Текст книги "Вассал и господин"

Карл Брюнхвальд не терпел среди своих людей трусов, горлодеров и особенно лентяев. Жалобы подчиненных он никогда не слушал, к чему это? Для того, чтобы высказывать ему свои пожелания, солдаты и выбирали из старшин, из самых старых и уважаемых солдат представителей своей корпорации – корпоралов. Они и сержанты могли обращаться к нему и высказывать все, что считали нужным. Они же и делили добычу, коли та была. Тем не менее среди солдат он пользовался большим уважением, так как берег своих людей и был храбр и хладнокровен. И еще, что немаловажно, он оказался безупречно честен в расчетах с подчиненными и нанимателями. В общем, к своим сорока трем годам Карл Брюнхвальд, один из славного рода Брюнхвальдов, являлся офицером и человеком практически безупречным. И поэтому он был обескуражен, когда увидел перед собой младшего своего сына. Брюнхвальд с ротмистром Рене объезжали окрестности, выбирая себе места для домов. Заодно Брюнхвальд присматривал место и под сыроварню. Он еще из Малена после разговора с кавалером отписал жене, что дело решено и чтобы она продавала сыроварню да ехала с сыновьями в Эшбахт, где они теперь собирались жить.

И вот когда они с Арсибальдусом Рене в предвкушении радостных хлопот обсуждали важные вопросы и разные мелочи, он и увидел Максимилиана.

Рене что-то говорил о колодцах, о том, что глубоко тут капать нет нужды, а Брюнхвальд смотрел на сына и мрачнел от увиденного.

Максимилиан поклонился господам офицерам. Рене тронул край шляпы в знак приветствия, а ротмистр Брюнхвальд только спросил сухо:

– Уж не та ли это одежда на вас, которую даровал вам кавалер, в которой вы должны носить знамя его?

Сине-белый колет с черным вороном на груди был грязен неимоверно.

– Я немедля постираю одежду, – робко произнес Максимилиан, неотрывно глядя на отца.

Он постирает! Да разве ж можно отстирать такую грязь, тут и опытная прачка спасовала бы. Да и то только полбеды! Четверть беды! Одежда вся была подрана, особенно шитье пострадало, черный ворон на груди был весь содран. Сплошные нитки висят. Да и широкие рукава тоже хоть оторви да выбрось.

– Постираете? – приходя в гнев, переспорил ротмистр.

Терпеть не мог Карл Брюнхвальд нерях. Неряха – всегда либо дурак, либо лентяй, а скорее всего и то, и другое вместе. И вот вам, его сын, за которого он поручался и просил уважаемого человека, приходит в таком виде. Да еще все это на виду у господина Рене.

– Ваши чулки разодраны, даже туфли ваши разодраны, – продолжал ротмистр. – Вы что, проиграли сражение?

– Отец, я просто шел ночью по дороге… – начал Максимилиан.

– Ночью? По дороге? – Брюнхвальд скривился. – Так что заставило вас разгуливать по дрогам ночью?

– Кавалер дал мне задание доставить госпожу Агнес в Мален. Вот я и…

– А лицо вам случайно не госпожа Агнес расцарапала? – поинтересовался отец.

Максимилиан вдруг подумал, что, скажи он правду, господа офицеры его на смех поднимут.

– Надо было в городе остаться, я не сообразил и пошел на ночь глядя домой. Я… На меня ночью напали волки и я…

– А где ваш берет? – прервал его отец.

Юноша только вздохнул.

– Ваш берет был из бархата и на подкладке из атласа, цена ему талер, не меньше, где же он?

Максимилиан молчал.

– Уж не волки ли его забрали? – продолжал ехидничать отец.

Самое смешное было бы, скажи он правду – что, когда спустился с древа, так берета нигде не нашел, как ни искал. И вправду получалось, что берет его забрали волки. Вернее, волк. Или, может, демон.

Лицо ему исцарапала бесноватая и хохочущая госпожа Агнес, берет его забрал волк с глазом желтым. Да все это, может, и звучит смешно, но на самом деле все это было страшно. Даже вспоминать страшно.

– Завтра же поедете со мной в город, – сухо сказал отец, – исправите одежду у портного и купите берет. А до того чтобы не смели являться в таком виде к кавалеру. Идите к солдатам и говорите, что больны. – И добавил с обидным презрением: – Знаменосец!

Карл Брюнхвальд повернул коня и поехал к лагерю. И Рене с ним. Но Рене не был строг и подмигнул юноше: мол, ничего, друг, бывает.

Максимилиан пошел за ними следом. Только очень ему хотелось поговорить обо всем, что случилось вчера, с тем, кто будет слушать и не будет смеяться. А такой человек тут был только один.

И звали его брат Ипполит.

Глава 20

Брата Ипполита любили все, кто его знал. Человек он был неспесивый и мудрый не по годам. Мудрость его не являлась кичливым всезнайством или холодной бесстрастностью, а теплой мудростью внимания и понимания, без всякого налета поповского поучения. Он был старше Максимилиана на несколько лет, года на четыре, и не потешался над ним, слушая его рассказ и про ночные приключения, и про госпожу Агнес, про погубленную одежду и неудовольствие отца.

И рассказ юноши не оставил молодого монаха равнодушным. Он сразу сказал Максимилиану:

– У меня есть два талера, коли нужно вам, один талер могу дать вам на поправку платья.

– Да нет же, я не о том вам говорил, – поморщился Максимилиан, – то мне отец купит. Я же про госпожу Агнес…

– О том молчите, – тихо, но твердо посоветовал монах, – все замечают, что госпожа Агнес стала сама не своя.

– Слава богу, что хоть уехала, – произнес юноша, – проходу мне не давала еще в Хоккенхайме.

– Молчите, говорю вам, – настоял брат Ипполит. Он, как и все, замечал, как на глазах меняется тихая и богобоязненная девочка из Рютте. И знал он о ней такое, о чем Максимилиан и не догадывался, также знал, что господин на все странности Агнес смотрит сквозь пальцы. Может, потому что Агнес могла боль в его ранах унять. Или, может, потому что Агнес умела заглядывать в шар. Это было особенно богомерзко, но об этом брат Ипполит не писал даже своему духовнику, аббату Деррингхофского монастыря. Молчал, хотя и терзался оттого, что приходилось такое скрывать.

– О госпоже Агнес никому ничего не говорите, может, к вам она льнет оттого, что сердцем она к вам благосклонна, – предположил брат Ипполит.

– Сердцем! – фыркнул Максимилиан, вспоминая, как хватала она его пальцами цепкими, как грызла его зубами.

Сердцем – это не про госпожу Агнес.

– А насчет волка у меня мысль есть, нужно книгу мою посмотреть. Сейчас меня мужик местный ждет, ребенок у него захворал, а вот после возьмем книгу и обязательно почитаем про то, какие волки бывают. Может, вы простого волка встретили.

Весь вид юноши выражал: ну да, как же, простого. Такого простого, что на дерево прыгал. Но раз монах так считал, он спорить не стал.

– Я пойду к солдатам, поем, – сказал Максимилиан, – а то со вчерашнего обеда не ел ничего. Только воду из луж пил.

* * *

…Нога не болела ровно до того момента, как снова нужно было садиться на коня. Волков вздохнул: сколько ни оттягивай неприятный момент, а на коня сесть придется.

Ёган помог ему сесть, и они поехали дальше смотреть границы.

Ехали от леса на восток, вверх по реке. Места тут были все такие же дикие и пустынные. Только кострища да обрывки сетей на берегу говорили, что иногда тут бывают рыбаки. Так доехали они до места, где река резко заворачивала на север.

– Все, – сказал Куртц, – вот и ваша южная граница с кантоном Брегген закончилась. Вся граница у вас с ним по реке. Кроме куска, где лес растет.

– А там? – спросил кавалер, указывая на восток.

– Фринланд. Фамильные вотчины курфюрстов Ланна.

Они повернули на север и двинулись вдоль реки, которая стала заметно уже и быстрее. И места по берегу ее были совсем иные, чем на западе его земель. Там холмы и овраги, а тут сплошные низины вдоль реки. По оврагам с запада сюда стекли десятки ручьев, и земля была от этого сыра – так сыра, что следы от конских копыт начинали заполняться водой. И трава во многих местах росла не полевая, а болотная. Во многих других местах стояли большие и давние лужи, заросшие желтой, склизкой тиной, и в них резвились разные гады. Унылы были места эти, никак не веселее, чем заросшие репейником и кустами овраги на западе. Хотя сама земля была не так красна, как на западе.

Волков опять сделался мрачен и от боли в ноге, и от понимания, что досталась ему земля такая бедная. Казалось бы, чему тут радоваться, а Ёган вдруг говорит довольно:

– Вон сколько тут земли, глазом не обвести.

– Так разве то земля? – спросил у него кавалер.

– А что же? – удивлялся новоиспеченный управляющий.

– Болото. Тут и не вырастет ничего.

– Так болото оно почему? – опять радостно спросил Ёган.

– Почему?

– Из-за лени. Вот барон Рютте, вы ж его помните, отобрал у нас выпас. Он однажды сообщил, что выпаса больше нам не даст. Не он сам, конечно, говорил, а управляющий, тот, которого вы того… – Ёган показал многозначительный жест. – Говорил, мол, самому барону нужно. Так вот, а мы в ответ: «То болото, что у реки, отдадите нам?». Он говорит: «Да берите хоть навек». Ну, мы с мужиками собрались и за неделю канав нарыли, через месяц вода и ушла, теперь там луга были лучше, чем у барона. Вот.

Волков и про ногу забыл, смотрел на Ёгана с интересом:

– И что, тут тоже можно из болот луга сделать?

– А как же, конечно, можно.

– И что для этого нужно?

– Хороший дрын, – заявил управляющий.

– Какой еще дрын? – не понял Волков и нахмурился, ему казалось, что Ёган над ним смеется.

– Дрын, что хорошо от лени помогает, – заявил управляющий. – Ничего, сейчас поле вспашем, у мужиков время появится, и этими болотами я займусь. – Кавалер смотрел на него недоверчиво, и Ёган, видя это, продолжал: – Земля, конечно, вам досталась небогатая, но и на ней жить можно, ежели руки-то приложить. А ежели лежать да лениться, то и на богатой земле в нищете прозябать будешь.

– Истинно, – заметил землемер, который прислушивался к их разговору, – тем более, что не так уж земля ваша и бедна. – Он указал на зеленые поляны, мимо которых они проезжали: – Вон Южные поляны, двенадцать тысяч десятин хорошей, самой лучшей вашей пахоты.

– Так отчего же не ее пашут мужики? – спросил Волков.

– Так далеко до Эшбахта, – объяснил Куртц. – Два часа верхом, а для телеги и вовсе нет дороги. Даже если урожай и будет, как с ним поступить? Куда деть?

– Эх, дураки, – махнул рукой Ёган, – дороги нет, а река-то течет прям тут. Чего урожай в Эшбахт тащить, когда купчишки по реке шныряют. Амбар какой-никакой на берегу поставь, мостушки, чтобы причалить можно было, поставь да кликни купчишек, так они сами приплывут. Еще и в драку будут брать. Паши земельку да продавай урожай, чего тут мудреного? Говорю же, здесь руки надо приложить малость.

И опять слова Ёгана показались Волкову дельными, он молчал, но думал обо всем сказанном все больше. И тут он остановился и спросил у Куртца, указывая на берег реки:

– А это что? Это тропинка, что ли?

– Да, – сказал тот, приглядевшись, – тут река быстра, плыть против течения невозможно, тут баржи тянут по берегу наемные мужики с конями. В упряжь баржу берут и тянут вверх. Тот берег крут, и течение там быстрее, вот они по вашему берегу и ходят. Вниз-то баржи по течению плывут, а вот обратно их тягать приходится. Вот мужичков с конями для того и нанимают.

– И кто же их нанимает?

– Так кто же, как не купчишки из Фринланда.

– Купчишки, значит из Фринланда? – переспросил Волков, хотя ответ ему был уже, кажется, и не нужен.

Да, он смотрел на быстрые воды реки, как у другого берега вода водовороты вертит, и опять думал, что, наверное, Ёган-то прав. Нет нужды злиться да обиду лелеять, тут можно ужиться. Нужно только руки приложить. А кое-где и кулак не помешает. Главное – больших свар с соседями не учинять, чтобы герцога с канцлером не злить. И все. И тут Волкову даже лучше стало, веселее, словно вещь дорогую нашел, о которой думал, что потерялась она.

– Что ж, теперь мне понятно, какова земля моя. – Он взглянул на Ёгана. – Значит, говоришь, нужно руки приложить?

– Да уж не без этого. Придется ручки приложить. Придется.

После этого они поехали в Эшбахт, уже не останавливаясь, чтобы быть там к ужину. И все находились в добром расположении духа. И даже нога у кавалера не так болела. Временами за мыслями о земле своей он про нее и вовсе забывал.

Глава 21

Игнатий Вальковский и вправду знал толк в лошадях. Он выпряг их из кареты и, стреножив, пустил пастись, после чего развел костер и пригласил свою спасительницу и ее служанку к огню. Ночи Агнес давно уже не боялась, так как в темноте, как ей казалось, у нее у нее никогда не болят глаза, а вот на свету такое случалось, особенно на солнце.

У костра ей было очень хорошо, они купили молоко и хлеб у мужика на окраине деревни, и голода она не чувствовала. А вот уважение, что выказывали ей и Ута, и Игнатий, было как раз тем, что она так искала. Ну, со служанкой все уже ясно, а вот большой и крепкий мужчина, что склонял голову и беспрекословно шел к ней, как только она звала его, – это особенно радовало девичье сердце. Повелевать, оказывается, было так сладко.

Служанка укрыла ее одеялом, которое они украли на постоялом дворе еще в Малене до присяги господина. Агнес опять раскрыла книгу, которую читала всю дорогу, несмотря на ухабы и кочки. Иоганус Тотенхоф, «Знание трав и растений. Создание зелий, настоев и микстур, что придают человеку сил или отнимают их». Ах, как это прекрасно звучит, по одному названию видно, что писал книгу мудрый человек. Казалась, она огромна, но как быстро читаются это большие страницы. Агнес уже осилила треть, порой откладывала книгу, чтобы остановиться и растянуть удовольствие, но долго так продолжаться не могло. Книга словно манила ее, и сидеть просто так рядом с ней было для девушки невыносимо. Попробуй усидеть, если ты дошел до главы: «Как любого самого сильного мужа сделать бессильным временно, чтобы члены его были ему непокорны и лишь разум и зрение повиновались только». Она уже хотела это попробовать. Сотворить зелье и посмотреть, как люди бессильны пред ним. Но о многом она еще не знала. Казалось бы, все знают о болиголове, и вдруг их оказалось три вида, и каждый действует по-разному. Попробуй сотворить зелье, если не знаешь, какой тебе нужен. Одним можно отравить, другим обездвижить, третьим продлить мужскую страсть. Просто нужно знать, как и с чем их смешивать. А еще она прочитала, что никакой волчьей ягоды нет. Девушка удивилась, узнав, что так называют пять разных растений, которые даже и не похожи друг на друга. Особенно ей интересна была та волчья ягода, на самом деле звавшаяся вороний глаз. Три раза перечитала о нем и настойке, что вызывала у выпившего сначала радость, затем сонливость, а потом, после сна, полное беспамятство. Такое, что человек три последних дня вспомнить не сможет. И всего-то нужно три капли той настойки. Три капли – и памяти нет.

Она читала и все запоминала сразу, память у Агнес была редкостная, перечитывала скорее для удовольствия и для размышления. И размышляла она о том, что ей нужна специальная посуда для изготовления микстур и зелий, о которой все время писал Иоганус Тотенхоф. Вот и думай, где ее взять. И был еще один вопрос, который она сама разрешить не могла. Она не так уж хорошо разбиралась в травах и местах, где их нужно искать. Да, в книжке имелись картинки, и, увидев растение, она бы его сразу узнала, но растение-то нужно было еще увидеть. И это опять не все. На какой рецепт ни глянь, так в нем требовалась мандрагора. Ну, конечно, не во всех рецептах она требовалась, но уж точно в половине. И все, что о ней было написано – что растет она под висельниками. Что редко она цветком выходит, почти весь ее рост уходит в корень.

Агнес остановиться в своих мыслях не могла. Столько всего оказалось нового, интересного, столько всего, что открывало для нее огромные возможности. Только разобраться во всем нужно было. Все попробовать и все испытать. Она читала, пока не утомилась вконец, а потом заснула.

* * *

…У Волкова было лицо человека, которого только что обманули и который от обманов уже устал. Максимилиан молчал, он все рассказал, как было, только про госпожу Агнес не стал, монах его от этого предостерег. Брат Ипполит сидел рядом с кавалером, держа на коленях отрытую свою любимую книгу, которую он читал чаще Писания, наверное.

Он снова произнес, пытаясь обратить на себя внимание Волкова:

– Может, то и не ликантропус был. Вот в «Молоте тварей» писано, что меняет он облик по истечению месяца, то есть в полнолуние. А до полнолуния еще четыре дня.

Волков поглядел на него и не ответил, а монах повторил:

– Может, то и не ликантропус был. А простой волк. Просто большой и…

– И который просто по деревьям скачет? – договорил кавалер.

Теперь не ответил монах, а что тут скажешь?

– Значит, глаза у него были желтые? – задумчиво спросил кавалер у юноши.

– Именно так, – ответил Максимилиан.

– А случилось это с тобой уже в моей земле или то было еще в землях Малена?

– Города уже видно не было, – сказал Максимилиан, припоминая, – но я от него недалеко ушел. Не могу сказать точно, кавалер.

Волков задумчиво покачал головой и растер лицо ладонями, как ото сна. И вот как тут быть? Сначала казалось, что земелька дрянь, пустыня, потом вроде и ничего, если руки приложить. А теперь вот тебе еще досада, да какая. Вервольф! Оборотень! Словно провидение над ним издевается. И тут, видя его уныние, монах повторил, в который раз:

– Так, может, то не ликантропус был. Может, и нет нужды беспокоиться.

– А кто же тот, у кого глаза желтые и кто по ночам за людьми рыщет, да еще на деревья лазит за ними? – спросил Волков.

– Ну, может, демон какой, – предложил брат Ипполит нерешительно.

– Демон? – Волков в изумлении уставился на него. – Вот так ты меня точно успокоил, брат-монах.

Он бы и еще что сказал монаху, да тут увидал, что к лагерю подъехал Сыч. Волков встал и сказал, обращаясь к Максимилиану и монаху:

– Об этом никому ни слова.

– Да, кавалер, – поклонился оруженосец.

– Да, господин, – откликнулся монах. – Дозвольте мне идти, хочу ребенка местного посмотреть, хвор он.

– Чем хвор? – насторожился кавалер.

– Холера, господин, – отвечал монах. – Откуда взялась, понять не могу. Велел матери держать его отдельно от других детей.

– Выживет? – Волкову еще один нож в сердце. Холеры ему тут еще не хватало.

– Молю о том Бога, – отвечал брат Ипполит. – Дети при холере часто выживают, но то дети, что не отощали. А здесь все дети тощие, и бабы тоже тощие, вчера одна беременная баба была в огороде, так раньше времени разрешилась чадом мертвым. Думаю, это от худобы. Люди – кожа да кости. В чем дух живет – непонятно. Как погляжу…

– Ступайте, – вдруг резко сказал Волков, не дав ему закончить.

Максимилиан и монах молча поклонились и тут же ушли. Кавалер не в духе, уж лучше не тревожить.

И действительно, господин зол был неимоверно. Едва сдерживался. И опять чувствовал себя обманутым. А как таким себя не чувствовать, если жалованная земля – дрянь. И мужиков мало, а те, что есть, дохнут от хвори и голода. Чуть не раздавил он свой серебряный кубок с вином, тот, что купчишки из Ланна ему подарили, хорошо, что опомнился.

В самый раз тут Сыч приехал.

– Верите, нет, экселенц, два раза чуть в овраг не упал. Считай, на ощупь ехал. Овраг на овраге, овраг на овраге, – бубнил Сыч о своем подвиге. – Чуть шею не свернул.

– Хватит, дурень, причитать, я и сам знаю, что у меня за земля, говори: ушли рыбаки?

– Какое там, на вечерней зорьке сети проверили, рыбу взяли, какую в посолку, какую в коптильню, снова сети поставили. До утра не стронутся.

Действовать ему захотелось. За делом и злость можно утолить. Это было как раз то, что ему сейчас нужно. Сыч еще что-то говорил ему вслед, а Волков уже шел к большой палатке, туда, где у костра сидели офицеры.

– Карл, – позвал кавалер, подойдя, – мне потребуются двадцать людей, найдутся среди ваших охотники? Правда, денег много не дам, мне люди нужны будут на один день.

– И когда же они вам нужны будут? – спросил Брюнхвальд.

– Немедля, – отвечал Волков. – Выходим сейчас.

– А что за дело? – поинтересовался Рене.

– Браконьеров прогнать надобно, что на моем берегу рыбачат.

– Так будут вам охотники, – сказал Карл. – Немедля будут.

– Если у господина Брюнхвальда охотников не сыщется, так у нас обязательно найдутся, – сообщил Бертье, который сидел на одеяле в окружении молодых собак и ласкал их, словно детей. – И если вам надобно, я могу пойти с вами офицером.

– И я могу, – кивнул Рене.

– Господа, да нет в том нужды, там тринадцать мужиков без брони и железа, просил их добром уйти – не ушли, хочу их палками выпроводить. Не баталию же мне собирать против них. Еще и вас таскать в безделицу.

– Так нам не трудно, – заверил Арсибальдус Рене.

– Господа, – Брюнхвальд встал, – мои люди и я сегодня пойдут с кавалером, вам нет нужды беспокоиться.

На том и решили, но Волкову было очень приятно, что все эти офицеры сами предложили свои услуги. С ними он чувствовал себя заметно увереннее. Он даже подумал, окажись он сейчас один на своей земле с Сычом, Ёганом, с монахом и Максимилианом, что бы он делал? И пришлось бы ему воевать с браконьерами. Пришлось бы вчетвером идти. Браконьеры, кажется, не пугливы, четверых бы не испугались, и воевать пришлось бы по-настоящему, с железом. Когда в ход пошло железо, не палки, то уж без крови и не обойтись. А кровь – это как раз то, с чего начинаются свары. Свар с соседями ему велено было избегать.

– Карл, доспех взять полный, но оружие не применять, погоним их кулаками и палками, а еще возьмите две телеги, заберем у них все, и ламп возьмите, дороги туда хорошей нет, Сыч чуть не убился, а поедем мы в ночь.

– Сейчас выходим?

Как Волкову это нравилось, Брюнхвальд даже не спросил, сколько он заплатит его людям, не спросил, как поделят добычу, если она будет, он только спросил, когда они выходят. Определенно Карл Брюнхвальд ему очень нравился.

– Сейчас, – сказал Волков и крикнул: – Максимилиан, доспех мне и коня.

– А мне что делать? – спросил Фриц Ламме, очень надеясь, что его не потащат туда, откуда он только что приехал.

– Ты тоже с нами.

Фриц махнул рукой в сердцах. Ну что уж, с таким господином жить – спокойствия не видать.

Он уже надел доспех, как вспомнил, что землемер Куртц сказал, что на заре уедет. Волков надумал с ним проститься, так вовсе не был уверен, что вернется до зари.

Он нашел землемера в кругу солдат у костра. Солдаты будут очень приветливы к тебе, если ты тоже солдат. Так и бывает всегда, стоит подсесть к какому-нибудь костру да сказать, где ты был и с кем служил, так обязательно найдутся такие, что служили там же или рядом. Или ходили под теми же знаменами. Или знали того, кто служил где-то рядом. А уж если узнают, что на одном поле в бою бывали, можно не сомневаться, что и ужин, и ночлег, пусть и плохой, но у тебя будет. Куртц, как бывший ландскнехт, – хотя они бывшими не бывают: в любой момент император может просить встать под его знамя, – пользовался у солдат уважением, и ему быстро дали место у самого огня и оловянную солдатскую миску с бобами. Он уже насытился, когда Волков позвал его отойти в сторону.

– Ишь, ты! – Куртц удивленно глянул на доспех, в который уже облачился кавалер. Тот надел все, кроме шлема. Ночь была теплой, в подшлемнике было бы жарко. – Видать, вы спать не собираетесь или уж очень сильно боитесь тутошних комаров.

– Они тут сущие звери, – сказал Волков и протянул Куртцу деньги. – Держите.

От костра света долетало немного, но даже при таком свете землемер рассмотрел, что денег-то в ладони у Волкова немало.

– Сколько тут? – спросил землемер, не решившись взять их.

– Берите, корпорал, – велел Волков. – Тут пять монет.

– Вообще-то вы не обязаны. Я рассчитывал на один талер в благодарность. – Куртц так и не решался протянуть руку за деньгами.

– Бери, брат-солдат, у меня они не последние, – настаивал Волков.

– Так вы из наших? – спросил землемер. – Из солдат?

– Тянул эту лямку пятнадцать лет без малого. Пока в гвардию не подался, так и там еще послужил. Не всегда я был рыцарем.

– А я и чувствую, что спеси в вас мало для благородного, не гнушаетесь, говорите со мной вежливо. Я все гадал: отчего так?

– Бери деньги, – произнес Волков.

– Спасибо вам, – сказал Куртц. – Семья у меня немаленькая, лишними не будут.

Уж чего-чего, а жадности Волкову было не занимать, но что он всегда знал, так это то, когда нужно сражаться за каждый крейцер, а когда можно и щедрым быть.

И сейчас он не прогадал.

– Как начнутся осенние фестивали по поводу урожая, приезжайте в Мален, – заговорил Куртц, пряча деньги поглубже. – Там в «Ощипанном гусе» четвертого и пятого октября собираются старики из Южной роты Ребенрее пить пиво с острой колбасой и калачами, я там заместитель председателя. Я вас познакомлю со всеми ребятами. И с почтмейстером, и с Первым писарем штатгальтера Его Императорского Величества, и с другими нужными людьми.

– Обязательно приеду, – пообещал Волков.

– Мы празднуем два дня, – продолжал землемер, – вы не пожалеете. Что там ни говори, кавалер вы или нет, а старые солдаты должны держаться вместе.

– Истинно, – подтвердил Волков и протянул землемеру руку.

Тот пожал ее крепко, как и подобает ландскнехту императора.

Утро было тихое-тихое. Из оврагов вместе с ручьями вытекал туман, заливая все окрестности белым озером, из которого торчали лишь верхушки кустарника да репейник. И те все мокры были от обильной росы.

Еще птицы петь не стали в небе, еще солнце едва-едва показалось на востоке, когда Волков, Брюнхвальд и их люди (двадцать два добрых человека) подошли к реке. Солдаты были в дурном расположении духа. Еще бы, почти всю ночь тащились там, где черт ногу сломит, да еще с телегами. Хорошо, что лампы взяли. Да к тому же под утро все промокли насквозь от росы, что лилась на них с кустов. Башмаки и чулки хоть выжимай. У стеганок рукава тяжелы, словно из железа они.

И вот добрались до места. Лошадей возницы держали под уздцы, чтобы не дай бог не заржали. По ночи, по туману да рядом с рекой очень далеко лошадиное ржание слышно будет. Волков спешился и с Брюнхвальдом, с Сычом и с сержантом пошел на холм – поглядеть, как там браконьеры.

А те почти все спали. Дым от догоравшего костра полз к реке, мешаясь с туманом, только один из воров встал по нужде да потягивался теперь, у реки стоял.

– Не все тут, – сказал Сыч. – К вечеру я их четырнадцать насчитывал. У костра только восемь дрыхнут. Всего получается девять.

– А лодки все? – спросил Волков.

– Да все четыре тут.

– Значит, никто не уплыл, значит, где-то в лачугах прячутся.

– А пахнет как вкусно, – сказал Брюнхвальд.

– Да не то слово, господин, – согласился Сыч. – Это от коптилен, вон, видите, дымятся. Я тут до вечера нюхал это все, а ведь с утра не жрамши, думал, помру от пытки такой.

– Думаю, я с десятью людьми выйду и начну брать этих, – сказал Волков, разглядывая спящих, – а вы, Карл, с остальными обойдите лачуги с севера, вдруг они там, если выскочат, так тоже их берите.

– Как прикажите, кавалер.

– Сержант, – продолжал Волков, – скажи людям, чтобы не усердствовали, ребра и кости не ломали, зубы и глаза не выбивали. Нам с тем берегом распря не нужна. Все заберем у них да выгоним на свой берег.

– Сделаем, господин, – обещал сержант.

Глава 22

Так почти и вышло все. Правда, тот, что был у реки, успел крикнуть, да толку от этого не было. Всех остальных, кто просыпался, побили. Без злобы, для острастки больше. А тем, что в лачуге спали – среди них оказался и долговязый грубиян, – уже досталось куда больше. Вздумал долговязый предводитель лягаться да за нож хвататься, так люди, что с Брюнхвальдом были, его угомонили, пару раз дав ему как следует древком алебарды, у него прыть и прошла. Заодно и товарищам его, что спали в лачуге, тоже пару раз дали, чтобы предводителю не обидно было.

Приволокли долговязого, бросили у ног коня Волкова, а Сыч тут как тут:

– А неплоха у него шапка, – и шапку с головы высокого стащил, на себя напялил. – Как раз мне впору.

– Не тронь, – начал было долговязый.

Но Сыч к его носу кулак поднес, а кулак у Сыча немаленький:

– Молчи, вор, а не то не отпустим с миром, а в Мален повезем на суд к графу.

И эта мысль Волкову показалась неплохой.

– Не посмеешь, – зло сказал долговязый.

И говорил он это уже не Сычу, говорил он это Волкову, да еще смотрел на него с вызовом:

– Не посмеешь, у меня отец в городском совете Рюмикона и брат мой лейтенант ополчения коммуны Висликофена. Мы потом тебе кишки выпустим, – чуть не со смехом говорил он.

Волков вспомнил хороший кавалерийский прием: когда оружие занято, а пеший враг пытается коня под уздцы взять, то действовать надо ногой. Хороший удар сапогом в лицо любого здоровяка остановит. Пусть нога даже и не в доспехе будет. Все равно ему не устоять, будет на земле под конскими копытами лежать. Кавалер уже для того и правую ногу из стремени вытащил, и тронул коня, чтобы тот один шаг к долговязому сделал. И готов был уже приложить его, да тут крикнул ему Брюнхвальд:

– Нет в том нужды, кавалер! – Он подъехал и стегнул плетью по шее долговязого. – Бахвалишься папашей своим?

– А-а! – заорал долговязый, хватаясь за шею.

– Зря бахвалишься, в следующий раз поймаем тебя за воровство и в Мален отвезем к графу. И пусть папаша твой тебя от него забирает.

– Ах вы, сволочи благородные, – подвывал долговязый, растирая шею, – мало мы вам кишок выпускали…

– В лодки их, – скомандовал Брюнхвальд. – Ничего им не давать, то наше теперь все.

– И лодок им всего две дать, уместятся, и по одному веслу! – радостно орал Сыч. – Остальные наши будут. И пусть катятся к себе на свой берег!

Волков молчал, а что ему говорить, если и Брюнхвальд, и Сыч без него все правильно разрешили. Разве что…

– Спасибо, Карл, – сказал Волков негромко Брюнхвальду, – уберегли меня от лишней горячности.

– Рад вам услужить, – ответил тот и тут же добавил: – Эй, ребята, а ну-ка гляньте, что у них там в коптильнях.

Рыбаков кулаками и пинками загнали в две лодки, хотя все тринадцать могли и в одну уместиться, так велики они были. И смотрели рыбаки зло, как солдаты, Сыч и Максимилиан рыскают по бочкам, что стоят на берегу рядами, и радостно сообщают:

– Полная бочка соленой рыбы. Щука.

– Бочонок соли! Наполовину полный!

– Лини копченые, два ящика! Или это лещи.

– Эй, дураки, – орал Сыч уплывавшим браконьерам, размахивая копченым линем, – спасибо за рыбу!

– Чтоб ты подавился ею! – орали ему те.

– Да, и за лодки, и сети, и за бочки тоже спасибо!

– Чтоб ты сдох, – отвечали ему те, отплывая все дальше. – Мы еще вернемся.

– Ага, на суд к графу! Милости просим!

Сыч красовался на берегу в новой шапке, размахивая копченым линем, и свистел вслед долговязому и его шайке.

– Любезный друг, – окликнул его Брюнхвальд, – а рыба-то вкусная?

– А то как же, – отвечал Сыч, облизывая жирные пальцы, говорил он это громко, так, чтобы на лодках слышно было, – дуракам этим спасибо скажем за такую приятную для чрева рыбу.