Текст книги "Правь, Британия!"

Мад, покинувшая диван, очевидно, немедленно после ухода внучки с лейтенантом, положила себе печенки и ветчины.

– Ты пропустила новости в тринадцать часов, – сообщила она. – Вводится нормирование отпуска продуктов.

– Нормирование? С какой стати?

– Трудности со снабжением, пока СШСК не выработает методы распределения продовольствия, а что это будет такое, бог знает. Одно ясно: во время чрезвычайного положения, несомненно, напортачили, запасы продовольствия копились на складах по всей стране, а вывозить их было некому. Поэтому в качестве временной меры вводятся нормы отпуска, и спорю, что городские районы получат все лучшее. Не так ли началось недовольство крестьян своей Французской революцией, когда все их продукты достались горожанам, а им самим пришлось голодать?

– Что ж, да здравствует капуста, – вздохнула Эмма. – У Джо грядок не счесть в огороде. Колин станет худым как спичка.

– Если бы он действительно голодал, то ел бы капусту и сырой, – ответила Мад.

Эмма подумала, что слова бабушки еще раз доказывают правильность ее теории о том, что старики не так остро переносят тяжелые времена, не так беспокоятся, как молодые. Эмме не слишком хотелось есть. Она все вспоминала, как мистер Уиллис говорил про то, что пришлось размозжить капралу голову…

Когда обед был закончен, Эмма спустилась в подвал, надеясь найти Джо. Он был там, выкладывал рядами свеклу и лук. Он сразу обернулся, когда она вошла.

– Этого нам хватит, чтобы какое-то время протянуть, – сказал он. – Я слыхал, что лук очень полезен, а из свеклы можно варить суп. В той комнате, где раньше держали посуду, лежат мешки с картошкой. Голодать не будем – картошка, лук, свекла, добавим и зелень. Да и яблок хватит до нового урожая, я так и говорил Мадам, когда мы их собирали.

Он с гордостью огляделся по сторонам. Корнеплоды вполне могли быть экспонатами на сельскохозяйственной выставке или даже призами, выигранными в школьных спортивных состязаниях.

– Теперь я жалею, – добавил Джо, – что не спрятал часть картошки в подвал, но ты же знаешь Мадам, она любит есть только молодую.

На первом месте она, подумала Эмма, до остальных дела нет. Он умрет за нее, как в старину люди шли на смерть за Бога.

– Джо, – спросила она, – что вы сделали вчера вечером?

Он повернулся спиной и принялся перекладывать на полке луковицы.

– Не хочу вспоминать. Пожалуйста, Эмма…

– Ты должен мне рассказать, – взмолилась она. – Я знаю, это было ужасно, но… До обеда приходил лейтенант Шермен, и Мад заставила меня проводить его к мистеру Уиллису. Он направлялся туда, чтобы расспросить, и я решила, что в случае чего пригожусь. Все прошло отлично, мистер Уиллис абсолютно ничего не выдал. Но, после того как лейтенант ушел, он сказал… он сказал, что пришлось размозжить ему…

Она не смогла закончить. Джо обернулся и посмотрел на нее.

– Когда мы с мистером Трембатом объехали вокруг поля, как и приказал мистер Уиллис, мы вышли из «лендровера» и посмотрели вниз на берег. Мистер Уиллис уже был там. Вода начала спадать. Он добрался до дальнего конца пляжа, как раз под то место, где мы стояли, и стал взбираться наверх – но мы все же различали его силуэт. Он вскарабкался на Журавлиный утес, – кто этого летом не делал, – а когда добрался до верха, стащил с трупа мешки и сел на корточки…

– Ну и?.. – поторопила Эмма.

– Я спросил у мистера Трембата, что это он делает, и он ответил, что, похоже, мистер Уиллис снимает ботинки и надевает их опять на капрала. Потом мы увидели, как он поднял что-то с земли, знаешь, иногда попадается такой сланец с острыми, как нож, краями, а мистер Трембат как крикнет: «О боже!» – и я струсил, наверно, не мог больше, отвернулся в сторону. Через несколько секунд раздался всплеск, он сбросил труп с обрыва в глубину, а тогда был ветер, помнишь, и отлив там несет на восток. Потом он надел свои ботинки и начал спускаться вниз, а мешки засунул под мышку. Я попрощался с мистером Трембатом. Почему-то мне не хотелось снова встречаться с мистером Уиллисом. Я вернулся к дому, вошел внутрь, и меня стошнило. Потом я поднялся к Мадам пожелать спокойной ночи и рассказал ей обо всем, что случилось.

Джо прислонился к полке, на которой хранилась свекла. Позади было маленькое закопченное окошко, затянутое паутиной. Он уставился на свой огород, краешек которого виднелся из этого окошка. Эмма взяла его за руку, и они стали вместе смотреть сквозь паутину в окно. Они не видели ничего, думая об одном, но представляя это каждый по-своему.

– Что же будет дальше? – спросила она.

– Не знаю. Полагаю, они найдут тело.

– Мистер Уиллис говорил то же самое. Сказал, что оно всплывет.

– Так обычно и бывает.

– Пугает больше всего то, что пришлось втянуть в это дело мистера Уиллиса и мистера Трембата. И еще – знаешь ли ты, что, когда Терри упал со скалы, он нес гелигнит? Мистер Уиллис спрятал взрывчатку где-то в своем домике.

– Не знал об этом, – мрачно произнес Джо, – но не удивляюсь. У Терри такие дружки, что от них и не такого можно ждать.

– Не будем говорить про это Мад.

– Не будем.

Не потому, что она будет недовольна, подумала Эмма, она, пожалуй, как и мистер Уиллис, скажет, что когда-нибудь это может и пригодиться.

– Что бы ни случилось, – вырвалось у нее, охваченной внезапным порывом, – давай не будем ничего скрывать друг от друга. У нас должен быть неписаный договор, что если кто-нибудь из нас о чем-нибудь узнает или услышит, то тут же расскажет другому. Ты согласен?

– Да, конечно, – ответил Джо. – Так всегда и было, по крайней мере со мной. – Он будто даже удивился ее словам.

– А может, и не всегда. То есть я хочу сказать, что в повседневной жизни это не важно. Такого, как сейчас, с нами никогда не случалось. Должен быть кто-то, кому можно доверять, кто-то, кто тебя никогда не обманет.

Джо молчал. Он никогда не был скор на решения и сейчас, похоже, усиленно обдумывал ее заявление.

– Так дети думают о своих родителях, – наконец произнес он, – я помню, у меня так было. Не мог поверить, когда мои улетели в Австралию и бросили меня. Считал, что это я виноват, да так в какой-то степени и было. Я обманул их надежды тем, что не был таким же умным, как они. Знаешь, Эмма, иногда я пытаюсь вспомнить их лица и не могу, и это ужасно. По-моему, если бы они умерли, то не было бы так страшно.

– Как же… как же… Джо, дорогой… – Эмма порывисто прильнула к его руке. Наверное, он прав. Эмму никогда не тревожила мысль, что фотография ее бедной красивой мамы в спальне, которую она по старой привычке целовала каждый вечер, далека от реальности и могла быть портретом персонажа из старинной книги. А если бы Папа не овдовел, а развелся и ее мать была бы еще жива – симпатичная, хорошо сохранившаяся женщина, замужем за кем-нибудь в Швейцарии или даже в Америке, чувствовала бы она, как Джо, что обманута, брошена, да еще и по собственной вине? Как это ужасно, подумала Эмма, что нельзя оказаться на месте другого человека. Пожалуй, это удалось только мистеру Уиллису вчера вечером, в ином, конечно, смысле, когда он надел ботинки мертвеца. Но ведь это капрал отправился под воду, а не мистер Уиллис. Мы избавляемся от опасных вещей: трупов, воспоминаний, снов…

Из-за окна донеслись крики и улюлюканье, и мимо пробежали Колин и Сэм, за которыми по пятам гнались Энди и малыш Бен. В воздухе проносились снаряды. Черный Бен с сосредоточенным и мрачным лицом прицелился и метнул огромную еловую шишку с сучком на конце прямо в спину своего закадычного дружка Колина. Колин, драматически споткнувшись, приложил руку к сердцу и упал.

– Готов! – заорал Энди и, схватив своего трехлетнего спутника за талию, обнял его, похлопывая по голове, как делают футболисты после забитого гола. Колин лежал распластавшись, так же как за день до этого лежал капрал, и стрелок Бен подбежал к своему оружию, поднял его и занес над головой. Подошел Энди и пнул распростертого на земле Колина.

– С этим покончено, – крикнул он, – оставим его воронам.

Он помчался за более проворным Сэмом, сзади пристроился Бен, а Колин, чудесным образом воскресший, схватил брошенный Беном метательный снаряд и устремился в погоню за всеми троими.

– Джо, – шепнула Эмма, – так нельзя, мы не должны позволять им такое.

– Ага, – согласился Джо, – я с ними разберусь. Они топчут мои саженцы – пусть играют в другом месте.

Рассерженный, он бросился к черному ходу, чтобы изгнать со своей территории эту мелюзгу. «Бесполезно, – думала Эмма, – он меня не понял, я имела в виду совершенно другое. По-прежнему я в одиночестве».

Уже опять стемнело, опустили шторы, и мальчишки разошлись по своим спальням, готовясь к вечернему купанию в ванне, когда с подъездной аллеи донесся звук приближающейся машины и три длинных гудка.

– Это Папа! – закричала Эмма и побежала из музыкальной комнаты, где она сидела с бабушкой, к входной двери, а затем по тропинке через двор навстречу Папе. Из машины появилась высокая, довольно плотная фигура, и вот Эмма уже в объятиях отца. У него светлые, как когда-то у Мад, волосы, тоже уже тронутые сединой, такой же, как у нее, крючковатый, но еще более выдающийся нос. На нем ворсистая тяжелая старая водительская куртка, Эмме так хорошо знаком ее запах.

– Привет, привет, привет, – проговорил он, целуя ее в обе щеки, – Папа всегда повторял и слова, и действия. – Ну и ну, ну и ну, вот так поездка. Я выехал в десять, нет, в десять тридцать, а уже семь, постоянные остановки, если бы не мой специальный пропуск, я бы никогда сюда не добрался. Как Мад? Она наверху? Уже легла? А Бевил Саммерс еще приезжал? – Папа никогда не ждал ответа на свои вопросы. Только ты приготовишь ответ, как он уже перескакивает на следующую тему. За разговором он вытащил с заднего сиденья сумку. – Где Джо? Может, он отгонит машину? Я бы чего-нибудь выпил, просто умираю от жажды. До ужина мне надо принять ванну. Как Дотти, в хорошей форме? Эти ужасные дети, я надеюсь, не будут ужинать с нами?

– Нет, Па, милый, конечно, нет. Малыши, наверное, уже легли.

– Вот и слава богу. Не очень-то хочется, проехав без остановки триста миль, быть встреченным бандой орущих детей. – Он обнял дочь за плечи, и вместе они пошли по дорожке к дому. – Здесь так тихо. Непонятно, по-моему, вы рассказывали, что под каждым кустом прячутся коммандос, а над деревьями висят вертолеты. Чушь какая, наверно, ничего и не было такого. Мама?

Голос его раскатился по всему дому. Мад ждала в холле с распростертыми объятиями.

– Вик, мой дорогой.

Наблюдая за ними, Эмма, как обычно, поразилась семейному сходству. Волосы, глаза, носы, подбородки, цветущий вид, но на этом все. Ни одной общей мысли, ни одного общего идеала. Только одинаковая непреклонность и агрессивность, если на пути встретятся препятствия.

Они обнялись, соприкоснувшись по очереди каждой щекой, еще один семейный обычай (Мад говорила, что французский), затем Папа отступил на шаг и посмотрел на мать:

– Но ты прекрасно выглядишь, лучше, чем когда мы виделись в последний раз. Не верю, что ты болеешь, наверно, это все заговор, чтобы меня сюда заманить. Эмма, ведь это заговор? Привет, Фолли, жива еще? Господи, сколько ей, пятнадцать, шестнадцать? По-моему, когда она умрет, вы ее забальзамируете. Мама, я устал, хоть бы кто-нибудь помог мне, налил мне выпить, лед есть?

– Если ты остановишься на одну секунду, то увидишь, что все здесь, – сказала Мад, – виски, содовая, джин, тоник, льда полно. У тебя ужасные мешки под глазами, надеюсь, это с дороги, а не от пьянства. Я ломаю себе голову над тем, как ты умудряешься жить в Лондоне один, если ты, конечно, живешь один, в это я не верю ни на грош, небось очередь стоит из женщин готовить тебе еду и штопать носки, можешь мне не рассказывать…

– Неправда, неправда, я самое одинокое из всех живых существ, так устаю к ночи, что буквально падаю в постель, я…

Эмма вышла из комнаты, голова у нее шла кругом. Беда в том, что, когда Папа и Мад встречаются, это даже хуже, чем их разговоры по телефону. Для окружающих это ужасно утомительно. Один лишь оглушительный шум чего стоит.

Она пошла на кухню, чтобы предупредить Дотти.

– Папа приехал. Он хочет отправиться в ванную, после того как выпьет стаканчик, а это означает, что ужинать будет в восемь тридцать или позже.

– В старые времена, – сказала Дотти, которая мыла под краном дуршлаг, отвоеванный у Колина, проносившего его весь день на голове, – на кухне у Мадам служил целый штат, и когда господин Вик приезжал домой на каникулы, то они с ног сбивались. Прошли те дни. И, хвала Господу, я в штат кухонной прислуги не входила.

Боже, вздохнула Эмма, опять Дотти понесло рассуждать о своем положении. Только дай ей волю, и она пойдет перечислять имена звезд, что толклись в гримерной Королевского театра, что входили в труппу на тех или иных гастролях, вспоминая события как минимум тридцатилетней давности, а может, и более давние, и все время будет намекать, что не каждый снизойдет до столь низкой работы, коли он был запанибрата со знаменитостями.

– После того как суп сварится, он может постоять на плитке, – продолжала Дотти. – Пусть Мадам назовет его борщом, если ей так больше нравится, но мы с тобой знаем, что, кроме свеклы, в нем и нет ничего. А камбала…

Эмма скрылась с кухни и вернулась в музыкальную комнату. Перепалка между матерью и сыном была в полном разгаре.

– Но я не понимаю, я не понимаю, – говорил Папа, – как Бевил Саммерс умудрился сбить Терри, который стоял на самом виду у ворот. Что, доктор был пьян? Врачам нельзя даже прикасаться к алкоголю. Или сам Терри одурел от какого-нибудь наркотика? Он такой. Этих мальчишек надо держать в ежовых рукавицах, они у тебя неуправляемы, а этот позорный случай на фейерверке…

– Ты забываешь, что я была чуть ли не при смерти, – прервала его Мад. – Бедный Терри был рассеян, может, он налетел на бампер, бог его знает, а Бевил думал только о том, как поспеть побыстрее ко мне. В итоге ему пришлось сделать укол, успокоительное, не спрашивай, что именно, не знаю, но это помогло чудесно, я перед тобой в добром здравии. А на фейерверке ни у одного из этих морских пехотинцев совершенно не обнаружилось чувства юмора, это так похоже на американцев. Помню, однажды в Нью-Йорке…

Папа, не слушая, продолжал свое:

– Мне сам министр звонил, точнее, его секретарь; серьезное нарушение порядка, действительно серьезное, он хотел знать, кто сует палки в колеса в западной части страны, нет ли подпольной организации. «Не знаю, – ответил я, – понятия не имею, моей матери скоро восемьдесят, она уже давно не в своем уме, не принимайте ее во внимание…» В случае опасности всегда теряют голову. Помню, была снежная буря на Лонг-Айленде, повалило несколько телеграфных столбов, наступил хаос, и сам президент должен был принять меры…

В это время в холл незаметно проскользнул Джо, схватил Папину сумку и унес на второй этаж в свободную комнату, а Колин и Бен за ним по пятам проследовали через музыкальную комнату, умытые, причесанные и в ночных рубашках. Они выглядели как херувимы, только без крыльев.

– Привет, Вик! – крикнул Колин, никогда не стеснявшийся в присутствии взрослых, и, в знак равноправия, хлопнул Папу по заду. Папа развернулся как ужаленный.

– Привет, маленькое чудовище, – сказал он. – Когда я был в твоем возрасте, то уже в шесть часов спал, укутанный, в кроватке.

– Нет, – ответил Колин. – Когда тебя укладывали спать, ты валился на пол и брыкался, Мадам мне рассказывала.

– Ложь, сущая выдумка, не делал я ничего подобного, – обратился Папа к матери. – Ты приучаешь детей верить самым кошмарным фантазиям. Я не позволю этого. Спроси у Дотти, у кого угодно, я…

– Ты прекрасно знаешь, что ты кричал и брыкался, – стала дразнить его Мад. – На губах у тебя выступала пена, как у лошади, ты…

– Вик, – вмешался Колин, – я научил Бена говорить. Он знает уже несколько слов. Хочешь их услышать?

Он шепнул Бену на ухо, тот заулыбался и кивнул.

– Да, да, – Папа обрадовался предоставленному шансу сменить тему разговора, – дайте мне послушать, что скажет Бен. Так он не слабоумный? Вырастет, станет лидером «Черных пантер»[66]66
  Экстремистская организация борцов за права чернокожего населения.


[Закрыть] и убьет всех нас. Давай, Бен, скажи свое слово, я слушаю, я весь внимание.

Поток слов смутил трехлетнего малыша. Он нахмурился, сосредоточился, но восклицания, призванного поразить аудиторию, не получилось.

– Г… г… г… или ж… ж… – торопил наставник Колин, взяв его за руку, – неважно что.

Но озадаченный Бен перепутал инструкции.

– Гопа, – сказал он, – гопа, гопа, гопа, – и начал бегать по кругу.

– Все-таки этот ребенок слабоумный, – объявил Папа. – Что это он изображает, курицу, снесшую яйцо? Уходи, мальчик, уходи. Никто не хочет яйцо. Эмма, дорогая, кто-нибудь включил обогреватель в ванной комнате? Не хочу заморозиться. Пойду поздороваюсь с Дотти. Отнес кто-нибудь наверх мою сумку? Мама, не пора ли тебе в кровать? И почему Бевил Саммерс не велел тебе оставаться в постели? Плохой он врач. Потом позвоню ему.

Эмме удалось вывести отца из комнаты.

– Поздороваешься с Дотти после того, как примешь ванну, – убеждала она. – Джо отнес твою сумку и отгонит машину. Принести тебе в комнату что-нибудь выпить?

– Нет, нет, нет, я выпью, когда спущусь вниз. Что за спешка? Все в этом доме спешат, никто никогда не отдыхает.

Все еще протестуя, он вошел в свою комнату и, раскрыв дорожную сумку, вывалил ее содержимое на пол. По старой привычке Эмма бросилась подбирать. Гребенки из черного дерева – на туалетный столик, шелковую пижаму – на кровать. В сорок восемь лет Папа так и остался невоспитанным. Все Мад виновата, конечно.

– Саммерс измерял ей давление? – спросил он, заходя в ванную и открывая краны на полную мощь. – У нас в семье у всех повышенное давление. Она не выглядит такой уж больной, но ведь у нее огромные резервы, как и у меня. Иначе я бы не выжил. Ты не представляешь, какими были прошедшие дни. Собрания, конференции, не ложился раньше трех. С трудом сюда вырвался.

– Расскажи про это за ужином, милый. – Эмма закрыла за собой дверь и прошла по коридору в свою комнату, чтобы броситься на кровать хоть на пять минут. «Мои резервы послабей, чем у Папы, – подумала она, – не то я бы не лежала вот так, а встречала его без напряжения. Слишком много происходит всего, вот что, час за часом…»

Горячая ванна, смена белья, шлепанцы, второй стаканчик – все это оказало благодатное действие на путешественника. Когда он вихрем наведался на кухню поприветствовать Дотти и быстро осмотрел комнату средних мальчишек, атмосфера не накалилась, как могла бы.

– Что-то надо делать с глазами этого мальчишки, – говорил Папа, когда Эмма, тоже переодевшись, вошла в музыкальную комнату. – Его нужно показать специалисту, может быть, понадобится операция. – Речь шла о Сэме. – Всегда следует обращаться к лучшим специалистам. А от белки можно ведь подхватить ужасную инфекцию! Точно, точно, я уверен в этом. Или от попугаев? От тех и других, наверное. Болезнь Вейла или пситтакоз, не помню точно. Эмма, дочь моя, ты выглядишь великолепно. Ты здесь пропадаешь. Поедем со мной в Лондон.

Как раз в этот момент Дотти ударила в гонг, и Мад повела всех в столовую. Чтобы создать праздничное настроение, Дотти зажгла свечи. Мад посмотрела на плитку и обернулась с лучезарной улыбкой:

– Борщ, твой любимый суп, и затем изумительная камбала. Эм, а Джо не будет с нами ужинать?

– Он просил его извинить, – сказала Эмма. – Он уже поел с ребятами.

По правде говоря, преданный и послушный Джо все же находил Папу слишком шумным и, тихий по природе, немел в его присутствии.

– Да? Ну что же… – Мад казалась разочарованной. Когда возникала возможность схватиться с единственным родным, а не приемным сыном, Мад всегда радовалась аудитории. Оплотом ее обычно выступал Терри, поддерживавший ее в меру своих сил. Несмотря ни на что, Эмма чувствовала облегчение, что Терри в больнице, а не сидит здесь на изготовку, как атлет на старте.

– Джо знает свое место. – Папа с наслаждением прихлебывал суп – он ел шумно, как ни старалась Мад его отучить. – Настоящий дровосек и водовоз, отличный парень, но недалек. Соль земли, дитя природы, как ни назови, но они тоже нужны в нашем обществе, побольше бы таких, как он, чтобы прислуживали элите вроде нас.

– Кто сказал, что мы элита? – возразила Мад. – Пусть я выступала в свое время перед миллионами, но это не повод считать меня каким-то высшим существом. Ну а ты занимаешься махинациями с банковскими счетами аргентинских магнатов…

– Не делаю я ничего такого, ничего такого не делаю. Никаких махинаций. Дело в том, что для решения определенного вида проблем требуется определенный вид интеллекта. Моя специальность – финансовые дела – всегда были и будут, и, знаешь ли, ты тут совершенно ни при чем: кто и привел свои финансы в полный беспорядок после долгой и успешной карьеры, так это моя уважаемая мать…

– Папа, – вмешалась Эмма, – лучше расскажи, что происходит в мире, в нашей стране. Получится что-нибудь из СШСК?

Эта важнейшая тема, конечно, переведет разговор в нейтральное русло.

Папа вытер рот салфеткой.

– СШСК обязательно будет успешным союзом, – объявил он. – Если же этого не случится, то можно вешаться хоть завтра, нет, сегодня. Наш остров может рассчитывать на существование только в союзе с США, экономическом и стратегическом, тут спору быть не может, не может быть спору. Может, это нам и не нравится, в историческом смысле мы чувствуем себя оскорбленными, ограбленными, но tant pis[67]67
  Тем хуже (фр.).


[Закрыть], альтернативы нет. Вступление в Европейское сообщество оказалось провалом, бедствием, цены выросли почти на пятьдесят процентов, помните? Политические страсти накалились, мы были на грани революции. И что же произошло? Страна разделилась, провели всеобщие выборы, потом референдум, наконец появилось сегодняшнее коалиционное правительство и, как утопающий за соломинку, схватилось за идею СШСК. Разница только в том, что соломинка – вовсе не соломинка, а чертовски большое бревно, милые мои, которое всех нас вывезет если не в Эльдорадо, то хотя бы за пределы угрозы вымирания.

Он приостановился, чтобы передохнуть. Казалось, что Мад его не слушает. Она переливала остатки супа в блюдце для Фолли.

– Я не чувствую себя ограбленной, – подняла она голову, – а вот оскорбленной чувствую. Экономический союз – пожалуйста, даже партнерство. Но не купля-продажа, а ведь это и есть СШСК, не так ли, Вик?

– Мама, дорогая, давай снова проведем аналогию с кораблекрушением. Ты в крохотной лодке, разыгрался шторм, лодка вот-вот перевернется, и тут подходит мощный огромный лайнер и предлагает взять тебя на борт. Ты соглашаешься, но ведь, взойдя на лайнер, ты и другие люди с лодки не встанут у руля, не так ли? Нет, ты благодаришь за спасение и делаешь, что тебе скажут.

Эмма убрала кастрюлю с супом и собрала тарелки. Дотти замаскировала камбалу белым соусом. Эмма засомневалась, нужно ли было так делать, потому что она стала напоминать больничную еду. Но что ж тут придумаешь… Она положила отцу щедрую порцию.

– Я бы лучше выстояла шторм, – сказала Мад. – Если лодка маленькая, это еще не значит, что она даст течь. Если обшивка хорошая и у пассажиров есть весла, то можно держать нос по ветру или лечь в дрейф еще до бури. Тогда обязательно достигнешь земли.

– Или наткнешься на риф, – возразил Папа, – если до этого не перевернешься. Это же нелепо, дорогая. В нынешнем мире никто не действует в одиночку, мы должны сотрудничать: СШСК и его союзники – Южная Америка, Африка, Австралия, Канада; тогда всем остальным можно показать фигу, стратегически и экономически. У нас будут объединенные ядерные и воздушные силы, единая валюта. Другие страны могут продолжать заниматься своим делом, голодать, добиваться успехов, взрывать друг друга, нам будет все равно. Что это ты мне такое дала, Эмма, деточка, сметану от борща?

– Это камбала, – ответила за нее Мад. – Ты же всегда требуешь рыбу, сам знаешь. Свежая дуврская камбала, которую выловил старина Том Бейт.

– Не знал, – удивился Папа, – что можно поймать дуврскую камбалу в корнуолльских водах. Шансов не больше, чем добыть дублинские креветки где-нибудь, кроме Дублина. Ладно, поверю вам на слово. На чем мы остановились? Ах да, стратегические и экономические дела. Единая валюта дает огромные преимущества. Еще не решено, примем мы за основу доллар или выдумаем что-то совершенно новое. Фунту стерлингов конец; лично я за возрождение дуката. Помнишь Шейлока? «Дочь моя! О! Три тысячи дукатов!» Туристы будут без ума.

– Дукат, – задумчиво пробормотала Мад. – Довольно неудачно рифмуется. Можно представить как…

– Хм, странный сорт камбалы, – продолжил Папа, отправив кусок рыбы в рот. – Напоминает по вкусу вату, вот что. Нет, нет, нет… Я не жалуюсь, но это создание никогда в жизни Дувра не видело. Наверно, морские пехотинцы постарались: выловили всю здешнюю рыбу и подпустили что-нибудь из окрестностей Лонг-Айленда.

Тем не менее он потребовал вторую порцию, запивая ее сомнительным шабли.

– Надо вам прислать калифорнийского вина, – сказал он, – уже прибыли контейнеры. Не то чтобы восхитительное, но новенькое. В Лондоне все его пьют.

– О, Вик, дорогой… – запротестовала его мать.

– Почему нет? Почему нет? Климат в Калифорнии лучше, чем где-либо во Франции. На западном побережье Америки огромные виноградники. И почти за бесценок. Уверяю вас, как только СШСК твердо встанет на ноги, мы будем есть американские фрукты, сыры, масло. Конечно, мы ужасно разжиреем, но тут выбирать не приходится – это лучше, чем стать скелетами, как азиаты.

– Я заведу корову, – твердо сказала Мад, – двух коров. Мальчишки будут их доить, а Джек Трембат, возможно, разрешит им гоняться в его стаде; «гоняться» – это правильное выражение? И, хвала Господу, у нас много яблонь… А что касается винограда, то не понимаю, почему бы нам не посадить виноград, да, Эм, где-нибудь позади дома. Осенью будем давить виноград, мальчишки будут в восторге.

Папа вскинул голову и издевательски захохотал:

– Мальчишки, милая мама, будут учиться и привыкать к американскому образу жизни, им будет некогда давить виноград. Обмен поездками окажет молодежи огромную пользу, – продолжал он, разгрызая древний лесной орех (он не знал, что орех был похищен у Сэмовой белки). – Предлагаю послать в США Терри, да и Энди наверно, с одним из первых самолетов. Джо это не нужно, читать и писать он не умеет, опыта не наберется… Хочу, чтобы вы поняли одно… – он посмотрел сначала на дочь, затем на мать, – и поняли меня правильно. Мы влипли в это дело по уши. Назад дороги нет. Если мы не будем сотрудничать в полной мере, охотно принимать все предложения, то дело кончится плохо, очень плохо.

Мад помолчала. Затем наконец сказала:

– Что конкретно ты имеешь в виду под «плохо»?

– Это и имею в виду. Они говорят с нами с позиции силы. Они не потерпят маршей протеста, демонстраций, кабинетных критиков, встающих с места и кричащих о разногласиях на собраниях в ратуше или по радио и телевидению. Эта затея – огромное испытание их пропаганды, воздействия на мировую аудиторию, помимо выгоды нашей стране и им самим. Они однажды опозорились в Юго-Восточной Азии и теперь уж позаботятся, чтобы ошибка не повторилась.

Эмма взглянула на бабушку, потом опять на Папу. Выражение на их лицах было абсолютно одинаковым. Глаза сощурены, подбородки выдвинуты вперед. Вместе они могли бы чудесно дать отпор, подумала Эмма, но представить их по разные стороны баррикады?..

– Какое у нас население? – пробормотала Мад. – Пятьдесят, шестьдесят миллионов? Страну с шестьюдесятью миллионами нельзя подчинить.

– Неправда, – ответил ее сын, – потому что сорок пять миллионов, если не больше, приветствуют то, что происходит. Ничтожное меньшинство не в счет. Если они попробуют помешать…

Он прищелкнул пальцами и опустил большой палец вниз.

– Конец. За борт… Так что, любимые мои, если хотите, заводите коров, выращивайте виноград, но не болтайте глупостей прилюдно и не сжигайте больше чучел, выряженных в морских пехотинцев. Кстати, когда я включил радио и послушал ваши местные новости, я понял, что из части, размещенной на пляже Полдри, пропал солдат. Теперь послушайте меня. Если кто-нибудь из них пострадает, к примеру подерется с местными, пропустив пару кружек в пабе, то местные за это и поплатятся. Янки – серьезные ребята, если их разозлить.

Эмма уставилась в свою пустую тарелку, потом украдкой подняла глаза на бабушку. Та протянула Фолли последний кусочек сыра «стилтон», который далматинка отвергла, выплюнув на ковер.

– Так же было с кельтами, когда Корнуолл заняли саксонцы, – сказала Мад. – Пойдем в музыкальную комнату, послушаем «Тристана»[68]68
  Опера Р. Вагнера «Тристан и Изольда».


[Закрыть].

Она первой вышла из столовой, а ее сын скорчил ей в спину рожу и покачал головой. Эмма обошла вокруг стола и задула свечи. Резкий запах дымящихся фитилей наполнил воздух.

Глава 13

Ночью начался сильный ветер, и к рассвету разыгрался семибалльный шторм. Плитки шифера со стуком скатывались с крыши, в саду упало дерево, через окно комнаты для гостей просачивалась вода, и, когда Эмма принесла отцу утреннюю чашку чая, она застала его сидящим на широкой кровати и заслоняющимся от сквозняка открытым зонтом.

– Ужасные неудобства в вашем доме, – пожаловался он. – С шести часов не могу сомкнуть глаз, как вы терпите такое? Почему бы тебе не поехать со мной в Лондон? Могу взять тебя секретаршей в контору или сделать своим пресс-секретарем. Сейчас столько дел, что мне бы очень пригодился пресс-секретарь. – Он жадно отхлебнул чаю, будто целые сутки мучился от жажды. – Сядь, мы с тобой не часто видимся.

Эмма присела нога на ногу на край кровати, когда-то давным-давно занимавшей центральное место в комедии, в которой Мад с огромным успехом играла, естественно, главную роль. Много позже она купила ее как дань приятным воспоминаниям.

– Знаешь, я не могу оставить Мад, особенно сейчас, среди всей этой неразберихи. Мое присутствие ее сдерживает, хотя, признаю, не очень.

– Тогда поезжайте вдвоем, – настаивал он. – У меня в квартире полно места, весь день меня нет дома, она может делать все, что хочет: гулять в Кенсингтонском саду, кормить уток, ходить в зоопарк…

– Папа, дорогой, – запротестовала Эмма. – Мад ведь не Бен. На самом деле… Вместо прогулки по Кенсингтонскому саду она скорее устроит демонстрацию протеста перед американским посольством или парламентом. Например, прикует себя к ограде, или что там такое делали суфражистки в начале века.

– Ерунда, – Папа налил себе еще чая, – никаких проблем. Признать ее невменяемой, социально опасной. В Суррее есть отличное местечко: прекраснейшая еда, в каждой комнате цветной телевизор. Старушка Уилбро живет там, и никаких с ней хлопот…