ребенрее и кантонов?

– Да, через реку.

– И как ты с горцами живешь?

– Дважды они уже жаловались графу на меня.

– Вот и прекрасно, – заулыбался курфюрст. – Пусть и дальше жалуются. Не давай подлому миру случиться. Бери у них все, грабь их людишек.

– Грабить? – удивился Волков.

– Да, грабь. Для благородного человека в грабеже укора нет, грабеж с открытым забралом – это не воровство, так что грабь их, бери что нужно, купчишек под залог хватай, досаждай как только можешь. Пусть к графу ездят жаловаться.

– Но мой сюзерен настрого запретил мне досаждать соседям, – растерянно произнес Волков. – Герцог фон Ребенрее…

– Герцог фон Ребенрее! – Курфюрст вскочил, забыв про больные ноги, подошел к кавалеру и, заглядывая ему в глаза, заговорил с жаром: – Герцоги фон Ребенрее еще сто пятьдесят лет назад были просто Маленами. Никакими не герцогами, просто фон Маленами. А триста лет назад эти Малены собственноручно землю пахали. Мои предки Руператли ходили в Крестовые походы и строили бурги, а Малены ковырялись в земле и навозе. А теперь они будут решать, быть ли миру между империей и кантонами? – Он потряс пальцем пред носом у Волкова. – Нет, не будут. И не дозволишь им сделать этого именно ты.

Курфюрст с трудом вернулся к своему креслу, и монах тут же кинулся помогать ему сесть.

– Я знаю, герцог Ребенрее крут, – говорил архиепископ, морщась от боли. – Вассалам своим рубит головы за все, что считает предательством. Но тебе нечего бояться. Святая Матерь Церковь не даст тебя в обиду. Епископ города Малена будет твоей опорой, он сам вызвался. А если надо, так и императору напишем, уж ему мир с горцами точно не нужен. Так что не волнуйся, грабь.

То, что император и горцы друг друга ненавидят, Волков знал, во всех войнах горцы всегда вставали как раз против императора. Ненависть между домом императора и кантонами длилась уже лет этак двести. Но все равно кавалер еще сомневался.

– Не бойся, говорю тебе, – продолжал архиепископ. – Мы не дадим тебя в обиду.

– Напрасно вы думаете, что я боюсь, – не без высокомерия возразил Волков.

– Да, я неправильно выразился. Уж в чем в чем, а в храбрости твоей никто не сомневается. Но вижу я сомнения в тебе.

– Конечно видите, я клялся пред рыцарями в верности сеньору. Говорил, что приму его суд и назову братом старшим.

– А вы и не предавайте, – вдруг сказал брат Родерик, до сих пор молчавший, – одно дело предательство, а совсем другое дело – ослушание. Тем более что вы уже ослушались вашего сеньора, раз горцы дважды приходили жаловаться на вас графу.

– Вот тебе и ответ, – поддержал его архиепископ. – Грабь их. Забирай все себе или со всего взимай мзду. А кто из купчишек противиться будет, так самого его бери по выкупу. А если герцог решит тебя судить, так мы выручим, – произнес курфюрст и добавил с пафосом: – От лица Святой Матери Церкви обещаю тебе спасение.

– Все, что по реке плывет, все мое? А купцов из Фринланда тоже грабить? – все еще сомневался кавалер.

– Фринланд – вотчина Его Высокопреосвященства, – заговорил канцлер, – о том и речи быть не может.

Но архиепископ махнул на него рукой и сказал Волкову:

– Грабь. Грабь и их. – И канцлер, и Волков смотрели на владыку с удивлением. А он, улыбаясь, пояснял: – Зажирели купчишки, золотишком обросли. Шесть лет как война их не трогает, так забогатели, спесью обзавелись. Лишний раз не поклонятся, пошлины платить не желают, таможни проскочить норовят. Бери с них мзду за проход по реке, а заупрямятся, так грабь безжалостно, грабь до тех пор, пока они к моему трону на карачках не приползут и слезно не попросят защитить от тебя.

Волков удивленно молчал.

– Нет у меня денег дать тебе в награду, – продолжал архиепископ, – так сам их на реке возьми. Слава богу, рука у тебя крепка и людишки верные имеются. Иди и стань богатым. А если кантон или герцог на тебя разъярятся и войной на тебя кто пойдет, так уходи ко мне во Фринланд, я не выдам. Слово мое на то даю. Канцлер напишет письмо капитану моему, зовут его фон Финк. Отвезешь ему послание и познакомишься с ним. И ни о чем больше не волнуйся, Святая Матерь Церковь с тобой, а значит, и Господь с тобой.

Волков стоял во дворе дворца курфюрста и смотрел, как слуги грузят в телегу красивый ящик с доспехом. Максимилиан подвел ему коня, увидел, что с господином что-то не так, и спросил:

– Кавалер, все ли в порядке с вами?

– А что такое?

– Вид у вас не такой, как обычно.

– Просто думаю, что мне замок будет нужен. И замок немаленький.

– Замок?! – обрадовался юноша. – Замок – это прекрасно.

– Да, прекрасно, – повторил Волков задумчиво. – И безопасно к тому же. Поехали, нужно пообедать и проверить, что за мушкеты сделали мне кузнец с Рохой. Кажется, это оружие нам понадобится.

Глава 49

Да кто бы смог удержаться, приехав домой, тут же не начать примерять на себя великолепный доспех? Как ящик открыли, как выложили части доспеха на стол, так Максимилиан, Сыч да и все, кто был в зале, даже Агнес, принялись восхищаться этой роскошью.

Волков сел на лавку, и Максимилиан с Сычом стали надевать на него латы.

Кавалер надевал доспех на одежду, не поддев ни кольчугу, ни стеганку, но даже так ему ничто нигде не мешало, не терло, не впивалось в тело. Все было продумано и удобно, хоть спать так ложись. Когда все части доспеха, кроме шлема, оказались на Волкове, он сказал:

– Зеркало мне.

Ута и Игнатий принесли сверху, из покоев, зеркало, поставили его перед господином, а он стал смотреть на себя, поворачивался боками, приседал чуть-чуть, выставлял ноги – то одну, то другую. И не мог насмотреться, нарадоваться. Не было упрека этому доспеху ни в чем. Тогда велел он Максимилиану шлем подавать. И даже в глухом шлеме с закрытым забралом не чувствовал себя неудобно. Только звуки стали заметно глуше и обзор заметно уменьшился. Но случись надобность, он в этих латах долго бы смог простоять. Хотя заметил Волков, что это доспех рыцарский, намного более тяжелый, чем пехотный. Но и крепость его с пехотным доспехом несравнима.

– Кавалер, о чем вы думаете? – спросил Максимилиан, когда Волков, сняв шлем, минуту неотрывно смотрел на себя в зеркало.

– Думаю, выдержит ли эта кираса или шлем пули из аркебузы в упор. Болт из арбалета выдержит ли?

– И что надумали?

– Не удивлюсь, если выдержит. Уж больно хорошо железо и безупречна работа.

А тут и Роха пришел, увидал доспех, стал восхищаться и охать, спрашивать, где кавалер взял такую красоту. Волков хвалился, что архиепископ это подарил. И так ему доспех нравился, что когда Зельда стала обед подавать, так он за стол сел лат не снимая. И ел в латах, словно обедал на поле боя.

А после трапезы велел Игнатию запрягать телегу. В ту телегу сложил все мушкеты, аркебузы, арбалеты и остатки пороха с пулями. И поехали они к западным воротам, где ждали Хилли, Вилли со своими людьми, чтобы мушкеты проверить.

Волков ехал по городу в доспехе, не стал его снимать, не смог, надев поверх прекрасный ваффенрок в бело-голубых квадратах. И конь его был под стать седоку. Кавалер ловил восхищенные взгляды простонародья, радушно кланялся знакомым. За ним следовали Роха с Максимилианом на конях и Сыч на телеге. Так выехали они за западные ворота, где и повстречали Хельмута с Вильгельмом и еще пять десятков людей, что привели мальчишки с собой.

Хельмут и Вильгельм выросли заметно. В прошлый раз, когда шли они с Волковым в Ференбург, так были едва ему по плечо. А сейчас вытянулись на солдатских харчах, уже и пух на подбородках стал на щетину похож. Они радовались встрече и кланялись кавалеру, рассказывали наперебой, как неудачно ходили с городским ополчением на восток бить взбунтовавшихся мужиков и как были недовольны офицерами, как те офицеры оказались плохи по сравнению с ним. Они наговорили кавалеру много приятного и сами заметили, как хорош его доспех.

Потом стали мишени ставить и стрелять из мушкетов. Волков сидел на пустом бочонке и смотрел. Людишки, что пришли с Хилли и Вилли, были так себе – бродяги да шваль. Суетились, толкались, собачились, редко попадали в мишень.

Роха уселся рядом с Волковым на траву и, посмотрев на его лицо, сказал понимающе:

– Да, людишки – дрянь, не солдаты. Ну, так весь сброд с города собрался.

– Если с такими мы ходим воевать, то и немудрено, что мужичье нас бьет, – заметил Волков.

– Разогнать их, может? – спросил Роха. – Все одно лишь порох понапрасну переводят.

Волов промолчал.

Тогда Роха заорал:

– Хилли, Вилли, идите сюда!

Молодые солдаты быстро пошли к нему. Встали рядом, готовые слушать приказы и выполнять их.

– Господину не нравится этот сброд, – сказал Роха.

– Нам и самим не нравится, – отвечал Вильгельм, оглядываясь на городских бродяг.

– Что, разогнать их всех? – спросил Хельмут.

Волков помолчал немного и ответил:

– А сколько вам потребуется времени, чтобы сделать из них стрелков?

Казалось, вопрос прост. Но Хилли и Вилли удивленно уставились на Роху, мол, ты старший, ты и говори. А Игнасио Роха по прозвищу Скарафаджо так же удивленно смотрел на Волкова.