Текст книги "Военное искусство в Средние века"

«Они объявляют, скольких они убили, но не пишут, сколько их самих было уничтожено. Это было чуть ли не первое сражение, когда они одолели англичан, и я не ставлю им это в упрек; хотя они из малого раздувают большое, все выставляют напоказ и не забывают ни о чем, что служит им во славу». (Это была далеко не первая победа французов, которые потеряли здесь 500-600 человек. – Ред.)

Мораль Форминьи ясна: когда французы наловчились в военном деле и в каждом сражении больше не совершали грубых ошибок, неразумное применение англичанами оборонительной тактики Эдуарда III и Генриха V могло привести только к губительным последствиям. Если нельзя было найти какой-либо способ противостоять превосходящим (превосходящим и технически) силам и осмотрительным маневрам дисциплинированных регулярных войск Карла VII, англичане из-за своей малочисленности (при Форминьи англичан было больше, чем французов. – Ред.) были обречены на поражение. Возможно, осознание этого факта побудило Толбота отказаться от старой тактики и в своем последнем сражении прибегнуть к способу, прямо противоположному тому, что применялся в течение Столетней войны. Описания сражения при Кастийоне (1453) вызывают в памяти военные действия скорее швейцарской, нежели английской армии. Этот бой представлял собой отчаянную попытку баталии спешенных тяжеловооруженных воинов и алебардистов, прикрытых с фланга лучниками, взять приступом укрепленный лагерь, поддержанный артиллерией. Англичане, как и швейцарцы при Ла-Бикокке, нашли, что задача для них слишком трудна, и еще больше усугубили положение доблестью и упорством, пытаясь добиться невозможного.

Изгнание англичан из их континентальных владений не поставило в долговременном плане под сомнение возможности лука. (Каменный топор тоже некоторое время успешно сохранял свои позиции, когда появились бронзовые топоры. – Ред.) Как метательное оружие он все еще сохранял превосходство над неуклюжим арбалетом с его сложным механизмом. Вряд ли лук уступал недавно изобретенному легкому огнестрельному оружию и аркебузам, которые достигли более или менее высокой эффективности только к концу столетия. Вся Европа высказывалась в пользу большого лука. Карл Смелый, герцог Бургундский, считал трехтысячный корпус английских лучников цветом своей пехоты. (Всех их изрубили в куски при Муртене в 1476 г. швейцарцы и их союзники. – Ред.) Французский король Карл V в 1368 году приказал, обучая стрельбе из лука простой народ, сделать лучников костяком нового народного ополчения.

Найдется немного периодов, которые представляли бы для исследователя ряд интересных военных проблем, чем годы великого противоборства, в котором национальное оружие и национальная тактика англичан были направлены против таких же англичан. Однако Войне Алой и Белой розы не повезло с историками. (В этой войне мало что интересного для всех, кроме самих англичан. – Ред.) Недостаточность точных сведений о многих боях удивительна, если принять во внимание наличие богатого материала, относящегося к истории предыдущих периодов. Скудные хроники Уильяма Вустера, Уоркуорта, Фабиана, продолжателя «Кройлендских хроник» и автора «Прибытия короля Эдуарда IV», да безграмотные обобщения Уэтамстеда недостаточно восполняются более поздними трудами Графтона и Холла. Если даже сопоставить все это, все равно не удастся вникнуть в подробности большинства сражений. Ни в едином случае невозможно точно воссоздать боевые порядки армий Йорков или сторонников Ланкастеров. Правда, в архивах сохранилось достаточно документов, чтобы сожалеть о скудости источников информации.

Что многие английские военачальники обладали значительным тактическим мастерством и пониманием стратегии, становится очевидным при рассмотрении особенностей военных кампаний. Эти боевые действия не имеют между собой шаблонного сходства, как если бы они исходили из приверженности одному виду наступления или обороны. Каждое сражение по-своему индивидуально, носит отпечаток особенностей применявшейся тактики. Яростные уличные схватки, известные как первое сражение у Сент-Олбанс (1455), не имеют ничего общего с беспорядочной перестрелкой у Хеджли-Мур (1464). Штурмы укрепленных позиций в Нортгемптоне (1460) и Тьюксбери (1471) не имеют сходства с генеральными сражениями при Тоутоне (1461) и Барнете (1471). Превосходство в тактике, приведшее к победе при Блор-Хит (1459), контрастирует с превосходством в вооружении, послужившим победе на Эджкотт-Филд (1469).

Видной особенностью войны явилось блестящее военное руководство короля Эдуарда IV. Он проявил себя искусным полководцем, когда ему еще не было и девятнадцати; при Нортгемптоне (1460) он обошел с фланга позицию ланкастерцев, расположенную на высоком берегу и укрепленную глубокими траншеями, прикрывавшую армию короля Генриха VI. Годом позже (1461) он спас положение, казавшееся безвыходным, совершив бросок из Глостера в Лондон, бросок в суровую февральскую погоду по раскисшим дорогам графств южного Мидленда. Это основанное на холодном расчете решение, несмотря на все опасности попасть в столицу, дало ему корону и в решающий момент войны склонило чашу весов в его пользу. Если, утвердившись на троне, он из-за беспечности и самонадеянности и поставил себя под угрозу, то он же опять и был первым, кто подал сигнал тревоги. Его решительные действия весной 1470 года, когда кругом царила измена, явились блестящим примером приносящей удачу немедленной реакции[73]73
  Когда вся страна была настроена против и готова, как показали события осенью, восстать на стороне Уорвика или Генриха VI, подавление линкольнширского мятежа и изгнание «творца королей» были выдающимися успехами.


[Закрыть]. Его талантом была отмечена и последняя военная кампания, включавшая сражения при Барнете и Тьюксбери.

Совершить переход из Йорка в Лондон, без больших потерь прокладывая путь сквозь сонм врагов, было искусным маневром, если к тому же принять во внимание измену некоторых враждебно настроенных командиров. При Барнете, обратив случайное явление – туман – в свою пользу, Эдуард IV показал, что владеет тактикой не меньше, чем стратегией. Непредвиденное обстоятельство, когда и та и другая армия обходят с фланга друг друга, само по себе не дает преимущества одной стороне; оно лишь служит проверкой способностей обоих командующих. Но благодаря предусмотрительности Эдуарда IV, оставившего резерв, потери на левом фланге не были такими уж серьезными, тогда как аналогичные потери на левом фланге Уорвика обернулись для него катастрофой. Сам же Уорвик, если изучить всю его карьеру, скорее оставляет впечатление мастера закулисных политических махинаций, нежели крупного военного деятеля, каким его обычно считают.

После победы в Барнетской битве вторая половина кампании началась с броска Эдуарда IV, чтобы перехватить королеву Маргариту (жена разбитого при Нортгемптоне (1460) и взятого в плен Генриха VI; в 1464 г. бежала во Францию, высадилась при поддержке французского короля Людовика XI в Англии, но была разбита. – Ред.) до того, как она свяжется со сторонниками в Южном Уэльсе. Противники Ланкастеров, двигаясь на север, не могли миновать Тьюксбери, первой доступной для них переправы через Северн. Ложная атака ланкастерцев на Чиппинг-Содбери была неплохо рассчитана, но Эдуард свел их замысел на нет быстрым продвижением. Обе армии изготовились к важнейшему броску, но король, хотя ему предстояло покрыть большее расстояние и передвигаться по труднодоступной голой холмистой местности – Готсуолдскому плато, обогнал противника. Люди с изумлением говорили о тридцати двух милях, какие его армия преодолела за день, не останавливаясь на еду и двигаясь по такой безводной местности, что люди могли утолить жажду только один раз за двенадцать часов[74]74
  Это, должно быть, было в Страудуотере, так как Эдуард двигался из Уоттон-андер-Эдж через Страуд и Пейнсуик на Челтнем.


[Закрыть]. К вечеру король был в пяти милях от ланкастерцев, которые в полном изнеможении остановились в городке Тьюксбери. Поскольку они не смогли переправиться в ту ночь, то были вынуждены сражаться на следующий день, ибо более опасно было подвергнуться нападению, когда половина была бы уже по ту сторону Северна, а другая все еще на глостерской стороне, нежели повернуть навстречу королю.

В результате военачальники Маргариты расположили свои силы на поднимающейся в сторону города местности, удобной позиции, где сзади поднимался склон холма, а фланги хорошо прикрывали заросли кустарника и крутые берега. Однако Эдуард не торопился брать силой боевые порядки противника; вместо открытой атаки он подтянул орудие и лучников, сосредоточив огонь на одном из флангов противника. Командовавший там Сомерсет в конце концов так разозлился, что покинул свою господствующую позицию, дабы отогнать стрелявших. Его атака какое-то время была успешной, но оставила роковую брешь в позиции ланкастерцев. В центре не позаботились о том, чтобы закрыть эту брешь[75]75
  Сомерсет объяснял это предательством со стороны лорда Уенлока, командовавшего центральной баталией. Тот был сторонником Уорвика, но не из старых ланкастерцев. Уходя от наступавших йоркистов, Сомерсет подъехал к Уенлоку и, назвав его предателем, раскроил ему голову боевым топором.


[Закрыть], и Эдуард получил возможность ввести в нее свою главную баталию и тем самым занял эту позицию и загнал противника в мешок в Тьюксбери, где большинство в конечном счете вынуждено было сдаться. Сразу бросается в глаза, что в данном случае тактика короля в точности совпадала с той, что принесла победу Вильгельму Завоевателю в битве при Гастингсе. Он повторил маневр, объединив артиллерию с лучниками, и поставил противника в положение, когда тому приходилось либо отступать, либо наступать, чтобы избежать обстрела йоркистов.

Разумеется, король Эдуард не был единственным полководцем, проявившим себя в эту войну. Учитывая маневр у Блор-Хит, следует воздать должное полководческим способностям лорда Солсбери. Находясь во главе уступающих противнику сил, он некоторое время отступал под нажимом частей лорда Одли, пока длительное отступление не привело того к беспечности, и тогда он внезапно повернул свои силы, когда силы противника были разделены водной преградой, и нанес сокрушительное поражение обеим половинам ланкастерской армии. Боевые действия перед Тоутоном, похоже, тоже в значительной мере продемонстрировали инициативу и боеготовность обеих сторон. Клиффорд предпринял успешную попытку разгромить лагерь и обратить в бегство соединение Фитцуолтера; но, с другой стороны, Фалконбридж довольно скоро напал на одержавшего победу Клиффорда, когда тот возвращался к главным силам, и загладил утреннее катастрофическое поражение йоркистов своим успехом после полудня.

Все тот же Фалконбридж в крупном сражении на следующий день показал пример своего рода тактической хитрости, которая решила исход боя, когда обе стороны использовали одинаковые средства. Из-за вьюги, дувшей в лицо ланкастерцам, противоборствующие силы едва различали друг друга; имея это в виду, он приказал своим воинам продвинуться лишь на дальность стрельбы и там остановиться, сделав залп из луков. Ланкастерцы, увидев сыпавшиеся на них стрелы, естественно, заключили, что противник находится в пределах досягаемости, и ответили непрерывной стрельбой, но, поскольку они стреляли против сильного ветра, их стрелы не долетали до йоркистов на 60 ярдов. Полчаса такой стрельбы почти полностью исчерпали запасы стрел, так что алебардисты и тяжеловооруженные всадники Уорвика и короля Эдуарда могли продвигаться вперед без ощутимого ущерба от ланкастерских лучников. Подобная военная хитрость была возможна, если противники были отлично осведомлены о вооружении и способах военных действий другой стороны.

Что англичанам в XV веке было известно, что на континенте широко практиковалось спешивание крупных частей тяжеловооруженных рыцарей, тому есть достаточно свидетельств. Как пишут, потери ланкастерцев у Нортгемптона были чрезмерными, «потому что рыцари отослали своих коней в тыл» и не могли спастись от преследования. Подобным же образом мы узнаем, что Уорвик спешился, чтобы возглавить атаку у Тоутона, и опять – с определенной достоверностью – у Барнета. Этот обычай объясняет значительность алебарды в рыцарском оснащении XV века: этим оружием всадники пользовались именно в пешем бою. Примеров такого применения больше чем надо; однако мы отметим один случай, который больше других произвел впечатление на летописцев сражения на Эджкотт-Филд. Сэр Уильям Герберт «геройски проявил себя в этом сражении, когда, спешившись, с алебардой в руках вместе с главными силами дважды прошел сквозь боевые порядки противника и вернулся, избежав смертельных ранений». Схватка, в ходе которой был совершен этот подвиг, была отмечена попыткой вновь выставить копейщиков против совместных сил лучников и конников. Йоркистам отчаянно не хватало легких войск, лучников в порыве раздражения отвел лорд Стаффорд, так что Пемброк и его североуэльские войска остались незащищенными. Последовал естественный результат: несмотря на сильную позицию королевских солдат, мятежники «стрельбой из луков скоро вынудили их спуститься с холма на равнину», где их, беспорядочно отступавших, затоптала конница северян.

На протяжении всей войны обе стороны, как правило, применяли артиллерию. Ее применение было решающим в сражениях при Тьюксбери и на Луз-Коут-Филд (1470). Мы также читаем о ней в описаниях сражений у Барнета и Нортгемптона, а также осад северных крепостей в 1462 – 1463 гг. Ее эффективность, как считалось, намного превосходила эффективность легкого огнестрельного оружия, о котором весьма мало упоминается[76]76
  Утверждают, что Эдуард IV в 1470-х гг. держал в наемниках небольшое подразделение германцев с легким огнестрельным оружием. Более известен отряд из двух тысяч аркебузиров, которых лорд Линкольн привел в Стоук в 1487 г. Имя их предводителя, Мартина Шварта, осталось в балладах того времени.


[Закрыть]. Большой лук по-прежнему сохранял превосходство над аркебузой, и ему еще предстояло одержать верх в известных сражениях, особенно во Флодденском, где обе стороны повторили старые маневры Фолкерка, и шотландские копейщики еще раз были расстреляны чеширскими и ланкаширскими лучниками. Оказывается, что даже в царствие Эдуарда VI возглавляемые Кетом мятежники беглой стрельбой из луков разгромили посланный против них правительством отряд германских аркебузиров. Лук, как национальное оружие, не полностью вышел из употребления даже во времена королевы Елизаветы.

Непосредственное влияние английской системы военных действий на общее развитие европейской военной науки заканчивается с окончательной утратой владений во Франции в 1450 – 1453 годах. (Кроме Кале – его вернули в 1598 г. (временно отвоевывался французами в 1558 г., захвачен испанцами в 1595 г.). – Ред.) С этого времени возможности контактов, ранее весьма частых, стали редкими и незначительными. Война Алой и Белой розы удерживала английских солдат дома, а после ее окончания миролюбивая политика Генриха VII вела к тому же. Генрих VIII оказывал влияние на политику континента скорее посредством дипломатии и субсидий, нежели редкими отправками войск, а во второй половине столетия особенности английской армии XIV и XV веков растворились в общем потоке перемен в искусстве ведения войн.

Глава 7
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы подробно рассмотрели две тактические системы, имевшие важнейшее значение в революционизировании военного искусства в Европе. Одна прослеживается от Моргартена до Ла-Бикокки, другая – от Фолкерка до Форминьи, и было показано, как преобладание каждой было в конечном счете прервано развитием новых форм боевых действий у тех, против кого они были направлены. Приписывая копейщикам (и алебардистам. – Ред.) Швейцарии и английским лучникам главную роль в ниспровержении феодальной конницы и в не меньшей степени самого феодализма (громко сказано. Замки феодальной знати позже сокрушали пушки – например, Людовика XI (правил в 1461 – 1483 гг.) или артиллерия русского царя Ивана IV Грозного в Ливонии (только с июня по октябрь 1558 г. под огнем русских пушек пали две мощные крепости, Нейгаузен и Дерпт, и 20 замков). – Ред.), мы не должны забывать, что тот же результат одновременно достигался другими способами в других частях Европы.

Видное место среди экспериментов в этом направлении занимают действия Яна Жижки и его командиров в Гуситских войнах первой половины XV века. В Чехии военные новшества были результатом общественных и религиозных потрясений. Восстал доблестный народ, охваченный доходящими до крайностей патриотизмом и религиозным рвением, движимый желанием прогнать вторгшихся германцев за Рудные горы, но еще больше движимый мечтами о всеобщем братстве и добытом мечом царстве справедливости. Была готова подняться на врага вся Чехия, но пока не было ясно, как противостоять подавляющей мощи Германии. Если бы судьба борьбы зависела от копий чешских дворян, она была бы безнадежной; дворяне могли выставить лишь десятки против тысячных сил германского феодализма. (Автор не разобрался. Королевство Чехия было богатейшей частью Священной Римской империи и могло выставить тысячи рыцарей, но все же меньше, чем вся Германия. – Ред.) Ополченцы из крестьян и горожан были не лучше, чем фламандские пехотинцы в сражении у Розебеке. Но задача использования этих сильных и готовых сражаться воинов досталась гениальной личности. Рыцарь Ян Жижка из Троцнова (Южная Чехия) приобрел военный опыт и ненависть к Германии, сражаясь в рядах поляков против тевтонских рыцарей (был при Грюнвальде в 1410 г., воевал против турок в рядах венгров, сражался при Азенкуре в 1415 г. в английском войске. – Ред.). Он отчетливо понимал, что вести в бой совершенно необученных людей, плохо вооруженных копьями, цепами и косами, было бы безумием. У чехов не было ни единообразного вооружения (кроме рыцарей. – Ред.), ни своей тактики; их сила заключалась лишь в религиозном и патриотическом исступлении, настолько сильном, что в день сражения все разногласия исчезали, так что при виде врага самые необузданные фанатики были готовы объединяться и подчиняться. Было ясно, что, пока они не сравнятся по боеспособности с противником и не научатся владеть оружием, единственным шансом гуситов было занимать оборону. Соответственно мы узнаем о возводимых повсюду в первые месяцы войны укреплениях и приводимых в состояние обороны городах. Но это не все. Во время своей службы на Востоке Жижка был свидетелем военного приема, который, на его взгляд, можно было усовершенствовать и использовать.

[Русские практиковали защиту от налетов конницы с помощью обоза из повозок, сопровождавших армию в походе, которые при приближении противника можно было быстро поставить в круг. Русские князья обычно применяли такое построение, которое называлось «гуляй-город», т. е. передвижная крепость. Жижка приспособил это средство для использования в условиях гористой Чехии, сначала применяя деревенские телеги и фургоны, а позднее создавались специальные повозки, которые перевозили артиллерийские орудия и были снабжены крюками и цепями, с помощью которых соединялись друг с другом][77]77
  Блестящее описание тактики гуситов см. в кн.: Denis Е. Hus et la guerre des Hussites. Paris, 1930.


[Закрыть]. Ясно, что эти военные повозки, когда их выстраивали в нужном порядке, были неприступны при кавалерийских атаках: каким бы мощным ни был удар одетого в доспехи рыцаря, он не мог пробиться сквозь дубовые доски и железные цепи. Поскольку гуситам больше всего приходилось страшиться нападения германской конницы, сражение было наполовину выиграно, когда был найден способ противодействия. А с германской пехотой чехи могли справиться без особой подготовки.

Можно подумать, что выдумка Яна Жижки на протяжении всей войны, да и в каждом сражении, обрекала чехов на оборонительные действия; это, однако, было не так. После окончательного завершения система приобрела удивительно целесообразные формы. Была создана специальная служба возчиков, от умения которых зависело все. Они непрерывно тренировались, учились быстро и точно управляться с повозками. Пишут, что они по команде строили круг, квадрат или треугольник, затем быстро распрягали лошадей, оставляя повозки в нужном положении; оставалось только соединить их цепями. Закончив, они занимали место в центре ограждения. Построение всей армии опиралось на повозку как боевую единицу: к каждой, кроме возчика, выделялось подразделение примерно в двадцать человек, часть которых составляли копейщики и воины с цепами, остальные были вооружены метательным оружием. Первые располагались позади цепей, соединявших повозки; последние стояли на повозках, обстреливая с них противника. С самого начала Ян Жижка твердо решил внедрить в Чехии огнестрельное оружие. В конце концов почти треть чехов были вооружены легким огнестрельным оружием, а каждое соединение сопровождала мощная артиллерийская часть.

Гуситская армия на марше соблюдала установленный строй. На сравнительно открытой местности армия двигалась пятью параллельными колоннами. В средней находились конница и артиллерия, с каждой стороны по две колонны повозок, сопровождаемых приданной им пехотой. Две внешние колонны были длиннее тех, что двигались рядом с конницей и орудиями. Имелось в виду, что последние в случае внезапного нападения образуют фронт и тыл огромного вытянутого строя, а длинные колонны образуют его фланги. Чтобы более коротким колоннам продвинуться одной вперед, а другой назад, не требовалось много времени, и, получив несколько нужных минут, гуситский боевой порядок становился завершенным. Выполнение этого маневра достигло такого совершенства и точности, что, как нас заверяют, чешская армия вклинивалась в гущу германского войска, чтобы разобщить его части, и находила достаточно времени, чтобы в критический момент образовать свой обычный боевой порядок. Единственной реальной угрозой был огонь артиллерии, который мог разрушить колонну повозок; но и сами гуситы были хорошо обеспечены орудиями, которые, как правило, были в состоянии подавить батареи противника. Никогда еще тактика «лагеря» не достигала такого совершенства; не будь у нас столь многих свидетельств побед гуситов, мы бы не решились поверить, что Средние века могли породить систему, успех которой всецело зависел от такой способности четко исполняемых действий, обычно считающихся присущими современным армиям. (Чехи последовательно разгромили пять Крестовых походов против них. Страх перед непобедимостью чешского войска доходил до того, что в 1431 г. при Домажлице, куда немцы привели 100 тыс. воинов, в том числе 8200 рыцарей, произошло следующее. При неожиданном подходе большого чешского войска под командованием Прокопа Большого (50 тыс. пехоты, 5 тыс. конницы, около 3 тыс. повозок и свыше 600 орудий) кто-то панически закричал: «Прокоп идет!» Этого было достаточно, чтобы феодальное войско бросилось бежать. Чехи захватили лагерь крестоносцев, 2 тыс. повозок и все 150 немецких бомбард. – Ред.)

В Чехии XV века, как и в Англии XVII, фанатизм приводил не к беспорядку, а к строгой дисциплине. Вся страна делилась на округа из двух частей, попеременно выделявших на военную службу все взрослое население. Пока одна половина сражалась, другая оставалась дома, обязанная обрабатывать свою землю и землю своих соседей. Таким образом, действовал всеобъемлющий закон о воинской повинности, и отсюда понятно, почему небольшое государство было способно выставить многочисленное войско. (Чехия была процветающей. Ее население, как и население Германии, уменьшилось в несколько раз в ходе Тридцатилетней войны 1618 – 1648 гг. – Ред.)

Первые победы Жижки были настолько удивительны и неожиданны для его врагов, что наводили страх. Учитывая малочисленность и отсутствие опыта у армии гуситов, они действительно были удивительны. Но вместо того, чтобы отказаться от шаблонной феодальной тактики, не пригодной для того, чтобы справиться с новым видом боевых действий, что в действительности и было причиной поражений, германцы лишь старались набирать армии побольше и посылать их туда, где их ожидала судьба первого войска (разгромлено 14 июля 1420 г. на Витковой горе. – Ред.), которое император Сигизмунд вел на Прагу. Однако исход боев, по мере того как Жижка окончательно усовершенствовал свою тактическую систему, становился все более определенным. Вторжение за вторжением кончались неудачей, потому что при одном появлении чехов немецкие командиры были не в состоянии заставить солдат держаться. Они отказывались идти на цепы и копья противников, даже когда чехи далеко выходили из-под защиты повозок и переходили в наступление. В результате гуситы настолько прониклись уверенностью в собственной непобедимости, что предпринимали, и часто успешно осуществляли, самые безрассудные боевые действия. Полагаясь на страх, который они внушали, небольшие их части вопреки всем военным соображениям атаковали превосходящие силы и все же выходили победителями. Отряды всего в несколько тысяч совершали вылазки из естественной крепости – гор Чехии – и почти беспрепятственно опустошали Баварию, Мейсен, Тюрингию и Силезию. (Это были ответные действия. Совершались также походы в Венгрию, к Балтийскому морю. – Ред.) Оставляя за собой широкий след опустошения, благополучно возвращались с повозками, полными добычи, награбленной в Германии. После смерти Жижки его тактика еще долгое время сохраняла престиж, и его преемники были способны на военные подвиги, которые казались бы невероятными в первые годы войны.

Когда, наконец, табориты потерпели поражение, оно явилось результатом раскола в рядах самих чехов, а не возросшей боеспособности их противника. В сражении при Липанах (30 мая 1434 г.), в котором пал Прокоп Большой и разгромлена экстремистская партия (табориты), победу одержали не немцы, а умеренная часть чешской нации (чашники). Исход сражения вместе с тем показывает слабые места тактики гуситов и свидетельствует о страшном самомнении таборитов. Когда Прокоп Большой отразил первую атаку на его кольцо из повозок, его люди, забыв, что имеют дело не с охваченными паникой войсками прежних врагов, а со своими бывшими товарищами по оружию, покинули свои укрепления и атаковали ряды отступавших. Они привыкли к тому, что маневр заканчивался успехом, когда тот был направлен против устрашенных немцев, и забыли, что он был хорош только тогда, когда имели дело с противником, боевой дух которого был полностью сломлен. Наступление само по себе означало отказ от всех преимуществ тактической системы, которая в своей основе была оборонительной. Слабость замысла крепости из повозок, по существу, состояла в том, что, делая возможным дать отпор противнику, она не позволяла развить успех, если тот действовал осмотрительно и отступал в полном порядке. Правда, это не в укор создателю системы, ибо Жижка поначалу должен был искать способ избегать тяжелых поражений, а не одерживать решительные победы. При Липанах умеренные (чашники) были отбиты, но не обращены в бегство. Поэтому, когда табориты вышли в открытое поле, отступавшие части приняли бой, тогда как конный резерв, намного численно превосходивший конницу Прокопа Большого, вклинился между кругом повозок и покинувшими его воинами. Таким образом, три четверти армии таборитов попали в ловушку и были окружены на равнине и разбиты по частям превосходящими силами противника. Удалось уцелеть только нескольким тысячам, остававшимся внутри укрепления из повозок. Так была продемонстрирована неполноценность системы, задуманной из политической необходимости, а не как верное средство победы.

Урок сражения при Липанах, по существу, тот же, что у битвы при Гастингсе. Чисто оборонительная тактика бесполезна, если ей противостоит способный, находчивый командир, располагающий надежными войсками. Если бы германские принцы были умелыми военачальниками, а немецкие войска хорошо обученными, успехи Жижки и Прокопа были бы невозможны. Плохая стратегия в сочетании с паническим страхом вели к тому, что гуситы казались непобедимыми. А когда они столкнулись с разумной тактикой, то оказалось, что они не меньше других подвластны логике войны. (Тактика таборитов была чрезвычайно разнообразной. При Липанах была ошибка, оказавшаяся роковой. Вскоре после битвы при Липанах император Сигизмунд, коронованный королем Чехии, сказал: «Чехи могут быть побеждены только чехами». – Ред.)

Задолго до того, как цепы и легкое огнестрельное оружие пехотинцев Жижки обратили в бегство немецких рыцарей, уважение Восточной Европы завоевал другой вид пехотинцев. На полях сражений Балканского полуострова славяне и венгры познали страх перед янычарами и другими солдатами на службе османских султанов.

Авторитетные источники единодушно приписывают создание корпуса янычар султану Орхану, но нет никаких определенных свидетельств, что до начала XV века они были важной составной частью османских войск. Победы у Косова (1389) и Никополя (1396) одержали облаченные в кольчуги тяжелые конники спаги (сипахи. – Ред.); во втором сражении поражению Сигизмунда в значительной мере способствовала атака сербских рыцарей Стефана Лазаревича. Только в правление Сулеймана Великолепного стали набирать до 12 тысяч янычар. (Янычары принудительно набирались из числа христианских мальчиков, детей покоренных народов. Воспитываясь в духе непримиримого мусульманского фанатизма, янычары, взрослея, превращались в выродков, способных только воевать и убивать (тем более что жениться, заниматься торговлей и ремеслом им было запрещено). Турками они не становились, славянами быть переставали. – Ред.) Первыми успехами они были обязаны точно тому же оружию, что и английские лучники. Этим оружием был лук, правда не западный большой лук, но тем не менее очень действенное средство. Остальное снаряжение янычара было весьма простым: у него не было доспехов, одет был в ниспадающую свободными складками накидку до колен и остроконечный войлочный головной убор. Кроме лука и колчана, янычар был вооружен ятаганом и длинным ножом. Хотя муштровка и фанатизм делали их грозными врагами в рукопашном бою, но предназначение янычар было не для подобного рода действий. Когда, как иногда пишут, они брали приступом траншею или шли в атаку, это значит, что они выходили за рамки своих обязанностей. Уже одно отсутствие доспехов говорит о том, что они не были предназначены для рукопашных схваток; об этом красноречиво свидетельствует и тот факт, что их никогда не привлекало применение копий. Как и английские лучники, они использовались либо на оборонительных рубежах, либо как сила, дополняющая конницу. Но турецкие войска в конце XIV века главным образом состояли из своего рода восточной разновидности феодальной конницы, конных лучников, но вооруженных также копьями; есть много упоминаний об их участии в рукопашных схватках с применением булав и сабель. Кроме того, существовало надежное ядро из облаченной в тяжелые доспехи кавалерии – спаги (сипахи), гвардии султана, и небольшое регулярное соединение пеших янычар. Во время войны их дополняли иррегулярные вспомогательные войска, легкая пехота и конница, полезные в разведке и мелких стычках. Такой была военная структура, которая в XIV и XV веках захватила и опустошила Балканский полуостров аж до Дуная и Савы[78]78
  Данный и следующий абзацы переработаны редактором.


[Закрыть].

[Она добивалась успеха из-за отсутствия единства у противной стороны. Самым грозным врагом османских султанов была Венгрия, короли которой, правда, были больше заинтересованы в обращении в католичество сербов и болгар, нежели в объединении всех балканских христиан против турок. А возведение венгерского короля Сигизмунда на императорский трон привело к тому, что этот энергичный монарх уделял большую часть времени не балканским, а германским и папским делам. Лишь появление во второй половине XV века двух выдающихся вождей – Яноша Хуньяди (около 1407 – 1456) и его сына Матьяша Корвина – дало возможность венграм удержаться на Дунае. Военная структура Венгрии чрезвычайно подходила для того, чтобы одолеть турок. Из всех европейских стран только Венгрия имела такой национальный род войск, как конные лучники. Лучники, дополнявшие силы феодальной знати (рыцарей), представляли собой силу, напоминавшую турок-османов с луками и копьями. Правда, к середине XV века венгры, чтобы восполнить нехватку пехоты, которая, вероятно, приобрела значение с ростом численности янычар в турецкой армии, время от времени прибегали к использованию европейских наемников – главным образом копейщиков и аркебузиров.]