Текст книги "Вассал и господин"

– Ах бог ты мой. Что же за нимфа, что за наяда посетила дом мой? – говорил он, протягивая ей руки.

И был он так галантен, что Брунхильда растерялась, но обе руки ему протянула. И на одной ее руке болталось распятие на четках.

– Еще и набожны вы? – восхитился граф, беря ее руки со всей возможной куртуазностью. Сам же он повернулся к Волкову и спросил: – Кто же этот ангел?

Волков молчал, вот теперь он уже уже наверняка знал, что зря взял Брунхильду с собой в город. Так она сама стала говорить, уже на него не оглядываясь:

– Имя мое Брунхильда Фолькоф. Я сестра господина Эшбахта.

– Сестра! – вскричал барон. Он отвел от нее глаза, посмотрел на Волкова, потом опять на девушку и снова на Волкова. – Ах, ну конечно же, тут и слепой родство увидит. Так отчего же вы, Эшбахт, не сказали, что у вас ангел в сестрах имеется? Отчего ангела такого в свет не выводили?

Где там граф между ним и Брунхильдой сходство увидел, Волков не знал, опять промолчал, а Брунхильда обнаглела, косилась на него и продолжала говорить за них двоих:

– Это все от нелюдимости его солдатской. Всю жизнь при солдатах да при других грубых людях, при конях. Как с дамами себя вести – не знает, учить его надобно, но некому. Папенька помер давно.

Говорила она с ехидством, не столько графу, сколько Волкову.

– А меня зовут Фердинанд фон Мален. – Граф поклонился и поцеловал ей руку. – Я хозяин дома этого. Прошу вас, разрешите мне быть вашим слугой, дозвольте показать вам мой замок. – Граф помог девушке выбраться из перин и вылезти из телеги: – Отчего же, Эшбахт, вы не сказали, что приедете с сестрой, мы и не подумали приготовить еще одни покои.

– Ничего, – буркнул Волков, слезая с коня и морщась от боли в ноге. – Нам одних будет довольно.

– Мы издавна к одной постели привыкли, – невинно сказала Брунхильда. – Ничего, поспим опять вместе.

«Дура», – подумал Волков, разозлился на нее, но вида старался не показывать.

– Нет же, не быть такому, – возразил граф. – Сейчас же распоряжусь приготовить покои для молодой госпожи. К чему ютиться? Лучшие будут вам покои, какие в доме найдутся.

Он взял девушку за руку и повел в дом, что-то говоря ей. А она в другой руке несла Библию, слушала графа и улыбалась, но скромно, так, чтобы отсутствия зуба не показать. А на гостя граф больше и не глянул даже. Волков и Бертье пошли следом. Максимилиан, брат Ипполит и Сыч остались во дворе разбираться с лошадями и сундуками.

– Ах, прекрасный ангел, – заговорил граф, когда они остановились в большой зале, – прошу прощения, забыл совсем, старый глупец, но вынужден покинуть вас, дела ждут меня и вашего брата. Мой мажордом проводит вас в ваши покои. – Он, не отрывая взгляда от Брунхильды, велел: – Генрих, госпожа будет жить в правом крыле, в тех покоях, что с балконом. Пусть вещи ее туда несут.

Мажордом поклонился графу и рукой указал девушке куда идти.

Граф поманил Волкова за собой в ближайшую дверь, говоря при том:

– Думаю, догадываетесь, Эшбахт, зачем я звал вас?

И в тоне, и голосе его уже не было и сотой доли той любезности, с которой говорил он с Брунхильдой.

– Неужто опять жалобщики вам докучают? – не стал притворяться Волков.

– Третий день вижу их в доме своем, – чуть не сквозь зубы проговорил граф. Он остановился и повторил многозначительно: – Третий день. В городе праздник, а я по вашей милости должен лицезреть эти постные физиономии и слушать причитания этих… господ. – Последнее слово он произнес именно с тем выражением лица, с каким чистокровный аристократ и должен говорить о наглой черни, что вдруг решила зваться «господами». – Что там произошло у вас с ними? Отчего вы не пускаете плавать их по реке?

– Людишек со мной пришло немало, люди ратные, проверенные, господину герцогу всегда пригодны будут. Так вот решили они рыбу ловить, ловят только на своей стороне реки, на чужую не лезут. Так эти сплавщики леса им по сетям раз за разом ездят. Сети рвут. Я просил соседей только об одном – плавать по своей стороне реки. И более ничего.

– А деньги? Деньги с них брать намеревались.

– Так предложил им, предложил брать по самой скромности. Не от корысти, а на пропитание людишкам своим. Талер с плота, раз хотят по моей стороне реки плавать.

– Я так и знал! – Граф погрозил ему пальцем. – Я так и знал. Пойдемте, я как вас увидал, так сразу понял, что ждать мне хлопот от вас. Ждать хлопот. Не из тех вы, что смирно себя ведут, вы так и будете задирать соседей. На лице у вас то написано.

Волков молчал, а граф фон Мален продолжил:

– Помните, о чем вас канцлер просил?

– Помню. Блюсти мир.

– Я не напрасно вам про канцлера напомнил, скажу вам по секрету, что лучше разозлить самого нашего курфюрста, да продлит Господь его лета, чем его канцлера. Канцлер не спустит и не забудет, такой он человек. Еще раз спрашиваю вас, не устроите ли вы нам войну?

– Войны не будет, – заверил графа Волков. – Обещаю, коли яриться начнут, так я отступлю. Да и некому там сейчас воевать, тысяча человек из кантона на юг с королем ушли, воюют с нашим императором.

– Ах, вот как? Откуда сие известно?

– Известно сие наверняка. Люди были на том берегу. Знают.

– Хорошо, но не доводите до войны, – сказал граф фон Мален и открыл дверь.

Они вошли в кабинет, где уже было трое господ. Все люди достойные, одного из них Волков уже видел. Тот самый господин, на губе которого была бородавка. Теперь имя его Волков расслышал и запомнил. То был не кто иной, как выборный глава Гильдии торговцев лесом, древесным углем и дегтем города Рюмикона, также был он еще и членом консулата кантона Брегген от того же города Рюмикона. Человек, видно, не последний, имя его было Вехнер.

Господа были злы и, судя по их лицам, не собирались идти на уступки.

– Все, чего прошу я, так это не рвать мне сети. Дать людям моим пропитание, – примирительно говорил Волков.

– А кто просил талер за плот?! – воскликнул один из гостей.

– Так то, чтобы только примирение найти, – отвечал кавалер. – А нет, так плывите вокруг острова, по своей воде.

– То невозможно. Там камни, плоты рвутся, – говорил Вехнер, он, кажется, был самым умным из купцов.

Одни и те же речи звучали в зале несколько раз.

Волков повторял, что ему нужно рыбу ловить, и просил купцов гонять плоты по своей стороне реки. Купцы ярились и ругались, грозились войной и утверждали, что испокон веков гоняли плоты там, где им нужно, так и впредь такое будет. Граф не встревал в разговор, видно, ждал, пока купчишки устанут. Только кивал в ответ на их праведный гнев. Но Волков не уступал, был он вежлив и доброжелателен как мог, но тверд, на крик и угрозы отвечал одно: что людишки его к войнам привычны, а коли их хлеба лишат, так и воевать готовы.

Хоть и казалось, что разговор выходит пустой, но так на самом деле не было. И Волков уже понял, что двое младших – это крикуны, горлодеры. Пугают они войной, говорят, что не потерпят, но если бы силы у них были на войну, то уже развернулись бы да пошли. А раз не уходят и кричат, значит, нет у них сил воевать или не дали им права начинать войну. А когда пришло время, приумолкли эти двое, говорить начал Вехнер. Уж он точно был самым хладнокровным среди купцов, на крик не переходил, говорил мало, хоть и с жаром. Волков ждал этого и был рад, что граф все понимал, только ладонью крик понижал, мол, тише, господа, но не встревал в разговор, разве что упрашивал господ купцов не распаляться, чтобы те к ругани не перешли.

Все шло как нужно, и когда уже мысли и желания всеми были высказаны трижды, когда доводы прозвучали четырежды, Волков и вымолвил:

– Так готов я уступить вам, из любви к миру и чтобы прослыть добрым соседом, прошу от вас людям своим на прокорм восемьдесят крейцеров с плота проходящего.

Он начал торговаться, это была его главная надежда. Для купчишки торговля за цену – главное ремесло, многие в нем преуспевают. И он очень надеялся, что они торговаться начнут, сдвинутся с неприступной своей позиции. Если стронутся хоть на самую малость, то он победит. И теперь он, кинув им слова свои, с замиранием сердца ждал, начнут они торг или так и будут твердить про то, что плавали они там испокон веков и плавать будут, а иначе война. Того же ждал и граф.

Один из младших купцов продолжил речи о том, что лучше война, что им честь дороже, что ни перед кем они не склонялись и уж тем более сейчас не склонятся. А Волков говорил новые слова:

– Так ради мира я готов и семьдесят крейцеров с плота брать. Лишь бы свару не длить. Лишь бы вы, господа, зла обо мне не думали. Лишь о хлебе прошу для людей своих несчастных. Не более.

А глава Гильдии лесоторговцев господин Вехнер и говорит:

– Лишь из любви к миру, лишь для того, чтобы не плодить раздоров меж соседями, дадим мы с плота оного двадцать крейцеров.

Вот началось то, чего ждал кавалер. И тут он принялся делать то, что делать на таких встречах не принято: он встал, не говоря ни слова, а сам за лицами купцов наблюдал и видел в них обескураженность, удивление. То, что надо ему. А он стол обошел, подошел к господину Вехнеру и за руку его взял как друга:

– Так позвольте мне вас обнять.

Купец встал, и Волков его обнял, как бы от стола в сторону повел. Вехнер не понял, даже поначалу идти не хотел, кавалер его все-таки отвел к окну и там говорил так тихо, что другим в зале и не расслышать:

– Так прошу вас дать мне шестьдесят крейцеров с плота, а ваш один плот и вовсе бесплатно проходить будет раз в месяц.

Купец посмотрел на него, затем покосился на своих товарищей и так же тихо отвечал Волкову:

– Так в месяц я не меньше двух плотов отправляю.

– Хорошо, два ваших плота бесплатно, остальные по шестьдесят крейцеров.

– По пятьдесят, – прошептал Вехнер.

– Не жадничайте, – улыбнулся Волков.

– Иначе не могу, иначе думать на меня начнут, места выборного лишусь.

– Хорошо. – Кавалер опять обнял его и добавил уже громко: – Раз вы не можете уступить, то я приму вашу цену – пятьдесят так пятьдесят.

Товарищи Вехнера переглянулись, но ничего не сказали. Видно, и впрямь он являлся у них старшим. И старшинство его было беспрекословно.

– Господин граф, – произнес Волков, – со мной монах был ученый, велите его разыскать, пусть договор напишет, чтобы потом не возникло кривотолков и расхождений.

– Хорошо, – сказал граф, довольный, что все разрешилось без войны, – и еще велю вина принести, а то жарко было мне от баталий ваших, господа.

Все уже не злились, все улыбались шутке графа. Так все и разрешилось. А когда бумага была подписана, вино выпито, а купцы ушли, граф вдруг стал строг и сказал:

– А вам говорили, кавалер, что вы ловкач?

– Нет, не каждый мне такое сказать осмелился бы, – отвечал Волков, хотя такое он о себе слыхал.

– Да, по краю ходили, в шаге от распри, но все полюбовно сгладили. Ах да, я и забыл, вы же рыцарь Божий. Молодец вы, хитростям у попов научились?

– Жизнь учила, – скромно поклонился кавалер.

– Но больше прошу вас не связываться с кантоном. От греха подальше, как говорится. На этот раз обошлось. И все пошло по-вашему, но имейте в виду, что на войну горцы очень скоры. И воюют со всей злобой, беспощадно.

– Об этом я знаю, не раз с ними встречался, – сказал Волков.

– Ну, пойдемте. – Граф фон Мален взял его под руку. – Обед уже поспел.

Глава 42

Граф был радушным хозяином, за обедом у него собралось не менее двадцати господ, тут нашлось место и Бертье, посадили его в самом конце стола. Как-то так получилось, что Волков опять оказался рядом с Элеонорой Августой, дочерью графа. Она была по правую руку от него, а по левую сидел барон фон Эвальд, молодой господин лет девятнадцати. Видимо, небедный.

А вот Брунхильда, кавалер не поверил бы, если бы сам этого не видел, сидела по правую руку от графа, на месте жены или старшего сына. И та ничуть не смущалась. Граф говорил с ней, и она бойко ему отвечала, да так, что все остальные господа, в том числе и молодой граф, который сидел напротив нее, слева от отца, слушали девушку. У нее под рукой лежало Писание. Она то и дело касалась его рукой. Но о чем они говорят, кавалер почти не слышал, потому что Элеонора Августа, увидав его, обрадовалась и стала говорить с ним как со старым знакомцем, почти без умолку.

Он хотел послушать, что говорит Брунхильда графу, но слышал только свою соседку. И сделать ничего не мог.

– Господа, а вы будете на турнире? – спрашивала она.

– На турнире? – удивлялся Волков.

– Я буду, – говорил молодой барон фон Эвальд.

– Ну а как же без вас! – улыбнулась Элеонора Августа. – А вы, Эшбахт, будете?

– Не знаю даже, – отвечал он.

Волков не очень жаловал эти сборища знати. Еще по службе в гвардии он знал, что на турнирах молодые господа рыцари, распаленные играми, соперничеством и вином, хватаются за железо тогда, когда в другом случае лишь усмехнулись бы. На турниры вечно собирались безземельные господа, чтобы, показав себя на арене с копьем или мечом, найти себе жену с хорошим куском земли в приданое. Или хотя бы сеньора, что позовет ко двору. Кроме земельной аристократии там вечно бывали бретеры, чемпионы и дуэлянты, что ездят от турнира к турниру. В общем, люди опасные, от которых нужно бы держаться подальше.

– Конечно же, вам надо приехать, нельзя быть затворником, – говорила дочь графа, – и сестре вашей надобно бывать в свете. Такую красоту нельзя прятать от общества.

– Истинно! – поддержал степенный господин, что сидел напротив Волкова и имени которого кавалер не запомнил.

Он поднял бокал в честь своих слов, и Волкову пришлось сделать то же самое. Заодно с ними выпил и молодой барон, что сидел по левую от него руку, и Элеонора Августа. А там во главе стола во все своей красе царствовала Брунхильда. Граф, его сын и прочие первые нобили земли Мален говорили с ней, задавали вопросы, с интересом слушали, что она отвечала, и тут же восхищались ее словами. Даже в ладоши хлопали, когда она читала им что-то из Писания и сразу же переводила. Когда только научилась, мерзавка, языку пращуров, что так Писание читать может! Волков очень хотел расслышать, что она там рассказывает, боялся, что наболтает лишнего, но слушать ему приходилось Элеонору Августу.

– Обязательно вам нужно быть на турнире, – говорила она, – этот турнир в честь именин жены герцога нашего, моего троюродного дяди. Он иногда приезжает, бывало, что и с герцогиней. Турнир как раз через две недели начинается после праздника Святых Петра и Павла.

– Обязательно буду, – сказал Волков, но тут же добавил: – Если изыщется возможность.

Лакеи несли следующие смены блюд, подливали вино, а кавалер кивал дочери графа, все еще пытаясь разобрать, о чем там с графом и другими нобилями говорит молодая красавица, которую он привез. Но скорее слышал, о чем болтает в конце стола Бертье, нашедший себе товарищей из тех, что, как и он, увлечены охотой. Он говорил с ним об отличных скобках, которых недавно купил задешево.

Этот бесконечный обед стал для Волкова пыткой. Он видел, как от вина и граф, и его сын, и еще два достойных мужа, что сидели вокруг Брунхильды, стали свободнее, веселее. Да и сама она раскраснелась, была болтлива и смешлива.

«Господи, не допусти», – думал кавалер, надеясь, что она не наболтает ничего лишнего. А сам, возможно, невпопад, кивал Элеоноре Августе, пытаясь ответить на очередной ее вопрос. Еле дождался окончания трапезы. Не в радость она ему была, если бы кто спросил, что за блюда Волков ел, он бы и не вспомнил. Наконец все стали вставать из-за стола, в зале заиграла музыка.

А Волков стал раздражаться: к Брунхильде было не подступиться. Граф и другие господа не отходили от нее. Хоть за руку ее уводи. Да видно, ей пришлось отойти, пришел лакей и с поклоном повел ее показывать покои.

Тут уж Волков догнал Брунхильду и начал раздраженно:

– Ты что там болтала весь обед?

– Ах, это вы? – отвечала она, глянув на него мимолетно. – Господа спрашивали, зачем я собой Писание ношу, так я отвечала.

– Бахвалилась!

– Нет, они спрашивали, неужто я читаю его. Так я и говорила как есть, что читаю и понимаю многое в нем, хоть и не нашим языком писано, – едва ли не заносчиво отвечала Брунхильда.

– А еще что спрашивали у тебя господа?

– Многое. Да не волнуйтесь вы так, ничего лишнего я не сказала. Говорила, что папеньку нашего не помню, что сгинул он, когда я мала была. И что вы с малолетства при попах да при солдатах были, оттого и грамотны, и в воинском деле преуспели, больше про вас ничего не сказала.

Тут лакей довел их до покоев красавицы, открыл ей дверь. Волков тоже захотел войти, да она вдруг стала в дверях и сказала:

– К чему вам за мной ходить? Вам свои покои выделил граф.

– Что? – растерялся кавалер.

– В свои покои ступайте, – нагло заявила она.

– Рехнулась, что ли? – возмутился Волков и вознамерился войти.

Да не тут-то было! Брунхильда стала на его пути. Глаза злые, щеки алые, вином пахнет, отступать и не думает, цедит ему сквозь зубы:

– Нечего братцам по покоям сестер ходить, а то есть такие братцы, что сестер своих в постель к себе просят да любят, чтобы сестры нагие к ним в постель шли. Не по мне такое, сатанинское это. Так что к себе ступайте… – И добавила так едко, как только могла: – Братец.

А после захлопнула перед ним дверь. Он уже хотел стучать, но в коридоре появились другие господа, пришлось уйти, хоть и корчило его от злости. Шел к себе и ругал ее: «Дура, холопка». Да другие злые слова, что в голову ему приходили, особенно вспоминал распутство ее. В таком расположении духа сидеть в своих покоях у Волкова желания не было да и вниз, в общую залу, где были все гости, спускаться не хотелось. Пошел в людскую, нашел там Сыча, монаха и Максимилиана. Максимилиану велел коней оседлать. Решил, пока не стемнело, поехать город посмотреть, а может, и девок по кабакам поискать.

На улицах города шум – конец поста. Пьяные кругом, веселые, месяц люди держались.

Волков и сам бы выпил, уже и место присматривал, но от толпы, что заполонила танцами и музыкой большую улицу, свернул влево, на улицу узкую. Улица была тиха и чиста, дома на ней все опрятные, двери крепкие, окна везде большие, со стеклами. Хорошая улица, ни одного кабака на ней. И на одном из домов Волков увидал знак: циркуль и угольник. О циркуле кавалер знал только то, что это инструмент строителей. На многих лучших крепостях в южных войнах он видал такой символ. И сейчас сразу понял, кто тут живет. Волков уже думал найти время и поискать в городе такого человека, а тут само провидение его привело сюда. Другое дело, что праздник вокруг, отыщет ли мастер сейчас для него время? Подумав чуть, он, не слезая с коня, стал стучать в большие и крепкие двери рукоятью плети.

Скоро окошко в двери открылось, и из него, выглядывая и стараясь увидать, кто там стучит, баба спросила:

– Кто там, чего вам?

– Мастер дома ли? – громко произнес Волков. – Скажи, заказчик к нему. Примет или нет?

– А кто вы? – донеслось из окошка.

– Заказчик, говорю! – рявкнул Волков раздраженно.

– Сейчас узнаю, – пообещал баба.

Вскоре дверь отворилась, и кавалер с Максимилианом въехали в большой красивый двор. Точно, что мастер был человеком небедным.

Максимилиан остался при конях, а баба провела Волкова в дом, где его ждал сам хозяин. Он был крепок, хоть и невысок, не стар еще, облачен в платье до пят, какие носят ученые мужи, а рубаха под ним была совершено чиста. Комната оказалась немала, вся в шкафах, а в них все книги, книги. В углу был стол с тремя подсвечниками, огромный, и на нем опять книги да еще широкие листы бумаги. Да на всех рисунки домов и дворцов, сделанные на удивление хорошо.

– Кавалер Фолькоф, – представился Волков, оглядываясь.

– Магистр архитектуры, член Гильдии вольных каменщиков земли Ребенрее архитектор Драбенфурс, – представился с поклоном хозяин.

– Извините, что отвлекаю вас в праздник, просто увидал знак на вашем доме… – начал Волков, с интересом глядя на изображение красивого дворца.

– Ничего-ничего, гость в дом – Бог в дом. Велю вина подать, думаю, что вы не от праздности пришли, разговор будет не скор.

Пока служанка принесла вино и разливала его в серебряные стаканы, Волков объяснял архитектору, зачем пожаловал:

– Думаю замок себе поставить, вы ж замки строите?

– И замки, и дома, и дворцы, и церкви, и аббатства, – говорил Драбенфурс, предлагая Волкову вино.

– Сейчас покажу вам.

Он снял с полки огромный рулон бумаги, кинул его на стол, развернул:

– Вот, этот замок будет недорог, но хорош. Просторный двор. Складов в достатке. На сколько людей и лошадей вы думаете строиться?

– Нет, – сразу отверг предложение Волков, едва взглянув на рисунок. – Стены тонки, башни только по углам, слаб замок.

– А этот как вам? – Архитектор открыл новый рисунок.

– Слаб. Мне нужен на пятьдесят солдат и на тридцать лошадей конюшни. Хлев большой. Пакгаузы вместительные.

– Вот этот?

– Нет, всё не то, на этом башни малы, где пушки ставить?

– Этот?

– Нет, опять не то, на юге так уже не строят.

– Вы, видно, собираетесь воевать от души, – говорил Драбенфурс, показывая новый замок.

– Нет, не то. Я собираюсь спокойно жить, но чтобы жить спокойно, нужно иметь хороший замок.

Магистр перевернул лист и показал ему новый замок.

– Вот! – Волков ткнул пальцем. – Он! Только тут перед воротами нужен равелин. И тогда это будет как то, что ищу.

– Это замок на сто солдат, – отвечал ему архитектор.

– Пусть на сто. Сколько это будет стоить?

– Ну, ежели вы пожелаете еще и равелин, так будет это…

Магистр Драбенфурс задумался. Сам водил пальцем по эскизу замка. Словно узоры рисовал. Волков его не подгонял, смотрел и ждал, пока тот все подсчитает. И тот наконец кивнул головой, словно соглашался с кем-то и, оторвавшись от рисунка, произнес медленно, отстраненно глядя в стену:

– Девятнадцать тысяч… – Девятнадцать тысяч? Кавалер все еще изучающе разглядывал загадочное выражение лица архитектора, он отчего-то не был уверен, что речь идет о серебряных талерах земли Ребенрее. И его сомнения оправдались. – Флоринов, – закончил архитектор.

– Флоринов? – переспросил кавалер в надежде, что магистр говорит о небольших и легких монетах южного, славного города.

Он ошибся.

– Девятнадцать тысяч папских флоринов, – уточнил архитектор.

Здоровенные, тяжелые монеты из прекрасного золота, что чеканятся при дворе Его Святейшества.

– То есть это… – Волков быстро вычислял в голове. – Это примерно двадцать шесть тысяч золотых гульденов еретиков.

– Да, где-то так. Или двадцать восемь тысяч эгемских крон, – кивнул ему архитектор и тут же пояснял эту огромную цену: – Но вы же выбрали хоть и небольшую, но мощную крепость, это же не простой замок на холме. Вы желаете угловыми бастионами. И башни с площадками для пушек. Да равелин еще. Да крепкие просторные приворотные башни с решеткой и коридором за воротами. Простой замок стоил бы всего шесть с половиной тысяч.

– Флоринов, конечно же? – язвительно поинтересовался кавалер.

– Флоринов, – опять кивнул архитектор. – И то нужно еще выехать к вам в землю и посмотреть на месте, где замку лучше встать и не нужно ли еще каких работ под него делать. Вы же из графства Мален? Тут собираетесь строить?

– Из графства Мален. Да, – задумчиво отвечал кавалер, понимая, что затея его невыполнима.

– А из какой же вы земли, кавалер? – поинтересовался архитектор.

– Я? Я из Эшбахта, – ответил Волков. – Я господин Эшбахта.

– Ах, вот как, – сказал архитектор, да не просто сказал, произнес он это разочарованно, не будь он вежлив, так еще бы и скривился, как от чего-то надоедливого или скучного.

Его разочарование оказалось так очевидно, что задело Волкова. Он не мог понять, что это значит.

– Кажется, вам не мила та земля? – спросил он сухо, едва сдерживаясь, чтобы не начать грубить.

– Нет, не так бы я сказал, – тут же стал поправляться магистр Драбенфурс, – просто вы третий из господ Эшбахта, кто приезжает ко мне говорить про замок. Первый пожаловал ко мне лет эдак пятнадцать назад. Я же ездил туда многократно и место отличное нашел, где можно сэкономить на фундаменте, но все тщетно. Земля та скудна, господа те были плохи, не рачительны. Так что ничего с ними не выходило. Пусты оказались хлопоты мои.

Опять, опять архитектор невольно кольнул Волкова, сравнивая его с прежними господами, последний из которых просто сбежал из земли своей.

– А где же вы место приглядели под замок? – спросил Волков все так же холодно.

– Там, где река поворачивает на запад.

Кавалер припоминал то место.

– Там прямой угол получается. Замок с двух сторон будет защищен рекой. С третей стороны овраги идут до самого прибрежного песка, тоже место неудобное. Путь к нему только с севера будет. Там ворота сделать, равелин там же ставить. К тому же в том месте и фундамент не требуется сложный. Прямо на скалу и поставил бы. Встал бы на века.

– Раз фундамент не требуется, так и цена ниже должна быть, – сразу считал в уме Волков.

– Да. Две тысячи отнимайте, – согласился архитектор.

– Двадцать четыре тысячи гульденов? – уточнил кавалер.

– Да, еще в те же деньги я поставлю мебель, – пообещал Драбенфурс.

Волков понимающе покивал, чуть постоял, поставил стакан с почти нетронутым вином и пошел к выходу, уже на пороге сказав:

– До свидания.

Больше ничего.

Они ехали по праздничному городу, уже стемнело. Кабаки и трактиры – двери настежь. Там свет, гул, музыка, танцы, бесстыдный смех разгоряченных вином женщин. Одна из бабенок, кажется, кричала что-то Волкову, но не поглядел на нее даже.

Отчего-то Ярослав Волков, сын пропавшего в море шкипера, был грустен. Задел, задел его этот архитектор своим пренебрежением. Казалось ему совсем недавно, что он рыцарь, что он господин, что земля у него своя есть, людишки какие-никакие имеются, в свет он выезжает, при дворе графа его принимают ласково, а вот архитектор какой-то морду от него кривит. Отчего так? А оттого, что достоинство у него имеется, земля имеется, а вот третей части, что надобна для того, чтобы зваться нобилем, нет. Нет замка? Так построй. Не на что строить? Так спесь свою прикуси да знай свое место. Да не злись, когда всякий архитектор при тебе губы кривит.

Потому как так и есть – нет у тебя замка, а значит, и земли ты можешь в любой момент лишиться по прихоти чьей-то.

Всю дорогу молчал, Максимилиану слова не сказал. В таком расположении духа добрался до дворца графа, думал, что, может, Брунхильда в покоях его ждать будет, так не оказалось там бабы вредной. И он лег спать.

Глава 43

Волков любил такие дни. С самой зари по городу несся колокольный звон, от которого кавалер и проснулся. Открыл глаза, а тут и Брунхильда уже рядом.

– Отчего ж вы не встаете? – говорит она возмущенно. – Не слышите, что ли, как звонари надрываются, все уже к столу идут, лакеи завтракать звали.

Он схватил ее за руку, попытался подтащить к себе, она упрямится:

– Отпустите, чего вы! Платье мне попортите, кружева порвете! – И тут же с укоризной продолжает: – Служанки-то нет у меня, сама все делала. Еще солнце не встало, а я кружева пришивала. Да отпустите же.

Вырывается – не удержать. Такая сильная. Не может Волков ее в постель к себе затащить.

– Прям и не потискать тебя, – говорит он, – ишь, гордая.

Она наконец вырывает руку из его пальцев, все-таки сильная девица, и произносит:

– Тискайтесь там, где были вчера вечером.

А сама от борьбы раскраснелась, грудь вздымается. Платье оправляет. Красивая.

Значит, заходила к нему, раз знает, что его вчера в покоях не было.

От этого на душе становится чуть веселее.

– Ну, вставайте, братец, скоро уж епископ проповедь праздничную начнет, а мы еще и завтракать не садились. – Он ее еще раз попытался поймать, да она увернулась, ушла, дверью хлопнув, пред тем крикнув: – Вставайте, братец!

Волков выбрал свою лучшую одежду. Ёгана, разумеется, ему очень не хватало. Поверх колета надел цепь серебряную, что подарил ему герцог. Шосы, панталоны, перчатки, берет, перстень, туфли – все самое лучшее, что у него было. Тем не менее среди господ, что выходили из дома графа пешком, так как храм был неподалеку, кавалер вид имел самый небогатый. И колет, некогда роскошный и шитый серебром, уже потерял свой блеск, потерся. И шосы выцвели и были не так ярки, как прежде, и бархат на берете, и перо уже не так хороши оказались. Да и цепь была бедна, большинство господ предпочли золото. Даже его драгоценный меч, и тот выглядел уже недостаточно хорошо на фоне дорогого и замысловатого оружия, что носили при себе господа. Единственная вещь, что была у него не хуже, чем у других, так это перстень, которым его пытались отправить на тот свет в Хоккенхайме.

А вот Брунхильда вовсе не выглядела небогатой. Она казалась скорее чопорной и набожной в своем темно-зеленом платье недорогого, но крепкого сукна, украшенном самыми дорогими кружевами. На голове ее красовался замысловатый убор из дорогого шелкового шарфа. И был он так искусно и затейливо свернут, что люди и понять по нему не могли, девица она или замужняя госпожа. А в руках у нее опять были Писание и четки.

Ну, раз других сокровищ у Волкова не было, он довольствовался тем сокровищем, что шло с ним под руку. Не хотел он в первые ряды садиться, их самые знатные люди занимали, собирался подальше сесть, но граф позвал их в первый ряд. И Волков подумал, что это из-за Брунхилды, которую фон Мален усадил рядом с собой. А вот сам Волков разместился по левую руку от соседа своего, барона фон Фезенклевер, с которым он раскланялся по-соседски.

Тут и епископ появился, не пошел сразу к алтарю, хотя служки уже для того всё подготовили, а направился к пастве, к графу. Тот становился на колено, брал руку святого отца, целовал ее. И тут епископ увидал Брунхильду, спросил ее ласково, подавая руку для поцелуя и ей:

– А вас я не знаю. Кто вы, чистое дитя?

Девушка сразу присела низко, руки пастырю целовала, говорила:

– Девица Фолькоф, сестра кавалера Фолькофа, господина Эшбахта.

Она указала епископу на Волкова.

– Ах, и вы тут, – обрадовался епископ, заметив его. – А вы мне нужны, обещали, что будете у меня, а сами не идете.

– Простите, святой отец, – Волков низко склонился, – дела не отпускают.

– Ну, ничего, – епископ положил руку ему на голову, что-то прошептал, – после проповеди не уходите, не поговорив со мной.

– Да, святой отец.

Больше епископ ни с кем не говорил, церковь уже заполнилась людьми, все было готово, и он приступил к делу.

Речь его и вправду оказалась интересна и не слишком длинна. Многие, особенно женщины, плакали над несладкой участью Петра и Павла. А когда все закончилось, хоры допели последнюю осанну, и люди, утирая слезы, стали расходиться, к Волкову подошел служка и сказал, что епископ желает видеть его у себя за амвоном. Никогда кавалер не заходил туда, куда простым смертным вход заказан. Там, в ризнице, служки разоблачали епископа от дорогих одежд, сам он сидел на лавочке и, увидав Волкова, показал на стол, где стоял красивый ларь, и сказал: