Текст книги "Вассал и господин"

– Тот ларец для вас.

– Для меня? – удивился кавалер.

– Нет, не для вас лично, но предназначается вам, – ответил епископ. – Берите его. Посмотрите, что там.

Кавалер открыл ларец. Тот доверху был заполнен серебром. Волков непонимающе уставился на старого попа, ища у того объяснений.

– Ступайте, все, – велел епископ служкам, и те тут же покинули ризницу, сам он уже был в простой одежде. Встал с лавки и подошел к кавалеру. – То не вам, то на ваш храм. На деньги эти постройте у себя в Эшбахте храм. – Блеклые старческие глаза пристально смотрели на Волкова, епископ устал после службы, но старался быть бодрым. Он продолжал: – Я кое-что узнал про вас.

Волков молчал, ему, конечно, было интересно, что скажет старик, но торопить епископа он не собирался.

– Вы простолюдин, – продолжал поп. Это звучало как укор, ну, так Волкову показалось. И он продолжал молчать. – Да, простолюдин. Так же, как и я. Я помню, сколь нелегко мне было добиться моего сана, думаю, что и вам пришлось постараться, чтобы достичь ваших высот. Я про ваши подвиги наслышан, поэтому мы, простолюдины, должны помогать друг другу. Здесь, – он постучал по ларцу, – четыреста талеров, или чуть меньше, я не знаю, на небольшую церквушку хватит с лихвой.

– Спасибо, монсеньер. – Волков хотел взять его руку и поцеловать, но епископ не дал.

– Бросьте, это лишнее, то на людях надобно делать, а тут нет нужды.

– Еще раз спасибо.

– Не благодарите, пусть они пойдут на доброе дело, иначе папский легат отправит их к Святому Престолу или их украдут после моей смерти мои помощники.

– Раз так, прошу вас тогда на приход в Эшбахт утвердить нужного мне священника, – сказал кавалер.

– Он праведен, честен?

– Он неправеден и нечестен, из прихода его изгнали.

– За какие проступки?

– Он любит вино и женщин. За женщин его и изгнали.

– Ну, не самый тяжкий грех, – заметил епископ. – Хорошо, присылайте его, поговорю с ним. Но отчего же вы хотите такого себе? Чем он хорош?

– Он один был из тех, кто духа не терял в Ференбурге, когда вокруг нас мертвецы ходили. Знал, что сказать людям, чтобы дух их угасший воскрес. Был опорой мне. А именно такое мне сейчас и потребуется. В земле моей, кажется, оборотень лютует.

– Оборотень? Уверены? – насторожился старый поп.

– Уверен, мой человек с ним встретился.

– И живой ушел?

– Ушел.

– Крепкие у вас люди.

– Крепкие, – подтвердил кавалер.

– Значит, все-таки ликантропус, – задумчиво произнес святой отец.

– Вы знали об этом? – спросил его Волков. – Может, догадывались?

– Писал мне брат Бенедикт, но вскользь, намеками. Да, кажется, два раза мне о том писал, что волк не такой, как все в местах тех. Но понимаете, он же отшельник, близкие к Богу люди, они не всегда отличают, где мысли их, а где мирское естество. Вот я и не придавал значения письмам его.

– Значит, я пришлю своего священника?

– Хорошо, хорошо, присылайте его мне. Но раз уж я вам одолжение делаю, то и вы мне сделайте.

– Говорите, – сразу согласился Волков.

– Кажется, что среди людишек моих не на кого мне понадеяться. Прискорбно, но не на кого. А уж на почту местную тем более надежды нет. Нужно мне письмо архиепископу в Ланн доставить. Вернее, канцлеру. И ответа дождаться.

– Самому мне письмо отвезти или с верным человеком отправить? – спросил Волков.

– Письмишко важное. Сами за дело возьмитесь, никого другого послать не могу. Некого мне больше просить.

– Когда отправляться?

– Так хоть завтра и собирайтесь, – ответил епископ и достал из одежд своих письмо. – Не допустите, чтобы герцог или даже граф о том послании прознали.

Он протянул кавалеру конверт. Конверт толст, по всем углам в сургуче, а в центре еще одна сургучная печать. Пять печатей с символом епископа Маленского. Волков спрятал письмо под колет. Не очень-то он желал лезть в это дело, но уж больно требовался ему ларец с талерами. И расположение епископа тоже необходимо, ведь никого кавалер не хотел видеть на приходе в Эшбахта кроме отца Семиона. А тут без епископа – никуда. Но и это было еще не все, он знал, что если ты возишь секретные послания, значит, тебе доверяют, значит, ты сопричастен и очень близко стоишь у тронов великих нобилей. Стоять там опасно, но очень выгодно. Это письмо дорогого стоило.

– Тогда прямо сейчас и поеду, – сказал Волков, застегивая колет.

Не хотелось ему с подобным письмом прохлаждаться у графа в доме. Не дай бог к тому в руки попадет. За такое письмо можно и свободой, а может, и головой поплатиться. Кто его знает, что там написал епископ.

– Что ж, это мудро. Езжайте сейчас. – Епископ обхватил его лицо руками, наклонил к себе и поцеловал в лоб. – Спешите, сын мой. А как доедете, как в канцелярии будете, так скажите слово «статим» и добавите, что от меня. Запомните слово?

Волков прекрасно знал, что значит это слово. «Немедленно».

Да, выходит, в письме и впрямь что-то важное.

Глава 44

– Собирайся, – сказал он Брунхильде.

– Куда? – сразу огорчилась девушка.

Он пошел по дому в свои покои, а она, подбирая юбки, устремилась за ним, готовая спорить.

– Ты едешь домой.

– А вы?

Губки поджала, глаза злые, брови хмурит. Давно он ее такой не видел, эта была та, прежняя Брунхильда, капризная и своенравная, та, о которой он стал уже забывать.

– Я тоже уезжаю. Но не в Эшбахт, а по делам.

– Не могу я, – вдруг твердо заявила девица.

– Что? – Он даже остановился от дерзости такой. – Что это значит?

– Граф просит нас остаться погостить на недельку, – проговорила Брунхильда.

– Думать не смей! – окончил разговор кавалер.

Он снова пошел к себе в покои, а Брунхильда за ним шаг в шаг шла, готова была спорить дальше.

– Отчего же вы уезжать надумали?

– Дела. – Он не собирался ей все объяснять, то не бабье дело.

– А вы знаете, что мы приглашены к графу в гости через две недели? У него в поместье будет турнир.

– Нет, не знаю.

– Так знайте. На три дня. Будет турнир днем, а вечером балы.

Они добрались до покоев Волкова, зашли внутрь, он стал осматриваться, собирать вещи.

– И что? Мы поедем? – не отставала от него девушка.

– Посмотрим. Ступай, лучше Максимилиана найди, скажи, чтобы коней седлал да телегу тебе собирал, и вещи пусть монах с Сычом носят.

Она шагнула было к двери, да не ушла, а заперла ее на засов. Волков остановился, глядел на Брунхильду и ждал, что будет дальше. А девушка пошла, на ходу снимая с головы шаль, кинула ее на комод, распустила волосы. Затем прошла к кровати, села на нее, задрала юбки и стала разуваться, выставляя на обозрение ноги выше колен и говоря при этом:

– Граф сказал, после турниров будут обеды, а после и балы. Все знатные люди со всего графства соберутся, а еще много известных рыцарей со всех земель соседних приедут.

Ни рыцари с соседних земель, ни обеды, ни балы кавалера не интересовали. Уж балы-то точно не интересовали, он еще тот был танцор со своей ногой. Но вот от того, как Брунхильда легла на кровать так, что видно все ноги, не прикрытые юбками, он взгляда оторвать не мог.

– Хотела просить вас, чтобы взяли меня на турнир, – говорила девушка. – Может, один только раз мне удастся на балу побывать.

– А чего это ты заголилась? – спросил он, подходя к кровати. – Вчера шипела на меня, как змея, братцем называла, а тут вон, всю красоту на свет выложила? Уже не стесняешься перед братцем?

– Так поедем мы к графу на турнир? – словно и не слышала она вопроса.

– Ладно, поедем, – согласился он, влезая к ней на кровать. – Снимай платье.

– Подождите, – вдруг говорит Брунхильда, да еще и юбки одергивая, пряча ноги. – Подождите. Ежели мы на бал едем, то мне два платья нужно с собой. И платья хорошие.

– Два платья? – Волков поморщился.

– Балы будут два дня, – объясняет девица.

– А если балы три дня продлятся, так тебе три платья понадобятся?

– А как же, но граф сказал, что два дня балы будут идти. Мне на платья четыре талера надобно, а еще на шарфы и туфли четыре, на перчатки талер.

– На перчатки талер?

– Они шелковые!

– Ладно, дам, – сдался Волков и попытался задрать ей юбки. Черт с ними, с этими талерами, лишь бы она… лишь бы обняла его крепко. И ногами своими крепкими и длинными обхватила.

– Стойте, стойте! – Не дала она задрать себе юбку. – Подождите.

– Ну! – Он уже начинал злиться.

– Танцев я не знаю, но в городе учитель есть, я уже узнала. За неделю выучусь у него.

– Одну тебя тут не оставлю, – отрезал Волков. – То не прилично, не должна девица из хорошей семьи одна жить. А ты вроде теперь из моей фамилии.

– Ну, монаха со мной оставьте, мне нужно, господин мой! – Она стала гладить его по щеке и целовать в губы, едва-едва касаясь их. – Господин мой, как же мне на бал идти, если я танцев не знаю.

Нет, следовало ее в Эшбахт отправить. И трат бы не было ему, и волнений. Но как? Как отказать ей? То невозможно было. Кто бы смог отказать такой женщине, из которой юность, любовь и нега фонтанами бьет, заливая все вокруг сладостью жизни? От запаха которой, если рядом сидит, голова кружится.

– Ладно, – наконец сказал он.

И получил то, чего ждал. Девушка обняла его так крепко, так сладко поцеловала, что не жалел он уже о тех деньгах, что тратил на нее, и не думал о них даже.

– Снять платье? – спросила она, отрываясь от губ его.

– Все снимай, – ответил он, не отводя взгляда от ее прекрасного лица.

* * *

Не было никого на этом свете, кому доверял Волков бы больше, чем брату Ипполиту. Волков не знал другого человека, которого любили и уважали все остальные люди. К которому шли и за светом, и за утешением, и за лечением. Солдаты и местные бабы с орущими детьми с утра заходили к нему в пустующий овин, который он использовал и как спальню, и как келью для приема больных. И никому он никогда не отказывал. Казалось, что брат Ипполит вообще не умел отказывать. Простодушное лицо молодого человека не отражало больших знаний и пытливого ума, зато говорило всем, что человек сей добр до святости и терпелив без меры.

– Не смей дразнить его, – говорил Волков со всей серьезностью в голосе.

– Да разве я дразнила когда? Никого не дразнила! – врала Брунхильда.

– Не ври мне, сам видел, как ты из озорства перед ним подол до колен задирала, чтобы его смущать.

– Так то когда было, – тут же выкрутилась девушка. – Уж я не такая больше.

Вилков погрозил ей пальцем и позвал:

– Монах.

– Да, господин, – брат Ипполит тут же подошел к нему.

– Деньги ей не давай. – Он протянул монаху один золотой. У Брунхильды от такой несправедливости округлились глаза. Но кавалер и не глянул на нее, продолжал разговаривать с монахом: – Купишь ей два платья, два шарфа и одни туфли, больше ничего.

Девушка молчала, но по виду ее уже было ясно, что из монаха она вытрясет столько денег, сколько ей потребуется. А вовсе не столько, сколько господин велит.

– Снимешь комнату на неделю, да не в трактире, сам при ней будь. Она к учителю танцев станет ходить, так ты с ней. – Монах понимающе кивал. – Раньше я к ней не лез, сама была себе хозяйской, а здесь она под моей фамилией ходит. Смотри, чтобы не опозорила она меня. – Девица фыркнула и закатила глаза, так и говоря без слов: «Господи, да что он несет?» – За мерином и телегой следи, смотри, чтобы не украли. Через неделю отвези ее в Эшбахт, я, может, ко времени тому уже вернусь туда сам.

– Все исполню, господин, – отвечал монах. – Да хранит вас Господь в пути.

– Дозвольте хоть поцеловать вас, братец, – сказала Брунхильда.

Они расцеловались чинно, совсем не так, как целовались недавно, скромно. И Максимилиан придержал Волкову стремя, помогая сесть на коня.

Глава 45

Уж чего не нужно было Агнес, так это вторых уроков. Она и с первого раза все усваивала и запоминала. Хватило ей того случая в Хоккенхайме, когда она от страха быть схваченной едва жива осталась, когда ноги да и все тело одеревенели. Мыслей в голове не осталось, а жил только ужас, растекавшийся по членам параличом. То ощущение она запомнила навсегда.

Поэтому решила вести себя тихо, быть острожной, такой, как и другие. Ходить в церковь, завести духовника, жениха завести. А может, и мужа себе выбрать, тихого да покладистого. Чтобы рта не раскрывал и покорен ее воле был. И главное – здесь, в Ланне, своих сил не проявлять без необходимости.

Вот и теперь она сидела за столом и слушала приказчика, что пришел от банкира и говорил ей:

– Угодно ли будет госпоже дом освободить по истечении месяца или госпоже угодно принять новую цену за аренду?

– Новую? – спросила Агнес. – Отчего же она новая, почему вдруг?

– Господа мои считают, что цена сегодняшняя излишне низка. У них есть желающие за большую цену дом сдавать, – с миной невыразимой скуки на лице вещал приказчик. – Ежели новая цена не по душе госпоже, так может она до конца месяца дом себе новый подыскать. Господа мои говорят, что если до конца месяца она дом себе не найдет, то времени ей дадут еще месяц, чтобы пожить по прежней цене. А потом надобно ей будет съехать.

Он и его манера говорить подчеркнуто скучно, безразлично и его непочтение выводили Агнес из себя. В былое время она уже вскочила бы и пошла к нему, пылая злобой от одного его тона. Но теперь сидела и слушала, подавляя свои порывы.

– И какова же будет новая цена? – спокойно спросила Агнес, когда он закончил.

– Отныне вам придется платить одиннадцать талеров, – холодно сообщил приказчик.

Тон его был безапелляционен. Агнес спорить не стала, хотя хотела уже выцарапать ему глаза. Нужно было терпеть.

– Одиннадцать так одиннадцать. Ута! – позвала она служанку. – Возьми в кошеле одиннадцать талеров, передай их приказчику.

Служанка быстро выполнила приказ и высыпала деньги в руку приказчика. И тот принял монеты без поклона и благодарности, как будто одолжение ей делал.

Агнес бы могла ему не дать ни пфеннига, обмануть, задурить его за одну только постную его морду, за тон его высокомерный, но не стала этого делать. Расплатилась сполна. И сказала:

– Следующий месяц оплачен, ступай.

Опять не поклонившись, приказчик попрощался и пошел из дома. Как он вышел, Агнес велела:

– Ута, кошель подай.

Служанка быстро принесла кошель и положила на стол перед госпожой. Да, он был почти пуст. Лежали в нем всего один талер да серебра мелкого на полталера. Конечно, у нее имелся еще гульден, но его тратить нельзя было. Всё. Можно, конечно, послать Игнатия к господину в Эшбахт, просить денег, но она не хотела. Агнес уже решила, что и сама может себя обеспечить. Не зря же она с Зельдой-горбуньей зелья варила. Книгу изучала Агнес, а ингредиенты искала Зельда. Да, не все получалось поначалу, но потом вышло. Варили они два зелья, одно из них было таково, что, выпив всего пару капель, человек лишался памяти. Нипочем не мог он вспомнить, что с ним было вчера. То Агнес проверила дважды на служанке. Лишь выпивала воды стакан, в которой было всего четыре капли, та тут же засыпала непробудным сном, не просыпалась даже, когда Агнес пальцы ей свечой жгла. Когда поутру вставала, больна была головою и ничего вспомнить не могла, хоть Агнес у нее выпытывала немилосердно. Даже не могла ответить, откуда у нее на пальцах ожоги. А второе зелье было еще более хитрое, с ним пришлось повозиться. И обошлось оно недешево. Однако оказалось столь ценно, что девушка не поскупилась и купила под него два красивых хрустальных флакончика с резными крышками. Она хранила их в шкатулке, и эта шкатулка стояла перед ней на столе. Девушка была очень довольна тем, что у нее получилось. А уж как горбунья была довольна, так и словами не передать. Зелье это из книги Агнес взяла. И звалось оно «Эликсир страсти».

Стоило женщине две капли себе на шею капнуть, как мужчины, что ее запах вдыхали, начинали ею интересоваться. А если три, то и вожделеть. Зелье сие рождало похоть в мужах. Как сварили они его с горбуньей, так стали нюхать, ничего в запахе том для себя не находя приятного. То ли кошкой, то ли подмышками воняло. И сначала Агнес даже подумала, что это дурь, неправда в книге, но решила все-таки испытать. Брызнула несколько капель на горбунью. На шею да на лицо ей.

Та не противилась, даже бледное лицо ее раскраснелось от всяких мыслей. И после этого Агнес велела ей перебирать фасоль, белую от красной отделить. И в помощь позвала не Уту, а Игнатия. Кучер подивился такому заданию, но спорить не стал, сел рядом с горбуньей фасоль перебирать.

Агнес же увела Уту с собой наверх в покои. Но сама туда не пошла, прислонилась к стене на лестнице, стала тенью невидимой, из-за угла принялась смотрела на спины Зельды и Игнатия, которые фасолью занимались. И прекрасно видела, как могучей своей рукой кучер вдруг взял горбунью за руку, та руку не отняла. Только посмотрела на него. И тогда он схватил ее за платок, за волосы, запрокинул ей голову и стал лицо ее целовать, а та только пищала по-заячьи. А он ей уже подол задирал, ноги ее голые гладил, лоно ее лапал грубо, затем валил с лавки на пол, исцеловал ей лицо, царапая его своей бородой, и брал ее прямо на полу. Агнес стояла, смотрела на то, как берет конюх горбунью и как та рыдает от счастья, и думала, что хорошее зелье вышло и что Зельда теперь при ней накрепко будет. И что без денег с такими-то зельями она не останется.

Ларец с зельями похоти Агнес так дорог был, что ставила она его перед собой на стол по вечерам и за стаканом вина доставала флаконы и разглядывала, как переливаются они в свете свечи. Это были первые трудные зелья. Зелья, которые варились без нужной посуды, без весов. Не в маленькой печи, какая изображена на картинке в книге, а в большом камине. Но тем не менее они получились. Вышли такими, как нужно.

В этот вечер Агнес уже думала о том, куда поехать, где и как лучше использовать свои зелья, чтобы заработать денег. Тут девушка услышала, что кто-то ломится в ворота. И Зельда с Утой тоже были тут, они услыхали стук. Смотрели на нее, ожидая распоряжения.

– Ута, возьми лампу и позови Игнатия. Идите поглядите, что за наглец на ночь глядя ломает ворота.

А стук продолжался. Стучали борзо. Еще и ругались в темноте.

– Вот я стукну сейчас, я стукну! – гаркнул Игнатий, беря на всякий случай палку.

– Открывай, говорю! – заорали за воротами.

И так заорали, что Игнатий малость притих, уж больно голос был дерзок.

– А кто там? Вы кто? – спросил он.

– Господин кавалер Фолькоф, хозяин дома, вот кто! – донесся из-за ворот звонкий молодой голос. – Отворяй немедля.

– Ну, раз так… – Игнатий отодвинул засовы.

Сразу же въехали люди. Въезжали так, словно не первый раз тут они. Один спрыгнул с коня, стал другому помогать слезть, а тот как слез, велел Игнатию и Уте:

– А ну-ка, вы двое, ко мне подойдите.

Третий приехавший тоже с лошади спрыгнул, у Уты лампу забрал и стал свет к Игнатию и Уте подносить, разглядывать, а после сказал:

– Ишь ты, вон они какие, а этот и вовсе зарос как зверь. А ну говорите, кто вы такие?

– Я служанка госпожи Агнес, – отвечал а Ута, приседая. Видно, она признала Волкова.

– Конюх госпожи Агнес, кучер еще, – сказал Игнатий.

– Этого я знаю, – произнес Максимилиан, приглядевшись. – Кажется, его Агнес с виселицы забрала.

Волков пригляделся к конюху, тот стоял, не шевелясь, ждал, что дальше будет, но кавалер ничего не сказал, пошел в дом. Там на хозяйском месте во главе стола сидела Агнес с вином, ларцом и книгой. Как увидела Волкова, так сразу вскочила, пошла к нему, присела так низко, что почти села на пол перед ним:

– Рада видеть вас, господин.

– Здравствуй, Агнес, – отвечал кавалер и кивнул на Зельду, что стояла, в почтении склонив голову. – Это еще кто?

– То кухарка моя, Зельда.

– Прислуги у тебя больше, чем у меня, – заметил Волков и пошел к тому месту, где только что сидела Агнес. Уселся на стул, заглянул в книгу, что была раскрыта, чуть почитал и, вытянув ноги, проговорил: – Агнес, слуги у меня нет сейчас, помоги-ка сапоги снять.

Ута и Зельда видели, как без разговоров и вопросов высокомерная суровая их госпожа пошла к гостю и, став на колени перед ним, стала снимать с него сапоги. А он морщился от боли. Агнес как увидала, что он боль терпит, так отбросив сапоги, тут же стала ему по ноге руками водить, гладить и мять место чуть выше левого колена. И суровый муж тут же подобрел. Даже госпожу Агнес погладил по голове, словно дочь свою, и спросил:

– Ну как ты тут без меня?

– Справляюсь, слава богу. Все, слава богу, хорошо у меня. Молюсь за вас. Поминаю вас ежечасно.

– Да? А денег хватает тебе? – сказал он и снова поглядел на книгу, что лежала на столе перед ним.

– Хватает, – отвечала Агнес. – Больше не трачу денег я понапрасну.

– Значит, хватает? – перепросил кавалер, видимо, не веря девушке. – На слуг, на дом, на коней и на книги такие?

– Всего у меня в достатке, – отвечала та спокойно. – Нужды ни в чем нет.

Волков открыл ларец и взял один из флаконов, что лежал в там.

– А это что? – рассматривая флакон, спросил он.

– Духи, господин, – тут же отвечала Агнес. – Благовония. Сама варила.

Она уже ругала себя за то, что не спрятала их с глаз долой.

– Духи? А не из этой ли книги эти духи? – с интересом спрашивал он.

– Из этой, господин.

– Дороги ли такие духи? Сколько стоят? Талер?

– Тридцать, господин, – отвечала Агнес. Говорила то с умыслом, чтобы господин больше не спрашивал, откуда у нее деньги на слуг и коней.

– Тридцать? – удивился Волков, еще внимательнее разглядывая флакон. – Что ж в них такого?

– То госпожи покупают. Коли на себя ими брызнут, так у мужей любовный раж просыпается, какого прежде и не было, – врала девушка: ни одного флакона она не продала.

– А ты проверяла? – спросил Волков.

– Конечно. – Агнес кивнула. – На горбунью свою брызгала, так конюх мой ее тут же на пол повалил, скакал на ней не хуже, чем на лошади. Она три дня потом счастливая ходила. Теперь только о муже и мечтает.

Волков посмотрел на Зельду, та стояла вся красная, глаза потупила. Руками платок комкала. Видно, про кучера не врала Агнес.

– Заберу себе один, – сказал Волков. И, притянув к себе Агнес, тихо добавил суровым голосом: – Не вздумай на мне сие пробовать.

– Я бы не посмела, – так же тихо ответила девушка.

– Ладно, вели своим людям воду мне греть и ужин давать, устал я с дороги.

Зельда оказалась хорошей кухаркой. Ужином кавалер остался доволен: пирог с кроликом и мягким сыром был хорошо выпечен, жирен и прян, хлеб свеж, а вино Агнес покупала доброе.

Пока Волков ел, ему согрели воду, Игнатий наносил из колодца большой чан. Агнес господина мыла сама, а Ута и Зельда ей помогали. Любое его желание выполнялось беспрекословно. А как иначе, хозяин приехал.

Пока мылся, он говорил с Агнес про дела, про цены, про коней и про то, что банкиры за аренду стали больше просить. И Агнес говорила с ним обо всем разумно. Скоро ей шестнадцать лет должно уже исполниться, не ребенок уже. И то, что она не ребенок, глазастая Зельда заметила, когда Агнес господина мыла. Видно Зельде было, что для девушки кавалер не просто господин, уж очень ласково она ему помогала. Старалась не от услужливости. Что рада она оттого, что так близко к телу господина допущена.

Но на мытье все и закончилось. Спать кавалер ушел в свои покои один. Агнес уже в своих покоях надавала пощечин Уте, видно, та опять была нерасторопна.

Глава 46

Канцлер его Высокопреосвященства викарий брат Родерик давно не получал писем от епископа Вильбургского. Тот, видно, все еще дулся на архиепископа, брата своего единоутробного за то, что архиепископ присвоил себе прекрасную раку из Ференбурна. Он давно перестал писать канцлеру, и тот имел мало сведений о том, что происходит в верхах земли Ребенрее, чем дышат нобили той земли.

Поэтому оказался рад, что Иероним Фолькоф, рыцарь Божий, хранитель веры, господин фон Эшбахт по прозвищу Инквизитор привез ему письмо от епископа Маленского. Письмо то было объемно, и писалось в нем о многом и о многих. Но суть была тревожна. Вот что рассказывал канцлеру старый епископ:

«Купцы и гильдии мастеровые изнуряют курфюрста постоянными просьбами о разрешениях торговать с севером, с землями, в коих проживают еретики. И городские нобили, и банки их в таких просьбах поддерживают. А земельные нобили, опора трона, такому совсем не противятся, так как тоже ищут сбыта своих богатств в землях, что стоят по реке Марте севернее, в землях еретиков. Поддавшись просьбам, герцог фон Ребенрее уже дозволил вернуться еретикам в дома свои в городе Ференбурге. А их там без малого четверть было. Значит, дозволил им свои святилища богомерзкие поставить в те места, что им раньше принадлежали. Как без этого?

А еще курфюрст Ребенрее всячески ищет сближения и с еретиками на юге, считая те земли богатыми, и не без основания. Хочет с кантонами мир заключить, себе в корысть, назло Церкви и императору.

Святая Матерь Церковь на сие пренебрежение безмолвно глядеть не может. Думаю, что надобно противиться тому. И для этого употребить человека того, что письмо вам привезет, он верен Матери Церкви и ловок, и умен при том. Делами своими он в Ференбурге и в Хоккенхайме себя проявил. А еще курфюрст ему жаловал лен как раз в самом юге земли своей, на границе с кантонами. И то Церкви на руку будет. Если просить человека этого, то он устроит так, что мир между кантонами и землей Ребенрее возможным быть перестанет. И в том я вижу большую радость для Престола Господня».

И много другого удручающего оказалось в том письме. И было печально канцлеру оттого, что самый старый из всех епископов прав в каждом слове своем. Канцлер давно видел, что в Ребенрее все меньше праведного огня. И что герцог все чаще с благосклонностью глядит на еретиков, которые готовы пополнить его казну.

Письмо было столь важным, что брат Родерик застыл над ним, только потирая ладонями лицо. Секретари монахи не решались тревожить канцлера и напоминать, что у него полная приемная важных людей. Наконец он решил, что послание епископа важно настолько, что надобно о нем знать самому архиепископу. И сказал секретарям:

– Сообщите посетителям, что сегодня приема более не будет. Надобно мне у архиепископа быть.

Монахи возражать не посмели, хотя и думали об этом неодобрительно.

Август Вильгельм герцог фон Руперталь граф фон Филенбруг курфюрст и архиепископ Ланна был человеком сильным. Настолько сильным, что дух архиепископа не могла сломить истязающая его многие годы болезнь. Приступ этой болезни снова отравлял ему жизнь, курфюрст не мог ходить без помощи двух монахов, и доктор, и старая монахиня были при нем, но как только викарий принес важное письмо, архиепископ тут же принял его. Болезнь и боль не повод отлынивать от дел.

Владыка вынужден был сидеть, так чтобы ноги, измученные подагрой, все время были в тазу с отваром лечебных трав.

– Читай, – велел он своему канцлеру.

И брат Родерик стал читать письмо от епископа Маленского в четвертый раз кряду.

– Кого он имеет в виду? – спросил архиепископ, когда викарий окончил чтение.

– Это тот головорез, что привез нам раку из Ференбурга, – ответил канцлер.

– А, кажется, его звали кавалер Фолькоф! – стал припоминать курфюрст.

Брат Родерик был немало удивлен тем, что курфюрст помнит имя этого человека. Он улыбнулся и сказал:

– Восхищаюсь вашей памятью.

Архиепископ не любил лесть, он подвигал ногами в тазу, не очень-то, видимо, довольный этим лечением, махнул на викария рукой и, поморщившись от боли, сказал:

– А еще он устроил инквизицию в Хоккенхайме, и наш казначей говорит, что значительно помог нам в избавлении от надоедливого нунция Его Святейшества, да простит меня Господь.

– Именно так, монсеньор.

– И вы с епископом из Малена готовите ему новое дело?

– То было бы разумно, нам нельзя допустить того, чтобы курфюрст Ребенрее сдружился с еретиками.

– А как ты собираешься заставить этого головореза устроить свару на границе? Это ведь дело опасное: либо еретики его убьют, либо сеньор в тюрьму кинет. Зачем ему это? Или ты дашь ему денег?

– В казне нет денег, – отвечал викарий, – думал я, что вам надобно этого человека просить, вам он отказать не посмеет. Тем более, что дела опасные ему привычны.

– То есть тебе нечего ему предложить, но ты собираешься просить его поссориться со своим сюзереном и повоевать за тебя? – Архиепископ смотрел на викария с усмешкой.

Викарий молчал, он не понимал, почему бы головорезу не повоевать за интересы Святой Матери Церкви.

– Кто наградил его за инквизицию в Хоккенхайме? – продолжал архиепископ.

– Наш казначей, брат Илларион говорил, что ему досталась часть денег из тех, что у ведьм взяты были.

– То есть мы дали ему немного денег из тех, что он нам добыл? – Курфюрст понимающе кивнул. – А почести? Ты поблагодарил его?

– Думаю, что его поблагодарил брат Илларион, – предположил викарий.

Архиепископ разочарованно махнул на него рукой:

– Нет, не был бы ты великим государем, даже родись ты в семье государей, никто из великих мужей не стоял бы у твоего трона. – Он повернулся к одному из монахов: – Брат Александр, вели принести мне мои доспехи. Кажется, этот головорез, этот Фолькоф, моего роста?

Он немного льстил себе. Архиепископ был высок, но кавалер еще выше, однако об этом викарий говорить монсеньору не стал. Он только заметил:

– Если Ваше Высокопреосвященство думает подарить их головорезу, то я напомню, что за этот доспех мы заплатили мастеру шестьсот золотых эгемских крон.

– Безумная расточительность, – вздохнул епископ, – шестьсот крон, а надевал я его всего один раз, шесть лет назад, когда еретики стояли под стенами Ланна. Теперь я в него не влезу даже.

– Может, это исправить, нам нужно найти мастера и попросить расширить кирасу.

– Расширить придется все, – неожиданно зло сказал архиепископ. – А что ты прикажешь делать с моими ногами? Может, найдешь мастера, чтобы и их исправить? – Викарий благоразумно не стал развивать эту тему, только поклонился. – И продать его не удастся за хорошую цену, – продолжал курфюрст. – Так что подарим доспех головорезу. Какие цвета его герба?

– Лазурь с серебром, и черный ворон с факелом в когтях, – без запинки вспомнил канцлер.

– Вели найти шелка в моих кладовых: лазурь и серебро. Когда он явится за ответом?

– Завтра, монсеньор.

– Пусть к его приходу приготовят фальтрок в его цветах, который можно будет носить поверх доспеха. И новый штандарт с его гербом. А на штандарте пусть поместят крест, он ведь у нас еще и хранитель веры, кажется.

– Именно так, я распоряжусь немедля. – Викарий снова поклонился.

– Перстень присмотри какой-нибудь в кладовой, да не очень дешевый выбери, – продолжал архиепископ. – Попробую уговорить его завтра.

– Я все сделаю, монсеньор, – пообещал канцлер и пошел выполнять распоряжения.

* * *

Аббата отца Иллариона в монастыре не было, наверное, отбыл по своим казначейским делам. А вот брата Семиона Волков отыскал, и тот был рад кавалеру неимоверно. Полез обниматься. Хоть Волков не разделял такой радости, но отстраняться не стал. И сказал после того, как монах уже успокоился и готов был слушать: