Текст книги "Тяжелее небес. Жизнь и смерть Курта Кобейна, о которых вы ничего не знали прежде"

Курт и Кортни завершили 1992 год в Сиэтле, в канун Нового года отправившись на концерт Supersuckers в клубе RKCNDY. Позже, на вечеринке, Курт столкнулся с Джеффом Холмсом, местным антрепренером. Они поболтали о музыке, и когда речь зашла о Meat Puppets, Холмс сказал Курту, что знает эту группу. Холмс позвонил Курту Кирквуду и передал трубку Курту. Это было началом дружбы между Meat Puppets и Nirvana, которая в конечном счете приведет к сотрудничеству.

К концу года Курт и Кортни составили список тех, кому они собирались послать рождественские открытки. Среди них были все главные подозреваемые и несколько человек, которые вряд ли получили бы открытку: Эдди Веддер, Аксель Роуз и Джо Страммер. Рядом с именем Страммера Кортни написала предполагаемое поздравление: «Спасибо, что натравил на нас свою подругу Линн Хиршберг, она чертовски милая и честная. Передай ей наши наилучшие пожелания, хорошо?» Открытка, которую они послали Сьюзен Силвер, менеджеру Soundgarden, была адресована «Нашему любимому инсайдеру», поскольку они полагали – ошибочно, – что Силвер была автором цитат в Vanity Fair.

Кроме того, в списке рождественских открыток значились два человека, с которыми супруги были по-настоящему близки, – доктор Пол Крейн, который помог Фрэнсис родиться, и доктор Роберт Фремонт. Фактически, согласно бухгалтерскому учету, сделанному Gold Mountain для Курта, Кобейны потратили 75 932,08 доллара на медицинские счета с 1 января по 31 августа 1992 года. Почти половина из них досталась врачам, принимавшим участие в их лечении, в том числе 24 000 долларов ушли доктору Майклу Хоровитцу, на которого Кортни позже подала в суд. Она утверждала, что тот передал ее медицинские карты прессе. Доктор Фремонт получил 8500 долларов на лечение и наркотик, который он им прописывал. Некоторые счета были выставлены до реабилитации и представляли собой плату, взимаемую врачами «докторами Филгудами», которые прописывали наркотики. Хотя Курт в конце концов заработал большие деньги на Nevermind (общий объем продаж достиг восьми миллионов экземпляров), эти медицинские счета показали, как много поглотила их борьба за здоровье в 1992 году.

В интервью для Advocate Курт раскрыл еще больше финансовых подробностей. В 1992 году он заработал более миллиона долларов, «из которых 380 000 долларов пошли на налоги, 300 000 долларов – на дом [покупку Карнейшен], остальное ушло докторам и адвокатам, а наши личные расходы составили 80 000 долларов. Это включает в себя аренду автомобилей, еду и все остальное. Не очень много; это определенно недотягивает до того, что Аксель тратит за год». Их юридические счета составляли 200 000 долларов. Хотя доходы Курта невероятно выросли по сравнению с прошлым годом, он тратил деньги так же быстро, как и зарабатывал.

За две недели до Рождества в свет вышел Incesticide, сборник Nirvana, в котором были собраны неизданные песни и песни стороны B. Сборник вошел в чарты Billboard под номером 51 – замечательное достижение, учитывая то, что материал не был новым. В течение двух месяцев он разошелся тиражом в полмиллиона экземпляров без серьезных усилий по раскрутке и гастролей.

Единственными концертами, которые Nirvana отыграла в январе, были два мегастадионных шоу в Бразилии, организованных за сумасшедшие деньги. Шоу в Сан-Паулу 16 января собрало самую большую толпу, для которой Nirvana когда-либо играла, – 110 000. И команда, и группа вспоминали его как свое единственное худшее выступление. Прошло много времени с тех пор, как группа репетировала последний раз, и Курт был явно не в себе. Вдобавок ко всему он смешал таблетки с алкоголем, из-за чего ему с трудом давались любые аккорды.

В их сете было больше каверов, чем песен Nirvana. Они играли Seasons in the Sun Терри Джекса, Kids in America Ким Уайлд, Should I Stay or Should I Go группы The Clash, а также Rio группы Duran Duran. В кавере песни Queen We Will Rock You («Мы вас заведем») Курт изменил текст песни на We will fuck you («Мы вас трахнем»). Через тридцать минут после начала концерта Крист швырнул свой бас в Курта и умчался прочь. «Это была настоящая комедия ошибок, – вспоминал гитарный техник, Эрни Бейли. – Все начали бросать в них фрукты, в этом классическом водевильном жесте. Нам было интересно, сможем ли мы выбраться оттуда, чтобы нам не перевернули фургон». В конце концов Криста нашли и вытолкали на сцену – если группа не отыграет 45 минут, они не выполнят свой контракт, а это значит, что им не заплатят. Как бы то ни было, даже огромный чек не покрывал расходов на оборудование, которое уничтожила группа. Позже Крист описал шоу как «нервный срыв», в то время как бразильский журнал был менее добр: «Они были совершенно не той Nirvana; вместо этого был только депрессивный Кобейн, издававший непонятный шум своей гитарой».

Курт был подавлен и на той неделе вновь начал думать о суициде. У группы оставалась неделя до следующего концерта в Рио, и первоначальный план состоял в том, чтобы поработать над будущим альбомом. Но, когда они поселились в своем многоэтажном отеле в Рио, Курт, после ссоры с Кортни, пригрозил, что выпрыгнет в окно. «Я думал, что он выпрыгнет», – вспоминал Джефф Мейсон. Наконец Мейсон и Алекс МакЛеод отвезли его в другой отель. «Мы регистрировались в разных отелях, но не могли остаться ни в одном из них, потому что входили в номер и видели, что там был балкон, а Курт был вполне готов к прыжку», – объяснил Мейсон. Наконец МакЛеод нашел номер на первом этаже, что было нелегко в Рио. В то время как остальная группа спала в роскошном высотном доме, Курт жил в одноэтажном клоповнике.

Большая часть уныния Курта была вызвана наркотической абстиненцией. На гастролях, под бдительными взглядами группы и команды, он не мог просто убежать и купить наркотики, по крайней мере, не испытывая из-за этого стыда. Даже когда ему удавалось ускользнуть от усиленного надзора, одним из самых больших страхов в его жизни было то, что его арестуют за покупку наркотиков, и это попадет в газеты. Одно дело, когда рок-критики предполагали, что Курт был наркоманом, – он всегда мог отрицать это или делать то, что обычно делал, то есть признаваться в интервью, что употреблял наркотики в прошлом. Но если бы его арестовали, то никакое опровержение, которое он мог бы сфабриковать, не уменьшило бы срока его ареста. Чтобы уменьшить свою тягу к наркотикам, Курт использовал любые интоксиканты, которые только мог найти, – таблетки или выпивку, – но это была совсем ненадежная смесь.

Старые друзья Курта жаловались, что Кортни стала помехой их общению: иногда, когда они звонили, она бросала трубку, считая их приятелями-наркоманами и желая защитить Курта от его пороков.

Ночь в отеле на первом этаже, казалось, помогла, и Курт появился в студии на следующий день посвежевший и желающий потрудиться на славу. Он сыграл первую в истории версию Heart-Shaped Box, песни, которая была результатом сотрудничества с Кортни. Несмотря на настроение Курта в начале поездки, как только он начал запись, то тут же вышел из своей меланхолии. «Некоторые моменты в музыкальном плане были положительными», – заметил Мейсон. Во время перерывов между песнями Nirvana Кортни и новая барабанщица Hole, Патти Шемель, работали над некоторыми из песен Лав.

Их поездка в Бразилию завершилась еще одним грандиозным концертом, 23 января на Apoetose Stadium в Рио. Это шоу было более профессиональным, чем в Сан-Паулу, и Nirvana впервые сыграли Heart-Shaped Box и Scentless Apprentice, которая растянулась на целых семнадцать минут. Когда на следующий день они прилетели домой, Курт и другие участники группы снова были в приподнятом настроении из-за предстоящих сессий для нового альбома.

Глава 20
Гроб в форме сердца
Сиэтл, Вашингтон
Январь 1993 – август 1993

Я на несколько недель был похоронен в гробу в форме сердца.

– Ранняя версия песни Heart-Shaped Box

Фраза «Я ненавижу себя и хочу умереть» уже некоторое время присутствовала в устном и письменном репертуаре Курта Кобейна. Как и многие его тексты или остроты, которые он отпускал в интервью, прежде чем появиться публично, они десятки раз озвучивались в его дневнике. Эта строка впервые появилась в его записях в середине 1992 года в списке рифмованных двустиший. Хотя Курт так и не придумал для нее рифмы, он обвел ее, как ученый, который наткнулся на революционную формулу. К середине 1992 года он зациклился на этой фразе, рассказывая интервьюерам и друзьям, что она станет названием его следующей пластинки. В лучшем случае это было просто черным юмором.

Зато было шуткой выражение ненависти к самому себе, которое постоянно возникало в дневниках Курта, включая стихотворение, которое звучало как граффити из его детства: «Ненавижу тебя. Ненавижу их. Но больше всего я ненавижу себя». В других записях этого периода он писал в стиле Джека Керуака о своей боли в животе, как будто о проклятии: «Меня сильно рвало, до такой степени, что мой желудок буквально выворачивался наизнанку, чтобы показать вам тонкие, словно волосы, нервы, которые я сохранил и вырастил, как детей, украшая и маринуя каждый из них. Как будто Бог трахнул меня и посадил эти драгоценные маленькие яйца, и я расхаживаю вокруг них с победоносностью павлина и с материнской гордостью, как шлюха, освобожденная от обязанностей неоднократного изнасилования и пыток, повышенная до более достойной работы старой, доброй, ежедневной здоровой проституции». Часто всплывала реплика «как будто Бог трахнул меня», и в ней не было ничего смешного. Это было собственное объяснение Курта его физической и эмоциональной борьбы.

И только после того, как Крист убедил Курта, что Nirvana может стать предметом судебных исков из-за названия I Hate Myself and Want to Die, Курт задумался о другом варианте. Он менял названия, сначала на Verse, Chorus, Verse, и в итоге остановился на In Utero, что было фразой из стихотворения Кортни.

Брак Курта повлиял на многие песни, написанные им в 1992 году. «Мы питаем друг друга», – написал он в Milk It. Эта строчка подвела итог их творческому и эмоциональному союзу. Как это обычно бывает в браке двух музыкантов, они стали думать одинаково, обмениваться идеями и использовать друг друга в качестве редакторов. Они также вели общий дневник: Курт писал одну строчку, к которой Кортни добавляла двустишие. Они читали сочинения друг друга, и на каждого из них оказывали влияние размышления другого. Кортни была более традиционным лириком, создавая более скрытые и менее мрачные строчки, и ее чувствительность в значительной степени сформировала Heart-Shaped Box и Pennyroyal Tea. Она сделала Курта более внимательным автором, и неслучайно эти песни отмечены как две самые совершенные работы Nirvana: они были созданы с большей внимательностью, чем Курт потратил на весь альбом Nevermind.

Но самую большую роль Кортни в новых песнях Курта играла в качестве персонажа. Точно так же, как Nevermind был главным образом о Тоби, так и In Utero будет сформирован Доном, Кортни и Фрэнсис. Heart-Shaped Box намекает, конечно, на первый подарок Кортни – шелково-кружевную шкатулку, но строчка песни «навеки в долгу за бесценный совет» пришла из записки, которую он ей прислал. «Я бесконечно благодарен тебе за твои бесценные мысли и советы», – писал Курт, и в его написанных словах звучало больше искренности, чем когда он их исполнял. Альбом был его подарком Кортни – он возвращал ей Heart-Shaped Box, хоть и делал это в музыкальной форме. Однако это не было валентинкой компании Hallmark: «Heart-Shaped Box эволюционировала в нескольких вариантах, и Курт изначально назвал ее Heart-Shaped Cofifn, включая в нее строку «Я на несколько недель был похоронен в гробу в форме сердца». Кортни дала ему понять, что это немного мрачновато. И все же их отношения были такими, в которых каждый убеждал другого раздвинуть границы, и художественный риск этих новых песен был предметом гордости как для нее, так и для него.

Перед тем как войти в студию, у Курта был список из восемнадцати песен, которые он рассматривал. Двенадцать из этого списка в конечном итоге окажутся в готовом альбоме, но их названия значительно изменятся. Песня, которая получила финальное название Radio Friendly Unit Shifter, начинала свою жизнь как Nine Month Media Blackout, не столь завуалированный ответ Курта на статью Vanity Fair. All Apologies первоначально называлась La, La, La… La, в то время как Moist Vagina со стороны B начиналась с гораздо более длинного и более описательного названия: Moist vagina, and then she blew him like he’s never been blown, brains stuck all over the wall («Мокрая вагина, а потом она взорвала его так, как никогда не взрывали, мозги размазались по всей стене»).

В День святого Валентина группа прилетела в Миннесоту, чтобы начать работу над альбомом. В поисках минималистического и сырого звука они наняли Стива Альбини в качестве продюсера – Курт намеревался уйти как можно дальше от Nevermind. Альбини был в составе влиятельной панк-группы Big Black, и еще в 1987 году Курт ездил на тепловую электростанцию Сиэтла, чтобы увидеть последнее выступление Big Black. Будучи подростком, Курт боготворил Альбини, хотя в зрелом возрасте это были в лучшем случае рабочие отношения. Альбини хорошо ладил с остальной частью группы, но позже описал Кортни как «психованного монстра в чулках». Она возразила, что Альбини мог бы счесть ее привлекательной только в том случае, «если бы я была родом с Восточного побережья, играла на виолончели, имела большие сиськи и маленькие серьги-кольца, носила черные водолазки, имела бы весь соответствующий багаж и всегда держала язык за зубами».

Gold Mountain выбрал Pachyderm Studios в Кэннон-Фоллз, штат Миннесота, думая, что сельский климат сведет к минимуму все отвлекающие факторы. К шестому дню сессии – 20 февраля, 26-му дню рождения Курта, – группа закончила все основные треки. В перерывах на отдых они разыгрывали по телефону Эдди Веддера и ездили в находившийся в часе езды Миннеаполис. Там в Mall of America Курт искал пластические анатомические модели The Visible Man[182]182
  «Прозрачный человек» – пластиковые игрушки, созданные скульптором Марселем Жовином для корпорации Pyro Plastics.


[Закрыть], которые были его последним коллекционным пристрастием. Когда запись была закончена, всего через двенадцать дней после начала, группа отпраздновала это, поджигая свои штаны. «Мы слушали финальные миксы, – объяснил Пэт Уэйлен, заглянувший к ним друг. – Все вылили растворитель себе на штаны, подожгли их, а затем перебрасывали пламя от одной штанины к другой и с одного человека на другого». Они были в штанах, когда делали это; чтобы избежать ожогов, им пришлось обливать друг друга пивом в тот момент, когда пламя поднималось вверх по их ногам.

Альбом был записан в два раза быстрее, чем Nevermind. «Дела шли в гору, – вспоминал Крист. – Мы оставили все личное за дверью. И это было триумфально. Это моя любимая пластинка Nirvana». Точку зрения Новоселича разделяли многие критики, а также Курт, который считал это своим самым большим успехом. Сначала Курт увидел Pennyroyal Tea как первый сингл: он сочетал битловский рифф с медленным/быстрым ритмом, усовершенствованным Nirvana. В названии упоминалось травяное средство, вызывающее выкидыш. Текст песни Кортни сформировал мелодию, но она закончилась документальным описанием желудка Курта: «Я на теплом молоке и слабительных, антацидах со вкусом вишни».

В In Utero также было несколько рок-композиций с высоким темпом, но даже они обладали лирической глубиной. В Very Ape и Radio Friendly Unit Shifter имелись хрустящие риффы, как во время трехсекундного перерыва в баскетбольном матче. Тем не менее тексты песен были достаточно запутанные и могли вдохновить на курсовую работу и интернет-дебаты. Milk It была панк-рок-реактором, ее группа записала за один дубль, однако Курт потратил несколько дней на доработку текста. «Ее молоко – это мое дерьмо / Мое дерьмо – это ее молоко», – таким извращенным способом он связывал себя с женой. Песня также намекала на его реабилитацию («твой запах все еще здесь, в месте моего возрождения»). А еще Курт повторил строчку, которую упоминал в разных песнях еще со средней школы: «Разуй глаза, суицид – это плюс». В своих неиспользованных аннотациях для Dumb он описал свое падение в наркоманию: «Вся эта травка. Вся эта якобы не вызывающая привыкания, безвредная, спасительная сигарета, повредившая мои нервы, разрушившая мою память и заставившая меня почувствовать желание испортить выпускной бал. Она просто никогда не была достаточно сильной, и я зашел дальше и перешел на опий».

Но ни одна песня из альбома не могла сравниться с Heart-Shaped Box. «Я хотел бы съесть твой рак, когда ты почернеешь», – пропел Курт, и это был самый извилистый путь, который когда-либо проделывал автор в истории поп-музыки, чтобы сказать: «Я люблю тебя». Строчкой «Сбрось петлю из своей пуповины, чтобы я мог забраться назад» Курт закончил свою самую необыкновенную песню, словно мольбой, которая могла быть обращена к Кортни, к его матери, к его дочери, к нему самому или, скорее всего, к его Богу. Его собственное объяснение в неопубликованных аннотациях полностью разрозненно (большую часть он вычеркнул), но коснулось «Волшебника страны Оз», «Я Клавдий»[183]183
  «Я, Клавдий» – мини-сериал производства BBC.


[Закрыть], Леонардо да Винчи, самцов морских коньков (которые вынашивают своих детенышей), расизма на Диком Западе и Камиллы Палья. Как и все великое искусство, Heart-Shaped Box избежала всякой легкой классификации и предложила слушателю множество интерпретаций, судя по всему, как и ее автору.

О том, что значила для Курта Heart-Shaped Box, лучше всего показывает описание, которое он написал для музыкального клипа. Курт представил в главной роли Уильяма С. Берроуза. Он написал Берроузу, умоляя его сняться в клипе. «Я понимаю, что статьи в прессе о моем употреблении наркотиков могут заставить вас думать, что эта просьба исходит из желания провести параллель между нашими жизнями, – написал он. – Позвольте заверить вас, что это не так». Но чего именно Курт хотел добиться, сняв писателя в видеоклипе, так и осталось неясным. Пытаясь убедить Берроуза принять участие в съемках, Курт предложил скрыть лицо писателя, чтобы никто, кроме Курта, не узнал о его камео. Берроуз отклонил это приглашение.

Как альбом In Utero, так и клип Heart-Shaped Box были наполнены образами рождения, смерти, сексуальности, заболевания и зависимости. Было снято несколько версий клипа, и разгорелась целая борьба за то, кто был автором этих идей, и в конечном итоге это заставило Курта расстаться с режиссером Кевином Керслейком, который тут же подал в суд на Курта и Nirvana. Антон Корбейн[184]184
  Антон Корбейн – нидерландский кинорежиссер и фотограф, репутацию которого составили поставленные им видеоклипы и графика для музыкальных ансамблей.


[Закрыть] завершил финальный вариант клипа, который включал в себя кадры растущей коллекции кукол Курта. Выпущенное видео было сосредоточено вокруг пожилого Иисуса, похожего на наркомана, одетого как Папа римский с нахлобученной шляпой Санта-Клауса и распятого в маковом поле. С дерева свисает зародыш, который позже появляется втиснутым в капельницу, которую подают Иисусу, переехавшему в больничную палату. Крист, Дэйв и Курт находятся в палате, ожидая, пока Иисус придет в себя. Появляется гигантское сердце с кроссвордом внутри, а также арийская девочка, чей белый ку-клукс-клановский колпак превращается в черный. На протяжении всех этих моментов лицо Курта постоянно атакует камеру. Это совершенно поразительное видео. Курт сказал своим друзьям, будто многие из этих моментов пришли к нему во снах.

В первую неделю марта Курт и Кортни переехали в дом с арендной платой 2000 долларов в месяц по адресу Лейксайд-авеню, 1130 на северо-востоке в Сиэтле. Это был современный трехэтажный дом, расположенный недалеко от озера Вашингтон, с видом на гору Рейнир и Каскадные горы. Дом был гигантским, более чем 6000 квадратных футов[185]185
  Почти 560 квадратных метров.


[Закрыть] жилой площади. Он был больше, чем все предыдущие дома Курта, вместе взятые. Тем не менее Кобейны быстро заполнили дом – целая комната стала местом для арт-студии Курта. Были комнаты для гостей и нянь, а награды Курта от MTV украшали уборную на втором этаже. В гараже на две машины рядом с «Валиантом» Курта теперь стоял серый «Вольво 240DL» 1986 года выпуска, о котором Курт с гордостью рассказывал друзьям, будто это самый безопасный в мире семейный автомобиль.

Вскоре после переезда продолжающийся судебный процесс Курта и Кортни со службой опеки наконец-то завершился. Хотя Кобейны поначалу следовали указаниям суда, они все еще боялись, что у них могут отнять Фрэнсис. В этой битве переезд в Сиэтл был стратегически продуманным ходом – Кортни знала, что междуштатное соглашение не позволит судье Лос-Анджелеса контролировать их в Сиэтле. В начале марта Мэри Браун, социальный работник из Лос-Анджелеса, прилетела в Сиэтл, чтобы понаблюдать за Фрэнсис в ее новом доме. Когда она порекомендовала окружному суду закрыть дело, ее решение в конце концов было принято. «Курт был в восторге», – вспоминал адвокат Нил Херш. 25 марта, спустя всего неделю как Фрэнсис исполнилось семь месяцев, ее законно вернули под опеку родителей. Возвращение дочери обошлось им недешево: они потратили более 240 тысяч долларов на судебные издержки.

Фрэнсис оставалась с родителями на протяжении всего судебного процесса, хотя Джейми или Джеки всегда были рядом, чтобы удовлетворить требования суда. Джеки помогала Кобейнам в качестве няни, но к началу 1993 года она просто устала. У нее было всего несколько выходных за все время ее работы, хотя в новом доме ей удалось установить более строгие требования к своим обязанностям. Она настояла на том, чтобы, когда Фрэнсис просыпалась ночью, о ней заботились родители, и так до семи утра. Но теперь Фэрри приходилось отвечать на множество звонков из звукозаписывающих компаний, которых Курт старался избегать. «Люди звонили и говорили: “Не могли бы вы попросить Курта перезвонить мне?” И я говорила: “Я передам”. Но я знала, что он не перезвонит. Он просто не хотел иметь дело с тем, что ему навязывали. Он всего лишь хотел проводить время с Кортни и не иметь никаких отношений с миром». Фэрри объявила, что в апреле она уходит от них.

Джеки проводила собеседования с множеством профессиональных нянь в качестве потенциальных кандидатов, но было ясно, что большинство из них не смогут приспособиться к драме дома Кобейнов. «Они спрашивали: “Когда время кормления?” – рассказывает Фэрри. – Мне приходилось говорить им, что в их доме все работает не совсем так, как обычно». В итоге Кортни решила нанять в качестве новой няни Майкла «Кали» ДеВитта, двадцатилетнего бывшего тур-менеджера Hole. Несмотря на свою молодость, Кали был отличной сиделкой для Фрэнсис, которая сразу же привязалась к нему. Кроме того, Кобейны наняли Ингрид Бернштейн, мать их друга Нильса Бернштейна, на неполный рабочий день.

Апрель 1993 года был напряженным месяцем как для Hole, так и для Nirvana. Hole выпустила Beautiful Son, песню, которую Кортни написала о Курте, и поместила на его детскую фотографию. Тем временем Nirvana отправилась в Cow Palace в Сан-Франциско, чтобы сыграть концерт в поддержку жертв изнасилования в Боснии, что беспокоило Новоселича из-за своего этнического наследия. Это было первое шоу Nirvana в США за последние шесть месяцев, и они использовали его для представления своего будущего альбома, сыграв восемь из двенадцати песен In Utero, многие из которых впервые звучали на концерте. Курт решил сменить свою обычную позицию, слева на сцене, на позицию справа – будто пытался переделать шоу группы. Это сработало, и фанаты хардкора назвали его одним из лучших живых выступлений Nirvana.

Хотя In Utero был уже записан, он все еще ждал релиза, и спор в апреле по поводу его производства затмил все остальное, что Nirvana сделала той весной. Группа обратилась к Альбини, потому что им хотелось более сырого звучания, но они сочли его последние миксы слишком резкими. Новость об этом дошла до продюсера, который в апреле сказал Грегу Коту из Chicago Tribune: «Руководство Gefef n и Nirvana ненавидят эту пластинку… Я не верю, что ее выпустят». Курт ответил на это своим собственным пресс-релизом: «Со стороны нашего лейбла не оказывалось никакого давления, чтобы изменить треки». Но спор продолжался, и Курт попросил DGC опубликовать в Billboard объявление на всю страницу, которое опровергает обвинения в том, что лейбл отклонил этот альбом. Несмотря на опровержения, многие на лейбле считали производство слишком сырым, и в мае наняли Скотта Литта, чтобы сделать Heart-Shaped Box и All Apologies более подходящими для радио. И снова, столкнувшись с проблемой, которая могла повлиять на успех его записи, Курт пошел по пути наименьшего сопротивления и наибольших продаж.

Однако это не помешало Курту потихоньку закипать. Хотя он и постоянно говорил журналистам, что поддерживает ремиксы Литта и считает, что Альбини проделал отличную работу – два противоречивых заявления, – в своем дневнике он описал планы выпустить альбом именно таким, каким хотел. Сначала Курт выпустит версию Альбини, как I Hate Myself and Want to Die, но только на виниле, кассете и восьмитрековой пленке. Следующий этап действий стартовал через месяц. «После многих неудачных обзоров и отчетов о скупом, бескомпромиссном виниловом, кассетном, лишь восьмитрековом релизе мы выпускаем ремикс-версию под названием Verse, Chorus, Verse». Для него Курт хотел наклейку с надписью: «Адаптивная для радио, динамичная, компромисс-версия». Неудивительно, что DGC отказался следовать планам Курта. Выпуск ремикс-версии In Utero был назначен на сентябрь.

В первое воскресенье мая, в 9 часов вечера, в центр экстренной помощи округа Кинг поступило сообщение из дома Кобейнов о передозировке наркотиками. Когда на место происшествия прибыла полиция и машина «Скорой помощи», они обнаружили Курта на диване в гостиной, бормочущего что-то о «Гамлете». По словам офицеров, он страдал от «симптомов, связанных с передозировкой наркотика… потерпевший Кобейн был в сознании и мог отвечать на вопросы, но был явно слаб».

Всего за несколько минут до прибытия полиции Курт посинел и казался мертвым. Кортни рассказала полицейским, что Курт был в доме своего друга, где «ввел себе наркотик стоимостью от 30 до 40 долларов». Курт приехал домой на машине, и когда Кортни заявила, что он под кайфом, Курт заперся в спальне наверху. Кортни пригрозила вызвать полицию или его семью, и когда он не ответил, она выполнила вторую угрозу. Кортни дозвонилась до Венди с первой попытки, и мать и сестра Курта немедленно сели в машину и «помчались вихрем», как вспоминала Ким.

За два с половиной часа, которые потребовались Ким и Венди, чтобы добраться из Абердина в Сиэтл, состояние Курта ухудшилось. К тому времени, когда Венди и Ким прибыли, Курта рвало и он был в состоянии шока. Своим невнятным голосом Курт попросил не звонить в 911, потому что он «скорее умрет», чем увидит в газете новость о том, что он принял слишком большую дозу или был арестован. Кортни облила Курта холодной водой, провела его по дому, дала ему седативы и, наконец, ввела ему наркан, препарат, нейтрализующий наркотик, но ни одна из этих попыток полностью не оживила его (запас незаконно полученного наркана всегда хранился в доме для таких целей). Венди попыталась сделать Курту массаж спины – так она успокаивала сына, – но от наркотика его мышцы стали крепче, чем у гипсового манекена. «Это было ужасно, – вспоминала Ким. – В конце концов нам пришлось вызвать «Скорую помощь», потому что он начал синеть. Когда приехала полиция, они обнаружили, что его состояние постепенно ухудшалось до такой степени, что он дрожал, раскраснелся, бредил и бессвязно бормотал».

Как только Курт оказался в машине «Скорой помощи», казалось, что кризис миновал. Ким последовала за ним в больницу Харборвью, где события приняли комичный оборот. «Там он был очень веселым, – вспоминала Ким. – Курт лежал в коридоре этой переполненной больницы, получая внутривенно разные жидкости и вещества, чтобы нейтрализовать действие наркотика. Он лежит и начинает говорить о Шекспире. Потом Курт клевал носом, просыпался через пять минут и продолжал болтать со мной».

Одна из причин, по которой именно Ким отправили за машиной «Скорой помощи», заключалась в том, что Кортни хотела выбросить остатки наркотика Курта, но не могла найти его. Когда Курт пришел в себя, Ким спросила его, куда он его спрятал. «Наркотик в кармане халата, висящего на лестнице», – признался Курт, прежде чем снова отключиться. Ким побежала к телефону и позвонила домой, хотя к тому времени Кортни уже нашла наркотик. Ким вернулась к Курту, который снова очнулся и настоял на том, чтобы она не разглашала местонахождение наркотиков.

После трех часов на наркане Курт был готов отправиться домой. «Когда ему разрешили покинуть больницу, я не смогла быстро зажечь его сигарету», – сказала Ким. Ей было очень грустно наблюдать за тем, что временами казалось почти комическим соприкосновением со смертью: передозировка стала обычным явлением для Курта, частью игры, и это безумие стало нормальным состоянием. Конечно, как отмечалось в полицейском отчете, Кортни рассказала офицерам большую, более печальную правду об этом эпизоде: «Подобный инцидент уже случался ранее с потерпевшим Кобейном».

Наркотик теперь был частью повседневной жизни Курта, а иногда – ее центром, особенно когда у него не было дел с группой, а Кортни и Фрэнсис не было дома. К лету 1993 года он употреблял почти каждый день, а когда не употреблял, то у него начиналась ломка и он громко стонал. Это было периодом более функциональной зависимости, чем раньше, но его привычка по-прежнему превосходила привычку большинства наркоманов. Даже Дилан, который сам был наркоманом, находил дозировку Курта опасной. «Он определенно употреблял много наркотиков, – вспоминал Дилан. – Я хотел получить кайф и в то же время быть в состоянии сделать что-то, а Курт всегда хотел употребить так много, чтобы стать недееспособным. Он всегда хотел больше, чем нужно». Курт был заинтересован в том, чтобы убежать от реальности, и чем быстрее и чем дольше он будет недееспособным, тем лучше. В результате было множество передозировок и почти смертельных, целая дюжина за один только 1993 год.

Растущее пристрастие Курта шло вразрез с усилиями Кортни завязать. В конце весны она наняла экстрасенса, чтобы тот помог ей избавиться от наркотиков. Курт отказался оплачивать счета экстрасенса и посмеялся над ее советом, что пара должна избавиться от «всех токсинов». Однако Кортни отнеслась к этому серьезно: она попыталась бросить курить, стала каждый день пить свежевыжатый сок и ходить на встречи Анонимных наркоманов. Поначалу Курт насмехался над женой, но потом стал поощрять ее посещать собрания АН – хотя бы для того, чтобы иметь больше свободного времени, чтобы закинуться.