Текст книги "Правь, Британия!"

Он надел наушники и принялся настраивать передатчик. Мад вновь и вновь шептала фразу:

 
Свобода – выбор нам иль смерть; мораль и веру
Нам Мильтон дал; язык Шекспира – наша речь…
 

– Мад, – взмолилась Эмма, – не надо этого делать, ты можешь попасть в беду, ведь, насколько я понимаю, короткие волны легко принимаются в военном лагере. Они, скорее всего, слушают эфир все время, ищут что-нибудь в таком роде – это их работа.

– Беда в том, – бабушка не обратила на Эмму ни малейшего внимания, – что американцы тоже говорят на языке Шекспира, так что актуальность несколько теряется. Если, конечно, не предложить в заключение нечто ироническое – сыграть Марту Хаббард на одном из собраний «Культурного сотрудничества народов». Но жители валлийских равнин этого не поймут.

Мистер Уиллис снял наушники и подозвал ее к себе.

– Вы ошибаетесь, если думаете, что будете обращаться только к валлийским равнинам. Слушают и высокопоставленные деятели, кое-кто из них, к вашему удивлению, служит в городских управах, есть и профессора, и студенты. На самом деле можно сказать, что вас услышат все жители запада Англии, Уэльса и Шотландии. Они ждут только сигнала к выступлению, и кто разожжет огонь лучше вас?

Мистер Уиллис, раскрасневшись от собственного красноречия, по-видимому, немного запутался в метафорах, но Мад не возражала. Она, очевидно, была в полном восторге и действительно предвкушала выступление на неизвестном ей языке перед зрителями, которых нельзя увидеть и аплодисменты которых не услышать.

Она улыбнулась мистеру Уиллису с высоты шаткого стула, и Эмма вдруг поняла, что они оба играют. Они так и следят, кто дольше сможет водить за нос другого, и не верят ни одному произнесенному слову.

– Минуточку, пожалуйста. – Таффи поднял руку. – Я считаю, что будет очень полезно прочитать всю поэму. Пусть ее услышит широкий круг людей. – Он взглянул на Эмму, затем потянулся за карандашом и блокнотом. – Запишите, что вспомните, и пусть бабушка прочитает это в эфире.

– Не поможет, – вздохнула Мад, – я забыла очки.

– Возьмите мои, леди, возьмите мои. – Он снял очки и широким жестом протянул их Мад. Без очков его голубые глаза выглядели беззащитными, блеклыми.

Мад надела очки, нахмурилась и мгновенно преобразилась в иное существо: старое, злое, чужое. Вот что происходит с людьми, подумала удивленная Эмма, которые теряют свой облик, перестают быть самими собой; так бывает с теми, кто влюбляется в недостойного человека, личность не развивается, гибнет; так бывает и с общинами, деревнями, странами во время оккупации – какими бы благими ни были намерения, какой бы всеобъемлющей ни была конечная цель.

– Сними их, – вырвалось у Эммы, – ты выглядишь ужасно.

Мад повернула голову, и под ее пристальным взглядом из-под чужих очков Эмма вновь почувствовала себя ребенком, примерно таким, как Бен, а бабушка предстала перед ней в парике и гриме, что сделало ее, такую любимую и близкую, далекой, неузнаваемой, словно при этом она изменилась и внутренне. Мад засмеялась, сняла очки и вернула их валлийцу.

– Мне все равно, как я выгляжу, – сказала она. – Беда в том, что в них ничего не видно. Все расплывается.

А ведь, подумала Эмма, когда их надевает мистер Уиллис, у него на лице они смотрятся, даже защищают его, без очков его глаза превращаются в глаза загнанного животного.

– Придется тебе помочь мне выучить поэму, – попросила Мад. – Она очень длинная?

– Очень даже длинная, – ответила Эмма. – И не слишком подходящая. Мы учили ее в школе, чтобы получить отличную оценку, и я помню только отдельные строфы.

– Например?

Например… Эмма старалась вспомнить. Написана в 1802 году в Лондоне – было ли это связано с Амьенским миром[80]80
  Мирное соглашение, подписанное 27 марта 1802 года в Амьене (Франция) между Британией, Францией, Испанией и Батавской республикой, выгодное для Франции.


[Закрыть], или со вновь разгоревшейся войной, или еще с чем-то? Строки путались в памяти. Она прочитала вслух:

 
Скользи, сверкай, как в ясный день ручей,
Не то пропал! В цене – богач, пролаза.
Величье – не сюжет и для рассказа.
Оно не тронет нынешних людей.
Стяжательство, грабеж и мотовство –
Кумиры наши, то, что нынче в силе.
Высокий образ мысли мы забыли.
Ни чистоты, ни правды – все мертво!
Где старый наш святой очаг семейный,
Где прежней веры дух благоговейный?[81]81
  Перевод В. Левина.


[Закрыть]
 

Она остановилась. В голове пусто, абсолютно пусто. Подождите минуту.

 
…Мы себялюбцы, и наш дух недужен.
Вернись же к нам, дабы, тобой разбужен.
Был край родной и к жизни воскрешен![82]82
  Перевод Арк. Штейнберга.


[Закрыть]
 

Дальше, в другом сонете, было что-то о тиране, как там говорилось?

 
Достоин славы только тот поэт,
Чьи песни в тяжелейшую годину
Надежды на свободу не покинут,
Дух непокорства если им воспет;
Священней долга цели в мире нет
Для чести всех людей любого века –
Избавить от тиранов человека,
От слез и крови, что залили свет.
Кто против тирании восстает,
Не ослеплен великолепием
И презирает раболепие, –
Лишь тот не подпевает, а поет,
Лишь там тиран судьбой своей доволен,
Где человек покорен и безволен[83]83
  Перевод А. Гунали.


[Закрыть].
 

Надежды на свободу… Да, но часть о свободе была в другом сонете.

 
Свобода – выбор нам иль смерть; мораль и веру
Нам Мильтон дал; язык Шекспира – наша речь…
Мы первенцы земли, и титулов не счесть.
 

Это было связано с Наполеоновскими войнами… А этот кусочек она так любила декламировать в классе:

 
Дух вечной мысли, ты, над кем владыки нет,
Всего светлей горишь во тьме темниц, свобода,
Там ты живешь в сердцах, столь любящих твой свет,
Что им с тобой мила тюремная невзгода.
Когда твоих сынов, хранящих твой завет,
Бросают скованных под сень глухого свода, –
В их муках торжество восходит для народа,
И клич свободы вмиг весь облетает свет[84]84
  Перевод Н. Минского.


[Закрыть].
 

Эх! Ничего не получается. Все перепуталось. Неудивительно, что мистер Уиллис обменивается взглядами с Мад и прячет улыбку.

– Извините, я декламировала случайные отрывки из разных сонетов. – Эмма обратилась к бабушке: – Брось ты эту затею.

– А я так и сделала, – коротко ответила Мад. – Мою работу выполнила ты.

– Что?!

Мад кивнула мистеру Уиллису:

– Покажите ей.

Мистер Уиллис приподнял ближнюю половицу. Среди всякой всячины лежал маленький магнитофон. Катушки с лентой вращались. Он остановил запись.

– Ты, наверное, подумала, что вновь оказалась в школе, – сказал он Эмме. – Ты так сосредоточенно смотрела в потолок, что не заметила, как я сделал твоей бабушке знак и показал магнитофон в волшебном сундучке, а она дала согласие. Так что мы записали твое выступление, и теперь, включив радио, люди услышат молодой голос, читающий проникновенные стихи. Сегодня вечером я передам это в эфир.

Колдун и ведьма поглядели на Эмму и засмеялись.

– Как же так, – взорвалась Эмма, – это нечестно, я никогда бы не согласилась на такое, и все строфы перепутаны, нет никакого смысла!

– Совсем наоборот, они содержат глубокий смысл. Весьма вдохновляющие строки, – пытался успокоить ее мистер Уиллис. – Хочешь послушать запись?

– Нет! – Эмма вскочила на ноги и заходила взад-вперед по деревянному полу. – Мад, – взмолилась она, – но ты не можешь этого допустить. Пожалуйста, заставь его отдать ленту, и мы ее сожжем.

– Чепуха, – заявила Мад. – Таффи совершенно прав, строки очень вдохновляющие, и то, что они идут не по порядку, прекрасно подходит для нашей цели. – Она поднялась с расшатанного стула и поправила свою маоцзэдуновскую кепку. – Родная, ты читала прекрасно, – щедро похвалила она Эмму, – намного лучше, чем это сделала бы я. Я никогда не умела говорить стихами. Таффи, обязательно расскажи нам, какой это окажет эффект на ваши кельтские массы и на всех других людей из подполья. Пойдем, Эм, Дотти наверняка уже беспокоится, почему нас так долго нет.

Она двинулась к двери. Мистер Уиллис, однако, опять надел наушники. Лицо его стало сосредоточенным, он напряженно вслушивался.

– Подождите секунду, – торопливо произнес он, – что-то передают. Что-то странное…

На его лице появилось изумление. Он сдвинул наушники, и Эмма расслышала приглушенный голос, говоривший быстро, похоже, в возбуждении, и вдруг затихший, оборвавшийся. Наступила тишина. Мистер Уиллис повернулся к гостям, сквозь очки в его глазах читалось неподдельное изумление.

– Совершенно неожиданно, – начал он, – никто не был предупрежден. Но в целом, если брать всю картину, это должно пойти нам на пользу, озадачить врага, чего, собственно, мы и добиваемся, ведь правда?

– Если бы мы знали, о чем идет речь, мы бы ответили, – сказала Мад.

Мистер Уиллис уставился на нее. Новости, очевидно, настолько обескуражили его, что он забыл, что владеет более полной информацией.

– Да ведь парни объявились, один в Шотландии, другой – в Уэльсе.

Настал черед Эмме с бабушкой смотреть удивленно – сначала на мистера Уиллиса, потом друг на друга. Как могли Джо и Терри сбежать с острова Силл и оказаться на западе и на севере? Значит ли это, что произошел массовый побег и их друзья тоже свободны?

– Как это получилось, кто помог им? – спросила Эмма.

Мистер Уиллис покачал головой:

– Никаких подробностей. Может быть, позднее. Только сам факт, что парни объявились и им обоим ничего для себя не нужно: ни титулов, ни почестей, ни карьеры – они только желают служить стране, влиться в ряды других молодых людей, борющихся за освобождение нашей земли. Вот и настало наконец время, когда они начали действовать и опередили нас, стариков. – Он взглянул на Эмму. – Твой голос услышат принцы, только подумай. Младший Эндрю в Шотландии и Чарльз в Уэльсе. Хотя бы это должно поддержать тебя. Зажжет их сердца твой голос, наверняка зажжет.

Мистер Уиллис настоял на том, чтобы проводить их по лесной дороге. Он не стал слушать никаких возражений. Таффи нес старый корабельный фонарь, искрящий и мигающий, когда он перекладывал его из руки в руку, но тем не менее освещавший дорогу на несколько шагов вперед. Он расстался с ними на краю леса, доведя до границы их владений.

– Передача начнется в двадцать один тридцать, – сообщил он Эмме. – Сначала твой голос, затем мой перевод на оба языка – обидно не передать это на всех трех языках. Так что впереди у меня напряженный вечер. Спокойной ночи, леди.

Оглянувшись, Эмма увидела, как мигающий свет внезапно исчез, поглощенный призрачными контурами деревьев. Внучка протянула руку и прильнула к бабушке.

– Это правда? – шепнула Эмма.

– Что?

– Все. Передачи по радио, голоса в эфире, принцы. Или это розыгрыш, чтобы произвести впечатление?

Мад открыла калитку, и они прошли в сад.

– Не знаю. Но когда мы заглянули в окно, на Таффи были наушники, а рядом лежало ружье. Он не ждал нашего прихода. Это не была репетиция.

Перед ними возвышался их дом: прочный, надежный, излучающий покой и уют, для полного успокоения не хватало лишь Джо и Терри.

– Так ты ему поверила?

– Не могу сказать, что поверила, не могу сказать, что не поверила. Таффи – шарлатан, так же как и я. Жулики, мошенники, бродячие артисты – все одинаковы. Первым шарлатаном был дудочник в пестром наряде, который сначала увел из города всех крыс, а потом всех детей. А кто пойдет, зависит от мелодии.

Она открыла дверь на крыльцо и поднялась по ступенькам в холл. Все оставалось на своих местах. Только Фолли переместилась и ждала на коврике, медленно помахивая хвостом и свесив из пасти слюнявый язык.

– По-моему, – вознегодовала Эмма, – это самое безнравственное заявление из всех, что я от тебя слышала. Ты подразумеваешь, что правды не бывает, всех нас сбили с пути, что каждый из нас, виновный или невинный, следует за блуждающим огоньком и в конце концов навечно исчезает с лица земли?

– Правильно, – подтвердила Мад, гладя лоснящуюся голову Фолли, бросившейся лизать ей руки.

– В таком случае, – Эмма огляделась по сторонам: одинокая свеча, оставленная верной Дотти, отбрасывала слабый свет на знакомые предметы, – почему мы боремся, в чем тогда цель жизни, почему… почему… – она мучительно искала ответ на никогда прежде не задаваемые вопросы, – почему ты не осталась на сцене до последнего дыхания, а живешь здесь на пенсии, усыновив шестерых мальчишек?

– А это было сделано только для удовлетворения моего эго, – объяснила Мад, сбрасывая сапоги. – Разве я не говорила тебе, что всегда хотела иметь семерых сыновей? Что это?..

Она подняла голову. Впервые за прошедшие несколько дней тишину нарушил гул самолета.

Глава 22

Происходило что-то важное. И в воздухе, и на море. Стрельба, взрывы, глубинные бомбы – непонятно, чудится все это или есть на самом деле. Вспышки света на горизонте. Запах химикатов или нефти. На сей раз никакого какао, никакой болтовни за кухонным столом. Они стащили в подвал матрасы и разложили их на каменных плитах, не пытаясь вновь разжечь огонь среди пепла старого камина – дым может выдать их присутствие, а все хотели только одного – остаться незамеченными. Дотти, подложив под спину большую подушку, сидит у холодной стены и убаюкивает Бена. Колин, поначалу охваченный с головы до ног дрожью, как больной в лихорадке, спокоен – Сэм нашел правильный способ лечения: заткнул ему ватой уши и завязал шарфом глаза.

– Животным это помогает, – объяснил Сэм, – если горит конюшня, лошадям завязывают глаза, так что людям это тоже должно помочь.

Такие практические меры отвлекли внимание от ужаса за стенами дома, и через некоторое время заработало воображение.

– Я очень старый человек, – сказал Колин. – Я очень старый человек, голодаю в городе, только что пережившем землетрясение. – Он улыбнулся, когда Эмма закутала его в одеяло и сняла с глаз повязку, оставив, однако, вату в ушах.

Сэм в это время занялся проблемами Фолли, белки, голубя и нового приобретения – старого сварливого грача, свалившегося в комнату Сэма и Энди через трубу. Энди стоял на посту у двери в подвал, сжимая в руке лук и повесив на плечо колчан со стрелами. Мад дала разрешение:

– Если на нас нападут, я встану рядом с тобой и буду сражаться; мы в одном строю. Прекрасная смерть!

Громовой рев низко пролетающих самолетов, взрывы на море, содрогание стен, от которого, казалось, рухнет не только крыша и верхний этаж, но и сам фундамент дома. Бен заерзал во сне и прильнул к Дотти. Колин снова задрожал, а Энди, скрипя зубами и сердито вздыхая, приготовил стрелу, нацелив ее на дверь в подвал и воображаемого врага за ней. Радиоприемник положения не прояснил: батарейка еще работала, но региональная станция молчала, как и все остальные. Передавала только немецкая станция, но они не понимали слов, а пойманный на долю секунды голос французского диктора сказал: «On dit oue les associés de l’USUK sont maintenant…» – и пропал, заглушенный.

– Члены СШСК в настоящее время… что?

Эмма подняла глаза на бабушку. Мад спала. Ночь подходила к концу, дети теснее прижимались к взрослым, взрослые прижимались друг к другу, и даже Энди опустился на пол и лег, положив рядом лук и вместо подушки приспособив колчан.

Первым проснулся Бен, его пустой желудок требовал пищи. Он не из кротких, думала Эмма, с неохотой открывая глаза, он не наследует землю. И в самом деле, один лишь Бен посмотрел по сторонам с уверенным видом, – он хорошо выспался, и на его черном лице не было заметно усталости, – тогда как белые его товарищи выглядели будто маленькие старички, посеревшие, с мешками под глазами. А взрослые… Бедная Дотти, бедная Мад… Старухи без будущего, сгорбленные, поникшие. А я сама, подумала Эмма, я-то знаю, как выгляжу и как себя чувствую: желтые, спутанные волосы, побелевший язык и не покинувший глаза испуг.

Она посмотрела на часы. Они остановились в четвертом часу – забыла завести. Сквозь крохотные окошки подвала пробивался серый день. Должно быть, сейчас около семи, а может, и больше. Бен вопросительно смотрел на нее, подергивая трусы. Она приложила к губам палец. Не важно, как мальчишки, но Мад и Дотти должны выспаться. Бен улыбнулся и, доковыляв до дальнего конца подвала, помочился на кучу дров. Вот что нас всех ждет, подумала она, если так и будет продолжаться, если этот рокот никогда не кончится, – хотя дом уже не содрогался и самолеты пролетали выше, чем вечером, но непонятно, в каком направлении: в открытое море или на сушу.

Бен бесцельно слонялся по подвалу, жуя найденное на полке яблоко из запасов Джо, но молчал; похоже, интуиция подсказала ему, что утро это необычное и он не может резвиться и шутить с Колином, пополняя свой словарный запас. Если бы никто из нас, кроме Бена, не проснулся, думала Эмма, он бы питался яблоками и сырой свеклой, играл в одиночестве и так пережил бы весь день, до тех пор пока снова не захотел спать, и тогда он, зевая, улегся бы рядом с Дотти – успокоенный одним ее присутствием. Глядя на Мад, Дотти и троих мальчишек, спящих в темном подвале, куда так медленно проникает свет утра, Эмма думала, что именно так выглядят места захоронения, когда их через столетия находят археологи, – разница только в том, что ищут погребения жрецов, королей и королев, усыпанных драгоценностями, а тот, кто через тысячу лет доберется до подвала Треванала, подумает, что обнаружил кости крестьян. Хотя Фолли, уткнувшая нос в лапы, могла сойти за сторожевого пса, отлитого в золоте, какие охраняли египетские гробницы.

Странный запах, похожий на нефтяной, который Эмма заметила еще вчера вечером, теперь, казалось, усилился. Она бесшумно поднялась и выглянула в маленький дворик. Зимой дворик был заброшен, потому что туда не проникало солнце, а летом Дотти развешивала там белье. На камнях лежала мертвая малиновка. Сэму придется ее хоронить, с жалостью подумала Эмма, и… почему умерла птица, ведь ночь не была холодной? Воздух подернулся бледно-серой дымкой, и, протерев грязное окно, она увидела, что на дворик, закрывая деревья, наплывает с моря туман, неся с собой все более резкий запах нефти. Неужели это случилось? Неужели началась химическая война, от которой люди годами предостерегали друг друга? И неужели эта лежащая малиновка – одна из жертв? Почему Мад, Дотти и мальчишки так крепко спят? Почему даже сам воздух старой подвальной кухни кажется более гнетущим, чем когда они спустились сюда вчера вечером?

Вот оно. Не атомный взрыв, а нечто более тихое, более коварное, выпущенное в воздух самолетами без пилотов и дымкой опускающееся на землю, чтобы просочиться сквозь окна, трещины в стенах, трубы, – воздух превратится в отраву, дыхание прервется и сердце остановится…

– Мад!..

Эмма закричала в панике, не контролируя себя, и Бен, обгрызавший второе яблоко, обернулся и непонимающе уставился на нее, закатив глаза. Все зашевелились. Колин вскочил как ужаленный, сбросив одеяло, Энди схватил лук, Дотти открыла рот, но не для крика, а для отчаянного зевка. Сэм протянул руку к Фолли, которая поднялась на трех ногах, поджав четвертую, как всегда отнявшуюся после долгого лежания. Только Мад продолжала спать, не обращая внимания на просыпающийся мир, мирно, счастливо, подложив вместо подушки под голову плащ, укутав колени автомобильным ковриком, изъеденным молью и брошенным еще прошлой зимой.

– Мадам измоталась, – прошептала Дотти, – и в этом нет ничего странного. Пусть спит.

Мальчишки тоже зевали, потягивались, поднимаясь на ноги, удивленно и несколько осуждающе глядя на Эмму, разбудившую их паническим криком.

– Простите, – сказала она, – этот запах нефти, запах химикатов. Разве вы не чувствуете? Я вдруг подумала… – Она не закончила фразу. Запах исчез; пусть не совсем, но уже не чувствовался так сильно.

Мальчишки нюхали воздух, пожимая плечами. Энди подошел к двери и открыл ее. Дымка еще липла к деревьям, плыла вниз, но воздух был чист и свеж.

– Самолетов не слышно, – сообщил он им, – тишина. Должно быть, кончилось. Пойдемте наверх, посмотрим.

– Осторожно, – предупредила Эмма. – Не открывайте окна и двери, неизвестно, что произошло, возможно, это опасно.

Она побежала вслед за мальчишками по лестнице, но они быстрее ветра пронеслись через кухню и через холл, распахнули все двери на улицу. Утром их не удержать. Просидев всю ночь в подвале, в тесноте, голодные, испуганные, они встретили утро как освобождение; наступил день, совершенно такой же, как любой другой: туманный, но без взрывов, грохота и треска.

– Вернитесь! – звала Эмма. – Вернитесь!

Они не обратили внимания на ее призывы, помчались в сад, широко раскрыв калитку и громко смеясь.

– Пойдемте на смотровую площадку! – крикнул Энди. – Посмотрим, вдруг еще чего-нибудь взорвали.

Эмма последовала за ними, в голове ее все еще вертелась мысль, что если бы химикаты выпали на распаханное поле, то земля бы почернела, – и это доказало бы всем, что опасения ее не напрасны, – но когда они дошли до каменной ограды и посмотрели на залив, то не увидели ничего, кроме плывущего тумана, безвредного, лишенного запаха, влажного, как трава под ногами.

Со стороны поля показалась направляющаяся в их сторону машина, и Эмма схватила за плечи стоящего рядом мальчишку, готовая бежать домой, – ведь это может быть голова вражеской автоколонны, и бог знает, сколько в ней машин или даже танков, но тут что-то знакомое в гудении мотора, в форме машины принесло ей успокоение.

– Это «лендровер»! – заорал Энди. – Это «лендровер» с фермы, и за рулем мистер Трембат.

Какое чудо, облегчение, избавление от непосильного напряжения! Мальчишки спрыгнули с ограды с криками и смехом, и Эмма спрыгнула за ними, – вот сам Джек Трембат вылезает из машины, ставит на землю ящик с бутылками молока и огромную корзину яиц. Мальчишки прыгают от радости, он тоже смеется, осунувшийся, изможденный, заросший щетиной. Эмма, спотыкаясь о борозды, бросилась к нему, как к родному, обвила его шею руками.

– Успокойся, милая, успокойся, – сказал он. – Вам тяжело пришлось, да и всем нам тоже, но худшее уже позади, дела пошли на поправку. Крыша, окна у вас целы?

На все вопросы нужно ответить, но важнее сначала задать свои.

– Когда вы вернулись, мистер Трембат? Вы сбежали? Они за вами не гонятся?

– Сбежал? – Он отрицательно покачал головой. – Никто и не думал бежать, они регулярно выпускали человек по сорок-пятьдесят зараз, ничего не объясняя, – выкидывали нас за ворота и велели шагать.

– А как они перевозили вас с острова, на вертолете?

Он удивленно посмотрел на нее:

– С острова? Мы были здесь. Они держали нас, как сельдей в бочке, в Ланхидроке, под охраной конечно, и уж наверняка в Национальном фонде[85]85
  Общество охраны исторических и природных памятников.


[Закрыть] схватятся за голову, когда увидят, что там в усадьбе после нас творится. – Джек Трембат улыбнулся и начал раздавать мальчишкам бутылки с молоком. – Компания там подобралась пестрая. Фермеры, докеры, адвокаты, рабочие с глиняных карьеров, пара священников, врачи – да, ваш доктор Саммерс был с нами, – всех забрали на допрос, но хоть бы один рассказал что-нибудь, уж поверьте мне. Этих типов добил наш настрой. Покажи мы характер, до сих пор держали бы.

Мальчишки, обливаясь, пили молоко, по подбородку Бена бежала густая пена.

– Не понимаю. – Эмма была озадачена. – Нам сказали, что все заключенные содержатся на островах Силл.

– Только не мы, моя дорогая, только не мы. Наверное, это другие. Не могу утверждать. Нас выпустили вчера вечером, как я вам уже сказал, а ваши двое парней – в прекрасной форме. Доктор ждет машину, чтобы отвезти Терри в больницу – снять гипс и положить что-то под пятку в ботинок. Они скоро приедут. – Он протянул Эмме бутылку с молоком. – Давай пей, всем пришлось затянуть ремни в последние дни. Пегги и Миртл рассказали мне. И старик Уиллис рассказал то же самое – он и не знал, что я уже дома, и утром пришел на ферму помочь по хозяйству. А, кстати… – Он порылся в карманах и извлек конверт с запечатанным внутри маленьким предметом. – Это тебе, возвращается с благодарностью от мистера Уиллиса. Похоже, что ему здесь надоело, и он собирает вещички для переезда. Не хочет открывать куда. Вполне может быть, что сегодня к вечеру он покинет свою лачугу. Пегги ему благодарна, он очень нам помог, без него она, Миртл и Мик не справились бы, но… Может, нехорошо так говорить, но она чувствовала себя при нем неудобно.

Неудобно, правда. Но без него и нам было не обойтись… Эмма взглянула на Энди, который запрокинул голову, и у него, как у Бена, молоко текло по подбородку. Энди стоял на той борозде, где когда-то застрелил капрала.

– Мистер Трембат, – Эмма, в одной руке сжимавшая пакет от мистера Уиллиса, а в другой бутылку молока, задала волнующий ее вопрос, – если коммандос отпустили вас и не держат больше никого в заключении, то что происходило вчерашней ночью? Почему перестрелка, взрывы, самолеты?

– Мистер Уиллис слышал по самодельному приемнику, что в бухте появилась подводная лодка. Неопознанная. Янки бросали глубинные бомбы.

Эмма отдала бутылку с молоком Бену, который тянул к ней руки.

– Сомневаюсь, – сказала она, – можно ли верить всему, что говорит мистер Уиллис.

– Сомневаешься? Наверно, ты права. Подводная лодка или нет, но что-то сдвинуло их с места. Они забрали все из лагеря и уехали в Сент-Моган, чтобы отчалить. Похоже на то, что начатое нами в Корнуолле распространяется по всей стране, по крупным городам, – простой народ не хочет, чтоб им помыкали янки или правительство, так что войска понадобились в другом месте – в Лондоне или в Центральной Англии. Может, теперь наш западный люд для них мелкая сошка. Так или иначе, но мы от них избавились. Нет больше шлагбаумов, нет больше правил и запретов. Придешь домой и увидишь, что дали воду, электричество и телефон заработал. Надолго ли – неизвестно, но хоть какая-то передышка. Как себя чувствует ваша бабушка? Как она перенесла эти тяготы?

– Прекрасно. Но она очень устала. Мы провели ночь в подвале, и, когда вышли на улицу, она все еще спала.

– Вот и отлично. Передай ей мои наилучшие пожелания. Я еще зайду ее навестить.

Он забрался в кабину «лендровера». Туман исчезал, солнце пробивалось сквозь облака. Уже виднелись зеркальные воды бухты.

– Ушли, – повернулась она к мальчишкам. – Не могу поверить. И почему? Что заставило их уйти?

– Почувствовали себя неуютно, – предположил Энди. – Сначала ушли в Фалмут из-за шторма. Теперь неопознанная подлодка, и они отступили.

– Нет, – возразил Сэм, – по-моему, так они подумали хорошенько и поняли, что совершили ошибку. Ни им все это не в радость, ни нам. Все равно что пригнать на наше пастбище новых овец и держать вместе с нашими, да еще другой породы, – не уживутся.

– А может, уж больно смеялись над ними, – подал идею Колин, – как тогда, когда мы жгли чучело на пляже или когда я выпустил змею в рожу офицеру.

– Не важно, в чем причина, – сказала Эмма. – Важно, что жизнь теперь пойдет своим чередом.

Они направились к дому. Энди и Сэм несли корзину яиц и молоко. Эмма пропустила их вперед и, когда они скрылись из виду, развернула пакет. В нем лежала та самая пленка с записью. На приложенной записке странным паучьим почерком было написано: «Многообещающий дебют, несмотря на тревожную ночь, услышали многие и оценили высоко. Меня отсылают из этих краев, так что я скоро уеду, но я верю – когда-нибудь мы встретимся снова. Уважаемые леди, примите мои почтительные пожелания самого наилучшего. Таффи».

«Значит, я так никогда и не узнаю, – подумала Эмма, – работает ли он на самом деле на кельтских националистов или еще на кого-то, пустил ли он запись на этой ленте в эфир для сотен слушателей в Корнуолле, Шотландии и Уэльсе, или это все его бредни, фантазия, чтобы отвлечься». От чего? От скучной неудавшейся жизни? Подачка самолюбию, как сказала о себе Мад, рассказывая о шести приемных мальчишках, взятых потому, что она всегда хотела семерых сыновей? Может быть, мистер Уиллис мечтал стать народным лидером, а у Эммы в момент прозрения заметил подсознательное желание покрасоваться, подекламировать?

Когда Эмма вошла в холл, до нее донеслись обычные звуки повседневной жизни, которых не было, казалось, целую вечность. Дом наполнился звуками. Во-первых, работал телевизор, включенный в библиотеке мальчишками. Во-вторых, звонил телефон. Она выбрала телевизор, так как время подходило к восьми и должны были передавать местные новости.

– Скорей, – крикнул Энди, – это подлодка, мистер Уиллис был прав!

Эмма подошла и встала позади мальчишек, но прежде открыла все окна, чтобы впустить в комнату свет и свежий воздух. На экране молодой диктор, побледневший, в своем ужасном фиолетовом галстуке, говорил:

– …были сброшены глубинные бомбы, силы СШСК приведены в состояние боевой готовности, но штаб объединенного главнокомандования еще не сделал заявления, и до сих пор не установлено, находилась ли в этом районе подводная лодка, а также ее принадлежность. По еще не подтвержденным данным, взрыв, уничтоживший несколько дней назад американский корабль в бухте Полдри и повлекший за собой многочисленные человеческие жертвы, мог быть результатом торпедной атаки. В любом случае принятые недавно меры по обеспечению безопасности и введенные ограничения отменены, и морская пехота в настоящее время покинула порт и берег Полдри, передав управление местным властям, которые заявляют, что пройдет еще несколько дней, прежде чем восстановится нормальное течение жизни. – Он опустил глаза на листок бумаги в руке. – Сегодня утром на Даунинг-стрит состоится собрание Кабинета министров. Предполагается, что у членов кабинета возникли разногласия по вопросам общей политики и будущего СШСК. Следующий выпуск новостей в девять часов.

Телефон продолжал звонить. Эмма выбежала из библиотеки в прихожую.

– Я возьму трубку! – крикнула она появившейся в дверях кухни Дотти.

– Слава богу, – сказала Дотти, – дали электричество. Я делаю на всех омлет. Сэм только что принес яйца.

Эмма схватила трубку.

– Алло? Кто это? Что вы хотите?

Трубка произнесла голосом с иностранным акцентом:

– Одну минуточку, пожалуйста!

Потом пауза, и – невероятно, но, если подумать, вполне естественно – раздалась быстрая речь Папы:

– Это ты, Эмма? Почему никто не подходил к телефону? Никак не могу до вас дозвониться. Я очень спешу, до начала конференции пять минут. Что происходит, чем вы заняты?

– Послушай, даже не знаю, с чего начать… Откуда ты звонишь?

– Я в Цюрихе. Прилетел вчера из Нью-Йорка. До конца конференции я не знаю, полечу ли потом домой в Лондон или дальше в Токио. Суматоха… хаос… существование СШСК под вопросом. Дома, похоже, все теряют голову и затеяли смуту, – как мне рассказали, начали какие-то остолопы из ваших краев, которые сами не знают, чего хотят. Я чувствую, что зараза распространяется по всей нашей дурацкой стране, как эпидемия оспы, так что американцы могут нас бросить. А это будет означать банкротство, скорее всего, но им-то какое дело? Они давали нам шанс. Или полный переворот и военное положение. Это вас проучит… Кстати, я же звоню пожелать моей любимой старушке долгих лет жизни.

Долгих лет жизни. О боже, она забыла. Все забыли. Сегодня же у Мад восьмидесятилетие.