Текст книги "Троянский кот"

Я резко повернулась к ученику попугая – и точно, передо мной стоял безумный поэт и лев пустыни, возлюбленный джиннии Марджаны!

– О нечестивый, о предатель, мало тебе Марджаны, ты еще готов преследовать всех женщин багдадского базара и донимать их попугайскими нежностями! – воскликнула я в великом возмущении. – Да не облегчит Аллах твою ношу, о развратник, о сластолюбец, о похотливая обезьяна, о ишак, готовый вскочить на любую ослицу!

Лев пустыни попятился, раскрыв рот. А затем, поскольку переулок в этот миг был пуст, без размышлений сорвал с моего лица изар.

– Ах, это ты, маленький Хасан, возлюбленный джиннии Азизы! – и тут он расхохотался. – Как же это я опозорился, приняв тебя за женщину? И что ты делаешь на багдадском базаре в женской одежде и в изаре?

Ответ мой был уже готов, я собиралась сказать этому несостоявшемуся прелюбодею, что лишь женское платье могло спасти меня от опасности. Но, видно, лев пустыни лучше разбирался в женщинах, чем я – в мужчинах.

– Во имя Аллаха могучего справедливого! – воскликнул Ильдерим. – Когда же ты был переодет, о Хасан? Теперь на базаре, или все-таки тогда на ристалище? Ведь там я видел под твоим плащом лишь сверкание кольчуги, и ничего более? Да и потом я тебя, помнится, без плаща и не видел!

– А что же ты видишь теперь, о неразумный, что мешает тебе узнать во мне прежнего Хасана? – сердито осведомилась я.

– Твои бедра, – ответил этот распутник.

– Сократи свои речи, о Ильдерим! – сурово сказала я. – Превратности времен заставили меня надеть женское платье.

– А до этого превратности времен заставили тебя облачиться в мужской наряд? – спросил он.

– Ты ошибаешься, но теперь не время спорить, – ответила я. – Пойдем, и я расскажу тебе, что со мной случилось и каково мое положение. И если ты не найдешь пути к желаемому, то этого пути вовсе нет на свете!

– Пойдем, – согласился Ильдерим и огляделся. В переулке все еще не было ни души. И он опять положил руку мне на бедро.

Я хотела сказать ему, что он – бесноватый, не отличающий дня от ночи, сладкого от горького и женщины от мужчины. Но вместо этого я лишь взмолилась:

– Не здесь, ради Аллаха!

– Хорошо, – сказал он, положил свою ладонь мне на затылок, приблизил мое лицо, словно чашу, к своим губам, и я поняла, о чем думал поэт, когда сотворил такие бейты:

 
Вот юноша, чья слюна походит на сладкий мед,
А взоры его острей, чем Индии острый меч.
Когда по земле пройдет, летит аромат его,
Как ветер, что средь долин и гор овевает нас.
 

– Пусти меня, о Ильдерим! – прошептала я. – Пусти, или нас застанут здесь правоверные!

– Идем, – приказал он. – Я не знаю, как тебя зовут, но красота твоя совершенна, и в любви не будет тебе равных!

– Нет! – я даже отшатнулась от него. – Ради Аллаха, не веди меня никуда! У меня есть еще дело на этом базаре! Ты не знаешь, о Ильдерим, что мерзкий аш-Шаббан прибыл в Багдад, и он расставил своих соглядатаев у лавок ювелиров, и он выследил старуху, которая принесла мою половину запястья, которую я велела показать невольницам Харуна ар-Рашида, а она из корыстолюбия решила ее продать, и он взял у нее эту половину запястья, и теперь для него открыт путь к Зумруд, а она доверится только тому, кто покажет ей эту половину, и тогда…

– Я ничего не понял, – ответил Ильдерим, и тут я заметила, что иду за ним, а он ведет меня за руку. – Какое запястье? Почему у тебя только его половина? Откуда взялась старуха? Можешь ли ты рассказать об этом связно и подробно? Или вместе с женским платьем к тебе вернулась и женская бестолковость?

– Как только я верну себе саблю, о Ильдерим, – сказала я, – мы побеседуем о женской и мужской бестолковости! А теперь слушай меня внимательно, если только ты на это способен. При расставании я разломила свое запястье на две половины и одну дала Зумруд. Я думала, что это поможет нам найти друг друга, но моя половина оказалась в руках у гнусного аш-Шаббана, и теперь он может в любую минуту послать ее во дворец повелителя правоверных, и Зумруд увидит ее, и приложит к своей половине, и они сойдутся, и она сделает то, о чем ее попросит посланец – а ведь она будет считать его моим посланцем! И она погибнет, о Ильдерим! И все наши труды окажутся напрасны!

– Нигде не сказано, что именно сегодня аш-Шаббан пошлет кого-нибудь во дворец, – уверенно заявил Ильдерим.

– Я знаю это точно, как то, что сейчас – день, а после него наступит ночь! – воскликнула я. – Видишь ли, я побывала сегодня в гостях у аш-Шаббана.

– Как ты попала туда? – изумился Ильдерим.

– Он купил меня на невольничьем рынке за двадцать тысяч динаров! – гордо сказала я, потому что за такие деньги можно купить несколько красивых и образованных невольниц.

– Я бы не дал и сотни… – проворчал Ильдерим. – Надо быть бесноватым, чтобы за свои деньги покупать гремучую змею и землетрясение! Такая жена или невольница, как ты, для правоверного – бедствие из бедствий. Тебе место не в гареме, а в страже халифа, в отряде удальцов левой или правой стороны.

– Он не глупее тебя, о Ильдерим, и покупал меня не для своего гарема, – как можно спокойнее отвечала я. – И думается мне, что гарем ему уже ни к чему. Он купил меня для того, чтобы с моей помощью найти и уничтожить талисман. А что до отряда удальцов, то, клянусь Аллахом, это неплохая мысль! Если мне удастся благополучно выпутаться из этой истории, и спасти Зумруд с ребенком, и позаботиться об их будущем, я пойду к халифу, и поцелую землю между его рук, и открою перед ним лицо, и расскажу ему о своих похождениях, и он прикажет взять меня в свою охрану. И я буду выезжать вместе с удальцами правой или левой стороны перед халифом, и разгонять прохожих, и бить древком копья по спинам зазевавшихся купцов!

– Сократи свои речи, о женщина! – приказал Ильдерим.

– Это – все, что ты можешь мне возразить, о купец? – полюбопытствовала я. – Немного, клянусь Аллахом! Прибавь, о Ильдерим! Наши уши жаждут меда твоей мудрости!

– Да не помилует Аллах того, кто дает волю женщинам, – сказал на это Ильдерим. – А почему бы тебе не выпить водички из источника Мужчин? Раз уж в этом теле обитает душа бешеного бедуина, из тех, которые грабят караваны, то пусть уж и тело ей соответствует!

И он отцепил от пояса ту самую чернильницу.

– Если я выпью воды и стану мужчиной, – ответила я, – то ты будешь ссориться и мириться со мной без ущерба для своего достоинства. Но я не стану мужчиной, и ты будешь постоянно терпеть поражение в споре с женщиной, о Ильдерим! Одно дело – когда последнее слово остается за мальчиком Хасаном, а другое – за девушкой по имени Бади-аль-Джемаль, не так ли, о Ильдерим? Возьми прочь свою чернильницу! Я не доставлю тебе такого удовольствия!

Дальше мы шли молча.

– Куда ты ведешь меня, о Ильдерим? – наконец спросила я.

– Я хотел отвести тебя в тот хан, где остановился, – сказал он. – Но теперь сам не знаю, что с тобой делать!

– Ничего со мной не надо делать! – гордо отстранилась я. – Вот кошелек, его содержимое – двадцать тысяч динаров. Эти деньги заплатил за меня аш-Шаббан. Возьми из них, сколько я тебе должна, а хочешь – возьми все. И мы будем в расчете, о Ильдерим. И ты пустишь эти деньги в оборот, и удвоишь их, и утроишь, а я займусь своими делами. Мне ведь нужно попасть во дворец халифа, и найти Зумруд, пока к ней никого не прислал с половинкой запястья скверный аш-Шаббан, и устроить так, чтобы во время родов рядом с ней был талисман.

– Ты все время твердишь о какой-то половине запястья, о Бади-аль-Джемаль, – остановил меня Ильдерим. – Что это за удивительное запястье? Как оно выглядит?

– Как переплетенные серебряные листья, и между ними вделаны большие камни, и еще…

– Так это над этим запястьем потешается весь багдадский базар? – перебил меня Ильдерим. – Идем скорее, пока народ не разошелся! Ты увидишь поразительное зрелище!

И он снова взял меня за руку, и поправил на мне Изар, чтобы никто не видел моего лица, и повел меня обратно на рынок.

Оказалось, что возле лавок бедных ювелиров, к которым я и близко не подходила, потому что знала толк в драгоценностях, собралась небольшая толпа. Она веселилась. Хохот был слышен издалека. Ильдерим врезался в эту толпу и потащил меня следом. Таким образом мы пробились в середину и увидели маленького черного раба, одетого как наследник самого халифа. В руке этот раб держал мою половинку запястья!

– Прибавьте, во имя Аллаха! – требовал мальчишка. – Прибавьте, о знающие! Если бы это запястье было целым, цена его дошла бы до тридцати тысяч динаров! Половину я уступлю за десять тысяч динаров, о правоверные!

– Убавь, о продавец! – отвечал ему всхлипывающий от смеха голос. – Я куплю у тебя эту безделушку за девять тысяч динаров!

– Я не убавлю и буду ждать того, кто знает толк в подобных вещах! – строптиво отвечал продавец. – А вы, о купцы, о прохожие, расскажите повсюду, что на багдадском базаре продается запястье такой неслыханной красоты, что половина его стоит десять тысяч динаров!

– Непременно расскажем! – пообещала ему толпа. – Но ты простоишь тут до Судного дня и не дождешься бесноватого, который купил бы у тебя твой обломок за такую цену! И ты явишься с этой вещью пред ликом Аллаха великого!

– Мальчишка, похоже, евнух из гарема какого-то вельможи, – шепнул мне Ильдерим. – И он уже несколько раз приходил сюда. Как только Аллах уберег его от аш-Шаббана?

– Аш-Шаббан узнал о существовании запястья лишь несколько дней назад, когда я отдала его лживой старухе, чтобы снести в гарем халифа, а она понесла его продавать! – отвечала я.

– Если мальчишка из евнухов халифа… – пробормотал Ильдерим. – Погоди, о Бади-аль-Джемаль, этот мальчишка ради нас горы сдвинет с места!

Он дернул маленького евнуха за полу его разноцветного кафтана.

– Ступай-ка ты к воротам медресе, – негромко сказал он, – и подожди меня там. Я найду покупателя на твой товар.

И сразу же выскользнул из толпы, таща меня за собой.

У ворот медресе мы немного подождали, и вот мальчишка явился, запыхавшись.

– Пойдем куда-нибудь, о господин, – сказал он Ильдериму. – Здесь не место сличать половины.

– У меня нет второй половины, – ответил ему Ильдерим, – и я должен предупредить тебя, о мальчик, что она в руках у плохого человека. И если кто-то покажет тебе вторую половину, беги от него без оглядки, иначе он погубит ту, что дала тебе этот обломок.

– Почему я должен верить тебе, о господин? – беспокойно спросил мальчишка. – Мне приказано дождаться человека, который приложит к этому запястью вторую половину. Больше мне ничего не приказано!

– Как зовут твою госпожу? – и Ильдерим повернулся ко мне. – О Бади-аль-Джемаль, сейчас ты расскажешь все, что знаешь о той женщине, чтобы мальчик тебе поверил.

– Мою госпожу зовут…

– Зумруд, – сказала я.

– Верно, ее зовут Зумруд, – согласился мальчишка. – Но во дворце повелителя правоверных не меньше сотни невольниц с таким именем! Что ты еще скажешь о ней, о госпожа?

– Она моего роста, – подумав ответила я. – У нее белые руки, и лицо, как луна в ночь полнолуния, и черные волосы, и зубы как жемчуг…

– Избавь нас от этого, о госпожа – перебил меня мальчишка с таким комичным высокомерием, что Ильдерим фыркнул. – Придворные поэты надоели нам с этими славословиями, неужели и на базаре не будет от них спасения?!

– Ну, Бади-аль-Джемаль, вспоминай! – приказал Ильдерим. – Неужели больше нет приметы?

– Она ждет рождения ребенка… – немного смутившись, сказала я. – И ждать осталось совсем немного.

– Да, это так, – согласился маленький хитрец. – Но не думаешь ли ты госпожа, что из всех женщин по имени Зумруд, она – единственная, которой это угрожает?

– Да не помилует тебя Аллах! – не выдержала я и замахнулась. Ильдерим удержал мою руку.

– Мальчик прав, – сказал он. – Дело слишком серьезно. Он прекрасно знает, чем рискует Зумруд. И он не знает, кто мы с тобой. Вспоминай, о Бади-аль-Джемаль! Наверняка есть хоть одна важная примета! Во имя Аллаха!

– Она хорошо играет в шахматы… – безнадежно добавила я.

– Слава Аллаху, великому, мудрому! – провозгласил мальчишка. – Воистину, она настолько хорошо играет в шахматы, что Ситт-Зубейда за это приблизила ее к себе, и оказывает ей уважение, и не желает ее продавать ни за какие деньги!

– Еще бы! – не выдержала я. – Если вспомнить, что свое нынешнее положение она, если вдуматься, выиграла в шахматы!.. Впрочем, погоди, о мальчик. Разве Зумруд кто-то хочет купить?

– Да, о госпожа, – сказал он. – Один купец прибыл из дальних стран, и явился к Ситт-Зубейде с подарками, и ей понравились некоторые редкости и диковинки, но он примет за них в уплату только Зумруд. И он нагромоздил ложь на обманы, доказывая, что Зумруд – его племянница, и что она отравила его сына, за которым была замужем, и убежала, и была похищена разбойниками, и продана купцам… А все это не так! И Ситт-Зубейда то верит купцу, который, как он говорит, пришел в Багдад по следам Зумруд, а то не верит. Но продавать ее все же не хочет, потому что только с ней она может играть в шахматы по-настоящему.

– А тот купец – плешивый урод, хромой и подобный пятнистой змее? – спросила я. – Не так ли, о мальчик?

– Именно так, о госпожа, – ответил он.

– Слава Аллаху, все разъяснилось, – сказал Ильдерим. – Теперь, о мальчик, скажи нам, как тебя зовут, и мы все вместе придумаем, как быть.

– Зовут меня Ахмед, – приосанившись, ответил мальчишка. – Я евнух их евнухов повелителя правоверных. И я служу госпоже Ситт-Зубейде, а она приказала мне быть при госпоже Зумруд. Вот таковы мои обстоятельства.

Ильдерим запустил руку под тюрбан и почесал в затылке.

– Ты нравишься нам, о Ахмед, – сказал он. – И хотя ты еще не оказал нам никакой услуги, мы хотим сделать тебе подарок, равного которому ты не получал за всю свою жизнь.

Он снял с пояса чернильницу.

– Хватит ли ее содержимого? – спросила я.

– Хватит на троих по меньшей мере, – и Ильдерим встряхнул чернильницу. – О Ахмед, сделай отсюда маленький глоток и ничего не бойся. Но не пей слишком много, иначе то, что тебе достанется, будет мешать тебе ходить!

– А это не отрава, о господин? – насторожился мальчишка. – Выпей сперва сам, ради Аллаха!

– Как ты считаешь, о Бади-аль-Джемаль? – повернулся ко мне Ильдерим. – Если ты не возражаешь, я отхлебну малость?

– При чем тут мои возражения? – удивилась я.

– Но ведь тебе придется после этого иметь со мной дело, – безмятежно объяснил он. – Я не хочу, чтобы ты бегала от меня по комнатам, а я гонялся за тобой наподобие возбужденного ишака! Если ты не возражаешь, я попробую этой водички. Но если ты хочешь обладать мною в моем природном виде, то я воздержусь.

– Пусть Марджана тобой обладает! – рассвирепела я. – И в любом виде! Вот за ней гоняйся, как ишак, или верблюд, или как косматый ифрит! А я поберегу себя для кого-нибудь более разумного!

– Таковы женщины, о Ахмед! – обратился Ильдерим к мальчишке. – Я на все ради нее готов, а она сравнивает меня с косматым ифритом. Выпей и не бойся. Но всего один глоток.

Ахмед набрался храбрости и отхлебнул.

Несколько секунд он стоял, как ошалелый. Затем вдруг отвернулся от нас к стене старого медресе, торопливо распуская застежки своей одежды. И, наконец, издал вопль восторга и торжества.

– О господин, о госпожа! – воскликнул он, повернувшись к нам. – Я буду служить вам всю жизнь как раб! Я тысячу раз умру ради вас, я буду сопровождать вас, куда бы вы ни направились, ради вас я вступлю в схватку с джиннами и маридами!

– Все это ты когда-нибудь сделаешь, – мирно заметил Ильдерим. – А пока запахни одежду, о Ахмед, и не смущай госпожу, ибо этого она еще никогда не видела.

Если бы на поясе у меня висела сабля, то в Басре стало бы одним купцом меньше. Но сабля осталась в хане. Это и спасло жизнь Ильдериму.

Что же касается того, на что намекал Ильдерим, то, живя в пещерах среди одичавших воинов, трудно уберечь свой взор от всякой дряни. Объяснять это Ильдериму посреди улицы я не хотела, и потому решила выбрать подходящий момент, чтобы вывалить на его бедную голову решительно все свои похождения, которые начались, когда меня, шестилетнюю, ночью в спешке и суматохе вынесли из отцовского дворца.

Но сейчас время для откровенностей еще не настало. И кто знает – если Ильдерим поймет, что все это время ссорился и мирился с царевной из древнего рода, дочерью царей и сестрой царя, не изменит ли он своего отношения ко мне? Прибавить к его речам капельку почтения, конечно, не помешало бы, но свести все наши дела к одному почтению я тоже не хотела.

Ахмед запахнул одежду и уставился на Ильдерима взором, полным обожания.

– Приказывай, о господин! – потребовал он. – Должен ли я вывести к тебе нашу невольницу Зумруд, или ты хочешь, чтобы я провел тебя в гарем повелителя правоверных, или есть еще и третий способ встречи для вас?

– А ты можешь провести нас в гарем? – изумленно спросила я.

– Клянусь Аллахом, это – самое простое и легкое из всего, что я могу и готов для вас сделать! – был ответ. – Мы, евнухи, принадлежащие Ситт-Зубейде, можем входить и выходить, и ее невольницы – это ее невольницы, и сам халиф не имеет в них доли, и мы подчиняемся только Ситт-Зубейде и ее старшим невольницам, и если какая-то из них хочет, чтобы к ней в комнату привели красивого юношу, мы его приводим и получаем за это плату!

– Вот, оказывается, как все просто, о Бади-аль-Джемаль! – обрадовался Ильдерим. – Ну, решай, хочешь ли ты, чтобы вдова твоего брата разрешилась от бремени в хане, или же во дворце халифа? Потому что далеко везти женщину на сносях опасно и нелепо, клянусь Аллахом!

– Еще опаснее выпускать ее из дворца, – подумав сказала я. – Там она под защитой и охраной Ситт-Зубейды, а в Багдаде ходят по улицам невольники аш-Шаббана, и они могут выследить меня, и затаиться, и дождаться появления Зумруд, и покончить со всеми нами разом! И лучше ей рожать во дворце, где за ней присмотрят опытные женщины, чем в хане, где единственным нашим советчиком будет попугай!

– Клянусь Аллахом, ты права, о женщина, – ответил Ильдерим. – Сейчас мы поступим таким образом. Мы найдем носильщика, и дадим ему два дирхема, и объясним, куда он должен пойти, чтобы принести клетку с попугаем. А если он благополучно вернется, мы войдем в твое помещение и заберем все остальные части талисмана. Давно не беседовал я с этим пернатым болтуном и буду очень рад встрече!

– Он тоже, – проворчала я. – Пока я плыла на кораблях, клетка стояла на палубе и он научился таким вещам, что слушать его нет никакой возможности! И он будет рад научить тебя своим новым изречениям, потому что ты хороший ученик и быстро все усваиваешь.

Ильдерим задумался на мгновение и все понял.

– Он так часто говорил тебе эти слова! – прошептал мне на ухо дурманящим голосом этот безумец. – Неужели мне не будет дозволено сказать тебе хоть раз, что меж бедер твоих – престол халифата, и блаженство тому, кого ты изберешь халифом, и допустишь к престолу, и сама скажешь ему, что он должен занять там свое место?

– Это уж получается второй раз, – так же, шепотом, ответила я. – И сократи свои речи, о Ильдерим, иначе…

Тут я замолчала.

Но он, кажется, понял, что я имела в виду.

– Хорошо, о Бади-аль-Джемаль, – сказал он. – Мы возведем халифа на престол при более подходящих обстоятельствах. Если таково наше желание, и если ты не переменишься… А сейчас займемся делом. Ведь нам предстоит сегодня проникнуть во дворец.

– Ради Аллаха, при чем тут ты? – изумилась я. – Давай не будем придумывать себе лишних опасностей! Я и одна могу пронести туда клетку с попугаем. А если меня в чем-то заподозрят, я притворюсь одной из невольниц Ситт-Зубейды, и открою лицо, которое будет нежным лицом женщины, а не бородатой рожей купца из Басры!

– Всякий халиф обязан проявлять заботу о своем престоле, – туманно отвечал Ильдерим. – Я не отпущу тебя одну. Иначе с тобой наверняка что-то случится. Ибо, хотя ты и владеешь саблей, как бедуинский разбойник, а стреляешь, как на состязаниях лучников, ты – женщина, и в любой миг может вылезти на поверхность твоя бестолковость. Так что не спорь со мной, не раздражай меня и не пытайся от меня отделаться, ибо я – твой повелитель, и ты сама прекрасно знаешь это!

И когда аш-Шаббан купил царевну Бади-аль-Джемаль, он отвел ее в свой дом, и попытался склонить на свою сторону, чтобы она отдала ему каменный талисман. Но царевна поняла его козни, и узнала, что он поклялся разводом, и Каабой, и бородой пророка, что уничтожит талисман. И она придумала хитрость против аш-Шаббана, и надела ему на голову горшок с ароматической смолой, и убежала.

И она хотела найти ювелира Ибн аль-Кирнаса, приятеля халифа, чтобы он отвел ее во дворец, и показал повелителю правоверных, и продал в гарем, ибо она не видела иного пути к Зумруд. И она пришла к его лавке, и вдруг видит, что туда входят невольники аш-Шаббана. А царевна знала, насколько настойчив в достижении своей цели этот гнусный визирь. И она поняла, что путь во дворец через посредство Ибн аль-Кирнаса для нее закрыт.

А когда царевна в растерянности пошла по улицам и переулкам, ее бедер коснулась мужская рука, и она обернулась, и узнала Ильдерима, купца из Басры. И она обрадовалась великой радостью.

А Ильдерим открыл ей лицо, и тоже узнал ее, и понял, что это не мальчик, а женщина, и тоже обрадовался великой радостью. И царевна рассказала ему о своих обстоятельствах, и осведомила обо всем, что связано с половинкой запястья. И Ильдерим вспомнил, что на багдадский базар часто приходит маленький евнух, и продает половину запястья, но запрашивает такую цену, что все смеются, и запястье остается непроданным. И Бади-аль-Джемаль поняла, что это Зумруд ищет ее и подает ей знак.

И они пошли, и нашли маленького евнуха, и поговорили с ним, и Ильдерим дал ему выпить воды из источника Мужчин, и мальчик обрадовался великой радостью, так как перестал быть евнухом. И он обещал, что введет Бади-аль-Джемаль и Ильдерима в гарем повелителя правоверных.

А этот мальчик по имени Ахмед знал всех во дворце, и его тоже все знали, и он сказал Ильдериму, кому для подкупа достаточно горсти дирхемов, а кому – кошелька динаров. И царевна с купцом, неся с собой талисман, тайно вошли в гарем повелителя правоверных, в помещение его любимой жены, Ситт-Зубейды. И она нашли там Зумруд, и Зумруд обрадовалась великой радостью, ибо срок ее родов приблизился, и она боялась, что дитя умрет, если его не будет охранять талисман. И она позвала двух женщин, которых приставила к ней Ситт-Зубейда, их звали: одну Хубуб, а другую – Ясмин. И Бади-аль-Джемаль дала этим невольницам денег, и велела им быть при Зумруд неотлучно. А они были женщины опытные, умеющие помогать роженице, и принимать младенца, и утишать боль разными снадобьями.

И когда Зумруд пошла в комнату, и Бади-аль-Джемаль с Ильдеримом приготовили талисман, и невольницы принесли чистые материи и кувшины с охлажденной водой, и снадобья, и все было готово к появлению на свет ребенка, прибежал Ахмед и сообщил, что обстоятельства изменились.

А дело в том, что мерзкий аш-Шаббан понял, что царевна найдет себе путь во дворец, и что настало время действовать решительно. И он достал самые изысканные редкости и диковины из своих сундуков, и среди них были камни, отшлифованные и необработанные, в оправе и без оправы, и чернильница, выдолбленная из цельного рубина и завернутая в хлопковую вату, и амбра такой стойкости, что если смочить ею платок, то можно стирать его в воде столько раз, что он весь истреплется, и останутся лишь нити утка и основы и запах амбры. И он велел своим невольникам взять все это, и повел их во дворец, и Ситт-Зубейду известили о его приходе. А он был льстивый царедворец, и она охотно беседовала с ним из-за занавески.

И аш-Шаббан принес ей подарки, и она обрадовалась, и когда он в очередной раз попросил себе невольницу Зумруд, она не могла ему отказать. И аш-Шаббан попросил Ситт-Зубейду отдать ему Зумруд немедленно, чтобы она родила ребенка не во дворце халифа, а у него дома. А он лгал, будто ребенок – его внук, дитя его сына, якобы убитого Зумруд, и будто Зумруд – дочь его брата.

И Ситт-Зубейда поверила ему, и взяла подарки, и приказала Ахмеду привести Зумруд, и он прибежал в ее комнату и рассказал обо всем Бади-аль-Джемаль и Ильдериму.

И царевна растерялась, а купец задумался, и призвал на помощь Аллаха великого, могучего, и спросил Ахмеда, не может ли тот вывести их всех из дворца, ибо здесь они попали в ловушку. И Ахмед отвечал ему, что сейчас это опасно, ибо, если он не приведет сейчас Зумруд, все начнут ее искать, и поднимется суматоха, и перекроют им все пути к бегству. Но тут же он добавил, что излазил весь дворец, и нашел ход в подземелье, но никому не говорил о нем, и что он не знает, куда в конце концов приведет этот ход, но иного пути к спасению для них для всех не видит.

И Бади-аль-Джемаль с Ильдеримом, посовещавшись, решили, что нужно уйти в подземелье, иначе за Зумруд явятся вооруженные невольники, и обнаружат в ее комнате незнакомого мужчину, и во дворце повелителя правоверных начнется такая суматоха и заваруха, что весь Багдад сойдет с ума.

И они приказали невольницам взять Зумруд, а сами взяли материи и кувшины с охлажденной водой, и Бади-аль-Джемаль понесла клетку с попугаем, а Ахмед понес впереди всех факел, и они нашли дверь, ведущую в подземелье, и вошли в нее, и закрыли ее за собой.

А Ситт-Зубейда и аш-Шаббан ждали, пока приведут Зумруд, и их терпение иссякло, и они послали за ней другого евнуха, и он вернулся с известием, что Зумруд, Хубуб и Ясмин пропали. И аш-Шаббан понял, что это дело рук царевны Бади-аль-Джемаль.

Он покинул Ситт-Зубейду, а та была в ярости, потому что во дворце происходят непонятные вещи, и вышел из дворца, и пришел к себе в дом, и там уединился, и вызвал двух подвластных ему ифритов, тех, что упустили Бади-аль-Джемаль в горах. И он хотел послать их во дворец повелителя правоверных, чтобы они разрушили дворец и уничтожили Зумруд, Бади-аль-Джемаль и талисман. Но ифриты не могли проникнуть во дворец, ибо входы охранялись знаками и заклинаниями. Тогда аш-Шаббан велел им в образе мышей и крыс обойти вокруг дворца, чтобы узнать, нет ли тайного хода, не охраняемого заклинаниями. И они пустились в путь, и через некоторое время появились и сказали, что нашли такой ход, и ему больше тысячи лет, и никаких знаков над ним они не обнаружили. И аш-Шаббан понял, что настало время рискнуть всем, что он имеет, ибо если погибнет его повелитель Бедр-ад-Дин, то и его самого ждет смерть. И он взял самых сильных и крепких из своих невольников, и дал им мечи и дротики, и сам пошел вместе с ними, и пришел ко входу, указанному ифритами, и вошел в него.

А царевна Бади-аль-Джемаль, Ильдерим, Зумруд, Ахмед, Хубуб и Ясмин спускались по лестницам, и шли узкими ходами, и поднимались, и опять спускались, и поворачивали то вправо, то налево. И они продвигались так, пока не оказались в большом помещении под сводом, и его стены и углы тонули во мраке, и не видно было другого выхода из него.

* * *

– Воистину, ничего мрачнее этого подземелья не создано Аллахом! – воскликнула я. – Кроме разве что преисподней…

– И скверное это обиталище… – проворчал попугай, которому путешествие тоже не очень нравилось, настолько не нравилось, что он принялся бурчать на вовсе незнакомом языке, и, судя по звукам и выражению, это были гнуснейшие ругательства того языка.

– Зато нас здесь никто не найдет, о госпожа! – обнадежил Ахмед.

И мы вошли в подземный зал, и осветили его факелом, и обнаружили следы разрухи и запустения.

– Судя по всему, здесь были конюшни… – задумчиво сказал Ильдерим. – Или царь Сулейман держал тут пленных ифритов, вот откуда этот гнусный запах. Но нам придется остаться здесь. Пусть Хубуб и Ясмин уложат наконец Зумруд, потому что иначе она разрешится от бремени стоя.

Зумруд стоном подтвердила, что так оно и будет.

– Надо обойти помещение, о Ильдерим, – сказала я. – Нет ли здесь еще какого-нибудь выхода? Клянусь Аллахом, лучше бы нам выйти отсюда вовсе!

– Нам нужна комната с четырьмя углами, чтобы разместить талисман. И ведь не заставишь ты бедную женщину рожать под открытым небом? – спросил Ильдерим и двинулся в обход помещения.

А я присоединилась к невольницам, чтобы помочь им удобно устроить Зумруд, и Ахмед светил нам факелом.

– Сколько хлопот я доставила тебе, о царевна… – прошептала Зумруд.

– Молчи! – приказала я ей. – Не будешь в другой раз играть по ночам в шахматы с первым встречным! И не зови меня царевной, слышишь? Не настал еще час звать меня царевной, а твоего сына – царевичем и наследником престола.

– Ты воистину права, о Бади-аль-Джемаль! – раздался из дальнего угла голос Ильдерима. – Здесь есть дверь, но ее не открывали уже добрую тысячу лет. Я даже думаю, что она приросла к стене.

– Жаль, – сказала я. – Ну что же, займемся талисманом, о Ильдерим. Время не ждет.

– Поспешите, – вмешалась невольница Хубуб. – Госпожа моя взволнована, и это не первые ее роды, так что все, по милости Аллаха, может случиться очень быстро.

– Давай сюда клетку, о Бади-аль-Джемаль, – велел Ильдерим. – И расставляй по углам зеркало и шкатулку.

– И куда же ты собираешься вешать клетку, о Ильдерим? – спросила я. – Где здесь север, где юг? И как ты, ради Аллаха, собираешься это узнать?

Ильдерим так и застыл с клеткой в руках.

– Воистину, мы попали в ловушку! – воскликнул он.

– И сквер-р-рное это обиталище! – с непонятной радостью подтвердил попугай.

– Придется нам, о Бади-аль-Джемаль, старательно помолиться Аллаху, чтобы он просветил нас и послал спасение, – неуверенно сказал Ильдерим. – Если ты знаешь другое средство, не скрывай его.

– А есть ли молитва о сторонах света? – спросила я. – И где здесь восток, к которому следует поворачиваться во время молитвы? Кажется, все наши труды были напрасны, о Ильдерим, и напрасно я взяла тебя с собой и принесла тебе погибель…

– Ты так считаешь?! – у него от ярости вздернулась верхняя губа и я поняла – он ни за что не согласится со мной. И он будет сражаться до последнего именно потому, что я готова отступить.

И Ильдерим начал молиться.

Он сорвал с себя пояс вместе с саблей, чернильницей и кошельком, скинул кафтан и фарджию, устроил из них нечто вроде молитвенного коврика и рухнул на колени. Не знаю, заклинал ли кто когда Аллаха с таким бешенством и такой настойчивостью – разве что ифрит, запертый в запечатанном кувшине! И забота Аллаха вполне соответствовала бурной молитве Ильдерима.

Мимо его головы пролетел дротик, вонзился между двух невольниц и пригвоздил к убогому ложу одежду Зумруд.

– К оружию! – крикнула я, как кричала воинам в час набега и ночного боя, а затем выхватила из ножен саблю и кинулась к той самой заросшей двери, откуда вылетел дротик. Но Ильдерим, не вставая с колен, все же опередил меня. Он схватил камень с пола и могучей рукой запустил его во мрак, прямо в открытую дверь. И этот камень успел вовремя – второй дротик, вылетевший оттуда, в самом начале полета был сбит с верного пути и только снес тюрбан с головы малыша Ахмеда.