Текст книги "Ловец огней на звездном поле"

Глава 12

Остаток дня я провел в редакции в своем рабочем кабинете. Рассеянно поглядывая в окно на здание суда, я работал со своими источниками, не отнимая от уха телефонной трубки и время от времени делая пометки в блокноте. К ужину я собрал достаточно материала для колонки. Ред проглядел мои записи, сделал два или три исправления и кивнул.

– Иди работай. И не забудь: на будущей неделе мне нужно продолжение.

На следующее утро я снова встал еще до рассвета. Бесшумно выскользнув из комнаты над амбаром, где спала Томми, я пересек двор и вошел в кухню, где дядя и тетя Лорна пили кофе. Дядя был одет, как он обычно одевался на работу, на тете были домашние тапочки и старый халат. Перед ней лежала раскрытая чековая книжка, в которую она вклеивала контрольные марки, предварительно лизнув их обратную сторону кончиком языка. Дядя ел рулет с корицей, щедро засыпая крошками свежую газету. Увидев меня, он затолкал остатки рулета в рот и, развернув газету на сто восемьдесят градусов, протянул мне, выразительно подняв брови.

НЕМОЙ РЕБЕНОК: ЧУДО И ТАЙНА

Четыре дня назад рядом с железнодорожным переездом на шоссе 99 местная пожарная служба обнаружила искусанного муравьями мальчика лет восьми, одетого только в обрезанные джинсы. В настоящее время мальчик известен властям как Джон Доу № 117. Накануне та же пожарная служба выезжала на переезд по вызову машиниста товарного поезда, протаранившего застрявшую на рельсах зеленую «Импалу» 1972 года выпуска. В результате столкновения погибла неизвестная женщина.

Власти не считают происшествие самоубийством, поскольку никаких следов записки обнаружить не удалось. В то же время у следствия есть основания полагать, что мальчик, которого на следующий день нашли на шоссе, находился в салоне машины непосредственно перед катастрофой и был выброшен (или выпрыгнул) оттуда за считаные секунды до того, как водитель направил автомобиль на рельсы.

В больнице, куда доставила мальчика пожарная служба, на его теле обнаружили многочисленные следы, которые свидетельствуют о том, что безымянный малыш, которому сейчас не больше десяти лет, на протяжении долгого времени подвергался жестокому обращению. Лечащий врач заявил нашему корреспонденту следующее:

«Самой главной особенностью поступившего в нашу больницу ребенка является то, что он не может говорить».

Следует, однако, заметить, что мальчик с успехом компенсирует свою неспособность к вербальному общению с помощью блокнота, в котором он точно и весьма достоверно изображает различные предметы и людей, проделывая это со скоростью и сноровкой профессионального мультипликатора. Одна из медсестер сказала, что мальчик – настоящий вундеркинд. «Ничего подобного я в жизни не видела, – добавила она. – Этот ребенок рисует, как да Винчи».

Служба шерифа, которая ведет это дело под надзором окружной прокуратуры, уверена, что погибшая в автокатастрофе женщина не была матерью мальчика. Выяснить ее личность пока не удалось, однако расследование в этом направлении продолжается.

Как сообщила газете представитель офиса окружного прокурора мисс Мэнди Паркер, попытки установить имя и место рождения мальчика по общенациональным базам данных пока не принесли результата. «Это означает, что о его исчезновении никто не заявлял, – сказала она в беседе с нашим корреспондентом, – что само по себе говорит о многом. Большинство родителей обычно замечают, если ребенок отсутствует дома в течение пяти дней или дольше».

Учитывая вышеперечисленные обстоятельства, Департамент охраны детства совместно с окружной прокуратурой обратились к властям штата с просьбой как можно скорее поместить Джона Доу № 117 в соответствующее патронажное учреждение. Эта мера вкупе с возможным решением суда о лишении родителей мальчика родительских прав, которого также добиваются вышеупомянутые инстанции, представляются не только совершенно правильными, но и необходимыми, поскольку тело ребенка сплошь покрыто шрамами от ударов и сигаретных ожогов. Это – неопровержимые свидетельства жестокого обращения, объектом которого восьмилетний малыш оставался на протяжении достаточно длительного времени. Насилие, которому он подвергался, несомненно, подействовало и на его память. Джон Доу № 117 не помнит своего имени, не знает, откуда он родом, и не может назвать имен своих родителей или воспитателей – если этим словом можно назвать тех, кто подвергал его регулярным жестоким пыткам и издевательствам. На вопрос, как его обычно называли окружающие, мальчик написал в блокноте только одно слово – «сопляк».

Комплексное медицинское обследование, проведенное квалифицированными врачами, обнаружило у мальчика травматическое повреждение трахеи, что также может являться причиной его немоты. Как считает его лечащий врач, в будущем эта травма может помешать мальчику заговорить вновь. Один из сотрудников местной полиции заявил корреспонденту газеты на условиях полной анонимности: «Кто-то, несомненно, избивал парнишку, и не один, не два раза, а постоянно, на протяжении длительного периода времени. Если мы когда-нибудь поймаем этого ублюдка, его можно только пожалеть, потому что в тюрьме к таким относятся без снисхождения».

В конце статьи Ред поместил примечание, в котором обещал, что газета будет и дальше пристально следить за историей мальчика и что новые материалы по этому делу редакция опубликует на следующей неделе.

Глава 13

Шоссе 25/341 начинается на северной окраине Брансуика, проходит через Стерлинг, а потом устремляется к Джессапу. Вся дорога от одного города до другого занимает от силы тридцать минут. Никакого особого движения на шоссе обычно не бывает, если не считать лесовозов, курсирующих между Сутой и побережьем.

Когда дядя Джек получил контроль над банком и лесозаготовками, он построил на северной окраине Суты еще один дом – если только этот архитектурный кошмар можно назвать домом. Я ни разу там не был, но мне рассказывали, что в нем не то десять, не то пятнадцать спален, а общая площадь жилых комнат на всех этажах такова, что там можно без труда разместить небольшое африканское племя со всеми барабанами, ассегаями и котлами для приготовления белых путешественников. Верхом дядя Джек почти не ездил, однако это не мешало ему держать при доме полтора десятка племенных лошадей, среди которых был и жеребец-чемпион, обладатель «Тройной короны»[37]37
  «Тройная корона» – награда за высшее достижение на скачках в США. С 1919 г. «Тройную корону» завоевали лишь одиннадцать лошадей.


[Закрыть]. Лошади размещались в специально построенной конюшне, в которой даже денники были оборудованы кондиционерами.

На светофоре в Стерлинге я немного притормозил, а когда зажегся зеленый, снова разогнал «Викки» до шестидесяти. Мэнди не возражала. К сожалению, в машине с крышей типа «бикини» разговаривать совершенно невозможно – особенно если ехать достаточно быстро, – поэтому большую часть пути мы молчали.

Когда минут через десять мы поравнялись с Сутой, я едва удержался от того, чтобы не выругаться. После целого года сплошной вырубки участок слева от шоссе казался выжженным напалмом. Потом в полумиле от дороги промелькнуло монструозное строение, которое дядя Джек с гордостью величал «домом». Вокруг него тоже не осталось ни одного дерева – только кучи веток и других древесных отходов, предназначенных для сжигания. Дом дяди Джека торчал между ними, словно огромный гнилой зуб.

– Странно, – заметила Мэнди. – Построить дом в таком живописном лесу, а потом вырубить все деревья на несколько миль вокруг…

Я кивнул, соглашаясь, но ничего не сказал. Все равно история, которую я мог бы ей поведать, была слишком длинной.

Фирма «Братья Джессап» оказалась совсем крошечной и занимала длинный сарай-склад с площадкой для погрузки доставочных грузовиков на самой окраине города. Площадка была огорожена забором из металлической сетки, поверх которой была натянута спиральная колючая проволока. Вдоль стены склада стояло несколько грязных, неухоженных грузовиков. В одном из торцов сарая разместился и офис – мы определили это по остаткам вывески. Когда-то на нем было написано название фирмы, но теперь от него осталось только «…я Джесс…». На воротах висела табличка: «Осторожно! Злой хозяин!»

Ворота были закрыты, но цепь, замыкавшая металлические рамы с натянутой на них сеткой, болталась свободно. Я осторожно толкнул ворота бампером «Викки», и они отворились с протяжным скрипом.

Припарковавшись напротив дверей офиса, я вышел из машины и постучал, но никто не отозвался. Тогда я заглянул за угол, где находились открытые погрузочные ворота, и громко свистнул. Никакого движения. Вернувшись к машине, я дважды нажал на клаксон – и вновь безрезультатно.

– Похоже, никого нет, – сказала Мэнди.

– Сомневаюсь. – Я огляделся по сторонам и покачал головой. – Сейчас кто-нибудь да проснется…

Я оказался прав. Примерно через две минуты из ворот склада появился небритый седой мужчина. Щурясь на ярком солнце, он на ходу вытирал испачканные машинным маслом руки обрывком оранжевой тряпки. Выглядел мужчина лет на семьдесят, хотя на самом деле ему вряд ли было больше пятидесяти. Синий рабочий полукомбинезон и светло-синяя рубашка, над карманом которой был приклеен тканевый бейдж с именем, болтались на нем, как на вешалке. Мне этот человек немного напомнил мужчину, которого Майки рисовал в своем блокноте, но потом я подумал, что все люди в форме похожи друг на друга.

– Здравствуйте, мистер Раскин, – сказал я, прочитав надпись на бейдже, и помахал рукой.

– Раскин – это имя, – ответил механик, продолжая вытирать руки. – А фамилия – Скиннер. Мама звала меня Рас. А мои дети вообще никак меня не зовут.

Я протянул руку.

– У меня детей нет, свою мать я не знал, так что зовите меня Чейз.

Мы обменялись рукопожатием. Когда-то у Раскина, должно быть, были сильные руки, но сейчас они ослабели и исхудали, кожа болталась, и даже застарелые мозоли сделались мягкими.

– Чем могу помочь, Чейз?

Сначала я собирался соврать, но потом подумал, что честность, что ни говори, всегда лучшая политика. Что бы там ни говорили некоторые.

– Я ищу одного человека, который, как мне сказали, когда-то здесь работал. Или работает до сих пор. Единственное, что я знаю, – это то, что его звали… зовут Бо или что-то в этом роде и что он, возможно, жил в снятом с колес трейлере.

Раскин прищурился.

– Вы из полиции?

– Нет, сэр.

– Представитель шерифа?

– Нет.

– Хреново. Нет, правда – жаль, что вы не полицейский. Этот субчик должен мне деньги – если, конечно, мы говорим об одном и том же человеке. – Он поднял руку примерно на уровень моего уха. – Вот такого роста, да? Коротышка?

Я пожал плечами.

– К сожалению, я точно не знаю.

– У него еще вся спина была в татуировках.

– Я видел только его… портрет. Да и то от пояса и выше.

– Не очень-то много вы знаете, Чейз.

Я потряс головой и улыбнулся.

– Ваша правда, мистер Скиннер. Дело в том, что я хотел сделать одолжение одному человеку… и это все, что он мне сообщил.

– Чем вы вообще занимаетесь, Чейз? – Раскин ткнул пальцем мне в грудь.

– Я журналист. Работаю в «Брансуик дейли».

– Неужто вы собираетесь писать о Бо статью?

– Нет, сэр. Я только предполагаю, что он, возможно, знал одного маленького мальчика, с которым я познакомился буквально на днях.

Раскин кивнул.

– Я ни разу не видел мальчишку, хотя Бо о нем часто упоминал. Если, конечно, речь идет о том же самом ребенке… – Он перевернул кверху дном пятигаллонный бачок, небрежно обмахнул его своей оранжевой тряпкой и сел, прислонившись спиной к стене склада, где была хоть какая-то тень. Повесив тряпку на плечо, Раскин посмотрел куда-то в сторону ворот. Или, может быть, за них.

– Бо был пьяницей. И баба, с которой он жил, тоже закладывала дай боже. На мой взгляд, они друг другу совершенно не подходили, но это их дело. Бо работал здесь совсем недолго, может быть, год или даже месяцев десять. Не очень надежный был парень, часто опаздывал на работу, а то и вовсе не являлся, но… – Раскин поднял вверх старческие ладони. – Золотые руки. Мог починить все что угодно. В двигателях и прочей механике Бо, во всяком случае, разбирался отлично.

– Вы не знаете, где он может быть сейчас?

– Знаю. – Раскин кивнул без тени сомнения. – В тюрьме.

Это меня не удивило. Больше того – обрадовало.

– В какой именно?

– А вот этого не скажу. Скорее всего, где-то во Флориде – в ее северной части, в «отростке»[38]38
  Имеется в виду длинный и узкий участок территории Флориды, расположенный между штатами Алабама и Джорджия и побережьем.


[Закрыть]. Только его уже давно посадили.

– Спасибо, сэр. – Я повернулся и шагнул к машине, но снова остановился. – А вы, случайно, не знаете, где жил Бо?

Раскин кивнул.

– Конечно, знаю. – Он показал на грунтовку, проходившую за складом: – Езжайте по этой дороге примерно милю, пока не увидите трейлер. Там больше ничего и нет, так что не пропустите.

– Это был трейлер Бо? Его собственный или?..

– Нет. – Раскин покачал головой. – Хозяин разрешал ему там жить для… – он на секунду задумался, – для охраны. Ну или типа того.

– Вы не против, если я на него взгляну?

– Валяйте.

Мы попрощались с Раскином и поехали по разбитой грунтовой дороге. Вскоре впереди действительно показался прицепной трейлер, бывший когда-то белым. Ядовитый плющ уже заплел покосившиеся перила крыльца, а пуэрария затянула стены и вскарабкалась на крышу. Во дворе, заросшем густой травой высотой в целый фут, валялись опрокинутый угольный мангал, три гипсовых фламинго, детский велосипед без покрышек и бесколесный задок какого-то древнего автомобиля. Все пространство двора усеивали расплющенные банки из-под пива, отдаленно похожие на раковины на морском дне. Справа от трейлера, в тени могучего дуба, стояли на чурбаках три старых автомобиля: у каждого не хватало, по крайней мере, одного колеса, одной-двух дверец и всех стекол. Передние окна трейлера тоже были выбиты, а входная дверь висела на одной петле.

– Скверно, – сказала Мэнди.

Я только покачал головой.

– Представляете, каково ребенку было жить в таком… в такой обстановке?

– Нет. Не представляю. – Она говорила совсем тихо, словно эти слова, произнесенные в полный голос, могли причинить ей боль.

Сдвинув в сторону входную дверь, я вошел в трейлер. Скрип единственной петли вспугнул целую стаю кошек, которые в панике бросились в разные стороны. Только теперь я почувствовал выедающий глаза запах кошачьей мочи – должно быть, зверьки давно облюбовали комнаты и покидали их не часто.

Комнат в трейлере было две: спальня и гостиная. Кроме них имелись кухонный закуток и душевая кабинка, причем все было загажено, и не только кошками, так что сжечь трейлер было, наверное, гораздо проще, чем привести в порядок. Если не считать детского велосипеда перед крыльцом, никаких признаков того, что здесь жил или хотя бы бывал ребенок, я не обнаружил.

Мэнди, брезгливо морщась и закрывая нос и рот платком, следовала за мной.

В гостиной на ободранном диване сидел котенок и жалобно смотрел на нас, словно умоляя взять его с собой, но когда я машинально протянул к нему руку, он выгнул спину и зашипел, а потом метнулся куда-то в угол.

Оглянувшись на Мэнди, я спросил:

– Ну как, вы еще держитесь?

Она кивнула, но мне показалось – помощницу окружного прокурора вот-вот стошнит.

Стоя посреди гостиной, я еще раз огляделся по сторонам и проговорил, обращаясь больше к себе, чем к Мэнди:

– Если бы вы были ребенком, которого сжигает постоянное, неутолимое желание рисовать и которого регулярно били по рукам, чтобы он ничего не трогал, где бы вы разместили свои рисунки, чтобы никто их не видел?

Мэнди тоже заозиралась.

– Хороший вопрос.

Разойдясь в разные концы трейлера, мы постарались думать как малыш, которому не хочется в очередной раз оказаться избитым. Довольно скоро я сообразил, где, скорее всего, следует искать рисунки Майки. В угол спальни был задвинут довольно большой пятиногий стол, рядом на полу стояла настольная лампа. Но зачем кому-то понадобилось ставить ее на пол?

Я сходил в машину за фонариком и, опустившись на четвереньки, осветил столешницу снизу. Несмотря на окружающие вонь и грязь, я вдруг почувствовал себя так, словно созерцаю Сикстинскую капеллу. Вся нижняя поверхность стола была покрыта рисунками, изображавшими вещи, которые мальчик видел, или иллюстрировавшими его мысли и чувства: вот мужчина с банкой пива, вот плачущая женщина, а вот кошка, преследующая мышь… Все это было здесь, на нижней стороне старой столешницы.

* * *

Вернувшись на шоссе 341, мы от души наслаждались свежим воздухом и запахами земли и травы. На светофоре в Эверетте мы свернули, пересекли железнодорожные пути и через пару миль уже катили вдоль северной границы Суты. За окном промелькнули ворота, ведущие на территорию. Ворота оказались открыты – это было необычно, но, учитывая количество лесовозов, которые ежедневно проезжали через них в обоих направлениях, не удивляло.

– Вы не торопитесь? – спросил я Мэнди.

– Сегодня мне больше не нужно быть в суде, – обтекаемо ответила она. – А что вы задумали?

– Давайте на «ты», оʼкей? Вы не против? – предложил я, и Мэнди неуверенно кивнула.

– Хорошо, но что?..

– Увидите.

Я развернулся, проехал ярдов пятьсот в обратном направлении и свернул в ворота, над которыми висела устрашающая надпись: «Частное владение. Посторонним вход воспрещен. Стреляем без предупреждения!»

– Вы… ты видел этот знак? – спросила Мэнди.

Я кивнул.

– Отец дяди Уилли приобрел эту землю лет семьдесят назад, – пояснил я. – Дядя и его брат Джек владели здесь всем от железнодорожных путей до Талманна на юге, до Стерлинга на востоке и до Эверетта на западе.

Мэнди ненадолго задумалась.

– Это очень большой земельный участок, – сказала она наконец, и я снова кивнул. Мне по-прежнему не давала покоя мысль о том, что дядя может окончательно потерять Суту и, что было куда важнее, – потерять Святилище. И хуже всего было, пожалуй, то, что досталось бы оно не кому-нибудь, а дяде Джеку – человеку, который никогда не любил Святилище, даже несмотря на то что там находились могилы его отца и матери. По большому счету он его просто не заслуживал. Я прекрасно знал, чтó сделает дядя Джек, когда наложит лапу на Холм Дюбиньона. Первым делом он распорядится лишить его всей красоты, вырубив деревья и осушив озеро, потом перенесет могилы на городское кладбище, а землю продаст застройщикам, которые используют участок для размещения новых закрытых поселков, гольф-клубов и загородных вилл. Святилище для него – ничто, всего лишь товар, который можно выгодно продать, подумал я и, как всегда в таких случаях, почувствовал закипающий во мне гнев.

На этот раз мне удалось с ним справиться – делать это я научился уже давно. Когда гнев вспыхивает ослепительно и ярко, когда он обжигает, не давая рационально мыслить и грозя превратить мою душу в пепел, я напоминаю себе, что жизнь вообще устроена несправедливо и что никто никогда не обещал мне, что будет по-другому. И это часто помогает, но ненавидеть дядю Джека я все равно не перестаю. Я ненавижу его всегда, ненавижу просто потому, что он хочет отнять у дяди то, чем он по-настоящему дорожит. То, что для него важнее всего на свете. То единственное, что у него еще осталось.

Некоторые вещи – священны. И не важно, у кого сколько денег.

Мы проехали под высоковольтной линией, которая соединяла побережье и центральную Джорджию и пересекала Суту по прямой. Дорога тоже шла более или менее прямо, сильно отклоняясь к западу только в том месте, где она огибала Бычье болото. Грунтовка была разбита здесь сильнее всего, но «Викки» прекрасно справлялась с ухабами и рытвинами: как и я, в этих местах она чувствовала себя как дома. Тем не менее я старался ехать не слишком быстро, чтобы шум ветра, треплющего мягкий верх, не мешал мне рассказывать Мэнди об истории Суты. Я рассказал ей о том, как Эллсуорт рискнул последними деньгами, чтобы осушить Бычье болото, как он сколотил состояние, как заготавливал древесину, которая пользовалась спросом и в стране, и за рубежом, и как на месте каждого срубленного дерева он сажал два. Судя по выражению лица Мэнди, мой рассказ ей нравился. Серьезная, деловая помощница окружного прокурора даже откинулась на спинку сиденья, забросив ногу на дверцу.

Ближе к центру участка дорога пошла правее, повторяя очертания западного берега Бычьего болота. Слева стоял еще нетронутый сосновый лес, над которым возвышалось несколько особенно высоких вершин. Мили через полторы грунтовка снова вильнула влево, через озеро, так что Холм Дюбиньона оказался от нас по правую руку.

Много лет назад, когда Эллсуорт начинал осушать свой участок, ему понадобилась дорога, которая пересекала бы Бычье болото от одного берега до другого. Проще всего было проложить ее по насыпи, однако трудность как раз в том и заключалась, что дорога не должна была мешать свободному оттоку воды, а строить свайный мост обошлось бы слишком дорого. Эллсуорт долго ломал голову над этой проблемой, стараясь найти выход из положения. Ему нужна была достаточно дешевая и прочная конструкция, по которой можно было бы ездить и которая в то же время свободно пропускала бы воду.

Ему потребовалось несколько дней, но в конце концов он все-таки придумал, что делать. Вдоль западной границы Суты проходила железнодорожная линия, на неиспользуемом участке которой стояли три старых грузовых полувагона. Когда-то, когда дорога была однопутной, этот участок длиной две с половиной мили служил для разъезда встречных поездов. Впоследствии появился второй путь, а разъезд стали использовать в качестве отстойника для старых вагонов. Те три вагона, о которых идет речь, были цельнометаллическими и стояли там достаточно давно, успев основательно проржаветь. Их-то и решил «позаимствовать» Эллсуорт. Сначала он углубил дно болота, потом перевез туда вагоны и, сняв с бортов всю обшивку, опустил их в воду, поставив один позади другого. С помощью электросварки и газовой горелки Эллсуорт прочно скрепил вагоны между собой, а металлическую обшивку бортов использовал, чтобы накрыть их сверху. Поверх металла он насыпал несколько слоев глины, песка и щебенки, так что вагонов не стало видно. Таким образом, желанный мост был построен, а обошелся он в какую-то смешную сумму – фактически не намного дороже обычных земляных работ.

Гениальная идея Эллсуорта продолжает работать и сейчас, семьдесят лет спустя. Вода свободно протекает сквозь стальные каркасы вагонов, а поверху ездят телеги, легковушки и грузовики-лесовозы.

Остановившись на мосту из вагонов, мы некоторое время смотрели, как медленно и плавно скользит под нами болотная вода. По обеим сторонам моста высились огромные кипарисы и краснели болотные ирисы, которые только-только начинали расцветать. После дождя уровень воды поднялся, и в ней кишела рыба.

Миновав мост, мы проехали поляну, посреди которой стояла Старая Скипидарня – обветшавшая хижина, в которой в сезон ночевали сборщики живицы. Дальше вдоль дороги тянулись живописные площадки для пикников и рощицы молодых деревьев. Остров Гибсон мы проехали насквозь, пересекли канал и двинулись в объезд дядиного пастбища. Почему-то все коровы собрались сейчас именно на ближнем к нам краю, а от дома доносились скрипучие крики тетиных павлинов.

Услышав этот звук, Мэнди, которая молчала довольно долго, встрепенулась.

– Неужели павлины? – спросила она.

– Да. Тетя Лорна их разводит – они ей очень нравятся.

– Я думала, павлины живут только в зоопарках.

Я выехал на пригорок, откуда открывался вид на дом, и улыбнулся:

– Что ж, в таком случае – добро пожаловать в зоопарк Макфарлендов!

Она тоже улыбнулась.

– Надеюсь, это безопасно? Сегодня мне что-то не хочется, чтобы меня застрелили без предупреждения.

Я рассмеялся.

– Здесь живут дядя и тетя Лорна. А вон и мой второй дом. – Я показал на амбар, в окне которого горел свет. – Как я уже говорил, я иногда ночую здесь, если мне почему-то не хочется ехать на яхту.

В паре сотен ярдов перед нами на дорогу вышел индюк Боб. Распустив хвост и выпятив грудь, он обошел по широкой дуге кормившегося в траве павлина, потом тяжело вспорхнул на ограду и сердито забулькал.

Мэнди с любопытством следила за ним, потом обвела рукой горизонт.

– Скажи, а слонов или жирафов у вас тут нет?

– Пока нет, но идея неплохая. Я обязательно расскажу о ней дяде Уилли.

Солнце опустилось совсем низко, и я принюхался. Судя по разливавшимся в воздухе запахам, тетя Лорна готовила на ужин тушеное мясо с овощами. Только сейчас я почувствовал, что здорово проголодался.

– Поужинаешь с нами? – предложил я.

– Не откажусь.

– Ты ешь мясо?

Она улыбнулась.

– Да, но только вареное или жареное.

Когда мы вошли, тетя Лорна стояла у плиты, помешивая картофельное пюре большой деревянной ложкой. Увидев Мэнди, она поспешно сняла фартук и, вытирая руки полотенцем, двинулась нам навстречу. Я представил женщин друг другу, и тетя Лорна кивнула.

– Лайам мне говорил о вас.

– Лайам? – удивилась Мэнди.

– Ах, извините… – Тетя Лорна показала на заднее крыльцо, на которое как раз поднимался дядя. – Это мой супруг. В миру его зовут Уилли.

Войдя в кухню, дядя повесил шляпу на специальный крюк за дверью, расцеловал тетю и обменялся рукопожатием с Мэнди.

– Рад вас видеть, мисс Паркер. Вы, наверное, голодны как волк?

– Что-то вроде того. – Она улыбнулась.

– Тогда мойте руки – и за стол. Чейз, покажи, где у нас что.

Пока Мэнди и дядя мыли руки и приводили себя в порядок, я накрыл на стол. Не успели мы сесть за ужин, как в кухне появилась Томми. Я сразу понял, что она куда-то собралась: Томми приняла душ, а также надела плотные джинсы и кроссовки.

– Добрый вечер всем, кого не видела, – поздоровалась она.

Дядя поднялся навстречу и чмокнул ее в щеку.

– Привет, малышка. – Он на мгновение приложил ладонь к щеке Томми, потом снова сел.

– Познакомься, это мисс Мэнди Паркер, – сказал я.

Она с готовностью протянула руку.

– А я – Томми Макфарленд.

Тетя Лорна встала из-за стола, чтобы достать из буфета еще одну тарелку, но Томми ее остановила.

– Спасибо, тетя, я не хочу есть. Я зашла только для того, чтобы спросить… – Тут она заметила только что вынутый из духовки лимонный пирог, который лежал на буфете в тортовнице. – Впрочем, от пирога не откажусь. – Подняв стеклянную крышку, Томми стала отрезать себе небольшой кусочек.

– Ай!

Она порезала палец, и кровь закапала на буфет. Схватив бумажное полотенце, я бросился на выручку, но Томми решительно перехватила мою руку здоровой рукой.

– Я сама… – Выхватив у меня полотенце, она замотала им палец. Кровотечение почти сразу прекратилось, и я полез в ящик буфета, где у тети Лорны лежали всякие полезные мелочи. Отыскав упаковку пластырей, я достал один и отлепил от конца полоски защитную бумагу, но Томми снова не дала мне заклеить ее порез.

– Дай лучше я. Честное слово, я умею правильно накладывать пластырь, – с улыбкой сказала она, стараясь, чтобы ее не услышали за столом.

Я отмахнулся.

– Я тоже не тупой, сумею заклеить крошечную царапину.

– Иди лучше ешь, пока не остыло. – Томми попятилась от меня и спрятала раненую руку за спину.

– Скажите, Томми, вы ведь росли вместе с Чейзом? – неожиданно спросила из-за стола Мэнди.

Томми все же завладела пластырем и аккуратным движением обернула его вокруг пальца.

– Да, – кивнула она. – Чейз даже был моим кавалером на школьном выпускном… – Томми рассмеялась. – Вы даже не представляете, как он тогда выглядел. Смех на палке! Никто из девчонок ни за что не соглашался с ним пойти, так что мне волей-неволей пришлось его пожалеть.

Мэнди рассмеялась, а я швырнул в Томми салфеткой.

– Ну и занимайся сама своим пальцем!

– А вы здесь живете? – задала следующий вопрос Мэнди.

Томми тщательно вытерла с буфета капли крови и подсела к столу, держа в руках свой пирог.

– Вроде того, – сообщила она с набитым ртом. – То есть сейчас я живу в комнате над амбаром, но вообще-то я приехала издалека.

– Вы здесь работаете? – снова спросила Мэнди, как я понял – исключительно из вежливости, чтобы поддержать разговор. Я, однако, предвидел этот вопрос и поспешил вмешаться. Прежде чем Томми успела открыть рот, я быстро сказал:

– Томми – киноактриса.

– Правда?! – удивилась Мэнди. – Вы не шутите?

– Правда, – подтвердила Томми. – Только я…

– Томми десять лет жила в Лос-Анджелесе, – снова перебил я. – Сейчас она приехала в отпуск, которого давно заслуживает.

– А в каких фильмах вы снимались? – не успокаивалась Мэнди. – Может, я вас где-то видела?..

– Это вряд ли. – Томми покачала головой. – В начале карьеры я снималась в основном в рекламе, в том числе – в рекламе нижнего белья, но в последние восемь лет я работала на студии, которая делает фильмы для взрослых.

Мэнди слегка наклонила голову набок, словно ждала, пока слова «фильмы для взрослых» улягутся в сознании.

– Вот как… – проговорила она наконец.

Томми улыбнулась.

– Когда я была маленькой, дядя Уилли и тетя Лорна приняли меня в свою семью и даже выделили мне целую комнату. – Она обвела взглядом закопченные стены кухни. – Поэтому, когда мне захотелось вернуться домой, мое сердце привело меня сюда.

Дядя тоже улыбнулся и утвердительно кивнул.

– Я вижу, вы взяли к себе немало детей, – заметила Мэнди, глядя на него.

Прежде чем ответить, дядя с преувеличенной тщательностью помешал пюре у себя в тарелке. Наконец он поднял голову.

– Много лет назад я потерял сына. Его похитили и… убили. В тюрьме у меня было много времени подумать о моем мальчике. Я представлял, как страшно и одиноко ему было в его последние часы и как сильно ему хотелось, чтобы папа пришел и спас его. – В глазах дяди заблестели сдерживаемые слезы. – Вот почему, когда меня выпустили, я решил… мы с Лорной решили, что впредь наш дом будет всегда открыт для любого ребенка, который нуждается в помощи. Вне зависимости от его прошлого или от состояния здоровья, – добавил он твердо. – Когда мы прочли в газете вот о нем… – Тут дядя показал на меня, – о том, как его то и дело перекидывают из приюта в приют, из интерната в интернат, мы решили взять его к себе. И с тех пор нам никак не удается от него отделаться, – закончил он.

– Спасибо, дядя, – сказал я самым едким тоном. – Посуду будешь мыть сам.

Пока остальные хихикали над моей шуткой, Томми незаметно постучала меня по коленке и шепнула:

– Слушай, можно взять на часок твою «Викки»?

– Конечно.

Доев пирог, Томми попрощалась, и мы вместе вышли из дома. Уже стемнело, солнце давно зашло, и на небо поднялась луна. Подойдя к машине, я забрал с заднего сиденья кейс Мэнди и свой блокнот.

– Ну вот, можешь ехать.

Томми взяла меня под руку и, привстав на цыпочки, шепнула мне прямо в ухо:

– А она хорошенькая!

– Она – помощница окружного прокурора, – возразил я. – Ей поручили дело мальчика, о котором я должен написать статью. Кто знает, может быть, в этом кейсе она носит пистолет.

– И все равно она хорошенькая.