Текст книги "Троянский кот"

Тут только я заметила, что на боку у него сабля моего отца.

– И я вспомнил, как мы нечаянно обменялись саблями, и понял, что это был не сон! – воскликнул Ильдерим. – И возмущение охватило меня. Я позволил распоряжаться собой гнусной джиннии, распутнице и порождению греха! И я вышел из хана, и мне подали коня…

– Ты же сказал, что она вернула тебя домой, о Ильдерим! – напомнила я.

– Мой дом – хан, где ночуют странствующие купцы, – отвечал он. – Конечно, в Басре у меня есть настоящий дом, и когда я состарюсь, я вернусь туда, и куплю ковры, и заведу невольников, и каждый вечер у меня будут собираться сотрапезники для пира, и мы будем приглашать певиц и лютнисток… Но на все это нужны деньги, о Хасан, а у меня их пока нет – по крайней мере в таком количестве. Поэтому я странствую по дорогам и вожу товары из одного города в другой. Так вот, я вышел из хана, сел на коня, и поехал в горы, туда, где, как мне сказали, должен быть источник Мужчин. А по дороге к источнику я заехал к аль-Мавасифу, и долго разговаривал с ним, и в конце концов он дал мне перстень, и прочитал над ним заклинания, и я теперь свободен от власти марджаны! И более того – она повинуется тому, в чьих руках находится этот перстень. И достаточно потереть его – и она явится на зов и выполнит все желания. А чтобы она исчезла, достаточно просто нажать на камень. Вот что изготовил мне аль-Мавасиф, но получил этот перстень я в долг, и если я не верну ему в срок денег, он прочитает другие заклинания и перстень потеряет свою силу.

– Но ведь ты мог поступить куда проще, о Ильдерим! – сообразила я. – ты мог потереть перстень, вызвать Марджану и велеть принести столько денег, сколько от тебя потребует маг аль-Мавасиф!

– Я никогда не стану ее вызывать, о Хасан, – серьезно отвечал Ильдерим, – ибо было между нами из близости то, что было, и ради этого я не стану унижать ее. Ведь она, хотя и скверная, хотя и джинния, но все-таки женщина, и она любила меня любовью женщины. Лучше уж я продам воду из источника Мужчин и выкуплю свой перстень.

– Пожалуй, стоит и мне обратиться к аль-Мавасифу за таким перстнем, сказала я. – Ибо любовь джинний поистине утомительна.

– Мы вместе доедем до города, продадим воду и отправимся к аль-Мавасифу, – пообещал Ильдерим. – И я замолвлю за тебя словечко. Но чем ты собираешься расплачиваться, о Хасан?

– У аль-Мавасифа есть гадательные книги, о Ильдерим, – объяснила я. – В них он наверняка вычитает о судьбе моего рода. А когда он поймет, кто я, и узнает о моих обстоятельствах, он тоже даст мне перстень в долг, о Ильдерим.

– Если бы ты знал это порождение скверны, аль-Мавасифа, ты не говорил бы так, о Хасан, – заметил Ильдерим. – С меня семь потов сошло, прежде чем я убедил его дать мне перстень в долг!

– Боюсь, что ты не записан в гадательных книгах, о Ильдерим, – сказала на это я. – Что же касается моего рода и меня, можешь не сомневаться!

– Ты же назвался сыном кади, о Хасан! – напомнил Ильдерим.

– Дай мне увидеться с этим магом, о Ильдерим, – сказала я. – И тогда посмотрим!

Поскольку открыть правду о себе я не могла, а с магом увидеться для меня было крайне важно, а Ильдерим не желал мириться с моими намеками, наш спор затянулся, и мы пререкались всю дорогу, до самого города, где первым делом отправились на рынок.

Уже вышли на рыночную площадь метельщики, а последние запоздавшие купцы собирались запирать лавки, когда мы подъехали к крытым галереям и сошли с коней.

– О правоверные, о купцы! – возгласил Ильдерим, и я отшатнулась, такой у него оказался зычный и пронзительный голос. – Вот вода из источника Мужчин! Всего капля этой воды – и евнух становится мужем! Одна капля – один динар – о правоверные!

Я так и не поняла, откуда вдруг взялась толпа, окружившая нас и взывающая о воде. Но то, что большинство составляли евнухи из гаремов местной знати, я поняла сразу.

– Послушай, о Ильдерим! – стала я дергать его за полу кафтана, пока он торговался, отливая воду и получая деньги. – Послушай моего совета! Нам немедленно надо убираться отсюда, о Ильдерим!

– Ради Аллаха, что за глупость пришла тебе в голову, о Хасан? – недовольно спросил Ильдерим. – Мы сейчас распродадим всю воду, и пойдем в хан, и нам принесут еду и вино, и наши покупатели станут нашими сотрапезниками, и мы устроим пир, а рано утром выедем в дорогу, к аль-Мавасифу!

– Мы не доживем до утра, о Ильдерим. Разве ты не понимаешь, что сейчас произойдет?

– А что такого может произойти, о Хасан? – даже не глядя на меня, ответил Ильдерим. Он уже распродал почти весь кувшин и как раз наклонял его, чтобы досталось и последним покупателям.

– О, если бы ты видел дальше собственного носа, Ильдерим! – воскликнула я. – Хорошо, продолжай торговать, а я лучше отойду в сторонку, ибо сейчас тут начнется побоище!

И я отошла и сняла с плеча лук, и отвязала наших коней, поскольку нам предстояло вскоре спасаться бегством.

Так и вышло. С шумом и воплями на рынок ворвался странный отряд. Составляли его почтенные старцы на мулах и их черные невольники, вооруженные до зубов.

– Где этот нечестивый купец?! – галдели они. – Мы снимем с него кожу! Его немедленно надо распять на городских воротах! Где этот сын разврата?!

Ильдерим не предвидел, что его покупатели первым делом выпьют волшебную воду, а затем поспешат пустить в дело вновь обретенное отцовское наследство, вызвав тем самым возмущение и переполох во всех окрестных гаремах.

Увидав эту буйную толпу, Ильдерим сперва раскрыл от изумления рот, а затем выхватил из ножен саблю – между прочим, саблю моего отца. Но я подскакала к нему, ведя в поводу второго коня, и он прыгнул в седло, и мы умчались, причем я еще успела послать назад несколько стрел – просто для острастки.

Когда же мы оторвались от этих преследователей, я посмотрела на Ильдерим и ахнула – он все еще прижимал к груди почти пустой кувшин.

– Тебе следовало бросить его и не утруждать себя, о Ильдерим, – сказала я.

– Там, на дне, еще осталось воды по меньшей мере на сотню динаров, – возразил он.

– Ну так перелей ее в какой-нибудь другой сосуд, – предложила я. – Разве ты собираешься всю жизнь путешествовать в обнимку с этим скверным кувшином, о Ильдерим? Разве тебе больше некого сжимать в объятиях, что ты так крепко схватился за этот гнусный кувшин? Давай я куплю его у тебя за четыре дирхема, чтобы душа твоя успокоилась, о Ильдерим!

– Погоди, о Хасан, – ответил мне Ильдерим. – Надо сперва найти другой сосуд. А у меня ничего нет, кроме вот этой чернильницы на поясе. Как по-твоему, не потеряет ли вода своих волшебных свойств от соприкосновения с высохшими чернилами?

– Аллах ее знает, о Ильдерим, – задумчиво сказала я. – Вот разве что те, кто от этой воды станет мужчинами, удивятся цвету своего вновь обретенного достоинства…

– Возможно, ты прав, о Хасан, – согласился Ильдерим. – В таком случае, придется продать остаток воды евнуху-негру, который не заметит такого надувательства.

Мы осторожно перелили воду в чернильницу и опять подвесили ее к поясу Ильдерима.

– Если мы немедленно тронемся в путь, то еще до полуночи будем у мага аль-Мавасифа, – сказал Ильдерим.

– Ну так едем, о Ильдерим! – воскликнула я.

И мы поехали.

Я сильно опасалась, что вот сейчас из-за какой-нибудь тучи появится джинния Азиза со своей неуемной любовью. Но Аллах уберег нас – мы благополучно добрались до жилища мага, и я, не избалованная за последние две недели благополучием, даже удивилась такой неожиданной милости Аллаха.

Маг и огнепоклонник вышел к нам, держась прямо, словно молодой кипарис, и было это не потому, что аль-Мавасиф был юн годами или же полон царственного достоинства. Совсем наоборот – ничего подобного в нем не было. А просто он носил тюрбан изумительной величины и, пожалуй, немалого веса. Если бы он в этом великолепном тюрбане хоть немного покачнулся, то тюрбан бы перевесил и маг полетел вверх тормашками.

По воле Аллаха, все его величие заключалось в этом тюрбане. Ибо дальнейшие события о величии не свидетельствовали. И если бы не помощь Ильдерима, все кончилось бы неудачей. Впрочем, помощь эта привела меня в ярость…

Сперва аль-Мавасиф приветствовал Ильдерима, а Ильдерим – аль-Мавасифа, и было это длительно и витиевато. Затем Ильдерим долго вручал магу те деньги, которые заработал на воде из источника Мужчин. И это сопровождалось изъявлениями всяческой дружбы и преданности, как будто не купец возвращал долг магу, а два государя заключали дружественный договор. И, наконец, дошло и до меня.

– Вот этот юноша, о аль-Мавасиф, тоже нуждается в перстне, ибо и его преследует своей любовью джинния, – сказал Ильдерим, выводя меня вперед. – Но это дитя, подобное обрезку месяца, тоже хотело бы получить перстень в долг.

– О Аллах, каких гостей ты мне посылаешь! – запричитал маг. – Воистину, наступил год долгов и должников, и никто не хочет платить сразу и без рассуждений! А ведь мой труд таков, что измерить его в динарах и дирхемах вообще невозможно! Порой для простенького заклинания мне требуются драгоценные благовония, одна горсть которых стоит горсти бадахшанских рубинов! До чего же оскудели правоверные, о Аллах! И не только простые смертные, вроде тебя, о Ильдерим, – недавно даже мой собрат по магическому искусству пытался получить у меня один талисман совсем без платы, утверждая, что талисман нужен ему для торжества справедливости! И он прислал ко мне гонцами подвластных ему духов, и я назвал цену талисмана, и оказалось, что он столько не может дать, и мы поторговались немного, и его гонцы улетели, а я остался оплакивать былое могущество магов – ибо когда же раньше магу недоставало денег для покупки талисмана?!

– Каменного талисмана царицы Балкис?! – выпалила я, не подумав ни секунды.

– Каменного талисмана царицы Балкис, о юноша, – подтвердил маг. – А откуда ты, ради Аллаха, знаешь о нем?

Не зная, что ответить, я с мольбой посмотрела на Ильдерима.

– Воистину, ты поторопился, о Хасан, – сказал Ильдерим. – О каменном талисмане мы хотели повести речь завтра, достигнув договоренности в деле о перстне. Но, может быть, лучше нам и о перстне поговорить завтра? А сейчас время совершить молитву и лечь спать.

– Ты прав, о Ильдерим, – согласилась я, – но только в безопасности ли мы здесь от происков Азизы?

– Оставь тревогу, о юноша! – с гордостью сказал маг. – Ты здесь находишься под защитой могущественных талисманов, и над каждым порогом я прочту заклинания, а плату за них мы прибавим к плате за перстень.

– Никаких заклинаний этот старый скупердяй читать не станет, а деньги с нас сдерет! – сердито воскликнул Ильдерим, когда нас после скромного ужина и молитвы отвели в предназначенное нам помещение. – Эта его лачуга хранит в себе столько всякого колдовского добра, что заклинания уже ни к чему. Его талисманы все ифриты за версту облетают. И надо же было тому случиться, чтобы он унаследовал всю сокровищницу своего учителя, не унаследовав его благородного нрава и прочих достоинств! Наложить заклятие на перстень аль-Мавасиф еще может, и сладить с загулявшим маридом тоже, но сам он никогда не составит настоящего талисмана.

– Ты разве знаешь магию, о Ильдерим? – спросила я, укладываясь на ковер. – Ты же простой купец.

– Если уж талисманами торгуют, то я должен знать их цены и свойства, – объяснил Ильдерим. – Все, что становится товаром, бывает для меня интересно, и я стараюсь узнать о товаре побольше. Как знать, может, по милости Аллаха я на старости лет буду торговать именно талисманами? Однако, скажи мне, о Хасан, что это за каменный талисман царицы Балкис и зачем он тебе вдруг понадобился? Имей в виду, что даже если старый грешник согласится изготовить тебе перстень в долг, то с талисманом это не получится. И подумай хорошенько, что для тебя важнее.

– Важнее всего на свете для меня каменный талисман, о Ильдерим, – сказала я, – и я готов выкупить его своей кровью. Так что придется мне, видно, избавляться от Азизы с ее любовью каким-то иным путем, лишь бы только заполучить талисман.

– Для чего он нужен? – спросил Ильдерим, ложась со мной рядом.

– Этот талисман должен спасти жизнь ребенка, о Ильдерим. А ребенок – сын моего брата, – честно ответила я. – И если в миг появления ребенка на свет рядом не будет этого талисмана, то ребенок погибнет, а это единственное дитя брата.

– Почему же у него не может быть других детей?

– Его убили, о Ильдерим. И я должен спасти его кровь…

– Клянусь Аллахом, о Хасан, я помогу тебе в этом деле! – воскликнул Ильдерим и хлопнул меня по плечу. – Если ты таков юношей, то каков же ты будешь, когда станешь мужчиной и у тебя вырастет борода?! Подобных тебе цари приберегают на случай опасности! Вот только упрям ты не в меру и норовишь, чтобы последнее слово всегда оставалось за тобой.

– Но если именно я сказал последние стихи? – вспыхнула я. – И именно я предупредил тебя, что разъяренные мужья прибегут на базар бить того купца, что сделал их евнухов мужчинами? Я говорил тебе об этом, но ты и слушать не желал! А когда выясняется, что я был прав, ты сразу же придумываешь какое-то мое упрямство и упрекаешь меня в собственных грехах!

– Во первых, о Хасан, последние стихи там, на ристалище, сказал не ты, а я. Во-вторых, о Хасан, незачем было меня предупреждать насчет нашествия мужей, в чьих гаремах произошел переполох. Я бы и без предупреждения с ними справился! А теперь ты до скончания века будешь попрекать меня и твердить, как попугай: «Вот видишь, я был прав!»

– Но если я и в самом деле был прав? – возмутилась я. – И если последние стихи были моими? И это ты приписываешь мне свои грехи, о Ильдерим, потому что именно ты норовишь, чтобы последнее слово осталось за тобой!

– Еще одно слово, о Хасан, и придется нам сразиться на саблях прямо здесь, в жилище аль-Мавасифа! – предупредил Ильдерим. – Мы же хотели сразиться на ристалище, но так там больше и не встретились, а жаль!

– Мы можем выйти и обнажить клинки под ночным небом! – предложила я.

– Не устаю поражаться твоей мудрости, о Хасан! – усмехнулся Ильдерим. – Там под ночным небом, немедленно налетит Азиза и спасет тебя от ударов моей сабли! Так что лучше уж нам решить наконец все наши споры здесь.

– Ты упрекаешь меня в трусости, о Ильдерим? – я чуть не задохнулась от ярости. – Ты хочешь сказать, о шелудивый пес, что я собираюсь выйти под ночное небо ради того, чтобы джинния похитила меня и спасла этим мою жизнь?!

– Постой, о Хасан, не хватайся за мою саблю, здесь для настоящего поединка все равно мало места, – сказал Ильдерим. – И обменяемся наконец клинками. Твой для меня все-таки легковат. Давай лучше дождемся утра, и сразимся при дневном свете, когда джиннии не летают, и пусть поможет тебе Аллах, о дитя! Держи свою саблю и отдай мне мою.

Я протянула ему его саблю и хотела было взять свою, но он удержал ее.

– Откуда у сына кади клинок, достойный царей и царских детей? – спросил он.

– Этот клинок подарил мне брат, а он получил его от нашего отца, а где взял его отец, знает только Аллах великий, могучий, – ответила я, и это было чистейшей правдой. А говорить о том, что отец был царем и брат тоже был царем, я не стала, поскольку об этом он меня не спрашивал.

– Закрой глаза и засыпай, о Хасан, – сказал Ильдерим. – Завтра мне предстоят два сражения – с тобой и с аль-Мавасифом. И начну-ка я лучше с аль-Мавасифа, чтобы в случае моей смерти ты все-таки получил свой талисман, а в случае твоей смерти я, так и быть, отвезу его жене твоего покойного брата, чтобы он охранял рождение ребенка.

Мне захотелось попросить у него прощения за свои грубые слова, ведь он вел себя не как купец, а как благородный вельможа, средоточие доблести и достоинств. Но нас, царских дочерей, учат обычно наступать, а не отступать, настаивать на своем, а не просить прощения. Да и кто он такой, этот купец из басры, чтобы царская дочь унизилась перед ним? Словом, я не сумела побороть в себе царскую дочь, да и не слишком старалась. Ибо если в моих бедствиях у меня отнимется еще и гордость, что же мне тогда останется?

Наутро мы, позавтракав, стали разбираться с талисманом.

– Если вы, высокочтимые, думаете, что талисман можно положить за пазуху и унести, то вы ошибаетесь, – сказал аль-Мавасиф. – Его следует установить должным образом, и все необходимое для этого у меня есть. Более того, думая, что посланцы того мага дадут за талисман настоящую цену, я подготовил эти необходимые предметы и прочитал над ними заклинания, и окурил их благовониями, и начертил на них знаки. Но за каждый из этих четырех предметов придется заплатить особо, а без них сам талисман не имеет смысла.

Мы с Ильдеримом переглянулись, и в его взгляде я прочитала такие слова: «Не поручусь, что спутников для талисмана он не придумал только что, а уж заклинаний над ними и подавно не читано!»

Но вслух Ильдерим сказал, что мы хотели бы увидеть все вместе – и талисман, и то, что ему сопутствует.

Аль-Мавасиф провел нас в круглую комнату с единственным окном в куполе потолка, хранилище его свитков, таблиц и совершенно непонятных вещей. Там он достал мешочек из тонкой кожи и выложил из него на столик пять камней разной формы и цвета. На камнях были зарубки и знаки.

– И это – знаменитый талисман царицы Балкис? – недоверчиво спросил Ильдерим. – Поистине, я наберу тебе, о аль-Мавасиф, таких камушков на любой дороге, и это не будет стоить мне ни динара.

– Иди и собирай камушки, о Ильдерим, – миролюбиво сказал маг. – От того, что не стоит и динара, проку тоже будет в лучшем случае на два дирхема, о купец.

– Аллах тебе судья, о мудрец, – ответил на это Ильдерим. – И сколько же хочешь ты за эти камни, во всем подобные придорожным? Я надеюсь, ты уступишь их за сотню динаров?

Маг даже отшатнулся от него.

– Знаешь какова цена этого талисмана? – зловеще спросил он. – Я хочу за него сто невольниц белых и сто невольниц черных, и пусть цена каждой белой невольницы будет десять тысяч динаров, а цена каждой черной – пять тысяч динаров! И каждую невольницу должен сопровождать черный невольник, ценой в три тысячи динаров, и в ухе у невольника должна быть золотая серьга с жемчужиной, а цена каждой жемчужины должны быть пятнадцать тысяч динаров! И на каждой невольнице должно быть одежд и украшений не меньше чем на десять тысяч динаров! И еще мне нужно сто мешочков мускуса, и сто шкатулок с нардом, и другие благовония – по твоей щедрости, о купец!

– Ты помрешь, о аль-Мавасиф, не дождавшись покупателя, который приведет тебе этих невольниц и невольников с золотыми серьгами! – воскликнул Ильдерим. – Убавь, о мудрец!

– Для этого талисмана будет оскорбительно, если я продам его за малую цену, – сказал маг. – Впрочем, о Ильдерим, я могу немного уступить, но тогда вырастет цена за спутников талисмана. Как ты на это смотришь, о купец?

– Я преклоняюсь перед твоей мудростью, о мудрец! – отвечал на это Ильдерим, и в глазах у него вспыхнул огонек.

Огонек этот вспыхнул ранним утром, и горел он весь день без передышки, а окончательно это дело решилось около полуночи, и страшно было подумать, что оно могло затянуться еще на несколько минут.

– Когда вы, о покупатели талисмана принесете его в помещение, где он будет охранять младенца, то сперва вы составите камни определенным образом, а потом в северном углу помещения вы положите это зеркало…

Зеркало, что он достал, было времен царя Сулеймана, и только потому могло стоить немалых денег, но вот, кроме древности, других достоинств у него не было и отражать мое лицо оно по скверности характера вообще не пожелало.

– В южном углу пусть стоит этот флаг…

Пестрый флажок величиной с мою ладонь на длинном заостренном древке торчал из вазы. Маг вынул его и положил рядом с зеркалом.

– В восточном углу следует поставить шкатулку…

Шкатулке красная цена была два или три дирхема.

– А в восточном… Эй, Али, сын греха, принеси своего разноцветного господина!

Черный раб принес плетеную из тонких прутьев клетку. В ней сидел огромный попугай с хохлом и крючковатым клювом с мой кулак величиной.

– О р-р-распутники, согр-р-решившие вчер-р-ра с обезьяной! – приветствовало нас это бедствие из бедствий. – Ср-р-рам!

– И ты настаиваешь, о аль-Мавасиф, что этого сквернословца следует посадить в восточном углу комнаты? – осведомился Ильдерим. – Хорошим же вещам научит он младенца!

– Это неизбежно, – сурово заявил аль-Мавасиф. – В углах должны быть флаг, зеркало, шкатулка и попугай, причем над каждым из них я читал заклинания, и они обладают силой, и талисман без них – не больше чем кучка камней.

Попугай раскачался на своем кольце, подвешенном к потолку клетки, и уставился на меня левым глазом.

– Меж бедер-р-р твоих – пр-р-рестол халифата! – заорал он и подмигнул мне.

– Уж не вселился ли шайтан в твоего попугая, о аль-Мавасиф? – спросил Ильдерим. – Воистину, эта птица своей руганью разрушит все чары талисмана!

– В тебя самого вселился шайтан, о Ильдерим! – рассердился маг. – Этот попугай долгие годы прожил в гареме знатного вельможи, и я купил его за большие деньги!

– Вот там в него и вселился шайтан! – отрубил Ильдерим. – Не найдется ли у тебя, о мудрец, другого попугая, не столь образованного? Этот слишком много знает! Не так ли, о Хасан?

Я молча кивнула, поглядывая на попугая. Откровенно говоря, птица начала мне нравиться. Он выговаривал слова очень чисто и внятно, даже сохраняя человеческую интонацию.

– Меж бедер твоих вселился шайтан! – заорал мне прямо в лицо этот скверный попугай. Ильдерим расхохотался и накрыл клетку своим плащом.

– Вот перед вами весь талисман, о покупающие! – провозгласил маг. – Цену камней вы знаете. За зеркало я прошу у вас сотню динаров, за флаг – две сотни, шкатулку я ценю в четыре дирхема, и попугай обойдется вам в пятьсот динаров. Причем после того, как талисман сыграет свою роль, вы можете пользоваться и зеркалом, и шкатулкой по их прямому назначению. А попугая вы можете выгодно продать, потому что на такую птицу всегда найдется любитель. И таким образом вы выручите обратно часть денег.

– Начнем со шкатулки, о маг, – приступил к торгу Ильдерим. – Ее цена нас с Хасаном полностью устраивает. Вот тебе четыре дирхема, аль-Мавасиф, и давай сюда шкатулку.

– Я продал тебе шкатулку за четыре дирхема, о Ильдерим, – и с этими словами аль-Мавасиф взял монеты. – Но не понимаю, откуда ты возьмешь двести невольниц и сто невольников, которые понадобятся тебе немедленно? Я допускаю, что мускус и нард у вас с собой, о купцы, в седельных сумках ваших коней, но где же все остальное?

– Терпение, о аль-Мавасиф! – воскликнул Ильдерим. – Давай поторгуемся! Ты требуешь в уплату за талисман двести невольниц, сто невольников и еще много всякой мелочи. Убавь, о мудрец! Что ты скажешь о том, чтобы получить пятьдесят невольников, но зато не черных, а белых, из аль-Кустантиди?

Я хотела было напомнить Ильдериму, что нет у меня никаких невольников, ни черных, ни белых, ни с серьгами, ни в ожерельях! Но однажды я уже вмешалась в его игру, и ничего хорошего из этого не вышло.

– Прекрасно, о Ильдерим! – согласился маг. – Я готов уступить тебе пятьдесят невольников, но пусть цена зеркала при этом увеличится! Я хочу за зеркало тысячу динаров и десять верблюдов, груженых тканями, и баальбекскими одеждами, и багдадскими воротниками, и магрибскими бурнусами, и индийскими шалями, и это должны быть красные верблюды, лучшие, какие только бывают!

– Убавь, о аль-Мавасиф! – потребовал Ильдерим – Где же я возьму тебе в этих горах багдадские воротники? Пусть в тюках не будет багдадских воротников, и тогда ты получишь за зеркало восемь верблюдов, груженых тканями, и пятьсот динаров!

– Прибавь, о купец! – возмутился аль-Мавасиф. – Когда это мы говорили о пятистах динарах? Речь шла о тысяче!

– Убавь, о мудрец! Вспомни, что начальная цена зеркала была всего-навсего сто динаров, и я согласился прибавить, потому что ты согласился взять вместо пятидесяти черных невольников двадцать, и без золотых серег с жемчужинами! – заявил Ильдерим, и глаза его сверкали, и тут я поняла, что он – воистину лев пустыни.

– Кто из нас двоих бесноватый, ты или я? – в ужасе воздел руки к небу аль-Мавасиф. – Ради Аллаха, образумься!

– Вряд ли такой великий мудрец стал бы торговаться с бесноватым, о аль-Мавасиф, – ехидно отвечал Ильдерим. – И не мне, а тебе следует образумиться. Ведь ты сам, своими устами, назначил цену и талисману, и его спутникам. И я точно помню, что попугая, например, ты оценил в пятьсот динаров. Ведь именно пятьсот динаров ты хотел получить за него, о маг?

– Да, это ты сказал правильно, о Ильдерим.

– И я согласен дать тебе за эту скверную раскормленную птицу даже шестьсот динаров! – заявил Ильдерим. – Хотя на Багдадском базаре я куплю тебе за десять динаров попугая вдвое пестрее, и он не будет сквернословить, словно метельщик или рыбак, у которого порвалась сеть, или обманутый муж, или наказанный плеткой за курение гашиша евнух, или две поругавшиеся старухи!

– Р-р-распутник! – сказал ему на это попугай.

– О сын греха! – добавил аль-Мавасиф. – Я же говорил тебе, что это не простой попугай, что я трое суток читал над ним заклинания, что без него талисман бессилен!

– Да, о мудрец, все это ты говорил мне, и потому я согласен уплатить за попугая не пятьсот, а даже шестьсот динаров. Видишь, как высоко я ценю твои заклинания?

– Я продал тебе попугая за шестьсот динаров! – торопливо сообщил маг.

– Возьми клетку, о Хасан, – обратился ко мне Ильдерим. – И дай мне свою саблю. Мы расплатимся за попугая саблей.

– Саблю моего отца и брата?!

Я даже задохнулась от ярости. Этот шелудивый пес, этот шайтан среди купцов посягнул на царскую саблю!

– Ты удивительно щедр для купца, о Ильдерим, – благосклонно заметил маг. – Сабля наверняка дороже шестисот динаров.

– Разумеется, дороже… – И Ильдерим, видя, что я уже пришла в себя и собираюсь сказать что-то скверное о нем и о его замысле продать саблю, толкнул меня локтем в бок. – Ты не знаешь всей цены этой сабли, о мудрейший. Во-первых, это царская сабля, которая много столетий переходит из рода в род. Во-вторых, на нее наложены заклятия, и древние мудрецы читали над ней заклинания, и тот, кто владеет ею, получает власть над некоторыми джиннами и ифритами, и они ему во всем повинуются, но только обладатель сабли должен достичь преклонных лет, и иметь седую бороду, и отказаться от мирской суеты, а иначе это просто красиво отделанная сабля, и ничего больше. Мой друг Хасан унаследовал ее от своего отца, но он еще молод, и у него не скоро вырастет настоящая борода, как видишь, даже пушок на его щеках – и то не вырос. А пока еще она поседеет! Мне самому тоже далеко до седины, о аль-Мавасиф. И справедливо будет, если пока обладателем этой сабли станешь ты. А потом, когда у Хасана поседеет борода, он приедет и выкупит у тебя эту саблю.

– И над какими же джиннами и ифритами дает власть эта сабля? – полюбопытствовал маг.

– Над некоторыми из подданных Синего царя, если тебе знакомо это имя! – отрубил Ильдерим, который наверняка знал о делах джиннов от своей бывшей возлюбленной Марджаны.

– Мне знакомо это имя, о купец, – сказал аль-Мавасиф.

– Ну так продолжим наш торг, о мудрец, – предложил Ильдерим. – Остаются флаг, зеркало и сам талисман. Если ты согласен принять вместо ста невольниц пятьдесят белых и пятьдесят черных, но зато прибавить к стоимости зеркала цену тех мешочков мускуса и шкатулок с нардом, о которых ты говорил, то цена флага будет уже не две сотни, а куда больше, ибо ты получишь саблю за попугая и флаг, и это будет справедливо!

– Какие пятьдесят белых и пятьдесят черных невольниц? Разве я говорил о пятидесяти невольницах?! – возопил маг. – Прибавь, о Ильдерим!

– На что тебе сто невольниц, о аль-Мавасиф? – вопросом на вопрос ответил Ильдерим. – И разве этот талисман стоит целой сотни невольниц? Убавь, о мудрец! Ведь если тебя вовремя не остановить, ты потребуешь в уплату саму хозяйку талисмана царицу Балкис, мир ее праху! И что же, мне сделаться разорителем могил? Убавь, ради Аллаха!

– Ты хочешь разорить меня, о Ильдерим? – возмутился мудрец. – Цена талисмана такова, как я сказал! Сто невольниц…

– Сто невольниц белых и черных! – подхватил Ильдерим.

– И сто невольников…

– Шестьдесят, о мудрец!

– Прибавь, о Ильдерим!

– Убавь, о аль-Мавасиф!

Вот какой диковинный торг над талисманом устроили эти два нечестивца. Они торговались самозабвенно и яростно, я бы даже сказала – радостно, забыв о пище и питье. Перед заходом солнца они чуть было не вцепились друг другу в бороды, потому что маг назвал Ильдерима порождением вонючего ифрита и верблюдицы, а Ильдерим возвел родословную мага к козлам, ишакам и городским непотребным девкам. Словом, было мне что послушать и чему подивиться.

Сперва я слушала эти препирательства в изумлении – никогда купцы на базарах не торговались со мной или с воинами моей свиты. Позволивший себе прекословить царской сестре недолго после этого засиделся бы в своей лавке! И я впервые в жизни видела настоящий торг, да еще такой бурный.

Первые два часа он меня развлекал.

Потом я перестала понимать, о каких арабских конях, золотых слитках и слоновой кости идет речь. И я проголодалась, и вышла в другое помещение, и невольники принесли мне еду. А когда я вернулась, они торговались уже не о конях и слоновой кости, а о изумрудах и крупном жемчуге, двести невольниц же оказались забыты, и сто невольников – с ними вместе.

Незадолго до полуночи изнеможенные аль-Мавасиф и Ильдерим уже не сидели, а лежали на коврах. И умирающим голосом аль-Мавасиф объявил, что он продал Ильдериму и мне талисман со спутниками за шесть тысяч динаров и большой изумруд из пряжки моего тюрбана. Причем в стоимость талисмана вошла и моя сабля, которую оценили в четыре тысячи динаров, оставив на мое усмотрение – отдать магу саблю или же вручить динары.

– Где мы возьмем такие деньги, о несчастный? – прошептала я Ильдериму.

– Терпение, о Хасан! – хриплым голосом отвечал он. – Мы оставим ему коней, кольца и запястья, сосуд с водой из источника Мужчин, а сами спустимся отсюда и придем в город…

– Где нас ждут разъяренные обладатели оскверненных гаремов!

– … обратимся к моим знакомым купцам, возьмем у них в долг деньги, вернемся к аль-Мавасифу, выкупим наше имущество и твою саблю, о Хасан, и ты отправишься к вдове своего брата принимать роды, а я продам те из моих товаров, что еще остались в этом городе и последую за тобой, куда ты укажешь, и там ты вернешь мне свой долг. Видишь, как ловко я все рассчитал?

Он действительно ловко рассчитал, и мне самой вовеки бы не справиться со старым скупердяем аль-Мавасифом, но, увы, последнее слово на сей раз осталось за ним, а это было для меня нестерпимо.