Текст книги "Пути Миритов. Недобрые всходы"

Глава 2
Ли Найто

Большой зал, в котором проходило пиршество, радовал глаз черно-золотыми драпировками, гербовыми цветами королевской семьи Моранси, и Ли невольно залюбовался ими, едва не забыв про сами угощения. Тушенные в соусе овощи были, вероятно, вкусны, пока не остыли, но юный герцог Донгминский думал о них очень мало. Один слуга подлил в кубки немного вина, другой воды. Ли знал, что на пиршестве коронации вино всегда подают разбавленным, дабы празднество не омрачили ссоры и драки. Говорят, виночерпии короля были столь сведущи в своем деле, что умели с помощью воды не испортить, а улучшить вкус вина, но юного герцога Донгминского это сейчас совсем не занимало.

Он вновь оказался в одиночестве: матушка и тетя Кими занимали, как положено, стол Востока, справа от стола Хранителей, за которым сидел Ли. Там же, справа, поставили столы для людей и вассалов других герцогов. С родственниками сюда приехал только он сам.

Стол Хранителей стоял на небольшом возвышении, но чуть ниже, чем королевский, и Ли прекрасно мог видеть Его Величество, даже руку, на которой блестело кольцо Моранси. Под гербом королевской семьи, черным единорогом на желтом фоне, рядом с Его Величеством сидела королева Фиалама, молодая и смуглая женщина, но внимания на ней герцог Найто не заострял. Мысли его текли иным руслом. Скипетр, мантия, перевязь – все после коронации было отдано в сокровищницу. Но без кольца с печатью Моранси король не мог появиться перед своими подданными, и потому оно считалось важнейшей драгоценностью, едва ли не важнее самой короны.

А Ли своей позорной небрежностью чуть не погубил всю церемонию.

– Вы все еще печалитесь? – шепнул кто-то слева.

Ли осторожно повернулся. На него смотрел герцог Эн-Меридский. Ли увидел его сегодня в первый раз, но отчего-то Аминан Анвар ему нравился. Он казался доброжелательным и улыбался приветливо, только глаза у него глядели грустно, хотя сейчас еще и выжидающе.

Ему рассказывал приходящий в Найтон учитель истории, мудрый и пожилой, о том, что происходило в Фиаламе последние несколько кватрионов, В том числе упомянул о том, что главы Великих Домов ведут свои рода от наместников мифических Миритов. В консилизме и оторианстве вера в Миритов, называемая миританством, считалась ересью, особо фанатичные церковники по приказу кардинала могли отлучить от церкви. Что же до учения Рина, которое исповедовали Ли, его родители и предки, отношение к «ереси» было более чем терпимым, а как относились южные приверженцы фраминизма, приветствующие кровавые жертвоприношения, Ли не помнил.

И это оказалось славным обстоятельством, потому что прямо перед ним сидел истинный фраминист, потомок наместника самого Соурена, Хранителя Юга, и оттого Хранителем Юга зовущийся. Хотя сейчас такие громкие слова утратили смысл настолько, что о них не всякий церковник думал плохо. Но, как ни странно, мальчик не испугался герцога Анвара, несмотря на темные зловеще – а может и грустно – поблескивающие глаза и черную короткую бороду. В раннем детстве Ли был ребенком чувствительным, и такой облик южанина мог легко его напугать.

На гербе Анвара всегда красовался красный мангуст на золотом фоне, девиз же гласил: «Охоч до врагов». Опасный ли он человек? Почему-то понять сразу не получалось.

– Я не печалюсь, герцог, – собрался с мыслями Ли, – просто… мне стыдно за мою преступную небрежность.

– Не думаю, что это можно назвать намеренной небрежностью, к тому же я уже все вам объяснил, а вы, кажется, не пожелали запомнить.

– Да, что Фиалам выйдет из всех испытаний. Но я предпочел бы, чтобы их не было.

Герцог вздохнул.

– В конце кватриона испытания неизбежны. Но, если бы мне пришлось выбирать, когда родиться, я все равно бы предпочел именно это время.

– Почему же, герцог? – спросил мальчик.

– Потому что в эти годы тоже кому-то нужно жить, и если Всевышний выбрал нас, значит, мы для этого подходим лучше всего. – И герцог улыбнулся. – Смотрите, несут голубей на траве. Советую ни в коем случае от них не отказываться.

Блестящие, как бронза, голуби, лежащие на чем-то темно-зеленом, и вправду казались хороши, вот только Ли ожидал, что ему подадут одного, а не трех сразу. Одного голубя он съел с пробудившимся аппетитом и даже отведал «травы» – она оказалась сделана из фасоли с пряностями, но потом положил приборы по обе стороны от тарелки в знак того, что с этой частью трапезы уже покончил.

– Восточному герцогу не угодили королевские кушанья? – спросил человек справа, и Ли поежился, бросив взгляд на Фрэнсиса Эртона, пожилого человека, чью седину уже не скрывала отданная слугам шляпа.

И он подумал, рассматривая по-старчески суровое лицо герцога Запада, с неприятным выражением, что этот человек опасен только для душевного спокойствия. Таких людей матушка советовала обходить стороной, но что, если он не сможет?

– Нет, – тихо ответил Ли, – просто я боюсь, что уже не в состоянии есть.

– А ведь это еще только пятая перемена, а будет их всего двенадцать, не считая сладостей. – Герцог Эртвестский усмехнулся. – Сколько, интересно знать, бывает перемен на восточных пирах? Четыре, три?

– Сто сорок четыре, герцог, – немного резко ответил Ли, – в счет числу лет в кватрионе, но все блюда подаются очень малыми порциями. У нас считается, что это изящнее и приличнее, чем наедаться до отвала несколькими кушаньями.

Он чувствовал, что говорит не то, что так можно довести до ссоры или до нелепой перепалки, но остановиться уже не получалось.

– Возможно, будь супруга его величества родом с Востока, здесь переняли бы этот изысканный обычай, – вмешался герцог Аминан. – Но она южанка, и потому королевский стол еще долго будет напоминать Эн-Меридский – обильная пища, много пряностей и плодов. Наверное, будет, по крайней мере, сладкое: засахаренные фрукты, изюм, сахарные фигурки.

Больше показавшийся Ли чрезмерно заносчивым и высокомерным старый герцог Эртон не разговаривал ни с ним, ни с Аминаном Анваром, однако поддерживал беседу с герцогом Севера. Ли подумал, что, должно быть, из-за обычая Запада часто брать в жены северных девушек. Иногда обстоятельства складывались иначе, и западные дворянки выходили за талнорских графов и еще реже за герцогов. Может статься и так, что Аминан захотел выдать одну из своих дочерей за Мартина Дальгора. Впрочем, Ли был слишком уставшим и впечатленным за этот день, чтобы обдумывать все, возможно, происходившее в мыслях других людей.

Слова южного герцога вселили в мальчика некоторую уверенность; в любом случае человек, спасший прежнего короля от покушения, не мог солгать или ошибиться – в этом Ли нисколько не сомневался. Когда Аминан Анвар сделал свой выбор в пользу страны и монарха, защищая того от своих родичей и вассалов, Донгминским герцогом был молодой Веймин Найто, а рождение самого Ли должно было случиться через три года. Но мальчик, наслышанный об этом замечательном поступке и своевременном выборе Анвара, восхищался им. Он был рад, что именно Аминан Анвар поддержал его сегодня.

Как жаль, что сейчас и Веймин Найто, и Антуан Моранси мертвы… Ли подавил тяжелый вздох, бросив торопливый и обеспокоенный взгляд на прямо сидевшую за другим столом герцогиню Юмири Найто – она молчала и ничего не ела, – или ему только так кажется от излишнего беспокойства? Нет, такие мысли негожи для одного из верных вассалов Моранси – надо отбросить в сторону все сомнения и тревоги, чтобы веселиться и пировать. Поэтому он решительно поднял столовые приборы, ожидая слугу, как раз подносившего новое блюдо.

Но когда он отдавал должное разрезным пирожкам, видимо, приготовленным также по южному рецепту, Фрэнсис Эртон снова дал о себе знать, попросив Ли подвинуть к нему блюдо с голубями. Пришлось действовать на редкость правильно и осторожно, чтобы не задеть супницу с густым горячим супом и не толкнуть ничей бокал. Если он продемонстрирует свою косорукость еще раз… Нет, все прошло успешно, западный герцог даже ответил ему благодарным кивком, но сердцебиение мальчика успокоилось не сразу.

Немного отдышавшись, Ли стал прислушиваться к разговору за столом.

– Кстати, говорят, Его Величество приготовил для нас некую новинку для завтрашнего дня, – заметил герцог Фрэнсис. – Кажется, в саду будут давать какой-то необыкновенной красоты фейерверк.

– Фейерверк? – повторил Ли с тихим восторгом.

– О, я вижу, у мальчика разгорелись глаза, и поярче любой шутихи. Неудивительно, молодость любит блеск. – Герцог Запада фыркнул. – А вас, герцог Дальгорский, тоже прельщает это зрелище?

– По правде сказать, я с удовольствием бы на него взглянул, – прохладно ответил северянин. – Говорят, огненных дел мастера припасли на этот раз нечто необычайное. Но мне кажутся гораздо более интересными не вечерние, а дневные зрелища.

– О, балет с песнями? – Глаза у герцога Эртвестского сделались очень странные – мутные и одновременно блестящие, как остывший суп. – Я прекрасно вас понимаю. Помнится, отец нынешнего короля был охоч до таких представлений.

– Я до них вовсе не охоч, мне интересны не вечерние, а дневные зрелища, – заметил герцог Мартин, и Ли вдруг вспомнил с усилием, что Мирита, наделившего его дальнего предка обязательствами и землями, звали Норден. Имена западного и восточного Миритов улетучились из опьяневшей памяти. – Утром будут давать трагедию «Эльда и Ганнон», а потом, после небольшой трапезы, комедию «Обойщик, женатый на графине», если я ничего не перепутал.

– Кажется, это я что-то путаю на старости лет, – мягко вмешался герцог Аминан. – Разве Ганнон не был убийцей и предателем?

– Был, – ответил герцог Дальгорский, – но сейчас стало модно переписывать старые истории на новый лад, находить пятна на солнце и цветы в грязи, сочувствовать злодеям и бранить героев. Скорее всего, в этой трагедии Ганнона оправдают, припишут ему двенадцать дюжин добродетелей и, может быть, даже выдумают, что Эльда любила его, а не Раймонда, потому что последний был не слишком достойным человеком.

Ли нахмурился и крепко сжал в кулаке серебряный нож с узорчатой рукояткой. Историю про Раймона и Эльду он очень любил, а Ганнона в детстве ненавидел так, словно он был живым человеком, а не вымышленным героем. Слышать, что его, оказывается, будут обелять и защищать, а обожаемого рыцаря оклевещут, показалось нестерпимым.

– Поэтому мудрые монархи и предпочитают балеты, – заметил герцог Фрэнсис. – Отец его величества сам принимал в них участие, к немалому восторгу придворных, в особенности дам.

– Да, я слышал об этом. – Герцог Аминан вдруг нахмурился и сжал губы.

– Те, что умели сыграть с пользой для себя, ныне, вероятно, с радостью вспоминают старые представления, – продолжал Фрэнсис, и таким тоном, что Ли почувствовал, как краснеет. Отчего, он сам не понимал, но речь герцога Эртвестского казалась ужасно стыдной и неправильной.

– Те, что, как вы выразились, не умели или не желали уметь, вероятно, не так радостны, – голос герцога Аминана стал резче.

– О, да. Из-за этих балетов в свое время расстроилось две-три свадьбы. А лучше всего вам обо всем расскажет аббатисса Кэтрин из монастыря Святой Саманты, разумеется, если она еще жива и не умерла от скуки и тщетных сожалений.

– Герцог, мне кажется, – Ли сам удивился, что заговорил, – что не… не стоит так отзываться о женщинах, тем более о монахинях, не надо над ними смеяться.

– Вот это новости! – хохотнул герцог Эртвестский. – Мало мне… – он перебил себя, – так еще и вы, молодой человек, будете меня учить. Между прочим, я в пять раз вас старше.

Ли растерянно смотрел на своего соседа, не зная, что ответить, но вдруг раздался звонкий крик:

– Молчите все, говорит король!

Герцог Аминан поднял голову и посмотрел на помост, Ли же в смятении отвернулся.

– Господа, мы надеемся, вы не собрались затеять ссору? – осведомился король Виктор.

– Нет, Ваше Величество, – быстро ответил герцог Аминан.

– Тогда отчего и зачем вы шумите?

– У нас говорят: «Старый и юный от малости хмелеют». Боюсь, что все мы уже выпили больше, чем следует, и должны до конца пира перейти на ягодные отвары.

– Разумеется, – король кивнул слуге, – исполняйте просьбу герцога Эн-Меридского.

В этот раз Ли не чувствовал смятения или стыда, даже несмотря на то, что герцог Эртвестский так грубо укорил его в неуважении старших. Он привык почитать мать, тетю, вассалов, но не заносчивого старика, который не следит за языком! Даже если он такой же герцог, как и сам Хранитель Востока. Хотя сейчас именно ему, Ли Найто, следует проявить благоразумие, если этого не в состоянии сделать Фрэнсис Эртон, поэтому мальчик с беспокойством попытался сделать вид, что ничего не произошло.

Поднесли ягодные отвары, и он машинально глотал теплую душистую жидкость, не чувствуя вкуса. В голове странно шумело; Ли понимал, что действительно опьянел. В своей жизни он всего два раза прежде пробовал вино, но оно было совсем слабым, а сейчас все случилось иначе. И хотя Аминан, желая сгладить его вторую оплошность, сказал, что выпили много все, Ли все равно чувствовал себя неловко. Тем более что шутки стали более плоскими, а потом и вовсе утратили свою соль. Ли снова почувствовал себя виноватым, но это его теперь не задевало. Пьяных совесть не мучает долго, как говорил кто-то из семьи Син, и теперь мальчик в этом убедился.

Так празднество медленно и уныло катилось к своему неизбежному завершению, и сейчас разговаривали только Аминан и Мартин. Ни Ли, ни Фрэнсис больше не вмешивались в плавное течение общей беседы: один из страха устроить новую перепалку, второй – обидевшись, казалось, на весь белый свет и сидя в стороне от остальных. Глядя на это, Ли снова не почувствовал за собой вины, но вспомнил, как однажды Эртвест едва не отделился от всего Фиалама – из-за несогласия с тем, что новым королем стал западник Моранси. Это печальное событие произошло в конце позапрошлого кватриона, но главой Эртвеста был не вздорный старик, а горячий и пылкий юноша, готовый костьми лечь за независимость своей провинции. Кажется, тогда представители семьи Мейсон сделали своим вассалом некоего Силивана и молодой граф даже выдал за него свою сестру. Так ли было дело или нет, Ли не знал: ему рассказывал об этом наставник, однако преподнес, как историю с сомнительной правдивостью.

Лучше смотреть на свои земли, чем судить чужие – так решил мальчик, когда в его голове снова зашумело. За его спиной показалось какое-то движение – это бесшумно открылась дверь в трапезную, что Ли узрел, чуть обернувшись. Начальник королевской охраны, Деметрий Силиван, которого он мельком видел, входя сегодня во дворец, невысокий человек с темными волосами и вытянутым лицом, приблизился к королю и что-то тихо сказал ему, склонившись.

То, что случилось что-то неправильное, Ли понял сразу – по молчанию, которое накрыло королевский стол, а вслед за ним и всю пиршественную залу. Все замерли, но лишь на одно невыносимо длинное мгновение. Тишина натянулась – и прорвалась гвалтом, беспорядочными возгласами и испуганными восклицаниями. Королева порывисто приподнялась навстречу незнакомому человеку, прижав руку к груди. Ее смуглое лицо разом осунулось и сделалось землисто-бледным.

– Молчите все, говорит король! – выкрикнул слуга, и его голос сорвался на жалобный писк.

Снова все умолкли. Ли с жадной тревогой смотрел, как король медленно поднимается, оглядывает собравшихся и неспешно начинает свою речь:

– Друзья и вассалы, мы должны сообщить вам о необычайном и волнующем происшествии. Дело в том, что не далее как три часа назад из королевской сокровищницы был похищен кинжал Моранси.

Ли, не удержавшись, охнул. Герцог Эртвестский рядом с ним тяжело задышал, держась за сердце. Герцог Аминан подобрался, сжал губы и внимательно смотрел на короля.

Ли, конечно, слышал о знаменитом кинжале, который сопровождал мужчин семейства Моранси еще в те времена, когда они не были королями. Когда короновали первого из Моранси, он сказал: «Этот клинок помог нам добыть славу и сохранить честь. Пусть отныне его уделом станут почет и покой. Пока Моранси хранят память о былом, королевству не грозит никакая беда».

И вот теперь кинжал украли…

– Что же будет?… – невольно проговорил Ли, и герцог Эртвестский сердито на него шикнул.

– Пусть начальник королевской охраны расскажет остальное, – распорядился король и смолк, слегка наклонив голову.

– Господа, – заговорил начальник охраны, – взвесив все обстоятельства, я пришел к выводу, что кинжал был похищен сегодня утром, незадолго до коронации, и вор либо воры все еще находятся во дворце.

Снова по зале прошел ветер – пораженный вздох, сорвавшийся с сотен уст.

– Я осознаю, насколько тяжко и оскорбительно обвинение, которое я высказываю, и потому прошу вас не гневаться и не держать на меня зла, но, напротив, понять меня, ибо событие, с которым мы все столкнулись, есть дело государственной важности. Поэтому до особых распоряжений Его Величества никто из здесь присутствующих не должен покидать дворец. Это относится и к прислуге. Благодарю, что вы меня выслушали.

Капитан коротко поклонился и отошел к дверям.

– Известие печальное, однако мы считаем своим долгом скрасить нашим подданным заточение, которое, смею надеяться, продлится недолго. – Король говорил бодро и быстро, почти весело улыбаясь. – К услугам наших гостей будут предоставлены лучшие кушанья, приятные развлечения и при необходимости помощь врачей. Завтрашние праздники не претерпят никаких изменений, а пока. – Его Величество хлопнул в ладоши – пусть несут десерты.

И сладкое было принесено – орехи, изюм, чернослив, разнообразные пирожные и, наконец, огромное блюдо, на котором была воздвигнута высокая крепость. Проворные слуги начали разбирать ее на части, разнося по столам башни и мосты, стены и насыпи вместе с крохотными серебряными ложечками.

Если бы не эта ужасная кража, Ли, наверное, долго любовался бы доставшейся ему башенкой, не решаясь испортить такую красоту. Но теперь восхищаться искусством поваров не было сил, заговорить казалось страшно, а молчать еще страшнее. Поэтому Ли молча ел свою башенку – она оказалась целиком сделана из сахара – и никак не мог отвязаться от единственной страшной мысли:

«Что же теперь будет? Что будет?!»

Глава 3
Аминан Анвар

Утреннее пробуждение показалось Аминану Анвару вязким и горьким и чем-то напоминало забродивший травяной отвар, остатки которого нерадивый слуга забыл в стакане на столе.

Но, как бы ни было неприятно, пришлось вставать, равнодушно наблюдать, как проворный молодой Хасан отодвигает тяжелые занавески, и решать, как вести себя дальше. В сонные глаза ударил ярко-золотой луч солнца. Странно, осенью здешнее солнце так не светит…

Аминан чуть слышно вздохнул, пытаясь разогнать туман сонливости. Он мог бы приказать Хасану задвинуть занавеску обратно, но не имеет права проявлять слабость даже при слугах. Ночью ему снился покойный Антуан: он был печален, говорил мрачно и сурово, но утро выветрило остатки последних воспоминаний об услышанном. Тем не менее Анвар теперь просто не может отступить назад и сдаться, что бы ни случилось.

Если мертвым дано знать о том, что происходит в мире живых, события вчерашнего вечера, вероятно, сильно огорчили и взволновали Антуана. Он всегда не то чтобы верил в приметы, но очень почитал королевские регалии и реликвии, в особенности кинжал Моранси, который считал чуть ли не причиной и основой процветания Фиалама. Может быть, поэтому он и явился во сне к старому другу – надеялся, что он поможет, найдет способ вернуть украденное и уберечь страну от потрясений, о неизбежности которых в конце кватриона в один голос твердят и неграмотные суеверы, и высокоученые историки.

Что ж, Аминан сделает все, что возможно, по крайней мере, если начальник королевской охраны решится задавать герцогу не очень удобные вопросы, ответит на все честно и ясно, стараясь припомнить нужные детали. Впрочем, герцог слабо верил, что из расследования будет прок. Вор, если он достаточно умен, наверное, давно скрылся, и следы его остыли.

«Не смей, – приказал себе Аминан. – Думать так – все равно что сдаться сразу, старый друг не для этого расстался с блаженством Живого Леса и явился к тебе».

– Хасан, подай воды для умывания и бритья, – приказал герцог, садясь на постели. – И приготовь одежду.

– Парадное платье, ваша светлость? – уточнил Хасан.

– Разумеется, и поскорее.

Ожидать долго не пришлось: Хасан поспешил принести требуемое. Несмотря на молодость, он отлично схватывал все на лету и блестяще исполнял приказы. Когда дверь закрылась за слугой с тихим хлопком, Аминан неторопливо оделся и побрился. Солнце уже не терзало глаза, хотя он и не смотрел в сторону окна. Эта неприязнь к золотому свету появилась после того, как Аминан узнал имена предателей, но на пятнадцать лет оно стихло, а теперь вернулось снова.

Аминан осмотрел себя в зеркале и остался доволен. Он, правда, привык к широкой и простой одежде без лишних украшений. Узкий придворный камзол с шитьем и бриджи ему не приходилось надевать почти пятнадцать лет, и Аминан опасался, как бы он совсем не разучился носить одежду, подобающую герцогу Эн-Меридскому.

Разумеется, до представления оставалось немало времени, да и не было особого желания смотреть спектакль. Однако сидеть взаперти хотелось еще меньше, и Аминан вышел в коридор.

В дворцовых покоях, закрепленных за Хранителем Юга и его спутниками, за пятнадцать лет не изменилось ничего, зато в коридоре, который вел от них, переменилось все, что можно. Раньше здесь стояли роскошные вазы из серебра и алебастра, резные и расписные, и несколько старинных парадных доспехов, а теперь места в нишах заняли статуи, а стены, ранее обитые узорчатой тканью, скрылись за гобеленами, которые, кажется, вошли в моду.

Покинув навязчивую пестроту коридоров, Аминан вернулся к себе.

– Ваше сиятельство, – Хасан нашел его, задумавшегося и хмурого, в гостиной, – в какой трапезной прикажете подавать завтрак, в Большой или Малой?

– В Малой.

Нечего роскошествовать, по крайней мере, настроения к этому вовсе не было. Если бы в гости заехал Адис, Аминан приказал бы накрыть в Большой, но в одиночестве там слишком неуютно…

Аминан помнил негласное правило долгих празднеств: в первый день можно пировать в свое удовольствие, а во второй и последующие на людях надлежит есть как воробей, поэтому, хотя и не испытывал сильного голода, откушал пищу простую, но обильную и сытную: яичницу, ароматный сыр, холодное мясо, молодое вино и свежий хлеб. Тем временем солнечное золото за окном сменила серая пелена, и начался неприятный мрачный ливень.

Когда он покончил с трапезой и ополоснул руки душистой водой, вошел Хасан и с поклоном доложил:

– Ваше сиятельство, в приемной вас ожидает виконт… э… – на фамилии слуга споткнулся, – словом, капитан охраны.

– Вот как? – Он ждал, что Силиван придет задавать вопросы, но не думал, что так быстро. – Тогда проводи его в гербовую гостиную, пусть туда подадут вина и чего-нибудь легкого.

В последний раз опустив руки в подогретую чашу и хорошенько обтерев уголки губ, Аминан поднялся с места и направился в гостиную. Волнения герцог не чувствовал, поскольку разговор с начальником охраны – дело ожидаемое, но как вести себя, не знал. Впрочем, не он украл, не ему и переживать об этом. Дверь подалась тяжело, пришлось толкнуть ее еще раз, после чего Аминан смог войти. Деметрий Силиван устроился в герцогском кресле за столом так вольготно, словно хозяином покоев был он, а не Аминан. Впрочем, не сгонять же его с места, так что Анвар поздоровался и сел напротив.

Силиван походил на крысу хитрыми глазами, тонкими губами, хищно вытянутым носом, но внешность часто бывает обманчивой и не стоит по ней судить. Даже если на его гербе воинственно кружит золотой коршун.

– Рад видеть вас, неано Аминан, – с умеренной вежливостью произнес начальник охраны.

– Счастлив принимать вас, виконт Деметрий, – ответил Аминан тем же тоном. – Сейчас принесут вино и закуски.

– Благодарю, я не испытываю голода или жажды, – ответил Деметрий. – Я пришел по делу.

– Это один из обычаев Эн-Мерида – даже если гость пришел по делу, ему должны поднести угощения, в противном случае хозяин просто перестанет себя уважать.

– Благодарю вас и прошу прощения, я действительно был невежлив, но события прошедшего дня… вы же понимаете, как они подействовали на нас всех. – Глаза Деметрия неприятно забегали.

– Я понимаю, – согласился Аминан, немного нажимая на «я», – и догадываюсь, для чего вы пришли. Хотите расспросить меня о моей свите? Все слуги до единого и охрана приехали со мной из Эн-Мерида, никого нового в городе я не нанимал. Мои люди честны и надежны, и я верю им, как себе.

– Надеюсь на это, – пожал плечами капитан королевской охраны. – Но такие люди будут проверяться в последнюю очередь. Я предполагаю, что первым делом к этому могут быть причастны дворяне, и поэтому сначала собираюсь допросить всех приехавших. Не принимайте на свой счет, простая формальность. Надеюсь, в итоге она окажется полезной. Расскажите, пожалуйста, о каждом из своих вассалов, только в этот раз беспристрастно.

Аминан сначала решил, что этот Деметрий над ним издевается, но потом напомнил себе, что столичным жителям не очень интересно, что происходит в провинциях, и ровным голосом начал:

– Я немного могу сказать о большинстве моих вассалов. По некоторым причинам в последние годы я мало с ними общался.

– И какие же это причины? – подобрался гость.

Нет, он действительно издевается!

– Эти причины не имеют отношения к краже кинжала. Словом, я расскажу вам все, что могу рассказать, а вы судите, насколько можете доверять моим словам.

Ему не нравился Силиван, но дело тут было не в гордости и не в обиде; Анвар сам не знал, почему этот странный и скользкий человек вызывает у него такую неприязнь. Но симпатии и чувства им противные лучше оставить на потом, чтобы сохранять холодность души и ясность ума. В конце концов, он не заносчивый юнец, чтобы выказывать антипатию к почти незнакомому человеку. Поэтому он сейчас расскажет…

Да, надо рассказать. О Мариам, Инамах, Мистанах, хоть те и являются вассалами Бедилей. А о Бедилях он не будет говорить, ведь… Неважно. Просто не стоит о них рассказывать, равно как и думать о побудивших его на то причинах.

Силиван неприятно улыбался, а Аминан медленно говорил:

– Мариам – семейство, что называется, себе на уме. Граф Эмин, который ныне является старшим в роду, к тому же в то время, что я водил с ним знакомство, был легкомыслен и своеволен, впрочем, время меняет людей, и каков он теперь, я не знаю.

– Нрав нельзя изменить, разве что скрыть, – заметил Силиван.

– Возможно, – Аминан нахмурился, – но, полагаю, вы пришли слушать меня, а не говорить, поэтому прошу меня не перебивать. Эмин также всегда был честен, кража для него немыслима.

Силиван с сомнением покачал головой.

– Не судите по… поспешно, – посоветовал Аминан.

– Вы тоже не судите… поспешно, а будьте беспристрастны, я вас об этом уже просил, – парировал Силиван.

– Я беспристрастен, иначе я отозвался бы о графе гораздо суровее, но, хотя мы далеко не дружны, я не могу не отдать должное его достоинствам. О Басире Мистане, моем дяде, я и вовсе не смогу сказать ничего плохого, да это и лишнее, его ведь здесь, к сожалению, нет.

– Почему же к сожалению?

– Он наблюдательнее, чем я, и мог бы заметить и поведать вам нечто важное. Но я догадываюсь, что больше всего вы хотите услышать об Инамах.

Силиван не сказал ни слова.

– Гаэтано всегда был не столько южанином, сколько столичным жителем, да и в Эн-Мериде бывал наездами. Одно время мы вели переписку, но постепенно она сошла на нет. Он славный человек, благоразумный, спокойный и миролюбивый, хотя временами слишком снисходительный к чужим недостаткам. Вот, собственно, и все, что я имею вам сказать о моих родичах.

– Правда? – Силиван поднял брови. – А я полагал, что услышу от вас и о Бедилях? Ведь, кажется, именно эту фамилию носит ваш друг?

Отвечать, да и вообще разговаривать с этим человеком, глядя в его серо-льдистые холодные глаза, у Аминана не оставалось желания, но кто спрашивал его? Не спросили тогда, отрекаясь от сюзерена, не спрашивает Силиван и сейчас, а медлить с ответами себе дороже. Рассказать про Эльмазов, планировавших убийство Антуана, или нет? Про них следует молчать, как и про Бедилей, потому что… Собственно, виконт что-то знает о Бедилях, общеизвестное, но неприятное. Ему, Анвару, неприятное.

– Да, он мой друг, – подтвердил мужчина, стараясь не менять тона. – Мне бы не хотелось говорить о нем, поскольку хочу оставаться беспристрастным и дальше.

– Что ж, думайте что хотите. – Во взгляде виконта мелькнуло что-то вроде презрительной усмешки. – Итак…

Вошли двое слуг: один держал поднос, на котором стояли откупоренная бутылка вина и бокалы, другой – небольшое блюдо с незамысловатыми закусками, из тех, что на Юге насмешливо называли «пища незваного гостя». Оба поклонились, и Хасан – именно он нес вино – быстро и изящно разлил его по бокалам.

– Угодно что-то еще? – спросил он.

– Благодарю, пока ничего не нужно, – рассеянно сказал Аминан: он думал сейчас не о винах и лакомствах, а о том, что может спросить Силиван и что ему ответить.

Слуги ушли, и Аминан приглашающе повел рукой:

– Угощайтесь же.

Силиван пригубил вино, но тут же снова поставил бокал на столик.

– Что я хотел у вас спросить? Ах да, надо полагать, о своих вассалах и родичах вы сказали все, что могли. Теперь меня интересует, не видели ли вы чего-нибудь подозрительного?

– Ничего подозрительного, – отозвался герцог, перед этим взвесив в уме события вчерашнего. Разговор, коронация, перепалка Запада и Востока, но это же такие пустяки… А еще легко доказать, что все герцоги и вассалы собрались в одном помещении вчера, значит ли это, что среди приглашенных во дворец дворян нет даже подозреваемого?

– Уверены?

– Да, – собственный голос прозвучал неприятно и надтреснуто, потому что уверен Аминан не был.

Герцог Эн-Меридский никогда не умел искусно лгать, в крайнем случае он предпочитал молчать о том, о чем говорить не следовало. Силиван, как подозревал Аминан, тоже это понимал и мог в любой момент обвинить его в попытках сокрыть истину, однако почему-то не делал ничего подобного.

– В таком случае, – сказал виконт, – разрешите с вами проститься. Я должен успеть опросить еще очень многих. И кстати, я прошу у вас разрешения на небольшой разговор с вашей свитой и прислугой, в особенности с прислугой. Люди скромного звания, знаете ли, часто замечают больше господ. – И снова он усмехнулся, то ли издеваясь над Аминаном, то ли находя свою незатейливую максиму безмерно остроумной.