Текст книги "Персидский джид"

– Данила, ступай к деду, пусть даст какую-нибудь епанчу подлиннее и шапку помохнатее. Иначе нас с Настасьей даже в ризницу не пустят.

Тут и Богдаш, и Данила, и Стенька уставились на дьяка в великом недоумении.

– Из-под Успенского собора ход ведет к Тайницкой башне. В алтаре есть лаз в нижнюю алтарную казну, оттуда можно выйти в тот ход, – объяснил Башмаков. – Задумано, чтобы при нужде прятать храмовую утварь. Оттуда можно попасть в ход, что соединяет Никольскую башню с Тайницкой.

– Да как же бабу там вести?! – изумился Богдаш. – Это ж…

– Знаю, что нельзя. Однако спустить ее под землю надобно. Мой грех, мне и замаливать, – строго отвечал Башмаков.

– А коли не пойду? – хмуро спросила Настасья.

– А тогда за косу да в Разбойный приказ. Они там тебя давно поджидают, – отрубил дьяк.

Настасья вдруг повернулась к Даниле и размашисто поклонилась в пояс:

– Исполать тебе, куманек! Заманил в ловушку! За то тебя серебряной полтиной пожалуют!

– Ступай за епанчой и шапкой, Данила! – прикрикнул дьяк. – Не то она такого наговорит – в петлю от ее речей полезешь!

– Уж точно, – поддержал Богдаш. – Девка опасная.

Данила выскочил из домишки и побежал к конюшням. Щеки горели…

Он приволок тяжеленную проолифленную епанчу, в какой ливень и снег не страшны, а также дедов треух. Одновременно прибежал и Сарыч с мешком.

Богдаш накинул на девку епанчу, прикрыв длинную косу, нахлобучил шапку.

– Сойдет, – сказал дьяк. – Идем. Настасья, подымешь в соборе шум – тут же до Беклемишевской башни пташкой долетишь. Там на твою красу не посмотрят. И ты, ярыжка, с нами. Коли уж в это дело вляпался… Идем кучно, красавицу нашу от всех заслоняем. Ну, Господи благослови!

– Данила, так что там, под землей-то? – шепотом спросил Богдаш, когда шли по конюшенному двору.

– Там, Богдаш, измена, куда хуже той, что в Разбойном приказе, – тихо ответил Данила.

В Успенском соборе Данила бывал нечасто. Исповедовался и причащался, как многие конюхи, в Предтеченском храме. Туда же забегал поставить свечку Николаю Угоднику, а также святым Флору и Лавру, которые, как сказал дед Акишев, особо заботятся о конях. Тому же деду принадлежала такая мудрость:

– Ты в дороге не столь за себя молись, сколь за коня молись. Спасет Господь коня – и ты спасешься…

Успенский собор с его прославленными образами, стенными росписями, с блеском самоцветов на золотых и серебряных окладах, с множеством горящих свеч, с бережно хранимым «Мономаховым троном», который был вырезан из липы сто лет назад для царя Ивана, был дивом дивным – Тимофей даже усомнился однажды, можно ли в таком великолепном храме молиться от всей души, когда вокруг столько соблазнов для взгляда. Неудивительно, что под ним приготовили на всякий случай каменные палаты – прятать драгоценную утварь и златотканые облачения.

Смотреть на красоты Успенского собора было некогда – Башмакова с его странным отрядом встретили Семенов и предупрежденный им седой батюшка в красивой лазоревой рясе. Безмерно взволнованный батюшка одно лишь твердил: «Скорее, скорее!» – да совал Башмакову в руку большой старинный ключ.

Башмаков отвлек старика малозначительным вопросом, а его отряд пробежал туда, куда простому смертному ходу не было, однако обстоятельства оказались сильнее запрета: ни Башмаков, ни Сарыч не знали иного способа оказаться на подземной улице, которая пересекала Кремль с севера на юг. Сарыч спускался вниз то из одной башни, то из другой, но связной картины подземных палат у него в голове не было.

В «нижнюю алтарную казну» можно было попасть через два отверстия, имевших необычный вид – как будто две каменные бочки, прикрытые деревянными крышками, растут из пола. Думать, для чего бы такие сложности, не было времени – Сарыч спустил вниз веревочную лестницу, ловко спустился сам, и тут же ему вслед отправили Настасью.

– Стыд-то какой! – твердила она. – Много грехов накопила, а такого бы и на ум не взбрело!

– Угомонись! Мой грех! – прикрикнул на нее Башмаков. – Я затеял – мне отвечать.

– Вы, бабы, еще и не на то горазды, – добавил Сарыч. – Мне старый епитимийник показывали, еще мою бабку, поди, по нему поп исповедовал. Так там вопросы, что бабам раньше на исповеди задавали. Есть и такой – не блудила ли с иереем в храме Божьем. Вопрос-то неспроста взялся – обязательно такие проказы бывали!

Собравшись внизу, в каменной палате, зажгли факелы и вышли поочередно в низкую дверь – первым Сарыч, за ним Данила и Настасья, потом Башмаков и Стенька. Замыкал шествие Богдаш с пистолем наготове.

Короткий ход привел к толстой железной решетке, заменявшей дверь. В пробои был вставлен амбарный замок ужасающей величины, весом чуть не в полпуда.

– Да он, поди, старше меня, – заметил Башмаков, вставляя ключ. – Будь он неладен! Заржавел!

– Сразу после смуты вешали, – определил Сарыч. – Когда полячишек повыкинули и всю дрянь из Кремля возами повывезли, тогда и заперли собор снизу.

Провернуть ключ удалось только Богдану. Замок вынули, Данила навалился на решетку плечом, она отворилась, Сарыч выставил перед собой факел и оглядел местность.

– Ну, кажись, большой крытый ход сыскали.

Данила огляделся – похоже, решетка знакомая, именно тут они с Настасьей проходили и он ей пистолем грозил.

– Теперь ты веди, – велел Настасье Башмаков. – Бежать попробуешь – пристрелю, тут и останешься.

– У тебя рисунок был, – напомнил Данила.

– Дома остался, – огрызнулась она.

– Нет у тебя, девка, дома, – укоризненно сказал Сарыч. – Давай, веди, а мы за тобой.

В сущности, нужно было только перейти подземную улицу и взять чуть правее – там и открывался ход, ведущий под Ивановскую колокольню.

– А там, выходит, Тайницкая башня с воротами? – показав рукой, спросил Данила.

– Она самая, – неохотно подтвердила Настасья.

– Твоя милость, позволь сходить! – обратился Данила к Башмакову.

– На что тебе?

– Посох поискать!

– Дался тебе тот посох! – воскликнул Богдаш.

– Убедиться надобно, что он там. Батюшка Дементий Минич!

– Заплутаешь один, а Настасью с тобой не пущу.

– Где ж там заплутать? До башни, поди, все прямо, а потом… а потом вправо свернуть…

– Да я тебе и без посоха верю, что Бахтияр под землю лазил и тут на него напали.

Данила помотал головой.

– Нет, твоя милость, не в том дело. Где он кошель с воровскими деньгами взял? Коли найду посох – может, и это дело прояснится.

– Экий ты упрямый… Желвак, сходи с ним, далеко не забредайте и чтоб тут же назад.

– Как твоей милости угодно.

Богдаш взял у Стеньки факел.

– Пошли, Данила.

Они быстрым шагом, чуть скользя на расползавшейся под ногами мелкой дряни, которой был усыпан ход, дошли до трех широких ступенек; поднявшись, попали в каменные палаты, откуда вела вверх узкая лестница, а вправо, вбок, – новая земляная нора. Имелась также дверь, которую лет сто не открывали, и четырехугольная дыра в полу, тоже какая-то сомнительная, не мастером-строителем задуманная, а кем-то проломанная.

– Туда, что ли? – спросил Богдаш, показав направо.

– Сдается, туда. В той стороне Благовещенская и Водовзводная башни… – Данила прислушался и прижал палец к губам.

– Ты что?

– Оттуда кто-то лезет…

– Один?

– Не один, говорят меж собой, – прошептал Данила. – Гаси факел… Сдается, я знаю, кто это…

– Обнорский с приспешниками?…

– Тот бляжий сын, видно, смог из Кремля выбраться только утром, когда богомольцев впустили. Потому они только сейчас и прибежали. Коли точно они…

Голоса были уже близко, предупредить Башмакова конюхи не успевали. Да и как? Знаменитый ямщицкий свист, который они переняли, спугнул бы налетчиков – и только.

Богдаш сунул факел в грязь и притоптал. Данила при последних вспышках угасающего огня отступил к лестнице и за руку втянул на ступени товарища.

Понемногу в каменной палате делалось светлее – это по выложенному старым семивершковым кирпичом ходу приближались люди с факелами. Наконец первый вошел. Данила и Богдаш разом подтолкнули друг дружку – это был их старый знакомец Ивашка Гвоздь.

За Гвоздем шагал юноша в черном кафтане, высокий и тонкий, той породы, которая заставляет девок и женок терять последний разум, одни черные глазищи чего стоили! Одна только отметина портила его красу – большое родимое пятно на щеке, о котором знающие люди говорят, что-де метка от чертова когтя.

Третьего человека Богдаш признал не сразу, потому что видел очень редко да и не чаял встретить в подземелье, Данила же признал и не удивился: сдается, стрельцы в Разбойный приказ посланы напрасно и до места своей службы подьячий Соболев не дошел.

Четвертым шел с факелом их недавний пленник Афонька Бородавка. Пятым – увесистый дядька с особой приметой – безбородый. И замыкали это шествие двое, кого разглядеть было уже невозможно.

Вот теперь можно было нападать.

Конюхи понимали, что вдвоем против шестерых – не бой, но в неожиданном приступе один боец троих как раз и стоит. Опять же, у Богдана были за поясом два пистоля, у Данилы – один. При удаче троих противников они могли положить сразу. Да и хитрость много чего значит – Богдаш удержал товарища от немедленного прыжка с лестницы, позволил налетчикам приблизиться к ступеням, за которыми был поворот в подземную улицу.

Тут-то и грянули два выстрела, а следом раздался пронзительный свист – Богдаш докладывал Башмакову, что это они, конюхи, вступили в бой.

Уложить удалось толстяка (в него целил Данила, стрелок не очень опытный, здраво рассудив, что по такой туше в трех саженях не промахнешься) и кого-то, конюхам неизвестного. Теперь уж было полегче – двое против четверых.

Конюхи спрыгнули с высоких ступенек, готовые к рукопашной. Богдаш держал пистоль наготове для того, кто сунется первым.

Гвоздь и княжич Обнорский резко повернулись. Богдаш успел заметить резкое движение руки княжича, он это движение прекрасно знал и оттолкнул от себя Данилу.

Маленький клинок, стальное жало, был пущен метко – кабы не Богдаш, лежать бы Даниле с джеридом в горле. А так острие вонзилось в левое плечо, поцарапало кожу и застряло в сукне кафтана.

Тут же Богдаш выстрелил в княжича, но тот был догадлив – отскочил, подставив вместо себя Афоньку Бородавку. Тот выронил факел, схватился обеими руками за бок и рухнул на колени.

Пистоли стали бесполезны как оружие огнестрельное, но еще могли поработать дубинками. Взяв пистоль за ствол, Данила побежал к тому, кто был ближе, – к незнакомому крепко сбитому мужику. Богдаш, еще раз свистнув, кинулся ловить княжича.

У налетчиков было два факела – один валялся на полу, другой был выставлен Гвоздем вперед – не подпуская Желвака, он прикрывал мечущимся огнем себя и княжича, понемногу меж тем отступая к ступенькам.

Но там уже шлепали подошвы – на помощь Даниле и Богдану бежали Башмаков, Сарыч, Стенька и, возможно, Настасья.

Налетчики поняли, что угодили в ловушку, хотя ни Данила, ни Богдаш, ни Башмаков и в мыслях не держали ловушку эту ставить.

Пробиваться стоило лишь туда, откуда они пришли.

Соболев подхватил с пола факел. Гвоздь же свой и не выпускал. Крестя воздух огнем, они побежали к Даниле и Желваку, те невольно попятились, да на беду Богдаш еще и поскользнулся.

Он упал на колено, однако сообразил – и перекатился под ноги Соболеву. Тот споткнулся и полетел в грязь, лежавшую двухвершковым слоем. Богдаш тут же насел на него, упираясь коленом ему в спину и удерживая руку с факелом в таком изгибе, что подьячий взвыл от боли.

Данила оказался один против двух, с разряженным пистолем – против большого хорошо разгоревшегося факела и по меньшей мере двух ножей. Он решил повторить Богдашкин подвиг и отважно кинулся противникам в ноги, но Гвоздь и княжич были поопытнее конюха – княжич отпрыгнул, Гвоздь же нагло перескочил через Данилу. И оба кинулись наутек.

В этот миг по ступеням взбежал Башмаков с пистолем и выстрелил на исчезающее в глубине кривого хода светлое пятно. Следом появился Сарыч.

– Живы, целы? – крикнул Башмаков.

– Живы, целы! – отвечал Богдаш. – Вот посмотри, твоя милость, какую птицу изловили! Возьми у него, Данила, факел, покуда он мне бороду не попалил!

Появился Сарыч и, мало беспокоясь о плененном подьячем, на спине которого сидел Желвак, пошел проверять раненых. Их было трое – толстяк, Афонька Бородавка и кто-то третий.

Сарыч, человек опытный, ловко их обыскал, забрал ножи и кистени, а из мешка достал веревки. Одной перетянул бедро толстяка, из которого уже вытекло довольно много крови. Толстяк стонал, вскрикивал и ругался. С Афонькой и третьим налетчиком Сарыч возиться не стал.

– Чем меньше с ними нянчиться, тем скорее отойдут, – просто сказал он. – С такими дырьями не живут.

– А этот? – спросил дьяк, указывая на толстяка.

– А кто его знает. Может, и выживет, да только долго еще ходить не сможет. Придется на старости лет ремесло менять.

– Свяжи-ка этого молодца, да понадежнее, – велел Сарычу Башмаков, показав на Соболева. – Их тут сколько было, Желвак?

– Шестеро.

– Признали тех, кто ушел?

– Признали – Гвоздь, а с ним, сдается, сам княжич – уж больно Гвоздь его лелеял и берег…

– Надобно скорее уходить. Они могут вернуться. В ватаге Обнорского не менее двадцати человек – кто их знает, где они. А нас пятеро, да пленный, да девка, что хуже пленного. Идем! – приказал Башмаков.

– Не вернуться ли в Успенский? – предложил Сарыч, связывая за спиной руки Соболеву.

– Мы вернемся, а они тем временем – что? Нет, нельзя. Где Настасья?

– Тут она! – отвечал Стенька. – Удрать хотела, да я не промах!

Данила осветил его факелом и ахнул – на щеке меж глазом и бородой виднелись три кровавые полоски.

– Ну, девка, ну, кошка бешеная… – только и произнес дьяк. – Идем! Этого – оставим. Проживет до нашего возвращения – его счастье.

Настасья молча оглядела Башмакова с головы до ног.

– Упустили ирода, – хмуро сказала она. – Если бы не этот обалдуй, я бы сама…

– Так я ее почему держал? Чтобы не удрала, – объяснил Стенька.

– Что это у тебя? – спросил Богдаш и вытащил застрявший в Данилином кафтане джерид с бирюзовым черенком.

Тогда лишь Данила осознал, что ранен.

– Найдется чем меня перевязать? – спросил он Желвака.

Тот развел руками.

– У меня всегда при себе чистая тряпица есть, – успокоил Сарыч. – Ну, ты, знатная птица, пошевеливайся! Я тебя, Данила, чуть погодя перевяжу – отсюда и впрямь уходить надобно.

– Надо же! Теперь у тебя полный персидский джид! – воскликнул Богдаш. – Вот повезло-то! Еще бы ты им пользоваться выучился. Ничего, не успеет стриженая девка косу заплесть – будешь метать не хуже налетчиков. В полдень по сараю не промахнешься!

Богдашка не мог не съязвить. Да только Данила уже не придавал этому значения. Не злословит, что товарищ упустил княжича с Гвоздем, – и на том спасибо.

– Коли вернутся – живым его не оставят, – задумчиво сказал Башмаков, глядя на раненого толстяка. – С собой тащить – морока, оставлять – все выболтает… Степа, оставь девку, затащи его на лестницу. Будет молчать – глядишь, и не заметят. Пособи ему, Данила.

– Ты ли это, Никита Борисович? – спросил Стенька, склонившись над раненым. – А что твой князь, что княжич с ножичками? Уж не их ли ты сюда искать приплелся?

– Этот ножичек, что ли? – Данила показал джерид. – Ну так нашелся!

Вдвоем они с немалым трудом затащили толстяка на узкую лестницу. Для того, кто пришел бы со стороны Благовещенской башни, как Обнорский с ватагой, толстяк был незрим.

– Спаси вас Господи, – простонал он.

– Останешься жив – с тобой иной разговор будет, – предупредил дьяк и первым пошел, не оборачиваясь, обратно – туда, где начинался ход, ведущий к Ивановской колокольне.

Прочие двинулись за ним. Богдаш по дороге подобрал потушенный факел – такое добро под землей всегда пригодится.

Шли, как будто не было боя и стрельбы, как будто не оставили помирать троих налетчиков. И Данила не ощущал сгоряча угрызений совести. Он уже торопился туда, где пряталась немалая государственная измена. Когда отошли подальше, Сарыч спросил, не перевязать ли царапину, и спустил с Данилина плеча кафтан. Но кровавое пятно уже присохло к ране, шевелить не стали.

– Надо будет послать сюда верных людей, – сказал Башмаков Сарычу, который с ним поравнялся. – Все срисовать и описать. Мало ли какие еще приключения будут…

– Лет тому уж десять будет, как послали дозорщиков под землю, и тогда была составлена «Опись порух и ветхостей», – отвечал Сарыч. – Я ее видел, переписать хотел – не дали. Там про все лестницы в башнях с выломанными ступенями, про весь сор написано. Да и не всюду дозорщики залезли, поленились, а написали так: свод каменный-де обвалился, досмотреть нельзя, лестницы нет.

– Ту опись я знаю. Там многого недостает. Ходов под Кремлем, скажем, нет.

– Потому что они до поры не надобны. Либо уже сто лет как не надобны. Те ходы, твоя милость, есть двух видов. Нужные и ненужные.

– Это как же? – невольно спросил Богдаш.

– Нужные – то трубы, по которым вода течет или же грязь в реку вытекает. Ненужные – то слухи. Это такие ходы вокруг башен и у стен, даже перед башнями и стенами, чтобы при осаде там ползать и слушать, не ведется ли подкопа. Да только, слава Богу, осад давно не было.

– И, Бог даст, не будет, – поправил Башмаков. – А перед всеми башнями, сказывали, стояли раскаты. Теперь их убрали и окна заложили, те, что для нижнего боя. Ни к чему они. А были, сказывают, в каждом прясле.

– Еще тайники есть, выходы к воде, тоже на случай осады или гонца выпускать.

– У Водовзводной есть тайник, – похвастался свежеприобретенными знаниями Данила.

– У некоторых башен есть колодцы, иные – с водой, иные – сухие. Сухие они потому, что не для воды делались, а в них на разной глубине есть дыры, через которые попадают в подземные ходы. Для того приходится лестницу или веревки спускать.

– Ну, веревок ты набрал – на весь Кремль станет, – глянув на тугой мешок, заметил дьяк.

– А то еще есть ходы в стенах, верхние и нижние. Они, сказывают, все кремлевские башни соединяют. Сам не проходил, но верные люди так говорят.

– Лабиринт, – произнес дьяк.

Богдаш покосился на Данилу. Он знал, что у товарища в голове хранится прорва всяких ненужных знаний. И время от времени они, словно проснувшись, дают о себе знать.

– Это ходы перепутанные, из эллинской гиштории, – шепнул Данила. – Потом нарисую… Стой!

– Что тебе? – спросил Башмаков.

– Мы тогда здесь вроде не проходили! Кума, ты куда ведешь?

– Да проходили, – голосом, каким говорят со смертельно надоевшим человеком, отвечала она. – Вон, глянь направо – через эту дыру мы зашли в ход, где провалились. Коли хочешь – полезай, ищи две наши ямы!

– И полезу…

– Угомонись, до лестницы еще два, не то три поворота.

Наконец нашли лестницу, нашли и палку, которой удобно было отжимать дверь, спустились в каменные палаты, Сарыч поднял факел повыше и осветил в беспорядке лежащие ядра.

– Ты сюда хотел? Ну, вот, привела, – сказала Даниле Настасья. – И что же? Нет тут ничего путного!

– Тут ядра и колодец, – возразил Данила. – Которые Бахтияр покойный поминал.

– Он еще мышь поминал. А до Беклемишевской башни, сдается, далековато – ведь мы все больше к Спасской поворачивали, – заметил Богдаш.

– Мышь я как будто видел.

– Где?! – изумился Богдаш.

– У княжича пятно на роже, вроде мышонка.

– Тебе не померещилось?

– Есть у него такое пятно, – подтвердила Настасья. – Ничем не вывести.

– Стало быть, он и убил Бахтияра, – задумчиво сказал Башмаков. – А что, Соболев, не было ли при том и тебя?

Подьячий отвернулся.

– Был, твоя милость, – уверенно ответил вместо него Данила. – Потому-то Бахтияр и посылал меня в Приказ тайных дел, а не в Разбойный. Знал, бедный, что в Разбойном правды не добиться – Соболев не даст хода розыску, тем все и кончится.

– А отомстить за себя хотел, – добавил Богдаш. – Что бы там попы не толковали, а отомстить за предательство – святое дело!

– Так! – подтвердила Настасья.

И впервые после того, как сбежал Афонька Бородавка, они поглядели друг на дружку.

Башмаков прошелся взад-вперед, подтолкнул ногой небольшое ядро, оно не поддавалось, он нажал посильнее и прокатил ядро вершка на два. Стенька из любопытства проделал то же самое, и Башмаков усмехнулся его неуемности.

– Степа, узнаешь место? – спросил дьяк.

– Да, батюшка Дементий Минич, сюда мы с Мироном попали, когда по колодцу спустились. Там в стене ступеньки, но лезть было страх как боязно. Сорвешься – костей не соберешь.

– Показывай колодец!

Данила устремился за Стенькой первым, Богдаш – следом. Сарыч преспокойно ждал, пока им надоест бросать вниз кирпичные обломки, чтобы хоть как-то определить глубину, и мастерил веревочную петлю. Башмаков, присев тут же на ядро, деловито перезаряжал пистоль.

– Не булькает, сухой, стало быть, – сообщил Богдаш. – Ну, полезу я, что ли?

Но Данила не мог допустить, чтобы другой человек, пусть даже надежный товарищ Желвак, первым проверил его догадку. Он нырнул в петлю, затянул ее под мышками, сунул за пояс факел и ногами вперед стал вползать в колодец. Ступеньки нашарил не сразу, а потом в голове осталось лишь одно – движение, осторожное и непрерывное. Даже боль в плече словно растаяла от непомерного волнения.

Когда он сполз примерно на сажень, то услышал стук – стук неравномерный, то почти разом два удара, то после краткого перерыва – поочередно. Стук словно пробивался сквозь землю и камень, внушал тревогу, однако Данила усмехнулся – примерно такого он и ожидал…

Он спустился по меньшей мере на шесть сажен. Наконец нога попала в пустоту. Данила поднял голову, увидел в свете факела три лица – Башмакова, Желвака и Сарыча, – и крикнул, что, кажись, нашел вход в нижние подвалы.

Влезть туда оказалось несложно – просто Данила не знал, что кто-то разумный использовал вбитые в камень железные скобы и привязал к ним толстые веревки, за что хвататься. Когда удалось разжечь факел, он увидел это усовершенствование и сообщил наверх. После чего снял с себя петлю и, не дожидаясь, пока начнет спускаться Сарыч, пошел по очередному короткому ходу. Под ногами трескались и разваливались осколки старинных изразцов. Наконец он увидел дверь.

– Ну, Господи благослови! – толкнув ее ногой, сказал Данила.

Дверь отворилась, и он вошел в помещение, которое его сперва порядком смутило.

Это была огромная продолговатая каменная палата с достаточно высокими белокаменными сводами, чтобы поместились два яруса с деревянными помостами. И в ней было довольно светло, чтобы Данила мог обойтись без факела.

Стук, то сдвоенный, то раздельный, повторялся в дальнем углу. Данила бесшумно прошел вдоль стены и увидел мастерскую.

В деревянные столбы, подпиравшие помосты, были вбиты толстые гвозди, на них висела всякая загадочная железная утварь и одежда. На лавках громоздились мешки и короба. Был и стол, с толстыми ногами, с огромным подстольем – не иначе, дубовый. На столе Данила увидел моток проволоки. Проволока была толщиной с его мизинец, и уже не требовалось подсказки, чтобы понять – медная. Там же лежала кучка нарубленных медных кусочков.

Возле стола трудились два здоровенных мужика – каждый, коли взвешивать, потянул бы не менее восьми пудов. В плечах они были – как два Данилы, а его Господь плечами не обделил, и в заду каждый – как ядреная боярыня.

Мужики лупили молотами по большим и довольно высоким колодам, но не просто так – сперва они что-то на тех колодах укладывали, приспосабливали, и лишь тогда били что есть силы. У каждой колоды стояло по ведру, куда они вытряхивали свои произведения.

Данила вздохнул – он настолько не верил своей догадке о подземной мастерской, где чеканят воровские деньги, что никогда бы не сказал о ней вслух, ему все чудилось, будто такого быть не может. Уж где-где, но под Кремлем!.. Однако ж откуда-то они брались в Москве, брались в немалых количествах, и если сперва медный рубль шел в одной цене с серебряным, как и было задумано, то теперь на торгу серебряный уж соответствовал двум медным, и народ, чая от этого разнобоя в деньгах немалые беды, клял втихомолку тех, кто затеял делать медные деньги.

И сколько ни искали тайные мастерские, сколько ни посылали людей и от Приказа тайных дел, и от Земского приказа гулять ночью по Москве, слушать, где раздается этот особенный стук, сколько ни ловили злоумышленников, а ручеек фальшивой медной монеты не иссякал, да и только!

– Ф-фу, уморился! – сказал здоровенный мужичище и опустил молот наземь. – Епишка, ты, что ли, приплелся? И охота тебе через колодец лазить! Шел бы, как все люди…

– Пойдет он, как же! – вместо предполагаемого Епишки отвечал второй молотобоец. – Ты его спроси, куда из мешка деньги пропадают! Это не зерно, усушки да утруски нет! Он деньги таскает да через колодец выносит.

Мужичище повернулся.

– А тебе жалко, что ли? – буркнул он. – Сам будто не выносил… Эй! Ты кто таков?

Данила вышел на видное место.

– А вы кто таковы? – уверенно спросил он молотобойцев.

– Кто мы таковы – про то тебе знать незачем. А что ты сюда забрался – так себе на беду, – сказал молотобоец-ябедник и, держа молот наизготовку, уже примериваясь к удару, пошел на Данилу.

Увернуться было несложно – Данила просто-напросто заскочил за столб, подпиравший первый ярус помоста. Столбу и досталось со всей дури.

– Ах ты, блядин сын! – взревел молотобоец и много чего еще бы наговорил, но тут грянул выстрел – и он встал, словно бы в недоумении. Молот грохнулся оземь.

– Что ж ты творишь? – спросил в растерянности этот здоровенный дядька не своим, а каким-то жалобным, чуть не бабьим голосом. – Ты ж… ты меня…

– Ну, падай уж, что ли, – сказал Сарыч, входя.

В руке у него был дымящийся пистоль.

Следующим в подземную палату вошел Башмаков, за ним – Богдаш. Стеньку оставили наверху караулить Соболева и Настасью.

– Ну, вот она, правда-то, и объявилась, – негромко сказал Башмаков. – Ну-ка, поглядим, как они тут устроились…

И, словно не замечая второго молотобойца, подошел к столу, потрогал медные заготовки, нагнулся над ведром и достал горсть фальшивых денег.

– Ишь ты, новенькие, и маточник хорош, без изъяна. Это они не сами маточник резали, а с Денежного двора утащили.

– Стой смирно! – крикнул Богдаш, целясь во второго молотобойца.

– Погоди вопить… – Башмаков высыпал деньги в ведро, подошел к лавке, заглянул в короба и в мешки. – Надо ж, как славно потрудились… вот только не на того хозяина работали…

Данила дивился – почему дьяк не задает вопросов молотобойцам. И еще его смущала задумчивость Башмакова – казалось бы, что тут думать, нужно вязать этих голубчиков по рукам и ногам, выволакивать из подземелья, допросить с пристрастием…

– Прикажешь кончать, Дементий Минич? – спросил Сарыч.

– Да.

Тут же раздался выстрел. Пуля попала в голову второму молотобойцу, и он упал к ногам дьяка, к щегольским сафьяновым сапожкам.

Данила ахнул.

– А теперь, молодцы, все это следует уничтожить, – приказал Башмаков.

Он взял с колод маточники, в которые закладывать медную заготовку для чеканки монеты, увязал их в найденную тряпицу. Потом пошевелил мешок.

– Начнем понемногу избавляться, благословясь, – молвил он. – Тут этой меди пуда четыре, поди. Желвак, не стой столбом, тащи к колодцу. Данила! Помогай!

– А не вытащат из колодца? – спросил Богдаш, не слишком удивленный выстрелом Сарыча.

– Не вытащат, мы его сверху так забьем – умаются ковырять!

Дальше все было похоже на дурной сон – конюхи ведрами носили к колодцу медную воровскую монету и ссыпали вниз. Башмаков и Сарыч меж тем нашли другой вход в палаты и пошли поглядеть, куда он ведет.

– Что ж он их убить велел? – спросил Данила Желвака. – Их же допросить надобно! Пусть бы сказали, кто эту мастерскую устроил, кто и как их нанял!

– Ох, Данила, не всякого в этом государстве обвинять можно, для иного злодея у Башмакова руки коротки, – объяснил Богдаш.

– Для кого ж у него руки коротки, коли сам государь его слушает?! Вот как по его слову Обнорских повязали да по обителям раскидали! А род-то княжеский!

– Сдается, я знаю того человека.

– И кто же?

– Давно про него дурные слухи ходят, да не пойман – не вор. И жаловаться на него государю никак нельзя. Потому что он – тесть государев, боярин Милославский.

– Ты сдурел, Богдаш, – отвечал изумленный Данила. – Нешто Милославскому своих серебряных денег мало, что он вздумал еще воровскую монету бить?

– Денег у него много, да только слишком много не бывает. И ты с другой стороны глянь. Коли Башмаков уничтожает свидетелей, стало быть, не хочет доводить розыск до конца, чтобы ненароком не отыскать преступника. Преступник, выходит, слишком близко к государю… а уж кто ближе, чем государевых деток родной дедушка? Вот наш дьяк и не хочет переть на рожон – мастерскую разгромил, и ладно. Хозяин придет, покойников увидит – менее всего на Приказ тайных дел подумает…

– Неужто Башмаков отступится?

– Как знать. Ты заметь – маточники-то он припрятал. А то – улика.

Повыкинув все воровские деньги, заготовки и мотки толстой медной проволоки, Данила и Богдаш вернулись в подземную палату. Там им пришлось, взяв молоты, разбить лавки и стол. Обломки тоже спустили в колодец, а сверху их пришлепнули двумя тяжеленными колодами.

– Теперь кому охота – пусть те колоды выволакивает, – сказал Башмаков, – да только без ворота это не получится. Считайте, похоронили измену – и слава Богу. Давайте отсюда выбираться, молодцы.

О том, далеко ли зашли с Сарычом да что там увидели, он не сказал, а спрашивать Данила и Богдаш не стали.

Стенька спустил сверху веревку и помог всем четверым выкарабкаться из колодца.

Данила думал, что теперь Башмаков захочет покинуть подземелье, где и холодно, и сыро, и дело, за которым шли, сделано. Однако дьяк подозвал к себе ярыжку.

– А что, Степа, правильно я понял – если вылезть наверху из колодца, то можно до троекуровского погреба добраться?

– Именно так, батюшка Дементий Минич.

– Полезай-ка с Сарычом да поглядите, не найдется ли следов Обнорского с братией. Коли он на троекуровский двор пробирался, то на этот ход виды имел…

– В приказе у нас лежит та сказка, что я у троекуровской дворни отбирал, – похвастался Стенька. – Там прямо сказано, что был человек, звать Якушкой, который сбежал, боярина обокрав, и прихватил с собой персидский джид. А коли тот джид у Обнорского оказался, то и Якушка где-то поблизости обретается. Потому что от него, статочно, Обнорский проведал про подземный ход!

– Вот понемногу клубочек и распутывается… Ну, полезайте, а мы вас подождем.

Сарыч был ловок – вскарабкался первым и помог Стеньке.

Башмаков встал перед понурой Настасьей.

– Сама себя ты, девка, обхитрила. Думала, Обнорский мешки с воровскими деньгами ищет, а ты у него из-под носа те мешки утащишь. Твое счастье, что не успела! Как прознала, за чем он под Кремлем охотится? Говори, пока спрашиваю здесь! Не то в застенке заговоришь.