Текст книги "Пути Миритов. Недобрые всходы"

Дана Канра
Пути Миритов. Недобрые всходы

© Канра Д., 2019

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2019

Посвящается ВЕРОНИКЕ ЛАПИНОЙ – за прекрасную помощь, необходимую поддержку и полезные советы

Пролог
Запад

 
Шагов за стеной не слышу,
     никто не стучится в дверь,
Стрекочут, не умолкая, сверчки
     под моим окном.
Крыльцо подмести хотел я,
     да только зачем теперь?
Никто не придет отныне
     в мой старый забытый дом.
 

Сиан Тиао. «Строфы одиночества».

Прощание с родовым замком для Фрэнсиса Эртона было донельзя тяжелым и мучительным, хотя он изо всех сил старался не подавать виду. Но тоска все равно пряталась в уголках его выцветших серых глаз, в горестной улыбке, в хрипловатом от старости голосе. Явиться на коронацию – дело святое, если он не в изгнании и не при смерти, однако в душе Фрэнсиса змеей шевелилось неприятное опасение. Собственная старость и отсутствие наследника угнетали герцога Эртвестского куда сильнее, чем нежелание ехать на коронацию.

Он снова смотрел в чистое зеркало и видел беспомощного седого старика, который, несмотря на мундир родовых цветов и обилие наград за отличную службу, бессилен перед собственным родом. Только что поделать? Уголок его рта нервно дернулся, и Фрэнсис тут же отвел от отражения измученный взгляд. Нельзя оттягивать начало поездки, чтобы среди свиты не пошла молва о его старческой немощи.

То ли по давней привычке, то ли мельком вспомнив свою не слишком целомудренную молодость, Фрэнсис Эртон подумал, что, может быть, это его судьба – не оставить после себя сыновей. Сколько у него было женщин – и молоденькие крестьянки, и девушки званием повыше, и даже одна благородная дама, жена покойного графа Ноттена, чьи родовые владения граничили с Аранией, а ныне были по непонятным причинам разорены. Ни одна из них, за исключением собственной жены, не родила мальчика от герцога Эртвестского. У графини были сыновья, но до такой степени похожие на отца, что сомневаться не стоило. Разве что…

Гульда из Талнора была скорее зрелой, чем свежей, не блистала яркой красотой и не умела чаровать изысканными манерами. Но в молодые годы Фрэнсис любил повторять подхваченные у приятелей насмешливые максимы: «Только скот ежедневно ест одну и ту же пищу», «Если не разнообразить жизнь, быстрее состаришься», «Вино надо открывать и пить, а не смотреть на бутылку». К тому же лютнистка ныне покойной герцогини так опускала глаза, когда пела нескромную балладу, в которой герои смели – подумать только! – целоваться, что хотелось научить ее чему-то по-настоящему бесстыдному.

Он и научил. Так хорошо научил, что она в один ужасный день прибежала к нему вся в слезах, причитая, как служанка. Он мало что различил из ее бессвязного бормотания – только про какую-то знахарку, которая дала ей траву, а трава не помогла, и непонятно, что ей теперь делать.

Фрэнсис придумал, что делать. Вызвал одного из своих вассалов, неано Холта, молодого и небогатого, но умеющего поймать удачу за вихры, предложил ему большое приданое и рекомендательные письма на хорошую должность, если он искупит «свой грех», и дело было решено. Фрэнсис был успокоен, вассал удовлетворен, герцогиня, которая все-таки не была слепой, весьма обрадовалась, а что думала новоиспеченная замужняя женщина, никого не волновало – ей следовало быть благодарной и за такой исход событий.

На прощание, когда все думали, что он дает ей суровые назидания, он шепнул:

– Если будет мальчик, сообщи мне.

Гульда, которая до того не поднимала глаз, насмешливо на него посмотрела и не сказала ни слова.

Герцогиня тогда начала стыдить ее за гордыню и дерзость, герцог ей вторил, и даже молодой супруг не утерпел, чтобы не вставить несколько оскорбительных слов, а Гульда, словно окрепнув, вскинула голову и, рука об руку с мужем, покинула замок Эртонов.

Письмо не пришло, зато супруга родила здорового и красивого сына Арнольда. Если бы он не погиб в семнадцать лет, отправившись по приказу северного командования в открытое море, герцог Эртвестский и думать забыл бы о той девице, но теперь то и дело ее вспоминал. Она могла не написать, потому что родилась девочка, или потому что умерла вместе с ребенком, или из упрямства не пожелала сообщить о своем сыне. В любом случае сразу по возвращении с коронации стоило попытаться найти Гульду. Эртвесту нужен хозяин, иначе драгоценный кузен Эдвард быстро упрячет в суму замок и титул.

Ведь герцогиня умерла, родив дочерей, а жениться снова Фрэнсису вовсе не хотелось – слишком сильно овладело им смешанное чувство из досады и скорби, в котором, впрочем, досада преобладала.

За дверью послышались голоса, которые отвлекли от раздумий о прошлом и будущем. Девочки хотели его проводить, и герцог Эртвестский должен был глядеть веселее, не огорчая их раньше времени.

– Здравствуйте, отец, – прозвучало двойное звонкое приветствие.

Обращаясь к нему, дочки любили говорить именно так: хором, словно они – одно целое. Хотя, возможно, таковым Вилма с Вивьен и являлись: обе белокурые, зеленоглазые, с нежными красивыми лицами. Фрэнсис любил их, но несколько раз его посещали неверные мысли о том, как было бы здорово, если бы вместо умненькой и расчетливой Вилмы родился мальчик. Но Всевышнему виднее, каких детей дарить герцогским семьям.

– Я рад вас видеть, дочери мои, – произнес он, сдержанно улыбнувшись.

Одна из них, та, что родилась последней, забрала жизнь его жены, но сейчас, в старости, герцог Эртвестский редко вспоминал об этом. Тогда он не спрашивал, какая из девочек родилась второй, – слишком тяжкое горе нахлынуло на него солеными волнами, а теперь Фрэнсис уже давно не думал об этом. Стоит ли держать зло на ни в чем не повинного ребенка?

– Мы пришли проститься с вами, отец, и выслушать ваши распоряжения.

Герцог мягко улыбнулся.

– Для начала перестаньте пока говорить хором, а то я вас не понимаю.

– Простите, отец, – слитно ответили девушки.

Отец засмеялся, Вилма тоже, Вивьен опустила глаза и ярко покраснела.

– Не смущайтесь, дочери мои, и не тревожьтесь. Мои распоряжения будут просты: ведите ту же жизнь, какую вели бы в моем присутствии. Присматривайте за хозяйством, трудитесь, отдыхайте, вышивайте, читайте, гуляйте, принимайте подруг, только держитесь в рамках приличия. Вивьен, это я говорю и тебе: не сиди дома затворницей: твои цветы и вышивки не пропадут, если ты раз или два в неделю проедешься верхом. А ты, Вилма, наоборот: лучше побольше проводи под крышей, а если будешь гулять, не увлекайся. Я слышал, тебя видели в обществе благородного Силивана.

– Мы встретились случайно, отец, – ответила Вилма. – К тому же со мной были грум и камеристка.

– Верю, дочь моя, но все же будь осторожна, воду из разбитого кувшина не собрать.

– Я помню, отец, и буду осторожна. – Вилма чуть склонила голову.

Герцог только покачал головой. Вилма была умна и сообразительна – пожалуй, умнее Вивьен во всем, что не касалось хозяйства и рукоделий. Гордостью и самолюбием она тоже превосходила скромную сестру. Но что стоит гордость, что говорит ум, когда у мужчины белозубая улыбка, приветливая речь и ясные черные глаза?

– Я хочу также отдать некоторые распоряжения на тот случай, если я не вернусь, – продолжал герцог. – В моем кабинете, в футляре зеленого сафьяна, я оставил для вас письмо. Если я вернусь домой благополучно, забудьте о нем, если же со мной что-то случится…

– Отец! – снова вскричали хором дочери, до сих пор не сумевшие принять гибель Арнольда.

– Если со мной что-то случится, – твердо закончил герцог Эртвестский, – выполните все, что в нем указано, как можно точнее и лучше.

С одной стороны, прощальные слова звучали жестоко, но с другой – его дочери выросли, и нет смысла давать им ложные надежды. Поэтому Фрэнсис только улыбнулся, обнял обеих и снова посмотрел в зеркало. Теперь отражение старика в бело-зеленом мундире показалось ему бодрее и спокойнее, а может, ему просто хотелось утешить себя. Мелькнуло легкое сожаление, что Хелена, его покойная супруга, не видит его сейчас. Но она будет ждать его в Живом Лесу, пока он сам не придет к ней.

– Мы постараемся, отец, – пообещала Вилма.

– Постараемся, – вторила Вивьен.

Наверное, ему должно стать сейчас очень грустно, но ничего подобного не случилось. Фрэнсис Эртон почувствовал себя помолодевшим и бодрым. Это замечательное настроение для поездки на коронацию. Вот только осталось дождаться своих вассалов. С ним должны были поехать все четыре вассала: Холт, Мейсон, Аллен и Шелтон; насколько герцог знал, другие Хранители тоже брали своих вассалов с собой, но вот Силиваны, к числу которых принадлежал ухаживающий за одной из его дочерей юнец, по неизвестным причинам оставались в прохладном Эртвесте. Хоть и не все. Но ему не нравилось кое-что другое. А именно: вместо Джонатана Мейсона, потерявшего на войне ногу, поедет его единственный сын Дин. Мальчишке едва исполнилось шестнадцать лет, и его для сохранности записали в порученцы Фрэнсиса. Если быть честным с собой, то сначала герцог просто посочувствовал семье вассала. Сейчас же, после недельного общения с неспособным усидеть на месте Дином, Фрэнсис испытывал легкое беспокойство.

– До свидания, дочери мои, – выдохнул он, сделал шаг вперед и обнял обеих девочек сразу.

Девочки прильнули к нему с двух сторон, и правая щека стала влажной. Конечно, это были его слезы – Вилма и в детстве никогда не плакала.

– Доброго вам пути, отец, – сказали девочки, и голос Вилмы показался непривычно звонким. Значит, все-таки она.

Герцог вышел из комнаты и зашагал по коридору. Из соседнего прохода чуть ли не вприпрыжку выскочил молодой человек, а скорее даже мальчик, на вид лет шестнадцати.

– Герцог, вас ожидают, – выпалил он, уставившись на Фрэнсиса сияющими глазами.

– Ведите себя прилично, – сухо ответил герцог, на старости лет взявший в привычку разговаривать с окружающими суровее, чем с дочерьми. – Следуйте за мной.

Фрэнсис шел не быстро: годы и старые раны никому не придают сил. Поэтому юный Мейсон то и дело едва не опережал его, а потом долго перетаптывался за спиной, ожидая, пока герцог отойдет на некоторое расстояние, и тут же снова срывался с места. Слушать его отрывистые шаги и нетерпеливое, как у стригунка, дыхание Фрэнсису быстро надоело, и он с радостью пропустил бы мальчишку вперед, но это было бы вопиющим нарушением этикета, разве что герцог дал бы своему порученцу задание. Увы, все, что следовало сделать, уже было сделано, что-то слугами и свитой, что-то Дином – кстати, весьма неплохо. Теперь приходилось терпеть. Вдобавок мальчишку, кажется, распирало от желания поговорить, а начать беседу первым он не имел права.

Уже у дверей герцог смилостивился над юным Мейсоном и спросил:

– Полагаю, вы предвкушаете, что скоро увидите красоты столицы?

– Да, монсеньор, – поспешно кивнул Дин. – Отец рассказывал, что там прекрасно.

Прекрасно-то прекрасно, но ровно до тех пор, пока вот такие юнцы не приезжают и начинают с самоуверенным видом творить жутчайшие глупости. Чего греха таить, и он, Фрэнсис, когда-то ничем от них не отличался и был рад, что помнит это до сих пор. Но тем не менее он надеялся, что виконт Мейсон не помчится очертя голову ввязываться в неприятности на следующий же день после приезда.

– Он был прав, молодой человек, – согласился с Джонатаном Фрэнсис, слегка улыбнувшись. Воспоминания о прошлом нахлынули на его. – Может быть, если вы станете вести себя достойно, я расскажу о некоторых проделках вашего отца в молодости.

Мейсон просиял.

– Но только немного погодя, – заметил Фрэнсис, – сначала мы должны выехать.

– Я понимаю, монсеньор. – Мальчик широко улыбнулся.

Фрэнсис неодобрительно покачал головой. Конечно, Дина можно было понять, но все-таки в его возрасте и положении следовало бы воспитывать в себе спокойствие и выдержку.

Если уж его отец этим не занимался, значит, герцог Эртвестский попробует сам приучить молодого человека к хладнокровию и терпению.

Когда наконец тронулись в путь, бедный Дин уже места не находил, и Фрэнсис с усмешкой сказал:

– Ну, спрашивайте же. Что вам рассказать?

– А что вы можете, монсеньор? – деловито осведомился графский наследник.

– Ну, например, о том, как ваш отец добывал локон прекрасной дамы.

– Матушкин? Да они мне рассказывали, – кивнул Дин. – Они до сих пор его берегут.

Выходит, жизнь ничему не научила графа Мейсона, и он попытался повторить свою глупую выходку? Если Дин пошел в него, с ним будет много трудностей.

– О, нет, – ответил он, – до того, как ваш отец познакомился с вашей матушкой, он считал своим долгом вздыхать по столичной красавице. Правда, в дамы сердца он выбрал не знатную графиню, а племянницу одного барона, жившую у него из милости, но, надо сказать, очень красивую девушку с чудными золотыми локонами. Ваш отец залез, как водится, в окно, срезал своим кинжалом локон, и…

Фрэнсис сделал изящную паузу.

– Мало того, что бедняга чуть не оглох от криков и не лишился глаз из-за чужих ногтей. Когда ваш отец спасся бегством, надо сказать, не слишком почетным, он обнаружил, что локон, с таким трудом и кровопролитием добытый, не золотой, а седой. Он по ошибке забрался в комнату старой камеристки. А может быть, эта милая девушка заблаговременно поменялась с верной служанкой спальнями.

Фрэнсис рассмеялся, но смолк, когда увидел, как нахмурился Дин.

– Монсеньор, – сказал тот, – конечно, я не вправе учить вас, но разве то, что вы сейчас делаете, хорошо? Ведь вы говорите, что мой отец – ваш друг, а теперь над ним смеетесь. И эта девушка… она бедна, но ведь это не значит, что о ней можно говорить в том же тоне, что и о бесчестных женщинах. То есть…

Дин перевел дыхание и замолчал. Его щеки и уши полыхали, глаза блестели не то от гнева, не то от слез.

– Это не насмешки, молодой человек, – резонно и нисколько не сердито промолвил герцог Эртон, задумчиво глядя вперед, – это рассказ о бурной молодости вашего отца. Бывало еще много различных случаев. Неужели вам не интересно? Что же, тогда могу рассказать о военных походах и о том, как ваш отец отличился там. Или, может, вы поведаете мне историю с локоном вашей матушки?

Лошади ехали медленно и спокойно, на Эртонийском тракте погода выдалась умеренно-теплой, а на небо не выплыло ни единого облака с утра, но даже несмотря на такой прекрасный день уходящего лета, в душе Фрэнсиса медленно, но верно нарастала странная тоска. От воспоминаний ли про женщин, с которыми он был, или от мыслей про невозвратную молодость?

Порученец не нарушал его размышлений: видимо, был порядком обижен и не желал разговаривать с герцогом. Фрэнсис на пробу позвал его, но тот не повернул головы.

– Так что же, вы будете слушать о военных походах и первом бое вашего отца? Или предпочитаете скучать всю дорогу в молчании?

Дин Мейсон безмолвствовал.

– Вам часто будут говорить неприятные и обидные вещи, в столице это любят и умеют, – продолжал Фрэнсис. – Если вы будете дуться из-за каждого пустяка, то прослывете дурно воспитанным чудаком, а это не слишком благотворно влияет на карьеру. А если вы приметесь хвататься за оружие, то долго не проживете.

Дин послушал, машинально кивнул и повернул голову.

– Тогда, монсеньор, – попросил он, – расскажите и вправду что-то об отце. Только, пожалуйста…

– Не о дамах? – уточнил Фрэнсис.

– Не совсем. Я имел в виду, не рассказывайте то, что отец сам не желал бы мне рассказать, – закончил Дин и затеребил повод коня.

– Следите за руками, молодой человек, – заметил Фрэнсис. – Что ж, расскажу. Не знаю только, не буду ли я повторяться. Вы наверняка знаете наизусть все, что отец желал вам рассказать.

– Вы наверняка знаете, – в тон ответил Дин, – что отец не любит много разговаривать.

Это было так. Джонатан Мейсон являлся неразговорчивым человеком, но в молодости он любил и поболтать, и выпить, и был горазд на глупые юношеские выходки… Страшно подумать, что делает с людьми война… Прерывисто вздохнув, Фрэнсис посмотрел на внимательно глядевшего на него юношу и начал рассказ о захватывающих молодых годах Мейсона-старшего.

Пролог
Юг

 
Стереги мою супругу,
Покуда я в походе,
Поклянись крепкой клятвой
Быть ей ближе брата,
Охраняй от обид,
Блюди от бесчестья,
Одного не осмелься —
Желать ее в жены.
 

Северная история «Дагне, Алвис и Хемминг»

Аминан Анвар, герцог Эн-Меридский, откинул пеструю занавеску и вошел на половину матери. Здесь было очень тихо, немного душно и пахло курениями. Служанка поклонилась и молвила:

– Госпожа ждет.

Аминан вошел в комнату, которая, кажется, нисколько не изменилась с его детских дней: те же ковры и подушки на полу, цветы в вазах, ни одной картины на стене и дурманный запах благовоний. Среди ярких красок и пестрых узоров резко чернела фигура в траурной одежде. Когда Аминан вошел, она медленно повернулась к нему.

– Вы явились, сын мой, – сказала герцогиня.

– Я пришел просить благословения матери, – ответил Аминан и опустился на колени.

Полуседая худощавая женщина с неправильными, но притягательно яркими чертами лица подошла к нему. Ее губы были плотно сжаты, карие глаза смотрели перед собой. Герцогиня протянула тонкую смуглую руку и коснулась головы сына.

– Пусть твой путь будет легким, а возвращение желанным. Пусть плачут твои враги и поют друзья, ожидая тебя.

– У меня нет друзей, которые будут меня ждать, – глухо сказал Аминан, вставая.

– Сейчас нет, – кивнула женщина. – Но, может быть, они появятся. Я желала бы, чтобы это случилось. И чтобы у одного из них была сестра… или дочь, – добавила женщина.

– Мне нет прощения, – как тысячу раз до этого, проговорил Аминан.

– На тебе нет вины, – ответила герцогиня, тоже как тысячу раз до этого. – Ты выбирал из двух правд, и ты выбрал. Если наш род и прервется, то это будет награда за верность, а не наказание за предательство.

Аминан склонил голову и глухо вздохнул.

– Прости, мать моя, но мне пора пускаться в путь.

– Пора, сын мой, – ответила она. – Я выйду тебя проводить. Лейла, накидку. Алия, займись моими волосами.

К госпоже подошли две служанки. Алия легко и быстро переплела волосы герцогини и собрала их в простой узел. Лейла набросила на голову госпожи Ясмины длинное черное покрывало, расшитое по краю серым жемчугом.

– Идем, сын мой, – негромко, но властно сказала герцогиня Ясмина.

– Идем, мать моя, – ответил он и предложил ей руку.

Лейла и Алия собрались следовать за господами, но герцогиня покачала головой.

– Оставайтесь здесь. Впрочем, нет. Лейла, принеси ледяной воды. Алия, достань маду.

Сыну и матери недолго пришлось идти: замок был невелик. У самого выхода госпожа Ясмина остановила Аминана.

– Мальчик мой, – прошептала она и порывисто прижала его к себе. Сын прижался щекой к плечу матери и тоже крепко ее обнял.

– Пожалуйста, пусть все будет хорошо, – проговорила она, – пусть мое благословение будет сильнее чужих проклятий.

Она отстранилась и поспешно вытерла слезы.

– Не надо, матушка, не плачьте, – попросил Аминан.

– А мада? – спросила она и шмыгнула носом. – Ступай уже, иначе я прямо тут расплачусь, и все пропадет зря.

Аминан вышел из дома, но не сразу шагнул к ожидающей свите. Он внимательно смотрел, как мать идет по коридору и черное покрывало крыльями колышется над ее плечами. Она шла торопливо: должно быть, спешила к заветной маде. В детстве он всегда смеялся над глупым поверьем, а сегодня от стыда за былой смех болела душа.

Может быть, магия мады и не помогала, но хотя бы позволяла облегчить страдания. Когда сердце обливается кровью, а глаза остаются сухими, можно умереть от горя. Хорошо, что у южных женщин есть мады – заветные кувшинчики, в которые надлежит собирать слезы, чтобы излить их на землю или в воду, выплеснув самую нестерпимую боль. Мужчины утешают свои страдания битвами и науками, женщины – слезами и разговорами, и каждый, не различая пола, – стихами и трудом.

Аминан прошел к своей свите и при помощи слуги сел на серого коня.

– Едем, – негромко приказал он.

– Да, ваше сиятельство, – откликнулись его спутники – их было не слишком много.

Будь воля Аминана, он ехал бы в полном одиночестве, в простой одежде, останавливаясь в скромных придорожных трактирах и не привлекая ничьих глаз. Но герцог Эн-Меридский не имел права на подобную дерзость. Ему предстояло ехать вместе с теми, кто остался ему верным, через владения тех, кто сейчас называл его предателем, за глаза, а лет шестнадцать назад и в глаза. Если бы не тот королевский закон, род Анваров, наверное, уже пресекся бы. Хоть на это хватило памяти о старой дружбе и благодарности.

Может быть, новый король будет иным. Может быть, может быть… какие странные слова. В них пустая надежда, мольба о спасении, слепая неуверенность, насмешливое сомнение…

– Аминан, ты так уморишь и коня, и нас, – шепот пробудил его от ненужных мыслей. – К тому же так отрываться от охраны небезопасно.

– Адис? – Осадив коня, он посмотрел на друга. – Ты тоже здесь?

– Где же мне еще быть? – ответил тот. – Не в Шавае же. Прости, – добавил он.

Должно быть, Аминан снова изменился в лице. А в его годы пора бы уже научиться владеть собой. Вступив в возраст, когда можно уже иметь внуков, не должно выдавать своих чувств.

– Тебе не за что просить прощения, – ответил Аминан. – Если кто-то и виновен, то я.

– Я уже говорил тебе, не надо брать на себя вину за все, что происходит в мире. Не ты замыслил мятеж и не ты давал клятву дружбы, когда собиралось свержение. Но не будем больше говорить об этом, по крайней мере до тех пор, пока не окажемся наедине.

Аминан умолк и опустил глаза. Не говорил ни слова и Адис Бедиль, граф Шавайский, спутник, вассал и единственный друг Аминана Анвара. Им следовало помолчать, хотя бы ради уважения к последнему поступку Хранителя Юга, оттолкнувшего от него всю родню. Те, кто покушался на покойного ныне короля Антуана Третьего, не желали иметь с ним дела, за исключением, пожалуй, матери. Но Аминан сейчас жалел не себя, а молодого Виктора Моранси, на чьей коронации ему предстояло появиться через две недели.

Кто защитит растерянного мальчишку, за которого вышла замуж южная девица и который просто взял ее в жены, даже не понимая, в чем опасность? Очевидно, именно ему, Аминану, придется стать юному королю опорой, не забывая усмирять своих вассалов. У престарелых Инамов нет сыновей, лишь восемнадцатилетняя дочь, ставшая королевой, и теперь эти стервятники, по-другому назвать их было сложно, желали урвать себе хоть немного от обширных владений Инамов, когда те умрут. Но по фиаламским законам, завещанное королеве становится собственностью короля – разумеется, пока он или его потомок не захочет наградить кого-нибудь из верноподданных.

Нежданно-негаданно нахлынули на герцога Эн-Меридского мысли о собственной неустроенной холостяцкой жизни. После жестоких распрей с семьей он надолго затворился в родовом поместье и никого не желал видеть, а позже, когда его душа оправилась от потрясений, Аминан понял, что не хочет связывать себя узами брака. Ясмина Анвар, добрая и мудрая женщина, понимала сына, а если и хотела мягко настоять на своем, то не решалась.

С другой стороны, если бы герцог отправил сватов к кому-то из знатных девиц Юга, а точнее, к их отцам, ему, скорее всего, отказали бы. В здешних краях долго помнили былое, а свои обиды и чужие грехи лелеяли и берегли как редкие ядовитые цветы. Затворить ворота перед герцогом, разумеется, никто бы не посмел, но ни один южанин не отдал бы свою дочь или сестру предателю. Разве что брат его матери мог бы снизойти до этого, ведь он и сам был отчасти предателем, потому что не примкнул к убийцам короля. Но по старинному закону браки между двумя благородными семействами могли заключаться не чаще, чем трижды в кватрион, дабы избежать вырождения, а супружество его отца и матери было как раз третьим. Герцог мог бы поискать себе жену среди знати других провинций. Однако он был южанином до мозга костей и привык думать, что муж должен быть сильным, заботливым и ласковым, жена же – скромной и послушной. То, что он знал о гордых девушках Востока, своевольных северянках, бойких девицах Запада, ни в коей мере не походило на его тайную мечту. Аминан знал, откуда взялась эта мечта: такой была старшая сестра Адиса, которую прочили в жены герцогу Эн-Меридскому. Он помнил ее тихую улыбку, опущенные ресницы, от которых на нижние веки падали тени, и тонкие пальцы, постоянно сплетенные в замок. Помнил он изящный росчерк лица, очень смуглого даже для южанки, и неправильные, но четкие и яркие черты. Аминан помнил все, забыл только ее имя, а за кого ее выдали после разрыва помолвки, и вовсе не желал знать.

Об этом они с Адисом почти никогда не разговаривали, чтобы не пробуждать печали и хандры. И то и другое Аминан старался гнать от себя подальше, дабы не впасть в тяжелую кручину, потому что в жизни еще много интересного, кроме девиц, если посудить, и, кроме того, он нужен своей стране. А если суждено ему богом встретить ту, единственную, значит и быть тому.

– Не хочешь ли поехать галопом? – спросил тем временем Адис, явно заметив тень печали на лице друга.

– Нет, благодарю. – В любой другой раз Аминан согласился бы, но сейчас, снова ощутив тяжесть свалившихся на него шестнадцать лет назад бедствий, он был бессилен даже заставить коня слегка ускорить шаг.

Адис, который всегда хорошо понимал, что чувствуют другие, смолк и стал смотреть вперед, на широкую дорогу и степную траву, которая, пожелтев и выгорев после долгих дней зноя, снова стала оживать, перемежаясь где молодой зеленью, где своенравными южными цветами, которые распускаются не в определенную пору года, а когда пожелают – или сумеют.

За разговорами и размышлениями Аминан и не заметил, как день стал клониться к вечеру. Солнце скатилось с высокого синего неба, тут и там отмеченного легкими облаками, и не слепило глаза, а мягко согревало правый висок. Сдобный дух согретой травы, до того витавший в воздухе, рассеялся. Потянуло свежим ветром, под которым ковыли подрагивали, точно струны лютни под невидимой рукой.

– Нам все же стоит поторопиться, – сказал Адис, – иначе мы не успеем добраться до постоялого двора засветло.

– Верно, – кивнул Аминан, слегка пришпорил коня и поднял руку над головой, призывая свиту следовать за ним.

По ночам в Эн-Мериде не разъезжали, разве что если путешественник замыслил дурное дело или в дни Безумного зноя. Теперь же, когда установилась прохлада, не было необходимости так рисковать. Аминан вспомнил, что в нынешнее время года во всех четырех Провинциях царит самая приятная погода, какой можно пожелать. Не поэтому ли эту пору выбрали для коронации, чтобы все, кого долг призывал прибыть в столицу, могли путешествовать с наибольшим удобством?

Тот, кто подсказал это молодому королю, был весьма разумен, и это означало, что, скорее всего, герцога Эн-Меридского по-прежнему не слишком охотно примут в столице, ведь разумные люди обычно весьма подозрительны.

Подгоняя коней, доехали они довольно-таки быстро, и суетливый человек невысокого роста выбежал им навстречу. Назвал господами, предложил хорошие еду, вино и отдых, но Аминан слушал вполуха. То ли после тяжких раздумий в дороге, то ли от чего-то еще, но его внимание притупилось, мысли рассеялись в усталой голове, и даже ненадолго пропал аппетит. Но, чтобы не вызывать лишнего волнения у Адиса, он выдавил из себя довольную улыбку и спешился.

К чересчур резвым, словно не было этого долгого дня в пути, коням нерешительно подступились слуги, а словоохотливый хозяин постоялого двора самолично принялся рассказывать о ценах и услугах. Кажется, его звали Дениз или как-то вроде того… Убрав с лица ненужную сейчас приветливую улыбку, Аминан щедро заплатил за себя, Адиса и свиту.

– Ну что ты… – Друг смутился, касаясь своего кошелька. – Я бы сам…

– Ничего страшного, – отмахнулся Аминан.

Он никогда не был скупцом, когда дело касалось нужных трат.

– Мяса на угольях, для всех и вдоволь, – сказал Аминан, – запеченных овощей и молодого вина.

– А как насчет сладкого, благородные господа? У нас есть прекрасные фрукты, свежие, сушеные, засахаренные.

– Подайте, пожалуй, – кивнул Аминан.

– А орехов, жаренных в меду?

– И орехов.

– А как насчет шербета?

– И шербета, – с небрежной благосклонностью ответил Аминан.

– На всех? – сладко улыбнулся слуга.

– На всех, – твердо сказал Аминан. – Если денег не хватит, я доплачу.

– Ты не слишком расточителен? – шепнул Адис.

– Пожалуй. И дальше мне тоже придется быть расточительным, – усмехнулся Аминан. – Возможно, это будет мой единственный выезд за пределы родового поместья. Я хочу, чтобы мои люди хорошо его запомнили и вспоминали с радостью.

– Король и королева молоды…

– Не думаю, что меня пригласят на представление наследного принца. А до его коронации я могу и не дожить, особенно если первой родится девочка. Ты же знаешь нашу летнюю хворь.

Адис знал. При летней хвори, которая так часто поражала в дни безумного зноя, люди не мучились, просто говорили: «Что-то мне душно» – и шли прилечь в тень. Потом их находили уже остывшими, точно несчастные рады были сбежать от иссушающей жары в прохладу смерти. Бедняки, которые не могли себе позволить отвлечься от трудов в самую горячую пору, обыкновенно падали где придется и уже не вставали. Чаще всего летняя хворь косила людей от сорока пяти до шестидесяти. Реже умирали зрелые мужчины, еще реже – дети и подростки, почти никогда – глубокие старики.

Мысли о смерти показались ему не пугающими, а обыденными. Но к этому ощущению рассудительного спокойствия примешивалась легкая грусть. Если род Анваров прервется на нем, то его поместье разберут жадные вассалы, и уже через полкватриона люди забудут про древний, тянувшийся чуть ли не с самого зачатия мира род Хранителя Юга. Им станет другой, заняв его место, наиболее влиятельный вассал. Они не отдадут земли королю, а иначе затеют войну. Когда все это началось, когда люди потеряли честь и совесть в безумной погоне за деньгами? Аминан с задумчивым видом посмотрел, как простодушно радуются его люди принесенным кушаньям, и молча сел за стол. Только сейчас он понял, что проголодался, и даже сильно. Странно, в последнее время он почти ничего не ел, а сейчас аппетит нежданно-негаданно вернулся.

– Адис, – обратился он к другу, севшему рядом, – я должен тебя попросить…

Мысли путались, но пришлось взять себя в руки и собрать их воедино.

– Должен? И о чем же?

– Когда я умру, – в голосе Анвара сталью отдалась решительность, – стань новым герцогом Эн-Меридским.

– Серьезно? А луну с неба тебе на гербовый щит не перековать? – спросил Адис. – Хотя, раз ты просишь невозможного, придется это сделать, я ведь дал клятву дружбы.