Текст книги "Вольф Мессинг"

По утверждению Цаффко, Мессинг «был чистейший атеист, в Бога он не верил. Однажды я как-то разговаривал с кем-то из церковных, так он мне сказал: «Ой, Слава, только никогда не упоминайте в нашем кругу имя Мессинга! Все, что он делает, это происки дьявола». Церковь, конечно, его не признает…» Однако это утверждение об атеизме Мессинга опровергается свидетелствами Лунгиной и других лиц, хорошо знавших Мессинга, а также тем фактом, что он читал кадиш на могиле жены, запечатленном даже на известной фотографии. Но вера Мессинга, безусловно, была иудейской, и он ее, конечно же, не афишировал, поскольку во время своих выступлений вынужден был выдавать себя за атеиста, разоблагающего с материалистических позиций религиозные суеверия. Другое дело, что людьми, воспитанными в православной традиции, да еще в советских условиях, Мессинг должен был восприниматься как атеист, а частью православных верующих – едва ли не как посланец дьявола.

Мастер психологических опытов, профессор и академик Юрий Горный, подвизавшейся на той же ниве, что и Мессинг, но никогда не называвший себя телепатом, вспоминал: «С Вольфом Мессингом я был лично знаком и видел, как он работает. Вольф Григорьевич был настроен на честную игру, не использовал никаких трюков и осуждал тех, кто выдавал всякого рода фокусы за телепатию. Его программа всегда состояла из трех частей: написать письмо и вручить загаданному адресату, два произвольных этюда с выполнением мысленных заданий и поиск в зале спрятанной публикой авторучки. Все, что касалось идеомоторики (неосознанных движений), Вольф Мессинг проделывал великолепно. Как очень хороший психолог он выбирал из зала внушаемого человека, брал его за руку и повторял: «Думайте о том, что я должен сделать!» Мысли индуктора Вольф Григорьевич улавливал великолепно. Кроме того, у него была гениальная интуиция. Но читать мысли он не мог!»

Тот же Горный впервые увидел Мессинга на гастролях в Семипалатинске в начале 1970-х годов и сразу же решил проверить великого мага и телепата. Согласно воспоминаниям Горного, это произошло следующим образом: «В 1970-х годах, узнав, что Мессинг дает представления в Семипалатинске, я отправился туда. Но билетов уже не было – полный аншлаг. Случайно в гостинице я столкнулся со звездой. У меня хватило наглости попроситься к нему на концерт, но он сделал вид, что не понял. Я обиделся. Между нами даже произошла небольшая стычка. Но на концерт хотелось! И тогда я обратился к женщине-администратору, соврав, что я их коллега из Барнаульской филармонии. Меня пропустили. И Мессинг меня заметил. А вскоре ко мне подошла администратор и поинтересовалась, чем я занимаюсь в филармонии. Пришлось врать дальше – сказал, что я музыкант, на трубе играю. Я спросил, кто мной интересуется. Администратор сказала, что Мессинг.

На выступлении я заранее договорился с несколькими зрителями, чтобы кто-то из них вышел на сцену и дал задание, которое я заранее разработал. Мессинг, держа испытуемого за руку, должен был спуститься с эстрады в зал, топнуть ногой, показать на люстру, потом взять в одном из рядов портфель и достать из него книгу. На определенной странице был спрятан заклеенный конверт, в котором лежала открытка с «Голубем мира» Пикассо. Мессинг, найдя конверт и не вскрывая его, должен был сказать, что в нем.

Такое задание возникло не случайно. Оно было трехэтапным. Первый – идеомоторные акты: способность ощущать неосознанный «язык тела», который я хорошо освоил сам. Второй этап должен был продемонстрировать способность Мессинга к логическому мышлению. Третий – тест на телепатию. Как я и ожидал, чуда не произошло. На первом этапе Мессинг показал отличную мышечную чувствительность. Второй этап прошел несколько хуже. Когда Мессинг не знал, что делать, он начинал демонстративно нервничать. Зрители обрушивали гнев на парня: «Почему Мессингу не помогаешь?!»

Третий этап, конечно же, у Мессинга не получился. Но артист вышел из ситуации очень красиво. Он отбросил руку студента и закричал, что это задание прекрасно и его нужно показать в Академии наук. Народ в зале остался в убеждении, что указания выполнены, и восхищенно зааплодировал. А я перевел дух. Подтвердилось, что никакой телепатии не существует и Мессинг – великолепный артист – такими способностями не обладает.

Уже после выступления Мессинг еще раз прокололся. Заметив меня в толпе, он громко сказал: «Молодой человек! Я вижу, что вас интересует мое искусство. Прошу вас, не нужно этим увлекаться. Это не ремесло. Это от Бога! У вас все будет в жизни замечательно, вы станете великим музыкантом, продолжайте заниматься своей трубой на здоровье!» И вновь присутствующие были поражены проницательностью мастера телепатии: они же не знали, что про участие в оркестре я наврал».

На самом деле проверка способностей Мессинга, проведенная Юрием Горным, доказала только то, что способности Мессинга не работают тогда, когда его сознательно хотят обмануть. Но даже если допустить, что Мессинг действительно обладал телепатическими способностями, то в случае, если ему пытались бы назвать, например, неверный год рождения индуктора, то в мыслях у последнего должны были присутствовать и подлинная, и вымышленная даты, и телепату в этом случае легко было бы запутаться. И точно так же ему было бы трудно разоблачить ложь Горного насчет того, что он играет в оркестре и угадать, что перед ним коллега по цеху, выступающий с психологическими опытами. Ведь обе профессии, истинная и ложная, одновременно должны были присутствовать в мыслях Горного. В ту пору известность Горного еще не вышла за пределы Казахстана, да и там, очевидно, была еще невелика, раз ему пришлось прибегнуть к обману, чтобы получить билет на концерт Мессинга. Насчет же задания с «Голубем мира» Пикассо нельзя утверждать, что Мессинг совсем его провалил. Он, по крайней мере, угадал, что спрятанный предмает относиться к сфере прекрасного. Надо также иметь в виду, что Мессинг часто чувствовал, что индуктор хочет его обмануть, и прямо говорил об этом зрителям, что еще более укрепляло доверие к нему.

Между прочим, в другом интервью Юрий Горный утверждал, что его встреча с Мессингом имела место не в 70-е годы, а в октябре 1966 года, причем задание было тем же самым, что и в 70-х годах. Наверняка речь идет об одном и том же эпизоде с проверкой, но когда именно он имел место, в 1966 году или в первой половине 70-х, с уверенностью сказать нельзя. В версии с 1966 годом эпизод с проверкой, по утверждению Юрия Горного, имел драматическое продолжение, а выступал тогда Мессинг не перед зрителями филармонии, а перед студентами и сотрудниками Семипалатинского мединститута. Этот вариант рассказа Горного звучит следующим образом: «В 1966 году в октябре месяце я проверял телепатические способности Мессинга в Семипалатинском мединституте. Приехав в этот город специально для проверки его способностей, я решил познакомиться с маэстро. Он отказал мне в общении. Я был вынужден обратиться к устроителям выступления, работникам местной филармонии, чтобы попасть на публичное выступление. Им я представился их коллегой-музыкантом, играющим в ансамбле. И они мне помогли. Такая моя устремленность заинтересовала Мессинга и он спросил у них, кто этот надоедливый молодой человек. Они его информировали, представив меня как музыканта из соседней Барнаульской филармонии.

Во время выступления Мессинга я попросил студентов поучаствовать в сеансе, но с моим заданием. Задание мое было разбито по сложности на три этапа. На первом этапе Мессинг должен был продемонстрировать свои способности мышечной чувствительности к идеомоторным актам участника эксперимента (зрителя). Второй этап – показ своей способности логического мышления. И третий этап – это телепатические способности определить образ, который был известен только мне. Задание было таково по содержанию: спуститься в зрительный зал, остановиться у 3 ряда и топнуть ногой, пройти к 10 ряду и показать на люстру, в конце зала найти портфель, извлечь из него книгу и раскрыть на стр. 101. Там взять конверт и определить находящийся в нем символ – голубь мира Пикассо и произнести фразу: «Миру – мир». Как я и предполагал, Мессинг блестяще справился с первым этапом, т. к. выполнял его с контактом рук. 2-й этап, где он продемонстрировал искусство анализа, прошел удовлетворительно, а 3-й этап оказался абсолютно невыполним для Мессинга, так как информация могла быть передана только в материальной оболочке слова.

Впоследствии я продемонстрировал этим студентам ряд своих сложных этюдов. В частности, определил спрятанную в здании иголку и задуманную в библиотеке книгу, найдя ее, воткнул иголку в то слово, которое они задумали, проведя это без зрительного контроля и контакта рук. Мы возвратились в зал и прошли на сцену, где стоял Вольф Мессинг в окружении многочисленных поклонников. Увидев меня, он произнес: «Молодой человек! Не надо этим увлекаться. Это дано от Бога. Занимайтесь своим делом и Вы будете великим музыкантом».

Тогда юные студенты не удержались и сказали ему, что я только что за пределами этого зала показал этюд, который сложнее тех, что были в его программе. Это вызвало дикий гнев как у самого Мессинга, так и у устроителей. Свои следующие выступления он отменил. Но в чем-то Мессинг оказался прав. В 1975 году я готовил номер по оперативному мышлению, базирующийся на функциональной ассиметрии мозга. И научился впервые играть на пианино, но, играя на пианино левой рукой, я правой пишу и делаю еще 5–6 гностических действий. Непосильно на сегодня, да и в ближайшие годы, проделать такую эквилибристику самым великим музыкантам. Через 10 лет я был на гастролях в этом же городе, где экспериментировал с Мессингом. И именно в мединституте мне было предложено задание, которое я когда-то предложил с помощью студентов Мессингу. Я это понял уже на первом этапе. Наверное, студенты, ставшие уже аспирантами и учеными, помнили задание, на котором споткнулся знаменитый Мессинг, решив «подкосить» и Юрия Горного. Я, естественно, его выполнил без контакта рук и без зрительного контроля стопроцентно верно, что вызвало восторг и вопросы о том, как мне это удалось сделать. На что я лукаво ответил: «Спросите у наших выдающихся ученых-физиков А.И.Китайгородского и В.Л.Гинзбурга, моих сторонников по борьбе с лженаукой и мистикой». Наиболее реальный феномен, описанный в экспериментальной психологии – это мнемонист».

И еще Горный хвастался журналистам: «Те же задания, только более сложные – без контакта рук, я сегодня показываю на сцене без всякого ясновидения.

– Ну и как можно найти в переполненном зале спрятанную иголку?

– Ну, во-первых, по тому времени, через которое меня позовут искать, я уже знаю, где успели спрятать: на первых рядах, средних или на последних. Встану в центре, спрошу: вы все запомнили, где лежит иголка? Часть зрителей обязательно невольно повернет в ту сторону головы. Затем выбираю из зала людей внушаемых и слежу за их реакцией. Таких «примочек» у меня – до сотни. Многое зависит от аудитории: чекисты, например, цепляют иголку где-нибудь на отвороте лацкана. А зеки – проглотят, вгонят в кожу ладони, в ботинок…»

Вот эта версия, изложенная Юрием Горным с явным самолюбованием, как раз и не вызывает никакого доверия. Она призвана внушить доверчивым читателям только одно: как хорош Юрий Горный, великолепно владеющий искусством чтения идеомоторных актов и честно признающийся, что это никакая не телепатия, и как плох Вольф Мессинг, который напускает на свое искусство мистический туман, чтобы убедить доверчивых зрителей, что он на самом деле является великим телепатом, а в действительности легко может быть разоблачен человеком, знакомым с техникой чтения идеомоторных актов. Горный же, получается, во всем Мессинга превосходит: и идеомоторику читает без контакта с рукой индуктора, и на пианино виртуозно играет, так что предсказание Мессинга нечаянно сбывается. Вот только слишком трудно поверить в то, что Мессинг прекратил выступления из-за одной неудачи. Кто бы ему это позволил, если билеты на концерты наверняка уже были проданы с аншлагом!

Еще категоричнее Юрия Горного был психиатр Михаил Буянов: «Мы с Мессингом часто встречались, потому что жили по соседству. Как психиатр я видел, что он обыкновенный фигляр, страдавший клинически выраженной псевдологией (склонность к патологической лживости с целью возвышения собственной личности в глазах окружающих). «Мемуары», сочиненные Хвастуновым, вышли за 9 лет до смерти «мага», и Мессинг мог их исправить, но не делал этого. Значит, упорствовал во вранье. Также у него были компенсаторные фантазии – попытка избавиться от переживаний своей неполноценности. А за год до смерти появились многочисленные фобии. Однажды он позвонил мне, пожаловался, что стал бояться выходить из дома, пугался лифта, страшился, что его раздавят машины, отравят соседи. Я предложил ему полечиться у нас. Но он боялся психиатров и огласки. «Весь мир будет злорадствовать, что я сошел с ума», – объяснил он. Я предлагал ему проверить способности с помощью приборов. Но он отказался. «Что во мне изучать? – удивился он. – Я просто артист».

Многое из того, что сообщает Михаил Буянов, честно говоря, доверия не вызывает. Как мы уже убедились, Хвастунов был литернатурным записчиком, а отнюдь не инициатором создания мессинговских мемуаров, и все ошибки, в них содержащиеся, принадлежат не Хвастунову, а Мессингу. И в последний год жизни Мессинг не мог быть таким развалиной, каким его описывает Буянов, поскольку мэтр выступал почти до самого последнего дня, в том числе и с дальними гастролями в Азиатскую часть СССР.

Татьяна Лунгина утверждает, что после смерти жены к Мессингу «вновь стали обращаться больные или считавшие себя таковыми, и в обоих случаях он находил нужное «лекарство» – внушение словом. Позже я была очевидцем многочисленных таких исцелений».

Здесь словам знакомой мага можно верить. Но, несомненно, все больные, обратившиеся к Мессингу, страдали неврозами, и на них действовала сила внушения, которой Мессинг действительно обладал. Вообще, бросается в глаза, что Мессинг, хотя и был одинок, но, как кажется, от своего одиночества вовсе не страдал и в свой внутренний мир никого не пускал, даже очень близких людей. Он любил рассказывать о себе, о своем даре, в том числе и о явно фантастических случаях встреч с великими людьми и предсказаниях великих исторических событий. Но при этом свой внутренний мир он не открывал никому, а уж тем более людям, враждебно к нему настроенным. Вольф Григорьевич утверждал, что может читать мысли других людей. Однако он всеми силами старался не допустить, чтобы другие читали его мысли или даже просто строили догадки, о чем он думает. Он творил образ великого и загадочного Вольфа Мессинга.

В мемуарах Мессинг так определял смысл своей жизни: «Я чувствую усталость и удовлетворение. Такое же удовлетворение чувствует каждый рабочий человек, окончивший свой труд и пьющий, как я, свой стакан чая. Я дал людям радость. Я заставил их думать… Спорить… Теперь можно и отдохнуть…» Вряд ли у Вольфа Григорьевича было что-то другое более значимое в жизни, чем его психолоические опыты. Только ими он по-настоящему и жил.

По утверждению Лунгиной, не все гладко было во взаимоотношениях Мессинга со свояченицей, поскольку «сестра покойной жены создала в доме нервозную обстановку, непрестанно повторяя Вольфу Григорьевичу, что теперь вся его жизнь и заботы должны быть сосредоточены на могиле Аиды Михайловны… Ираида Михайловна раздувала этот культ покойной до чудовищных размеров, требуя от Мессинга ежедневного посещения кладбища. Сама она каждый день ходила на могилу сестры. Это не могло не выводить Вольфа Григорьевича из душевного равновесия, и мне до боли было жаль его… Уже через год после ее смерти Аиде Михайловне был поставлен красивый памятник – на постаменте черного гранита белый мраморный бюст покойной. На губах навеки застыла мягкая, добрая улыбка. Посещая кладбище, Мессинг часто приглашал знакомого кантора петь Кадиш у могилы». Добавим, что он и сам читал кадиш на могиле Аиды Михайловны.

Журналист Владимир Кючарьянц вспоминал: «Осенью 1974 года, работая в АПН, я по просьбе американского еженедельника «Нэшнл инкуайрер» взял интервью у Вольфа Мессинга. Мы проговорили несколько часов. Так сложилось, что я оказался последним говорившим с ним журналистом. Но никогда не публиковал записей беседы с ним. Сегодня, спустя тридцать лет, я снова опоздал: многое о нем уже известно. Кроме одного – моего впечатления. И того, о чем умолчу и сейчас: это касалось только меня. Теперь, когда все уже случилось, я могу оценить ту деликатность и осторожность, с которой Мессинг предупреждал меня. Не хотел пугать. Мое будущее казалось мне чем-то вроде беспроигрышной лотереи. Он знал, что это не так…

Он не любил выходить на улицу, ездить общественным транспортом. Крайне редко подходил к телефону. Укрывшись в своей небольшой квартире на улице Герцена, с головой уходил в книги и статьи о животных. Особенно – о дельфинах с их загадочным интеллектом, способностью приходить на помощь тонущим людям, словно уловив импульсы их страха и отчаянья. Мессинг был уверен, что они общаются телепатически и мечтал мысленно «поговорить» с ними. Другая его слабость – детективы. Он глотал их с доверчивостью ребенка, хотя вряд ли самый захватывающий детектив мог сравниться с его собственной жизнью…

На мой вопрос, случается ли ему не справиться с заданием, Мессинг отвечает:

– Крайне редко. Трудности возникают с нелогичным, абсурдным заданием. Например, однажды, выполняя мысленный приказ, я подошел к одному из зрителей, снял с его руки часы и, положив их на пол, занес над ними ногу. Затем, обратившись к залу, принес свои извинения: «Я не могу раздавить их, как того требует задание. Это не моя вещь».

Но случалось кое-что и похуже. На гастролях в Перми задание было на редкость простым: найти в зале определенную женщину, достать из ее сумки паспорт и со сцены назвать имя. Он легко сделал это. Вдруг из паспорта выпала фотография. Мессинг поднял ее, улыбнулся: «Какой красивый офицер. Совсем еще мальчик!»

Внезапно судорога исказила его лицо. Он вскрикнул. Схватился за сердце. Мгновенно дали занавес…

– Я увидел, как в тот момент, когда смотрел на его фото, мальчика убили, – сказал Мессинг. Меньше чем через месяц женщина получила с фронта похоронку. День гибели ее сына точно совпал с моментом «видения» Мессинга…

Вольф Григорьевич, объясните, как все-таки вы улавливаете чужие мысли?

– Мысли других людей для меня – образы. Я не столько слышу, сколько вижу их. Какое-то место, действие, человека. Образы эти имеют и цвет, и глубину. Как если бы вы вспоминали что-то, но… не из вашей жизни. В Берлине, обнаружив в себе эту способность, я очень полюбил бродить по рынку. Где еще вы встретите столько разных людей! Где еще можно так незаметно быть пристально внимательным, как не в толпе? Помню, одна пара брела между рядами. У них был очень подавленный вид. Внезапно в моем мозгу вспыхнула яркая картина: больная девочка в постели. Я отчетливо увидел ее бледное лицо… Проходя мимо этой пары, сказал вслух: «Не тревожьтесь. Ваш ребенок поправится».

Они остановились как вкопанные. Не знаю, что сильнее выражали их лица – страх, изумление или надежду. Именно тогда я вдруг осознал, что благодаря этой способности слышать мысли других смогу помогать людям. Особенно тем, кто остро нуждается в поддержке».

Владимир Кючарьянц подтверждает, что Мессинг был замкнутым человеком, сторонился толпы, не любил ездить общественным транспортом. Однако это было ему свойственно не только в последний год жизни, но и, по свидетельству детей Хвастунова, как минимум, в начале 60-х годов. А, скорее всего, подобная осторожность появилась у Мессинга вскоре после того, как он прибыл в СССР. Быть может, он чувствовал, что общение с толпой ему, человеку, выросшему совсем в другой стране, будет опасно. Ведь неслучайно он в первые годы пребывания в СССР дважды подвергался аресту как подозрительный иностранец. В стране, где едва ли не каждый десятый был сексотом, надо было держать ухо востро.

Очень интересно сообщаемая Кючарьянцем характеристика способностей Мессинга. Оказывается, Вольф Григорьевич улавливал чужие мысли не в виде звуковых текстов (или внутреннего голоса), а в виде зрительных образов. Эти образы, очевидно, могли ассоциировать с какими-либо чувствами, а так же с геометрическими понятиями (фигурами или направлениями). Потому-то, вероятно, Мессинг мог угадывать простые понятия, чувства, геометрические образы, мог понять, куда человек двинется через мгновение. Но он никак не мог угадывать тексты, содержащие хотя бы несколько слов. В то же время, надо заметить, что указанные простые понятие или движения можно было в принципе угадать и с помощью чтения идеомоторных актов, так что вопрос о наличии у Мессинга собственно телепатических способностей остается открытым.

Михаил Голубков рассказывал мне, как его мать, Валентина Голубкова, общалась с Мессингом: «Мама вспоминала, что Мессинг приходил в возбужденное состояние, впадал в транс. В таком состоянии он мог читать мысли и предсказывать будущее. Он мог воспринимать время как пространство. Однажды во время обеденного перерыва в издательстве Мессинг пригласил маму в ресторан. Там он пришел в специфическое состояние и начал пытаться за ней ухаживать. Он старался привлечь внимание людей, чтобы присутствующие его узнали. Взял мать за руку, стал гладить по руке. Но он ее не интересовал как мужчина. Мама была очень красива, а он был, мягко говоря, внешне не слишком привлекательным мужчиной. Мессингу, наверное, было лестно продемонстрировать окружающим, что он ухаживает за такой красивой женщиной. И мать не могла обидеть Мессинга. Она только повторяла про себя: «Как стыдно, как неприятно». Вдруг он отдернул руку и сказал: «Спасибо за откровенность».

А вот другой эпизод. Мессинг и мама сидели в издательстве, в комнате. Их разделял стол, так что непосредственного телесного контакта между ними не было. Речь зашла о сыне одной из знакомых матери, которому тогда было всего четыре года. Он вошел в состояние транса и произнес: «Он у нее такой большой, крупный, он очень талантлив… Нет, не талантлив, он гениален… Я должен с ним поговорить».

Когда это предложение передали матери мальчика, она запротестовала: «Нет, нет, не надо…» Она предчувствовала, что нельзя человеку предсказывать его судьбу. Когда мальчик вырос, он с сожалением говорил своей маме: «Эх, мама, почему же ты не дала нам встретиться!»

Эпизод с походом в ресторан запечатлен и в романе Михаила Голубкова «Миусская площадь», где Валентина Алексеевна Голубкова послужила прототипом одной из героинь – редактора издательства «Культполитпросвет» Антонины Грачевой: «Тоня видела этого человека впервые – небольшого роста, даже маленького, с густой черной седеющей шевелюрой, с большим тонким носом правильной формы, с резкими мимическими морщинами, пересекающими щеки от носа до уголков рта. Манера подносить руку к лицу, когда говорит, к подбородку, будто все время в каком-то изумлении, а в каждом слове – восторг или ужас… Черные воспаленные глаза, то усталые, то вдруг невероятно яркие и буквально обшаривающие собеседника. Вот и сейчас они заискрились, загорелись, и отказаться от ужина просто невозможно, – Мессинг вскочил, подбежал к загончику редакционной комнаты, где висели пальто, схватил Тонино, приподнял за плечи, подавая даме. Но идти, честно говоря, все же не очень хотелось: появиться в ресторане с этим дедушкой, который к тому же еще и на голову ниже? И какой-то весь такой странный, и не спутник для ресторана, честное слово…

Однако пальто само уже каким-то непонятным образом наделось, вот издательский коридор с коварной ступенькой, а потом пологим спуском, который заставляет прибавлять шаг, затем бежать, и вот уже морозный мартовский воздух и вечерняя наледь, и приходится держаться под руку, чтобы не упасть, правда, не вполне ясно, кто кого держит…

Странная пара – стройная молоденькая женщина в элегантном приталенном пальто зеленого мягкого ратина и беретке в цвет, из– под которой озорно выбивались темно-русые густые волосы, и пожилой человек, всклокоченный, без шапки, возбужденный, дико жестикулирующий свободной рукой и бесперечь что-то громко говорящий, в черной драповой куртке, расстегнутый, с выбивающимся шелковым шарфом – миновали проезд Сапунова, свернули налево, уперлись в Красную площадь, пустынную и продуваемую колючими поземистыми порывами, затем направо, спустились мимо дома, где коротал свои ночи заточенный Радищев, предвкушая путешествие из Москвы в Сибирь, прошли мимо Воскресенских ворот, хранимых какой-то московской генетической памятью и вроде бы даже видимых в неверном мерцающем свете качающегося фонаря, и оказались на Манежной – прямо перед гостиницей «Москва»…

Все это – проход по морозным улицам, странный спутник, ресторанный зал, сразу же обдавший шумом и папиросным дымом и напомнивший не то вокзал, не то станцию метро «Маяковская», причем сходство подчеркивалось колоннами, мозаикой на потолке, красным и светлым мрамором стен и пола, лишь белая массивная лепнина, столы с белоснежными скатертями и оркестр на отдаленной эстраде определяли некоторое отличие, – все это лишало вечер реальности и напоминало внезапное перемещенье в зазеркалье, как в современной сказке с точно очерченным социальным конфликтом, только что сданной молодым автором в редакцию детской литературы…

Сразу же выяснилось, что Вольф Григорьевич весьма и весьма неплохо ориентируется в меню, напечатанном на великолепной атласной бумаге крупным квадратным шрифтом, напоминавшим славянскую вязь. И вдруг вся неловкость исчезла: Тоня нашла для себя оправдание – даже перед лицом метрдотеля, взиравшего на них с вершины социально-рестранной иерархии. Ну в самом деле, не такая уж и нелепица пойти с автором в ресторан. В конце концов, Борис Александрович все вопросы решает именно таким образом. И неплохо решает! А вопросов у нас к Вольфу Григорьевичу очень много. Пусть расскажет, почему он отклонил трех литзаписчиков, которых ему предложил Боб? А? Почему? Сам написать не может, а от помощи отказывается! И почему вроде бы согласился на ее кандидатуру? Почему вдруг такое доверие? И будет ли подписывать с нами договор? И осознав свою роль представителя крупного советского издательства, ведущего непростые переговоры с автором ну очень нужной книги, Тоня почувствовала себя чуть более уверенно в этом огромном шумном дымном зале с десятиметровыми мозаичными потолками.

Мессинг сделал заказ – и как-то сник, успокоился, устал. Вскоре принесли закуску – пополам разрезанные яйца с красной и черной икрой вместо вынутого желтка, белые соленые грибы и моченые яблоки, петрушка, сельдерей, укроп, солености – всего немного и очень изысканно. Столь же строгий, как и метрдотель, официант тут же открыл бутылку белого грузинского вина, налил совсем немного в стакан Мессингу. Тот попробовал без всякого интереса и кивнул. Официант наполнил оба бокала и с достоинством удалился. Сделали по глотку.

– Вольф Григорьевич, а вы позволите вопрос? Почему вы отказались от литзаписчиков, которых вам предлагало издательство раньше?

– Очень просто, Тоня. Вы же, наверное, понимаете эту мою странную особенность – иногда я знаю мысли других людей, даже если этого не хочу. Просто знаю, и все.

– Вы их слышите? Или видите какие-то образы? Или читаете, как по книге?

– Нет. Просто знаю, и все. Не слышу, а просто знаю. Я это не могу объяснить. Даже себе, а не только кому-нибудь… И с этим бывает очень трудно жить. Вы не поверите, но это так. Я, например, не женат. И я боюсь, что по этой-таки причине.

– И что про тех журналистов?

– Ничего. Они смотрели на меня не так, как мне бы хотелось. Один сразу же стал думать, как сможет на мне заработать много денег. Очень много, и больше его ничего не интересовало. Как он меня для этого может использовать, сильно со мной подружившись. А второй был еще лучше – смотрел на меня как на макаку, которой дан странный дар, а она не знает, что с ним делать, и разъезжает по гастролям, как будто в бродячем цирке. И стал подумывать, не сделаться ли ему моим антрепренером. Третьему очень хотелось раскрыть мою черепную коробку и посмотреть, что и как там устроено. Или, в самом крайнем случае, сдать для опытов в институт нейрохирургии. Оказывается, есть такой. Я даже знаю, где. Где-то в Ямских-Тверских переулках. Так вот, этот третий оказался большим сподвижником науки. Тоня, ну как можно работать с такими людьми, если я не хочу быть материалом для науки? После мой смерти – пожалуйста, сколько угодно изучайте, какие хотите ставьте опыты, но пока я еще живу на белом свете – увольте! Помилуйте! Никаких опытов. Как вы думаете, я-таки не кролик и не собака Павлова!

– А… тот молодой журналист? Ну, с которым мы сегодня виделись? Как он вам показался?

– Не уверен. Не знаю… – Мессинг задумался, поднес левую руку к подбородку, глаза на какой-то миг обратились куда-то в другую реальность, будто он вернулся на пару часов назад, мышцы лица напряглись, складки еще жестче очертились. Рука погрузилась в волосы, пальцы оказались где-то за ухом, будто там располагалось колесико радиоприемника, который он пытался настроить на нужную волну. – Не знаю… посмотрим. По-моему, он просто испытывает ко мне симпатию. Просто как к человеку… И мне он тоже симпатичен. Не хочет ни денег, ни опытов. По-моему, таким и должен быть писатель. Ну а я могу-таки рассказать ему много очень даже интересных вещей! И вам тоже, Тоня! Ведь я виделся со многими очень интересными и очень великими людьми мира! – Мессинг волновался, и Тоня заметила, как усиливается его акцент, не то еврейский, не то польский, когда новая волна сменяет эмоциональный спад. – Например, я видел Эйнштейна! Так же, как вижу вас. И Зигмунда Фрейда! Вы знаете, кто такой Фрейд? Нет? О, это человек, нашедший у всех у нас в голове такие страшные вещи, что лучше бы и не искал. Тем более не хочется про эти вещи говорить с такой красивой и обаятельной женщиной! Тем более, что никто не знает, есть ли они на самом деле. Так вот, Фрейд всегда ходил в черном сюртуке и с зонтиком. А Эйнштейна знаете? Ну да, конечно. Так вот, Эйнштейн позволил мне выщипнуть у него из уса три волосинки! Три волоска! Я их довольно долго хоронил их у себя, но потом потерял, кажется, в Америке… А еще Эйнштейн играл на скрипке вполне сносно, и его об этом просил Фрейд, когда я приходил к Эйнштейну, а у него в это время уже гостил Фрейд…