Текст книги "Троянский кот"

Я стала поднимать Данияля на ноги.

– Я не оставлю тебя этим собакам! – сказала я ему. – И если ты не в силах держаться в седле, я перекину тебя через конскую спину и увезу!

– Я непременно умру возле этой мечети, ибо такова воля Аллаха! – отвечал Данияль. И не успела я опомниться, как он достал кинжал и приложил его к груди. – Беги, о госпожа! Даже если эти предатели и не станут меня убивать, я все равно умру от раны. Беги, скрывайся!

И он вонзил в себя кинжал.

Так я осталась совсем одна. И из всего прежнего величия остались при мне только отцовская сабля, конь Абджар и еще мужской наряд, который стоил немалых денег.

Поправив лук и колчан со стрелами за спиной, я вскочила на коня, и вовремя – те, кто гнался за Даниялем, были уже совсем близко, я уже слышала их голоса.

Спрятавшись за развалинами мечети, я видела, как они окружили тело Данияля, осветили его факелом, посовещались и поехали прочь.

А я поскакала в предместье за рекой – туда, где жила Зумруд, будущая мать моего племянника.

Поскольку все это время муж Зумруд был в отъезде, мой брат не мог заставить его дать Зумруд развод и забрать ее в свой гарем. И таким образом обо всем этом деле знали только я, да евнух Мамед, да Садреддин ибн Яхья, да сама Зумруд, да ее невольницы.

И вот теперь, разыскивая впотьмах дом Зумруд, где я и была-то всего только раз, я думала – проведает ли изменник и предатель Бедр-ад-Дин о Зумруд и ее будущем ребенке, скажет ли ему об этом Мамед, купит ли он эту тайну у Садреддина ибн Яхьи, а, может, какая-либо из невольниц Зумруд захочет получить свободу и приобретет ее столь недорогой ценой?

И Мамед, и Садреддин ибн Яхья при жизни моего брата Джаншаха были ему преданы, но я уже знала, что значит преданность придворных, мне уже приходилось однажды спасаться бегством. И я знала, что в таких случаях следует рассчитывать только на себя.

Если бы брат, умирая, мог увидеть меня, он сказал бы мне: «Спасай моего сына, а Бади-аль-Джемаль!». И даже если бы ребенок Зумруд не имел никакого отношения к моему брату, довольно было бы того, что его рождение означает смерть предателя Бедр-ад-Дина!

Двери, конечно, были заперты, Зумруд уже не расставляла сети полночным гулякам. Я с трудом разбудила раба-привратника. Он долго не мог понять, что перед ним посланец сестры царя, Бади-аль-Джемаль. Дом стоял в предместье за рекой – здесь еще спали спокойно, не зная, что дворец захвачен и что до дворе рубят головы царским женам, одна из которых может случайно оказаться будущей матерью царевича!

Устав тратить время на уговоры, я сократила пустые речи и обнажила кинжал. Это подействовало. Раб поднял переполох, вышли другие рабы и в конце концов шум разбудил хозяйку, а я этого и добивалась.

Возмущенная Зумруд вышла на шум.

– Кто это врывается в дома правоверных? – сердито воскликнула она. – О соседи, на помощь!

– Молчи, о Зумруд, – сказала я, – и взгляни на меня внимательно! Помнишь ли ту ночь, когда двери твоего сада были открыты для царя Джаншаха? И помнишь ли ты мальчика, который уснул на ковре в саду под звон твоей лютни?

– Да, я узнаю тебя, – ответила Зумруд, – но почему ты врываешься в мой дом среди ночи, и угрожаешь моим рабам, и пугаешь моих невольниц?

– Потому что я – сестра царя Джаншаха, Бади-аль-Джемаль! – воскликнула я. – И царь убит, и во дворце хозяйничают враги и предатели, а я примчалась сюда, чтобы спасти тебя, о Зумруд, и то дитя, которое ты носишь во чреве! Ибо всем нам угрожает смертельная опасность!

Тут начался переполох. Крика и воплей было – как будто ветром сорвало крышу с женской бани…

Наконец, завернутую в изар Зумруд посадили на круп моего коня, и дали ей узелок с вещами, и еще узелок с едой.

– Я отвезу вашу госпожу в надежное место и вернусь, – пообещала я домочадцам Зумруд. – И если из дворца придут искать ее, а кто-то из вас осведомит погоню о событиях этой ночи, – я узнаю, кто это, и проживет он не больше времени, чем нужно сабле для замаха и удара!

* * *

И в одну из ночей Бедр-ад-Дин приказал своим воинам, и они ворвались во дворец, и убили царя Джаншаха, и отрубили головы его женам и наложницам. А царевны Бади-аль-Джемаль в это время не было во дворце, и она узнала о смерти брата, и о предсказании мудрецов, и села на спину коня, и поехала в предместье, где жила Зумруд, и взяла ее, и увезла прочь от города.

И они ехали до рассвета, и приехали на берег моря. А там была пристань, и чтобы добраться до нее, нужно было преодолеть перевал в горах, и Бади-аль-Джемаль въехала на перевал, а Зумруд сидела у нее за спиной, и они увидели, что с одной стороны у них – море, и пристань, у пристани стоят корабли, и на одни из них носят груз, а другие освобождают от груза. А со второй стороны перевала были горы, и равнина, по которой они прискакали сюда, и по равнине мчался отряд всадников в белых плащах, и в руках у них были дротики и копья. И Бади-аль-Джемаль поняла, что это Бедр-ад-Дин выслал погоню за ней и за Зумруд. И она ударила коня пятками по бокам, и конь спустился с перевала, и Бади-аль-Джемаль привезла Зумруд на спине своего коня к пристани, и вдруг они видят, что один корабль уже готов к отплытию. И тогда царевна подъехала к нему, и спросила капитана, не возьмет ли он еще двух путников, но капитан отвечал, что свободного места на судне больше нет, и что он ждет лишь купца, который должен привести и ввести на корабль своих невольниц, а как только это случится, якорь будет поднят и паруса наполнятся ветром.

Когда же оказалось, что корабль этот – единственный, готовый в путь, а другие собираются отплыть кто – завтра, а кто через неделю, Зумруд увидела, что положение ее безнадежно, и стала плакать, и рвать на себе волосы, и царапать себе щеки, потому что погоня, посланная за ней и за царевной Бади-аль-Джемаль была уже близка, и воины поднимались к перевалу, и их кони были еще свежи и полны сил, а конь царевны устал, так как он нес двойную ношу.

И вдруг царевна и Зумруд видят – к кораблю идет купец, и невольники несут тюки с его имуществом, а за невольниками идут закутанные в изары невольницы, сорок без одной.

– Утри свои слезы, – сказала тогда царевна, обращаясь к Зумруд. – Я непременно устрою хитрость с этим купцом и с этим капитаном, чтобы спасти тебя!

И Бади-аль-Джемаль сошла с коня, и подошла к купцу, и приветствовала его. А он видел, что она в мужском платье, и что на поясе у нее сабля, а за спиной лук и колчан, и лицо ее открыто, и подумал, что это – юноша, сын четырнадцати лет.

– Послушай, что я скажу тебе, о купец, – обратилась к нему Бади-аль-Джемаль, – и пусть это станет основой твоего благополучия! Я сын кади из столичного города, и у него не было другой жены, кроме моей матери, и они жили двадцать лет в любви и согласии. А потом мой отец в один из дней проходил по базару, и увидел, что посредник предлагает купить красивую невольницу, о посмотрел на нее, и страсть к невольнице запала в его душу. И он купил ее, и она вошла в наш дом, и в короткое время овладела его чувствами, так что он целыми днями сидит у нее в комнате и выходит лишь к молитве. И моя мать расстроилась, и заболела, и лицо ее пожелтело. И она призвала меня к себе и сказала: «О Хасан, нет для нас иного пути, кроме хитрости. Возьми эту проклятую, отведи на базар и продай с тем условием, чтобы ее увезли с нашего острова. И чем дальше купивший увезет ее, тем ниже пусть будет цена! А твоему отцу мы скажем, что она убежала с рабом из соседских рабов». И вот я привез невольницу, и нет здесь никого, кроме тебя, кому бы я мог предложить ее.

– Сам Аллах поставил меня на твоем пути, о юноша! – отвечал купец. – Я везу невольниц так далеко, что один путь займет четыре месяца. Я везу их в Багдад, где надеюсь продать за хорошую цену во дворец повелителя правоверных. И если ты уступишь мне эту невольницу по малой цене, она окажется так далеко отсюда, что твоему отцу невозможно будет найти ее, и не останется у них пути к сближению, о юноша!

И Бади-аль-Джемаль открыла перед купцом лицо Зумруд, и купец остался доволен, и они условились о цене, и Бади-аль-Джемаль продала Зумруд этому купцу, и он взял ее за руку и повел на корабль. Но Бади-аль-Джемаль попросила у него разрешения сказать несколько слов Зумруд, и отвела ее в сторону, и дала ей с собой немного денег, потому что у царевны было их при себе мало. А потом Бади-аль-Джемаль сняла с руки запястье, и было оно украшено камнями и серебряными листьями тонкой работы, и тот, кто раз в жизни видел это запястье, узнал бы его среди тысячи. И Бади-аль-Джемаль разломила его на две половины, и одну дала Зумруд, а другую взяла себе, чтобы половинки запястья служили им тайным знаком в превратностях времен. И тут капитан корабля закричал, что судно готово к отплытию, и купец заторопился, и взял Зумруд, и повел ее на корабль, и другие невольницы пошли следом.

А погоня, посланная Бедр-ад-Дином за Бади-аль-Джемаль, уже преодолела перевал, и воины видели, как Бади-аль-Джемаль ведет беседу с купцом, и они подтолкнули пятками коней, чтобы успеть к пристани до того, как невольницы поднимутся на корабль.

И Бади-аль-Джемаль взяла деньги, полученные от купца за невольницу Зумруд, и задержала одну из его невольниц, которая шла последней, и отдала ей кошелек, чтобы та передала его Зумруд, потому что Бади-аль-Джемаль не хотела, чтобы мать ее племянника терпела в чем-либо нужду. И та невольница взяла кошель, и вдруг налетели всадники, и один поразил копьем ту невольницу, и она упала к ногам Бади-аль-Джемаль.

А Бади-аль-Джемаль знала, что погоня приближается, и она была готова нападать и защищаться, и она вынула саблю из ножен, и ударила того, кто убил невольницу, и поразила его в плечо. И налетел на царевну другой воин, и она ударила его саблей по руке, и он выронил копье. А купец и капитан корабля увидели этот бой, и испугались, что воины задержат корабль, и капитан приказал вытаскивать якорь, и корабль отплыл от берега.

Тогда Бади-аль-Джемаль, увидев, что Зумруд в безопасности, вскочила на своего коня Абджара и поскакала вдоль берега моря, а погоня помчалась за ней. И царевна призвала на помощь Аллаха, потому что раньше она не бывала в этих краях и не знала дороги. И она оборачивалась на скаку, и стреляла из лука, и поражала воинов стрелами. А когда они стреляли в нее, она пригибалась к седлу, и сползала то на левый бок коня, то на его правый бок, и быстро двигалась, и уворачивалась от стрел.

И вдруг из-за камня появилась большая черная собака, из охотничьих собак, и посмотрела на Бади-аль-Джемаль, как будто хотела сказать: «Иди за мной!», и побежала по дороге так быстро, как ни одна собака на свете, а царевна поскакала за ней.

И когда дорога раздвоилась, собака обернулась и поглядела на царевну, и потом она повернула вправо и побежала, оборачиваясь, а царевна последовала за собакой. И всякий раз, когда приходилось выбирать дорогу, это делала собака, а царевна ей повиновалась.

Так они скакали сперва по берегу моря, а потом между горами, и вдруг царевна видит – они в ущелье, и проход между скалами узок, и с обеих сторон нависают огромные камни, которые едва держатся на вершинах. И царевна испугалась, но собака посмотрела на нее и побежала по этому ущелью дальше. А у царевны не было выбора, она могла лишь следовать за собакой или поворачивать назад, потому что справа и слева были скалы. И она поскакала следом за собакой, и вдруг она смотрит – собаки нет. И царевна остановила коня, не понимая, куда делать собака, и стала звать ее так, как зовут охотничьих собак. А у входа в то ущелье появились всадники, и они поскакали следом за царевной, и она взяла лук, и положила стрелу на тетиву, приготовившись стрелять.

Но тут с грохотом стали рушиться с вершин камни, и иные упали на воинов Бедр-ад-Дина и убили их, а иные перегородила ущелье и тропу, что шла по нему, так что оставшимся в живых всадникам не было больше пути к Бади-аль-Джемаль. И они повернули назад и поехали прочь, оплакивая своих товарищей. А царевна поехала дальше ущельем, высматривая, где же собака, но та пропала без следа.

И царевна выбралась из горной местности на равнину и поехала куда глядят глаза, потому что вернуться на пристань она не могла из-за обвала, а другого пути к той пристани она не знала. И она ехала таким образом до вечера, а вечером увидела на вершине горы полуразрушенную башню и решила, что может там переночевать.

А в той башне жил старый мудрец, маг и звездочет, и она казалась разрушенной лишь с виду, и всякий, кто входил в его жилище, был поражен росписью стен, и коврами, и одеждами рабов, черных и белых. И Бади-аль-Джемаль была крайне удивлена, когда ввела туда за повод коня, и вдруг ей навстречу выходят слуги, и забирают коня, и ведут ее в светлую комнату, и навстречу ей выходит почтенный старец и приветствует ее!

И Бади-аль-Джемаль тоже приветствовала старца, и на его расспросы ответила, что была на охоте, и заблудилась в горах, и не знает дороги домой.

Но старец понял, что перед ним не юноша, а девушка, ибо был умудрен годами, и он усадил Бади-аль-Джемаль, и велел принести столик с ужином, и накормил ее, и напоил, а потом велел слугам принести доску и песок. И он раскинул песок, и вышло, что перед ним сидит царевна, сестра царя Джаншаха. И мудрец осведомил царевну, что ему известна ее тайна. Тогда Бади-аль-Джемаль рассказала ему, что произошло во дворце и каковы ее обстоятельства.

Мудрец велел принести свои гадательные книги, и долго смотрел в них, и рисовал на песке линии, прямые и изогнутые, и знаки, и буквы. А потом он сказал Бади-аль-Джемаль так:

– Судьба Бедр-ад-Дина воистину связана с судьбой сына твоего брата, но недостаточно спасти мать ребенка. Если в час его появления на свет его не будет охранять могущественный талисман царицы Балкис, все твои старания будут напрасны, о царевна. Талисман этот находится у мага по имени аль-Мавасиф, и он живет далеко отсюда в Облачных горах. И я могу послать к нему гонца из подвластных мне духов, и этот гонец принесет талисман, а ты тем временем живи у меня, но только никуда не выходи из башни, особенно по ночам, ибо здесь живет немало джиннов, подданных синего царя, и это племена правоверных джиннов, и они поклоняются Аллаху великому, могучему. Но все же я советую тебе проявить осторожность.

Но начертал калам – как судил Аллах! Три дня и три ночи провела царевна в башне, и рабы мудреца служили ей, и она ждала возвращения гонца. А к концу четвертого дня грудь царевны стеснилась, и она бродила по башне, пока не вышла наружу, и прошла немного, и села на землю. А там рос куст с ягодами, и царевна сорвала несколько ягод, и съела их, и ее потянуло в сон, и она легла на землю и заснула.

И когда она внезапно проснулась, то не ощутила под собой земли, и открыла глаза, и вдруг видит – ее несет по небу в объятиях джинния, и земля далеко внизу, а звезды близко.

И царевна подумала, что это – пучки пестрых сновидений, и опять закрыла глаза.

А эту джиннию звали Азиза, и у нее была двоюродная сестра по имени Марджана, а в обычае джинний из этого рода было искать себе возлюбленных среди людей. И марджана полюбила одного купца, по имени Ильдерим, и показала его Азизе, и Азиза стала искать юношу, который превзошел бы красотой Ильдерима. И она под видом шейха проходила мимо пристани, и увидела Бади-аль-Джемаль, и пленилась ее лицом и станом, и родинкой на щеке. Но Азиза не знала, что это – девушка, потому что видела ее на коне, и с саблей в руке, и Бади-аль-Джемаль наносила удары и отражала их, как один из тех бойцов, которых цари приберегают на случай опасности.

И азиза полюбила Бади-аль-Джемаль, и известила об этом свою сестру Марджану, и вышел у них спор о том, чей возлюбленный лучше, и Марджана предложила принести Бади-аль-Джемаль и Ильдерима в назначенное место, чтобы сравнить их.

И это Азиза спасла Бади-аль-Джемаль от погони, обернувшись черной собакой и сбросив камни на воинов Бедр-ад-Дина, а потом она три дня кружила вокруг башни мудреца, но начертанные на стенах и над дверью знаки не позволяли ей проникнуть внутрь. Но когда Бади-аль-Джемаль отведала ягод и заснула, джинния Азиза взяла ее в объятия и полетела.

* * *

Я увидела внизу землю и поняла, что мне снится удивительный сон. То, что во сне можно летать, я знала давно, но никогда еще этот полет не был таким стремительным и высоким.

Тело мое было расслаблено, я ощущала, что меня держит в воздухе какая-то сила. Но тут я стала опускаться, приблизилась к земле и меня осторожно положили на мягкую траву. Я сквозь ресницы посмотрела, кто это выпустил меня из объятий, и убедилась, что сплю и грежу. Это была девушка, красивая и прелестная, со стройным станом и лицом, подобным луне, но только в два человеческих роста высотой. И на вид она была совсем юной.

Одновременно опустилась рядом и другая джинния, постарше, и с перепончатыми крыльями, а моя была с оперенными. Та тоже принесла в объятиях человека и уложила его рядом со мной.

– Крепко ли оба спят, о Азиза? – спросила вторая джинния.

– Пока мы не разбудим их, они не проснутся, о Марджана, – отвечала Азиза. – Ну вот, они лежат рядом и мы можем наконец сравнить их и сказать, чьи качества превосходнее. Взгляни, мой возлюбленный подобен обрезку месяца, и это про него сказал поэт:

 
Поклянусь щекою и уст улыбкой прекрасных я,
Нежной гибкостью и стрелою взоров клянусь его,
Белизной чела, чернотой волос поклянусь его
И бровями, что прогоняют сон от очей моих.
 

– Стихи поэтов – это стихи поэтов, и не более того! – возразила Марджана. – Если нам они понадобятся, мой возлюбленный не станет припоминать то, что было до него, а сам сочинит их сколько надо. Он истинный лев пустыни, копье пророка, непобедимый боец. Он не дитя, которое проснувшись, плачет от страха и просится к матери. Он – мужчина, наилучшее создание Аллаха, о Азиза. Возможно, через несколько лет и этот мальчик милостью Аллаха тоже станет мужчиной.

– Ты ошибаешься, о злоречивая! – воскликнула тут Азиза. – Я своими глазами видела, как этот мальчик, совершенный по утонченности и изнеженности, поражал суровых воинов и саблей, и стрелами своего лука! Я не стану называть его львом пустыни, но давай дадим им обоим сейчас боевых коней, и кольчуги, и оружие, и выпустим их на ристалище, и тогда поглядим, твой победит или мой!

– И не жаль тебе этого ребенка? – ехидно осведомилась Марджана. – Ведь мой возлюбленный поразит его одним ударом и меч выйдет, блистая, из его спины!

Они еще какое-то время ссорились и пререкались, а я из природного любопытства повернула голову и незаметно поглядела, что это за лев пустыни и образец доблестей лежит со мной рядом.

И я увидела лицо из тех лиц, что поражают женщин и девушек, подобно копью пророка, и обладатель этого лица был воистину лев пустыни, покоряющий доблестных и уничтожающий соперников. И у него были брови, подобные изогнутому луку, и зубы, подобные жемчугу, и он был заметнее, чем знамя над воинами, и глаза у него были черные, и мускусом веяло от его дыхания. И он тоже искоса смотрел на меня.

– О Аллах, за что ты посылаешь мне такие сны? – прошептал этот человек так, чтобы я могла услышать. – Ведь мне опять придется натягивать кольчугу, и садиться на спину коня, и догонять, и поражать, и нет спасения от этого бедствия!

– Кто ты, о человек, принесенный джиннией? – спросила я. – И что значат твои слова о снах, конях и кольчугах?

– Я купец из купцов Басры, о юноша, – отвечал он мне. – И имя мне Ильдерим. И Аллах покарал меня любовью джиннии, и она насылает на меня диковинные сны, и приходит ко мне под видом прекрасных девушек, и я наслаждаюсь ею, а потом вдруг просыпаюсь в своей постели, и оказывается, что все это – пучки сновидений. Но эта безумица, джинния Азиза, еще не приносила мне такого юного и прекрасного лицом соперника.

– Мне тоже показалось, что это сон, о Ильдерим, – сказала я ему. – А мое имя Хасан, и я сын кади, и моя история достойна того, чтобы быть записанной иглами в уголках глаз в назидание поучающимся!

– А знаешь ли ты, о Хасан, что эти две развратницы сейчас разведут нас по разным концам ристалища, и дадут нам конец, и мечи, и копья, и нам придется сражаться ради того, чтобы Марджана одержала верх в соперничестве с Азизой? – спросил меня Ильдерим.

– Клянусь Аллахом, я не подниму против тебя меча, – ответила я ему. – Аллах покарает меня, если я лишу жизни обладателя таких совершенств.

– И я тоже не подниму против тебя меча, о Хасан, – прошептал Ильдерим. – Ибо впервые я вижу юношу, чья красота затмевает четырнадцатидневную луну! А судя по разговору, ты из благородных, и твоя жизнь теперь для меня драгоценна.

Но тут обе джиннии прекратили свой спор и воистину, как предсказал Ильдерим, взяли нас в объятия и разнесли по разным концам непонятно откуда взявшегося ристалища.

Но поскольку в снах все берется непонятно откуда, я уже не удивилась. И лишь загляделась на остатки сидений, и колонны, и развалины храма вдали, на холме, ибо все это, посеребренное лунным светом, видела я вокруг ристалища. И это было место, выбранное древними царями, где тысячи лет назад состязались воины колесниц, место овальное по форме, в тысячу локтей длиной.

А на другом конце ристалища Ильдерим уже стоял возле коня, и поверх кольчуги на нем был белый плащ, и кольчуга сияла из-под него как солнце, и в руке Ильдерима было копье, и сам он был стройнее самхарского копья.

– Торопись, о Хасан! – протягивая мне кольчугу, говорила Азиза. – Торопись, ибо скоро взойдет солнце, а мы, джинны, даже из рода правоверных джиннов, не можем летать при дневном свете, ибо ангелы Аллаха имеют власть поражать нас днем огненными стрелами. Порази этого нечестивого, и ты получишь столько сокровищ, сколько не унесут сто верблюдов, и ты станешь моим возлюбленным, и я поселю тебя во дворце из чистого золота!

Я натянула кольчугу, и она облегла меня так, что стали видны все округлости и выпуклости моего тела, но джинния Азиза была слишком увлечена приготовлениями к поединку, и вывела из мрака коня, и достала из-за своей спины копье, и протянула мне копье и поводья. А я уже успела накинуть белый плащ, такой же, как у Ильдерима, и мы стояли на разных концах ристалища, сжимая копья, и глядели друг на друга. И я тогда дала себе клятву, что не отобью его копья, даже если оно будет нацелено прямо мне в грудь, чтобы не причинять вреда обладателю черных глаз и сходящихся бровей. И тем легче было мне давать клятвы, что я знала – еще немного, и наступит миг пробуждения, и я встану, и пойду в башню, где ждет меня старый маг, и узнаю, не принесен ли талисман царицы Балкис от аль-Мавасифа.

– Сейчас ты сядешь на коня, и мы подадим сигнал, и вы начнете съезжаться, – сказала Азиза.

И я положила руку на холку коня, желая сесть в седло, и точно так же коснулся своего коня Ильдерим, так что мы были как бы отражения друг друга, совсем одинаковые в этих белых плащах, в ослепительных кольчугах, только он был выше ростом и лицо его было обрамлено черной бородкой, какие носят молодые купцы. Но кони у нас были похожи как родные братья, и это были боевые кони с сильными ногами, и о них сказал поэт:

Вот кровный конь, со взором он гоняется,

 
Как будто бы судьбу догнать стремится он.
Своим он ржаньем всех волнует слышащих,
Как гром оно гремит в разгаре бури.
 

Мы сели на коней и начали по приказу съезжаться. Но когда уже следовало метнуть копья и обнажить мечи, Ильдерим остановил своего коня и коснулся копьем песка. Я, не зная, что он задумал, поступила так же.

А задумал он состязание в стихах, которое могло продлиться до самого рассвета, и обе джиннии были бы бессильны ему помешать, ибо обмен стихами – достоинство беседы благородных, и даже смертельные враги могут в беседе излить друг другу свою ярость стихами древних поэтов, и это будет ко всеобщему одобрению.

И тогда Ильдерим произнес стихи, которых я никогда прежде не слыхала:

 
Сказал я ему, когда он меч подвязал:
«Довольно ведь лезвий глаз, и острый не нужен меч».
Он молвил: "Клинки мечей влюбленным назначены,
А меч предназначен тем, кто счастья в любви не знал!"
 

Очевидно, он только что сочинил эти стихи, и я обрадовалась, что среди его достоинств и совершенств есть дар поэта. Но ответить я ему могла лишь чужими стихами:

 
Прекрасны кудри длинные лишь тогда,
Когда их пряди падают в битвы день
На плечи юных с копьями у бедра,
Что длинноусых кровью напоены!
 

– Превосходно, о Хасан! – воскликнула Азиза. – Прибавь еще, и да воздаст тебе Аллах!

Ильдерим прочел два новых бейта, а я, к стыду своему, ответила ему бейтами древних поэтов. И так мы перекликались, стоя в сотне локтей друг от друга, а джиннии хлопали от радости в ладоши и требовали все новых стихов. Только и звучало: «Прибавь, о Ильдерим! Прибавь, о Хасан!»

Но вдруг Азиза, что стояла лицом к востоку, увидела, как начало светлеть небо.

– А как же поединок, о храбрецы, о неустрашимые?! – воскликнула она. – Довольно с нас стихов, они нас утомили! Вам непременно нужно померяться силами и поразить друг друга!

Ильдерим ударил коня пятками по бокам, я – тоже. И мы мгновенно оказались рядом, и скрестили сабли, и эти два клинка, занесенные над нашими головами замерли, словно спаянные навеки, ибо мы глядели в глаза друг другу.

И вдруг оба клинка разлетелись в разные стороны, ибо мы одновременно выпустили их из рук, и они упали на песок ристалища.

– Торопитесь, о бойцы! – приказала Марджана. – У нас совсем мало времени до восхода!

– Проснуться бы поскорее, о Ильдерим! – сказала я.

– А мне этот сон начинает нравиться, о Хасан, – усмехнулся Ильдерим. – И я обязательно одержу в нем победу, но не над тобой, а над этими упрямыми джинниями, покарай их Аллах!

Он отъехал, нагнулся с седла и поднял саблю. И я тоже отъехала и подняла клинок, но это был не подарок моего брата Джаншаха, а изделие индийских мастеров. Я хотела было предложить Ильдериму обменяться оружием, но то, что сказал он, привело меня в ярость.

– Послушайте меня, о джиннии! – обратился Ильдерим к Азизе и к Марджане. – Мы, я и этот юноша, волей Аллаха – сильные бойцы, мы хотим сразиться и на копьях, и на мечах, и в борьбе с подножками, и в стрельбе из лука. Сейчас мы померялись силами в поэзии, и победа мне далась нелегко, ведь Хасан начитан в древних поэтах, но последнее слово осталось за мной. И пусть это служит тебе утешением, о Марджана, а ты, Азиза, будь уверена, что Хасан наверняка победил бы меня в поединке на мечах и…

– Да оторвет шайтан твой гнусный язык! – воскликнула я, обращаясь к Ильдериму. – И да засунет он его тебе в… живот! Как это ты одержал победу и последнее слово осталось за тобой? Последними стихами были мои стихи!

– Ты ошибаешься, о Хасан! – отвечал Ильдерим. – Последний бейт перед нашей схваткой на саблях прочитал я! Так что последнее слово и победа остались за мной!

– Аллах видит, что последнее слово было за мной, ибо мой последний бейт был бейтом несравненного Антара! – возразила я. – И тебе нечего было сказать в ответ, о Ильдерим!

Вот такую склоку завела я сгоряча, ибо я все же была дочерью царей и сестрой царя, и я не привыкла, что в моем присутствии последнее слово оставалось за кем-то другим. Возможно, меня избаловали наши придворные поэты и мудрецы – Аллах лучше знает… Но важно то, что я не могла вынести слов Ильдерима. И в самом деле, почему это купец из Басры должен побеждать в состязаниях царских дочерей? Это был явный непорядок.

– Аллах наделил тебя красотой, но покарал лишением разума, о Хасан! – сердито рявкнул Ильдерим. И тут только мне стало ясно, что он пустил в ход ловкость и чуть было не помирил двух джинний, а я со своей царской гордостью все испортила.

– И все же последний бейт был моим, – негромко, так, чтобы он не расслышал, пробормотала я.

Но он расслышал.

– Ты не только красив, как женщина, ты еще и упрям, как женщина, о Хасан! – начал перечислять мои грехи Ильдерим. – Ты и бестолков как женщина! Ты и сообразительности лишен, как женщина! Ты только помнишь наизусть свитки стихов, как женщина, и ты не в состоянии сочинить хоть один бейт, как мужчина!

Я онемела.

С помощью наших придворных поэтов я составляла бейты не хуже, чем у них. Были у брата невольницы, писавшие стихи, но это были женские стихи, о разлуке с возлюбленным. Ильдерим же явственно требовал от меня мужских стихов – о божественном, или о конях, или о сечах между воинами. Но я не могла…

– Вот видишь! – подождав моего ответа и не дождавшись, воскликнул этот безумный поэт. – Немало воды утечет, прежде чем мальчики станут мужчинами и освоят мужское ремесло! А теперь прощая, о побежденный мною Хасан, ибо уже утро!

– Мы еще встретимся, о Ильдерим! – грозно пообещала я. – И как сегодня последнее слово на самом деле осталось за мной, так и в будущий раз последний удар саблей останется за мной!

И мне отчаянно захотелось проснуться, чтобы он не ответил мне и не продолжил нашей свары.

– Это превосходно, клянусь Аллахом! – воскликнула Марджана. – И вы оба непременно встретитесь следующей ночью! А теперь пора нам расставаться. Бери Хасана, о Азиза, а я возьму Ильдерима. Ведь солнечный свет уже заливает всю землю, и мы сильно рискуем.

Пропал куда-то конь, пропало копье, а я оказалась в объятиях Азизы, и она понесла меня по воздуху прочь, и я образовалась, что этот нелепый сон вот-вот кончится.

Но Азиза сделала круг над ристалищем, и я увидела сверху, что Марджана поставила среди развалин разноцветный шатер, и невольницы несут к нему кувшины с вином и столики с едой, а самой Марджаны уже и в помине не было, зато из шатра выглядывала женщина вполне человеческого роста и сказочной красоты, и ее распущенные волосы были чернее ночи, и от ее чела исходил свет, и на ней была только зеленая рубашка и еще драгоценные ожерелья и запястья.

А Ильдерим, тоже лишившийся коня и копья, шел к шатру, но при этом отчаянно тер кулаком глаза. Очевидно, тоже хотел поскорее проснуться. Или проверял – а не проснется ли не вовремя?

И Азиза понесла меня с неслыханной скоростью, и я закрыла глаза, и, кажется, провалилась в сон, но когда я их опять открыла, то поняла, что сон и не кончался.

Мы были в подземелья – я и она. Только подземелье это оказалось не меньше того ристалища. Мраморные колонны поддерживали потолок, расписанный цветами и птицами. У самых моих ног начинались ступеньки, ведущие в огромный бассейн, и вода в нем переливалась радужным блеском, и в золотых сосудах лежали пальмовые листья и бобовая мука, чтобы как следует вымыться, и стояли сосуды с благовониями, и лежала одежда, расшитая золотом и драгоценными камнями. А джинния Азиза, с трудом умещаясь под этим потолком, сидела по ту сторону бассейна и глядела на меня.