Текст книги "Вольф Мессинг"

Приехала русская уха в глиняных горшочках, но Мессинг не обратил на это ни малейшего внимания, увлекшись прошлым, и Тоня удивилась тому, что встречи с такими людьми странным образом связаны в его сознании не с беседой, не с общением, которое могло бы поразить исключительностью или, напротив, заурядностью, но вроде бы с совершенно пустыми деталями: выщипанными волосками из уса, черным фраком, непременным зонтом. А Вольф Григорьевич увлекался все больше и больше, он подвинулся к Тоне, гладил ее по руке от ладони до локтя, время от времени пожимал, говорил громко, и бытовые детали, связанные с великими людьми, громоздились одна на другую… Официантка, столь же недоступная, как и ее предшественник, ставила на стол хлебную тарелку с румяными булочками, и ее рука как-то неловко столкнулась с жестикулирующей рукой Мессинга, тарелка упала на стол, не разбилась, зазвенела, булочки покатились по белоснежной скатерти. Официантка не смогла скрыть надменного раздражения, проявившегося в позе, в гримасе, в неохоте, с которой она, выдавив из себя «Извиняюсь», стала исправлять не то свою оплошность, не то посетителя, но тот не заметил и этого, звон тарелки лишь обратил его внимание на официантку.

– Вы узнали меня? – спросил он. – Я Вольф Мессинг! Вы узнали? – официантка пожала плечами, навела порядок на хлебной тарелке и удалилась, надменная и не снисходящая до узнавания. Мессинг опешил. – Вы узнали меня? – громче сказал он, обращаясь к людям за соседними столами. – Я Вольф Мессинг! Вы узнаете меня? Вы видели мои сеансы? Мои психологические опыты? Вы узнали?

За соседними столами притихли разговоры, только один совсем уж пьяный полковник с погонами, напоминающими недожеванный бутерброд, продолжал что-то монотонно бубнить своему краснощекому молодому соседу, насмерть задушенному узеньким сереньким галстуком. Несколько глаз с интересом наблюдали за странной сценой, пока вроде неопасной, не грозящей дебошем, но кто знает… И от странной близости этого человека, продолжающего гладить руку, и от внимания случайных зрителей, праздных, равнодушных, подвыпивших, Тоне захотелось пропасть, исчезнуть из этого прокуренного вокзала, прикинувшегося рестораном, боже, как неприятно, оказаться бы сейчас либо дома, либо на худой конец в издательстве, в редакционной комнате, откуда вдруг так неожиданно сорвались и оказались тут. Как неприятно, и смотрят все, и этот старик…

Вдруг Мессинг отдернул руку, выпрямился на стуле, приходя в себя от напавшего возбуждения, отстранился от спутницы и глядя прямо в глаза произнес:

– Спасибо за откровенность! – какое-то время посидел прямо, взял ложку и принялся за уху. – Такой же откровенностью отличается и журналист, которого вы представили мне сегодня. Именно поэтому я буду работать с вами. И готов заключить договор – как там это у вас делается? Приятного аппетита! Уха превосходная!»

Можно не сомневаться, что разговор Мессинга с Тоней Грачевой в основном воспроизводит содержание разговоров Мессинга с Валентиной Голубковой и Михаилом Хвастуновым. Но здесь получился один забавный анахронизм. Действие третье части романа, названной «Солнечная активность в марте», где и происходит встреча Антонины и Мессинга, отнесено к 1952 году. Реальная же встреча Валентины Голубковой с Мессингом состоялась лишь в 1964 году, когда он действительно не был женат (точнее, уже был вдов). А в 1952 году Мессинг еще был женат. Ведь его жена умерла только в 1960 году.

А в финале романа Мессинг использует свой дар ясновидения и внушения на расстоянии, чтобы помешать Тоне придти в издательство, где должен появиться маньяк со скальпелем, чтобы отрубить голову главному редактору.

По воспоминаниям Голубкова, его отец, Михаил Хвастунов, веривший, что Мессинг действительно обладает уникальным даром, «надеялся зафиксировать его экспериментально, предлагал, чтобы с ним поэкспериментировали специалисты. Однако Вольф Григорьевич категорически не хотел, чтобы с ним экспериментировали и отвергал все предложения Михаила Васильевича. На этой почве между ними произошла размолвка. Мессинг говорил, что после смерти завещает науке свой мозг. Но исследования его мозга ничего уникального в нем не обнаружили».

Бытовало и бытует немало легенд, что Мессинг помогал раскрывать самые громкие преступления, в том числе убийства и кражи. Эти рассказы шли от воспоминаний самого Мессинга и охотно подхватывалиь его восторженными почитателями. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что дело здесь не в ясновидении или телепатии, а в магическом влиянии на подозреваемых в преступлении самого имени Мессинга. Так, Татьяна Лунгина вспоминала: «Часа за два до моего прихода звонит Мессингу директор одного из крупнейших московских универмагов, которого Вольф Григорьевич и в глаза-то никогда не видел. Но тот представляется его горячим почитателем, не пропускающим ни одного выступления Мессинга, и горячо и взволнованно благодарит его за огромную помощь – предотвращение крупной кражи в его магазине. Просит придти и получить причитающееся ему вознаграждение – личный подарок директора. С присущим ему чувством юмора Мессинг отвечает в том духе, что, мол, до дня первоапрельских шуток еще далеко, а в штате Уголовного розыска на знаменитой Петровке, 38 он никогда не состоял.

Тогда незнакомец – директор – посвящает его во все подробности проделанной им детективной авантюры, в которой имя «МЕССИНГ» сработало гипнотически и безотказно.

За несколько минут до приезда инкассаторов все отделы универмага сдали свою дневную выручку главному бухгалтеру, конторка которого ютилась у стенки служебного прохода. Приготовив мешки с деньгами к сдаче, тот на секунду отвернулся, чтобы отключить закипевший на электроплитке чайник. И кто-то в мгновение ока стянул одну сумку. Совершенно очевидно было одно: кражу совершил кто-то из своих работников, ибо по тому служебному проходу могли ходить только служащие универмага. Но огромный четырехэтажный магазин имел несколько сотен работников, и десятки из них сновали в те минуты перед окончанием работы по служебному коридору. Подозрение могло падать на кого угодно: от уборщицы до заведующей любой из сорока секций.

Бухгалтер, ни жив, ни мертв, сообщил по внутреннему телефону директору о пропаже. Надо отдать должное находчивости последнего. Право, из него мог бы выйти не просто толковый работник торговли, но настоящий Шерлок Холмс. Он сразу смекнул: с момента хищения прошла минута, конторка бухгалтера находится на четвертом этаже. За такой промежуток времени самое худшее – вынос денег за пределы здания – произойти не могло. Ни бегом по лестницам, ни тем более по эскалатору, запруженному в этот час многочисленными покупателями, никто бы выбежать не успел. Значит, деньги при воре или спрятаны в грудах товара.

И тут же по внутреннему селектору репродукторы разнесли слова:

– Граждане! Только что в нашем универмаге совершена дерзкая кража сумки с деньгами. По счастливому совпадению среди наших покупателей оказался всем вам известный ВОЛЬФ МЕССИНГ. Мной дано распоряжение перекрыть все выходы, в том числе и служебные.

Обыскать тысячи людей, из которых виновен только один, мы не имеем права. Но, выпуская всех вас по одному, с вами за руку будет прощаться Вольф Мессинг…

Думаю, что нет нужды пояснять, чем все это закончится для похитителя.

Поэтому предлагаю взявшему, быть может, по ошибке (?!) деньги, незамедлительно их вернуть так, чтобы он остался вне подозрений – если желает…

Минут через пять сумка с деньгами была обнаружена целехонькой и невредимой в подсобном помещении третьего этажа…

– Знаешь, Таня, – сказал Вольф Григорьевич, закончив пересказывать эту историю, – что я сейчас подумал? А не пригласить ли мне этого директора к себе в программу на роль ведущего?.. А? Как ты думаешь? В находчивости ему не откажешь! Такой рекламы мне и ВТО не сделает.

И он по-детски искренне рассмеялся».

Несмотря на замкнутый характер, Мессинг водил дружбы с многими звездами эстрады, театра и кино. По словам Лунгиной, Мессинг был близко знаком с артистами Юрием Никулиным, Евгением Леоновым, Аркадием Райкиным, певцом Юрием Гуляевым, диктором Юрием Левитаном.

Летом 1967 года Мессинг отдыхал на Волге вместе с семейством Лунгиных. По словам Татьяны, «в жаркие деньки он сам отправлялся к ближайшей деревне, где у кладбищенской дубравы, у заброшенной мельницы бил ключик вкусной родниковой воды. Он черпал воду и утолял жажду первобытным способом, но для гурманского вечернего чая приносил и нам пластмассовый бидончик. Там он и познакомился с местными крестьянами, с несколькими особенно сдружился, покупал у них парное молоко, а старых и бывалых людей расспрашивал о знаменитых в их краях в прошлом гадалках или целителях.

Деревенские жители в свою очередь полюбили – как в старину сказали бы – странного барина, и за несколько дней до нашего отъезда подарили ему на память жанровую скульптурку, вырезанную из дерева: мужичок сидит на бочке и пьет из большой кружки самогон». Сам Мессинг к спиртному был довольно равнодушен, но если уж выпивал рюмку-другую, то самогону явно предпочитал коньяк.

В сентябре 1967 года, после юбилейного вечера в Центральном доме медработников, на следующий день неформальное торжество продолжилось в ресторане «Прага» на Арбате. Дело в том, что 65-летие Вольфа Григорьевича было перенесено с 1964 на 1966 год. 19 января состоялся юбилейный вечер в Центральном доме медицинских работников, на котором присутствовала, как говорится, «вся Москва». На следующий день Мессинг арендовал целиком роскошный «Красный зал» с зеркалами в ресторане «Прага» на Арбате, где дал грандиозный банкет. Благо, средства позволяли. Среди гостей были академики Петр Ребиндер и Иосиф Кассирский, писатель Леонид Леонов, и сын «всесоюзного старосты» Калинина Александр Михайлович, главный редактор журнала «Наука и религия» Владимир Мезенцев, профессора МГУ.

Татьяна Лунгина утверждала: «Вечер прошел тогда в непринужденной обстановке, шутки чередовались с тостами, не умолкал смех. Были довольны и официанты ресторана. К иностранцам и крупным партийным чиновникам у них уже пропал интерес, так как ресторан «Прага» давно стал излюбленным «злачным местом» московской элиты, А вот такую персону они еще не обслуживали…

К полудню следующего после ресторанного банкета дня мне позвонила Ираида Михайловна и сообщила, что «скорая» увезла Вольфа Григорьевича в крайне тяжелом состоянии в клинику имени Боткина. Ему предстоит срочная операция».

Сын Лунгиной Саша, работавший на скорой помощи в той больнице, куда положили Мессинга, объяснил, что у Мессинга был гнойный аппендицит, который прорвался, вызвав гнойный разлитой перитонит. Что ж, обильная трапеза в «Праге» вполне могла спровоцировать обострение аппендицита.

Татьяна Лунгина вспоминала: «Встретил он меня слабой улыбкой, а когда я склонилась и поцеловала его в лоб, я поняла, с каким трудом ему эта улыбка дается: жар был не менее 40 градусов. Держался он молодцом, ни на что не жаловался, только дышал тяжело и прерывисто. В его палате лежал еще молодой парень, богатырского сложения, с бородой, как у Хемингуэя. Казалось, он попал сюда по недоразумению. Мессинг перехватил мой взгляд в сторону здоровяка, поманил к себе пальцем и тихонько прошептал на ухо: «Тайболе, эти черти-врачи, видно, считают, что я испекся, готов… Нет, фигу им! А видишь этого здоровяка? Жалко парня – отсчитывает последние дни. А внешне ведь – ни-ни!»

Во второй мой визит Вольф Григорьевич попросил, если возможно, достать и принести черной икры. Больше у него ни на что аппетита не было.

Пришлось исколесить буквально всю Москву. Все же в одном из маленьких отдаленных ресторанов мне удалось раздобыть грамм сорок. Тут же поспешила отвезти «драгоценный» гостинец в клинику. Пропустили и на сей раз, и Вольф Григорьевич несказанно был рад и мне, и икре. Теперь уже улыбка без натяжки, и я вижу, что дело идет к поправке.

А молодого крепыша в палате уже не было… Он умер.

Кроме меня Мессинга регулярно навещала ведущая – Валентина Ивановская. Она старалась проявлять максимум терпения не только к Вольфу Григорьевичу, но и к капризам Ираиды Михайловны, что было не легко.

Окруженный вниманием и постоянной заботой, Мессинг быстро поправлялся, а через несколько недель сочли возможным выписать его из клиники. Только дома еще некоторое время требовался полубольничный режим. В конце концов эта угроза миновала, и следующий день своего рождения Мессинг встречал в добром здравии».

После этого все последующие дни рождения Мессинга организовывала Татьяна Лунгина. Она вспоминала: «Однажды день рождения решили отпраздновать в ресторане гостиницы «Советская», который некогда назывался «Яр». В концертном зале этой гостиницы Вольф Григорьевич всегда любил выступать.

В тот раз опять пришли медицинские светила: профессор А.А.Вишневский, Краковский и другие, нет нужды всех перечислять – он пользовался всеобщей любовью.

Дата была «солидная» и почетная – 70-летие!

Я заказала по сему случаю огромный торт и еле разместила в нем 70 свечей, но делала все тайком, хотелось сделать Мессингу сюрприз.

Гости торжественно уселись за стол, откупорили шампанское, внезапно погас свет. Вольф Григорьевич только успел пробурчать свое традиционное: «безобразие, понэмаете!», как я выплыла из темноты и вручила ему торт, освещенный мерцающими огоньками свечей.

Мессинг расплылся в улыбке и растроганно расцеловал меня. Сильный духом, он был слаб на обыденные и маленькие удовольствия».

С гнойным аппендицитом Мессинг благополучно справился, но артрит донимал его всесильнее и сильнее. Сам он рассказывал окружающим, что приобрел его, когда прыгал со второго этажа здания гестапо в Варшаве. И многие в эту легенду верили. Да что многие – почти все.

Лунгина вспоминала: «Вольф Григорьевич, у которого давно болели ноги, особенно при ходьбе, терпел боль, пока было возможно. Потеряв всякую возможность владеть собой, он вынужден был обратиться к врачу – к своему другу профессору Александру Александровичу Вишневскому. Генерал-полковник медицинской службы и директор Института хирургии Вишневский, даже не проделав сложных анализов, при первом осмотре, безошибочно поставил диагноз – облитерирующий эндартериит обеих нижних конечностей – и немедленно госпитализировал Вольфа Григорьевича. Положил его в институт, где работал сам.

В первый мой визит я застала опечаленного диагнозом Мессинга. Ему давали болеутоляющие препараты и навсегда запретили курить. Последнее он всерьез не принимал, хотя именно курево в данной ситуации было его злейшим врагом…

Александр Александрович пригласил меня к столу. Сказал, что у Вольфа Григорьевича дела неважные. Что в нижних конечностях слабая циркуляция крови, за счет того, что склеротические бляшки закрывают сосуд, что он применит консервативное лечение для облегчения и приостановки процесса. Но так как Вольф Григорьевич курит, и очень много, то он опасается прогрессирования заболевания, которое может кончиться гангреной одной или даже обеих ног, а, следовательно, и ампутацией их!

– Вольф Григорьевич мне обещает бросить курить, но пока не выполняет обещания, а я – старый дурак (при этом Вишневский ударил себя по лбу) ему каждый раз верю и…

Не дав ему докончить, вмешался Сережа (индийский скворец. – Б. С.):

– Дуррак, старый дуррак!

И такая посыпалась брань… Не всякий пьяница смог бы при женщине эдакое произнести. «Да, – я подумала, – вот плоды просвещения». Виноват же был сам профессор. Ругался он нецензурно даже во время операций. Сережа, находясь постоянно в кабинете, очень быстро усвоил этот «язык» и употреблял его где надо и не надо».

Мессинг по этому поводу сказал Лунгиной: «Смотри, сколько лет я живу среди русских, а еще не освоил их язык, а Сережа оказался более способным». Кстати, никто никогда не слышал, чтобы Мессинг матерился.

Лунгина стала работать в Институте сердечно-сосудистой хирургии Академии Наук им. Бакулева на административной должности. Она вспоминала: «У главного подъезда стояла целая кавалькада черных лимузинов «Чайка», сопровождавших карету скорой помощи, на которой прибыл наш пациент. Им оказался генерал-полковник Жуковский, командующий воздушными силами Белорусского Военного Округа, давний приятель Мессинга.

У него констатировали жесточайший инфаркт с образовавшимся отверстием в сердечной перегородке, и мало кто сомневался в летальном исходе. Излечение подобного недуга оперативным путем еще не было ни разу осуществлено не только в нашем институте, но и в других клиниках.

Оперировать такого высокопоставленного больного имел право только сам директор института, профессор Бураковский. Он высказал опасение, что операция лишь ускорит конец. Но и ничего не предпринимать неотложно – роковая потеря времени. Создалась щекотливая ситуация. Только после приказа «свыше» – оперировать – Бураковский мог принять окончательное решение.

В эти тревожные минуты ко мне подходит моя секретарша и говорит, что звонил Мессинг и просил срочно с ним связаться. Перезваниваю ему.

– Тайболе, передай своему шефу: немедленно приступить к операции. Это мой друг, и я советую не терять ни секунды!

Я рассказываю о колебаниях Бураковского, но Мессинг перебивает меня:

– Все закончится благополучно, заживет, как на собаке. А твой шеф будет представлен к награде. Так ему и скажи.

В конце концов, не видя иного решения, Бураковский согласился на операцию, рассчитывая только на чудо.

Закончилась многочасовая операция, прошли и первые критические дни, и вот уже Жуковского переводят в клинику имени Бурденко на долечивание – всякая опасность миновала. А ведь только недавно можно было заказывать траурные венки! И не позвони Мессинг вовремя – промедление смерти подобно… Тут же, по горячим следам, подтвердилось и его предсказание о карьере Бураковского. Ему присвоили звание члена-корреспондента Академии медицинских наук СССР и вручили орден за удачную, проведенную впервые в стране, операцию…

…Когда я спросила после благополучного исхода операции: шел ли он на риск с генералом Жуковским, советуя немедленную операцию, Мессинг ответил:

– Я об этом даже не думал. Просто в сознании возникла цепочка – «операция» – «Жуковский» – «Жизнь». И все».

Добавлю, что об этом чуде мы знаем только со слов Татьяны Лунгиной. В мемуары Мессинга этот эпизод не попал, так как случился позже их завершения. А когда свет увидели воспоминания Лунгиной. Генерал-полковник Сергей Яковлевич Жуковский на шесть лет пережил Мессинга. Он умер 10 ноября 1980 года. А хирург Владимир Иванович Бураковский дожил даже до публикации мемуаров Лунгиной. Он скончался 22 сентября 1994 года в Москве в возрасте 72 лет и теоретически имел возможность ознакомиться с ее мемуарами. Правда, неизвестно, произошло ли это на самом деле. Но, что характерно, из воспоминаний Лунгиной не ясно, сообщила ли она Бураковскому о призыве Мессинга немедленно приступить к операции, или Владимир Иванович сам пришел к такому решению. Если верно последнее, то Татьяна могла подумать, что Мессинг телепатически передал ему веру в необходимость оперировать генерала немедленно.

Журналист и писатель Рэм Щербаков, входивший в основанный Михаилом Хвастуновым «Клуб любознательных» и ставший научным редактором книги Вольфа Мессинга «Я – телепат», представлявшей собой полную версию записанных Хвастуновым мемуаров Мессинга, вспоминал: «Вольф Григорьевич любил называть себя артистом. В его облике действительно было много артистического. Резко очерченный профиль и длинные, ниспадавшие на плечи волосы заставляли вспомнить портрет Паганини. И все же в выступлении отсутствовала главная артистическая черта – легкость. Морщины на лице Мессинга собрались в глубокие складки, на лбу выступила испарина, руки заметно дрожали. Он нервничал, сердился, требовал от «индуктора» сосредоточенности. Казалось, что артист выполняет тяжелую, не очень любимую работу, и зрителю становилось неудобно перед пожилым человеком, вынужденным так напрягаться».

Рэм Щербаков также поведал нам, как Мессинг и Хвастунов писали книгу мемуаров: «Работал Михаил Васильевич напористо и самозабвенно. Так что поначалу Вольфу Григорьевичу приходилось часто бывать на Беговой улице «по долгу службы», а потом он привык и привязался к нашей молодежной кампании, собиравшейся у Михваса что-то обсудить, отметить или просто потрепаться». Однако в данном случае Рэм Леонидович ошибся. Мы уже знаем, что в действительности мемуары Мессинга писались не в квартире Хвастунова на Беговой, а на его даче в Барыбино.

По словам Щерабакова, Мессинг «жил в своем мире, привык к нему и не находил нужным кого-либо воспитывать или образовывать. Попытка разгадки, намеченная в этой книге, принадлежит, скорее всего, литобработчику – Михвасу. Мессинг не был сконен к теоретизированию. Человек он был конкретный, заземленный и начисто лишенный фантазии. По его собственному выражению, он был «больной на точность». Если Вольф Григорьевич обещал быть в семь часов, то по звонку в дверь можно было ставить часы. Все эти человеческие качества заставляют относиться к его рассказам с полным доверием, как бы удивительно они ни выглядели».

Здесь Щербаков, несомненно, находившийся под сильнейшим впечатлением от дара Мессинга, склонен некритически доверять рассказам Вольфа Григорьевича о самом себе и будто бысовершенным им чудксах. Но черты характера Мессинга, как представляется, он передал довольно точно. Тут и почти болезненный педантизм, тут и отсутствие творческого воображения и творческого начала во всем, что не было связано с его уникальным даром, тут и замкнутость во всем, что касается личной жизни.

Мессинг так излагал Татьяне Лунгиной свою философию: «Но насколько бы сантиметров ввысь ни росли от Олимпиады до Олимпиады рекорды по прыжкам в высоту, не думаю, что самый выдающийся спортсмен когда-нибудь преодолеет высоту (без шеста), например, более пяти метров. Есть граница, барьер, за который тело переступить не сможет. Это мое мнение.

Возможности духа беспредельны, но пока дух заключен в свою телесную оболочку, всегда будет оставаться нечто непознаваемое…»

И ещеМессинг рассказывал об одном из самых известных садов камней – так называемом саде пятнадцати камней храма Рёан-дзи в Киото, созданный по преданию в 1499 году мастером Соами, который будто бы видел во время поездки в Японию:

Какую пищу для раздумий может дать общественный парк?

Ну, там всяческие красоты дизайна: причудливые клумбы, ухоженные аллеи, каскады фонтанов и аллегорические скульптуры. Но все это на поверхности наших исканий Смысла и Тайны. Это всего лишь красивые декорации – атрибуты культуры, ее реквизит.

Прогуливаясь по такому саду, можно умиляться, но не погрузиться в состояние глубокой медитации.

Но японцы и городской парк сумели сделать обителью дум. И по праву он называется философским садом. К тому же все просто до гениальности.

Весь из камня тот «философский сад»: и тропинки, и ограда. И «деревья». Вот они – квинтэссенция. «Деревья» – суть шестнадцать каменных глыб, с кажущейся хаотичностью разбросанные по саду. Их действительно шестнадцать, если, идя от одного к другому, проставить на каждом его порядковый номер. Но на какой камень ты бы ни взобрался – побывай на каждом, видишь только пятнадцать, считая и тот, на котором стоишь. Шестнадцатый ни с какой позиции не виден.

Вот, значит, каков удел человека в его стремлении познать Истину: вот, кажется, и держит он ее в своих руках, а сущность объять не может.

Так, думаю, обстоит дело и с оккультными тайнами, где всё – белые пятна».

С какой бы точки ни рассматривал посетитель сада эту композицию, Иногда, однако, создаётся впечатление, что видны 15 камней, так как отдельные камни, из-за своей неправильной формы, воспринимаются как два. Полностью наблюдать все камни можно, только воспарив в воздухе над садом и посмотрев на него сверху. Считается, что увидеть все 15 камней может только «достигший просветления».

Вероятно, здесь ошиблись либо сам Мессинг, котрый никогда не был в Японии, либо Лунгина, которая тоже, скорее всего, этой страны не видела. Ведь в этом знаменитом саду не виден не шестнадцатый, а пятнадцатый камень, который всегда оказывается вне поля зрения наблюдателя, загороженный другими камнями.

Мессинг относил свой дар и все, с ним связанное, к разряду принципиально непознаваемого, постигаемого только верой, потому и не очень стремился познать собственные феноменальные способности.

Тут еще раз сам собой встает вопрос, какую позицию занимал Мессинг в вопросах соотношения веры и знания.

Наталья Хвастунова вспоминал: «Верил ли Мессинг? Тогда я этим вопросу не задавалась. Внешне он это не проявлял, но это было невозможно. Он должен был позиционировать себя как атеист. Во всяком случае, если у него была вера, то не христианская, а иудейская, как я могу сейчас только очень осторожно предположить».

И она же свидетельствует: «Не могу сказать, что мне с Мессингом было интересно. Не помню интересных разговоров с ним. При том, что с другими друзьями отца – Ярославом Головановым, Рэмом Щербаковым и др. – интересные разговоры были. В течение 2–3 лет Мессинг был другом дома. Несколько раз мы были у них дома, а у нас на Беговой они бывали постоянно. Жены Мессинга тогда уже не было в живых, он был вместе с ее сестрой Ираидой…»

В данном случае воспоминания Натальи Михайловны совпадают с воспоминаниями Рэма Щербакова, который писал о приземленности Мессинга и отсутствии у него фантазии.

Наталья Хвастунова утверждает: «Эпизоды биографии Мессинга отец старался проверить. Они много говорили о Хануссене и романе Лиона Фейхтвангера «Братья Лаутензак». Мессинг говорил, что в романе очень точно описан механизм ясновидения. Отец хотел выяснить у Мессинга: «Как Вы чувствуете все это?» Он уговаривал Вольфа Григорьевича встретиться с учеными. Позиция отца заключалась в том, что этот феномен надо изучать. Но Мессинг всячески уходил от этой темы, хотя прямо и не отказывался. Он говорил: «Я не хочу быть подопытным кроликом». В конце концов, размолвка между ними наступила именно из-за попыток устроить встречи с учеными, хотя я не уверена, что только из-за этого они поссорились. Отец считал, что как человек Мессинг обладает средними способностями и возможностями, исключая его дар. Это – не слишком умный человек, любитель театральных сцен, трюков, эффектов».

Также и Михаил Голубков утверждал: «На отца Мессинг произвел впечатление не очень умного человека, хотя и человека исключительной гениальности. Он действительно обладал этим даром – читать мысли и предсказывать будущее. Он так и не избавился до конца жизни от еврейского акцента».

Таким образом, люди, близко знавшие Мессинга, но не относившиеся слу его безоглядных поклонников, отмечали его ординарность, не слишком высокий интеллектуальный уровень. Артист он был замечательный, но на роль мыслителя, философа явно не годился.

Наталья Хвастунова в беседе со мной говорила: «Помню в нашей квартире, на Беговой, гости расходились на Новый 1966 год. Транспорт уже не ходил, и все волновались, как они попадут домой. Мессинг успокоил: не волнуйтесь, заверните за дальний угол дома. Через десять минут туда подъедет такси и всех заберет. Так и случилось. Правда, уехали только те, кто в такси поместился, а остальным гостям пришлось идти пешком. Мессинг не сомневался, что обладает уникальными телепатическими способностями. Отец то же не сомневался. И я не сомневаюсь.

Мессинг потому не соглашался на экспериментальную проверку, что он не понимал, что к чему, не понимал этого и мой отец. Я теперь думаю, что его способности идут не сверху, а снизу. Сверху способности даруются святым, но Мессинг не был святым, никогда не крестился в православие. А способности снизу – это от дьявола».

Если же отбросить мистику, то, как мы уже указывали, дар Мессинга мог заключаться в повышенной чувствительности к идеомоторным актам. Не исключено также, что он обладал гипнотическими способностями, даром внушения. Но способности к внушению имели свои пределы, поскольку тот, кто подвергался внушению, должен был помогать Мессингу, иначе никакого эффекта не наступало.

Наталья Михайловна вспоминала: «Я была ленивая и училась плохо, не готовила уроки. Папа попросил Мессинга помочь мне учиться хорошо. Сначала папа спросил меня, согласна ли я, чтобы Мессинг помог мне избавиться от лени. Я с легкостью согласилась. Ведь необходимость что-то делать перекладывалась на Мессинга. Мессинг был на гастролях, и прислал мне большое письмо, написанное им самим от руки, а не его ассистентской Ивановской. Он писал, что он готов помочь мне, но для этого я должна с самого момента получения письма начать менять свое отношение к учебе, начинать делать уроки. Иначе он помочь не сможет. Я его рекомендации не последовала и училась по-прежнему плохо.

Мессинг говорил: «Я никого не проклинаю. Если я кого-нибудь прокляну, сила проклятия будет такова, что будет сказываться на человеке всю оставшуюся жизнь». Когда Мессинг пришел впервые к нам в гости домой, папа его попросил: «Вольф Григорьевич, пожалуйста, в нашем доме без чертовщины». Сказано было с улыбкой, но и серьезно. Но иногда Мессинг срывался и начинал предсказывать, но по мелочам. Отец не хотел, чтобы тут демонстрировались телепатические или ясновидческие способности. Мессинг был какой-то… нет, не занудный, а однообразный, что ли…

Я помню, что в мемуарах была еще пятая глава, неопубликованная, где говорилось о ясновидении. Мне кажется, что я читала ее в рукописи…

Когда было чтение мемуаров Мессинга, которые первоначально назывались «Я – Мессинг» (название «Я – телепат» появилось позднее), я нарисовала портрет Мессинга. Я помню, что была написана глава л способностях Мессинга как ясновидца. Там было о предсказаниях Сталину. Но ее судьбы я не знаю».

Михаил Голубков тоже говорил, что ему кажется, что он эту главу читал в рукописи. Но ни у него, ни у Натальи Михайловны нет рукописи. И найти рукопись иак и не удалось. Так что вопрос о том, была ли в мемуарах Мессинга «сокровенная глава» о ясновидении остается открытым. Я все-таки склоняюсь к мнению, что такой главы все-таки не было. Во-первых, данные о предсказаниях, будто бы сделанных Мессингом, обильно разбросаны по всем главам книги. Во-вторых, в 1990 году, когда мемуары Мессинга были впервые изданы в виде книги, цензуры уже фактически не существовало. И ничто не мешало наследникам Хвастунова опубликовать. Тут надо сказать, что Михаил Васильевич Хвастунов завещал авторские права только дочерям, написав в завещании, что сыновья – мужчины, и сами пробьются в жизни. Старший сын Рюрик родился 13 декабря 1940 г. в Москве, был ученый и изобретатель, умер в 2008 году. Дочери Хвастунова Наталья и Ольга получили в 1990 году гонорар как наследники. Публикатором же книги выступил Рэм Щербаков, написавший к ней предисловие. Если бы в тот момент в имевшийся в распоряжении публикатора рукописи пятая глава была, он бы наверняка ее опубликовал бы. Остается предположить, что, либо пятой главы о ясновидении не существовало вовсе, либо ее текст был уничтожен еше при жизни Мессинга. Мне лично правильной кажется первая версия.