Текст книги "Пути Миритов. Недобрые всходы"

Прошло время, и Ли внезапно пожалел, что не едет в экипаже, как ребенок, которого должно уберегать от злого глаза, а сидел у всех на виду, дабы, как полагается мужчине, наблюдать за дорогой и следить, нет ли опасности. Если бы он мог укрыться за шелковой стеной, он бы заплакал. Но эта детская слабость не должна была быть явлена ничьему взору, потому что отныне он называется герцогом Донгмина, несмотря на юный возраст и тихую добрую наивность в темных глазах.

Глава 1
Аминан Анвар

Столица Фиалама, Вета, встретила четырех приехавших в разное время путников удивительно ясной и теплой погодой, а для конца месяца Летних Дождей такая устойчивая благодать была едва ли не чудом. Некоторые остряки из столичных дворян, знавшие о грядущей коронации и имевшие в прошлом многократное неудовольствие столкновений с ливнями и грозами именно в этом месяце, замечали со свойственной им колкостью, что, возможно, визит в Вету четверых герцогов, управляющих разными частями страны, и поспособствовал наступлению хороших погодных условий. И что раз так, то следовало бы им приезжать каждый год в столицу, дабы осчастливить ее жителей хорошей погодой. Но это была лишь шутка с изрядной долей суеверия.

Фрэнсис Эртон ехал в сопровождении юного порученца и испытывал присущие любому старику усталость и раздражительность. Он держался в седле с видом достаточно гордым, почти спесивым, однако его люди тоже утомились дорогой и ничего не замечали. Так им было даже лучше и спокойнее, потому что никто не желал испытывать на себе силу его нетерпимого гнева.

Аминан Анвар выглядел все печальнее, даже несмотря на постоянные попытки Адиса его развеселить. В последний раз, незадолго до въезда в городские ворота, южанин не утерпел и строго сказал, что не желает видеть лучшего друга в образе балаганного шута, и тогда неано Бедиль притих. На смуглом спокойном лице друга не появилось грусти, но застыло скучающее выражение, и Аминан счел это хорошим признаком. Хотя до самого визита во дворец они почти не разговаривали.

Ли Найто с силой сжимал поводья худыми дрожащими руками и продолжал робко коситься по сторонам. Веселая Кими Корито тоже притихла – она, в отличие от Юмири, не была представлена к королевскому двору в юном возрасте, и многолюдная столица казалась уроженке тихого Донгмина чем-то необычным и удивительным. Действительно, здесь смешались разные звуки, и слияние выкриков торговок, визга уличных мальчишек, лошадиного ржания, колокольного звона ближайшего храма вызывало у Ли такой же страх и трепет, как и у тетушки Кими. Заметив такую реакцию на шум, вдовствующая герцогиня Юми объяснила сыну и сестре, что шум – привычное для центра столицы дело, а колокола бьют в храме Святой Саманты.

Мартин Дальгор сохранял равнодушный вид в течение всего пути и не изменил своим привычкам даже к его завершению. К тому же усталость человека, посещавшего Вету всего второй раз – в первый он находился тут с отцом, – не могла позволить ему веселиться. Свита притихла тоже, и знаменитых северных баллад уже никто не распевал. Всему есть свое время – так однажды сказал отец, незадолго до смерти, а Мартин отлично запомнил это.

Столица находилась на берегу большого бессточного озера, в которое впадают четыре реки. На озере жили северные тюлени, цвели восточные лотосы, гнездились южные фламинго и плавала западная селедка. Так было и с сотворения мира Акеман, и во времена правления Норманденов, чья династия прервалась в прошлом кватрионе, так происходило и сейчас. Столь важные обстоятельства нельзя игнорировать, а потому за все минувшие кватрионы, с тех пор как мифические Мириты оставили после себя человеческих наместников и навсегда покинули Акеман, столицу ни разу не переносили – хоть и перестраивали, переименовывали, проклинали. Вот почему Хранителям Севера, Запада, Востока и Юга так необходимо было сохранить сердце своей страны в первозданном облике к завершению пятнадцатого кватриона и началу шестнадцатого.

Комната, где четверо Хранителей ожидали коронации, была довольно просторна, хотя и невелика. Окна отсутствовали, но рыжее пламя, трещавшее в камине, и три канделябра, полные свечей, не давали сгуститься тьме и делали обстановку почти уютной, если только четыре герцога могли почувствовать себя уютно хоть где-нибудь. Здесь стояли глубокие на вид кресла, но никто не спешил сесть. Заговорить никто тоже не порывался, и тишина висела в натопленной комнате, подрагивая, точно свечные огоньки.

Аминан стоял и молча смотрел на трех Хранителей: старика в зеленом и белом, молодого человека в белом и голубом, мальчика-подростка, одетого почти как сам Анвар, в красное, только не с золотым шитьем, а с серебряным, согласно геральдическим цветам Найтонов. Ли – Аминан не сразу припомнил имя юного Хранителя, потерявшего отца в младенчестве, – сплетал пальцы в замок и посматривал кругом темными глазами, как маленький зверек. Миниатюрному отроку пока не слишком подходил тигр на гербе, а вот девиз «Один в засаде», наоборот, годился как нельзя лучше.

Аминан улыбнулся и хотел заговорить с Ли, чтобы хоть немного рассеять его смущение, но тот набрался храбрости, сделал несколько быстрых шагов и подошел к Хранителю Запада.

– Вы, вероятно, устали с дороги, – голос у мальчика был немного хриплый, – отчего вы не присядете, господин герцог Эртвестский?

– Я не привык часто отдыхать, – отозвался Фрэнсис. Голос у него был тоже хрипловатым, но для старика его лет такое вполне свойственно. – К тому же не хочу отставать от других. – Он обвел усталым взглядом всех остальных Хранителей, что стояли в неловком молчании.

Мысленно Аминан позавидовал выносливости пожилого Эртона и пожелал в его годы оставаться таким же сильным духом. Он знал, что на самом деле старики, побывавшие в боях, устают очень сильно. Интересно, завяжутся ли дружеские отношения между Западом и Востоком или опять начнутся междоусобицы, как в конце прошлого кватриона? Но отчего-то думать об этом быстро расхотелось; он посмотрел на одиноко стоявшего в углу комнаты Мартина Дальгора. С самой первой встречи и до нынешнего момента тот держался холодно и отстраненно. Не подойти ли к нему?

Сочтя эту мысль не самой плохой, Аминан неторопливыми шагами пересек комнату, и Мартин, заметив южанина, скользнул по нему слегка заинтересованным прохладным взглядом, но тут же отвел глаза в сторону.

– Здравствуйте, – на всякий случай проговорил Анвар.

– Здравствуйте, – кивнул Мартин Дальгор, – вы герцог Эр-Меридский, Аминан Анвар, я полагаю?

– Да, вы правы. – Аминан постарался улыбнуться как можно приветливее.

– Очень рад с вами познакомиться, – сухо ответил Хранитель Севера. – Вы благополучно добрались до столицы?

– Более чем, благодарю вас, – ответил Аминан. – А вы?

Беседа становилась все более светской и все менее осмысленной. Не хватало еще заговорить о погоде.

– Последние недели две не было дождей, – заметил Мартин.

Вот и разговор о погоде завязался, усмехнулся про себя Аминан.

– И это не может не радовать, – ответил Хранитель Юга.

– А меня это настораживает, – покачал головой Мартин. – Чем дольше нет дождя, тем вероятнее, что он будет на следующий день. Если ливень испортит празднества и народные гулянья по случаю коронации, это могут счесть дурным предзнаменованием.

– Какие глупости! – резко сказал Фрэнсис, герцог Эртвестский.

Вообще-то к нему никто не обращался, но он, видимо, счел, что старость дает ему право вмешаться в разговор. А вот покойный отец Аминана, Селим Анвар, не грешил подобным.

– Дождь во время коронации – не дурное, а благое предзнаменование. Он предвещает щедрое, изобильное и благодатное правление, – важно сказал он и, подобно мэтру, поднял вверх указательный палец.

Ли Найто судорожно выдохнул и прижал к груди сжатые ладони.

– Интересная мысль, – ответил Аминан Фрэнсису. – А вы что скажете? – и взглянул на Ли.

– Я ни в чем не могу быть уверен до конца, – судя по выражению лица, честно и искренне, ответил мальчик. – Если быть откровенным, то меня переполняет тревога.

Впрочем, дети редко лгут посторонним или малознакомым людям просто так – Аминан знал это наверняка. Будь он ровесником Ли, испытывал бы ту же тревогу, но вот не был бы настолько откровенным. Впрочем, не его это забота, хотя… Он посмотрел на растерянное лицо Ли Найто и отчего-то захотел его утешить.

– Ничего постыдного в тревоге нет, – проговорил он, прежде чем кто-нибудь успел что-либо сказать. – Не то чтобы я волнуюсь, но хочется верить, что печаль не помешает мне нести ответственность, которая лежит на моих плечах.

Конечно, это прозвучало очень старомодно, как зачитываемая какой-нибудь камеристкой строчка из любовного романа, но, по крайней мере, Аминан высказал то, что творилось у него на душе, и стало немного легче.

Фрэнсис странно усмехнулся.

– Ответственность и долг. Кажется, нас с вами сызмальства приучают следовать им, удивляюсь еще, как дети не говорят слово «долг» раньше «мама» и «папа».

– Обычно первыми словами детей становятся не «мама» и «папа», а «хочу» и «дай», – между прочим заметил Аминан.

– Потому что дети еще не понимают, что такое ответственность, им не нужно ее на себя принимать. – Фрэнсис мягко повел рукой. – Исполнение своего долга, ответственность за свои поступки – признак зрелости. Это бремя бывает тяжелым, но оно еще не самое страшное, что может случиться с человеком. Поверьте, куда хуже гнетущее раскаяние и понимание, что у тебя не хватило сил или разумения исполнить свой долг.

– У нас часто рассказывают истории в таком духе, – заметил на время притихший Мартин. – В основном они повествуют о воинах прошлого кватриона, которые мстили друг другу даже через пятьдесят лет после Северной смуты, потому что видели в этом свой долг, а потом горько раскаивались, когда осознавали, что своей жестокостью сами же его и нарушили. Впрочем, человечеству свойственно становиться мудрее, и меня не покидает надежда, что этот кватрион окончится лучше, чем предыдущий.

После этого высказывания повисла долгая и томительная пауза, сопровождающаяся неловкими взглядами. В древнюю магию, считавшуюся чуть ли не обыденностью когда-то, в самом начале времен, уже давно никто не верил, но Аминан понимал, что именно им четверым придется узнать, старые сказки это или жестокая реальность, нападающая на четырех герцогов в конце каждого кватриона. Вот в конце последнего представители четырех Великих Домов перегрызлись и были на грани войны между провинциями, только неожиданная и резкая смена короля остановила их. С тех пор между Западом и Востоком несколько напряженные отношения. Аминан не хотел делать ставки и предположения, но ему отчего-то неумолимо казалось, что именно эти двое, глубокий старик и несмышленый мальчишка, станут отвечать за тех двух глупцов, своих предков, что бросили в свое время друг другу вызов. Из-за женщин или из-за женщины. Подробностей Аминан не знал, потому что та история почти не коснулась Эн-Мерида, а имена нескольких безрассудных южанок, пошедших за глупой сестрой его предка, герцога Ахмета Анвара, стерлись из истории.

Что ответить на слова юного Дальгора, он не знал, потому что надежда была неведома Аминану; она умерла так же стремительно, как высыхают свежие зеленые ростки на полях, во время засухи, становясь желтыми и пожухлыми.

– Господа, – заглянувший в комнату церемониймейстер, невысокий и сухопарый, стареющий человек, чьего имени Анвар не запомнил, выглядел спокойным, но его желтоватые глаза отражали легкое беспокойство, – вам пора на коронацию. Церемония вот-вот начнется. Это, конечно, простая формальность, но слова четырех герцогов всегда ценились на вес золота.

Один за другим Хранители вышли из узких дверей темного дерева, друг за другом: сначала Эртон, затем Анвар, после него Дальгор и, наконец, юный Найтон. Медленно, торжественно они шагали по коридору, мимо богато вышитых шпалер, запечатлевших сцены из старинных песен, романов и баллад. Хранителям, идущим к королю, полагалось смотреть вперед, а не по сторонам, но глаз вольно или невольно выхватывал то одно изображение, то другое.

Могучий Мартин сражался против полчища врагов, покрытый кровью с ног до головы. От шагов проходящих гобелен заколыхался, и показалось, что усталый воин шатается от слабости. Аминан задумался, легко ли носить имя столь славного героя, и втайне посочувствовал Хранителю Севера.

На другой шпалере молодой рыцарь – а может, еще только оруженосец – отдавал свой шлем монаху, пока другой протягивал ему рясу и сандалии. Аминан забыл, как звали юношу, но помнил его трагическую историю. Бедняга охранял своего сюзерена, но по роковой случайности принял его за разбойника и заколол. Светский суд оправдал преступника, но молодой убийца сам себя приговорил к постригу.

На третьей шпалере Аминан узнал Слепого Керима, вытканного в момент прозрения. На Юге о нем до сих пор пели хвалебные песни, рассказывали истории и даже сказки о том, как он, лишенный зрения, побеждал многих и многих врагов. Церковники переписали повесть о нем на свой лад: слепой Керим верил в духов и демонов, убивая в сражениях тех, кто поклонялся Всевышнему, но уверовал, прозрел и раскаялся в своих прегрешениях, а впоследствии был причислен к лику святых как праведный воитель.

Мужчин на шпалерах было множество, а женщина всего одна, и потому она приковывала к себе внимание. Прекрасная Эльда стояла на башне, ожидая возвращения своего возлюбленного, но на ее лице было написано такое мучительное отчаяние, что, даже не зная старую песню и написанный на ее основе роман, нетрудно было понять – она не сойдет вниз, а бросится. Мастеру необычайно удались глаза девушки: она в жадном ужасе смотрела перед собой, и Аминан невольно скосил глаза на противоположную стену.

Рыцарь, которого она любила, летел в пропасть, на краю лежала отрубленная рука в необычайно точно вышитой латной перчатке, а над ней возвышался, подняв топор с алым лезвием, его брат. Аминан помнил, что в день свадьбы Эльды и убийцы ворон принес руку убитого, и преступник был до того потрясен, что тотчас раскаялся и во всем признался. Как звали обоих, Аминан тоже забыл: погубит его плохая память на имена.

Он не успел улыбнуться: Хранители уже дошли до дверей Золотого зала.

– Вас ждут, – кратко и веско произнес охранник положенную фразу.

И двери распахнулись.

Сначала неторопливой поступью вошел Мартин Дальгор – первенство всегда принадлежало Северу. За ним последовал Аминан, стараясь не отставать и дивясь мысленно поведению юноши. Он не горячился, как порученец герцога Эртвестского, не смущался, как юный Ли Найто, он вел себя как и его погибший отец, оставаясь спокойным и хладнокровным, ничем не выдавая своих чувств. Чего это ему стоило, оставалось лишь догадываться.

Шагая по тому же коридору, Анвар уже не смотрел на картины, стараясь сосредоточиться не на том, что повсюду могут находиться наемники и заговорщики, а нехорошие и тревожные мысли лезли в голову каждые пять минут, а на том, что позади семенит Ли, тяжело дыша и пытаясь успеть за мужчинами. Еще один ребенок, которому придется повзрослеть раньше срока…

Последним шел Фрэнсис Эртон, даже не пытаясь приноровиться к быстрой и бодрой ходьбе предыдущих герцогов, но это легко оправдывалось его старостью. Впрочем, нужно выбросить из головы ненужные сейчас мысли о грядущем увядании, которые воровато попытались проскользнуть в сознание Аминана. Он коротко вздохнул, расправил плечи и вслед за герцогом Дальгором сделал несколько решительных шагов вперед, чтобы пройти в Малую дверь тронного зала. Роскошное убранство, обилие золота и серебра в качестве украшений, разномастные одежды собравшихся придворных – все это слепило отвыкшие от яркости глаза. Не дрогнул только Мартин, а Ли испуганно заморгал – это Анвар увидел, когда мальчик тихо вышел из-за его спины. Фрэнсис же молча опустил глаза в пол.

Как того требовали правила коронации, а Аминану посчастливилось присутствовать на предыдущей, четыре представителя Великих Домов неторопливо разошлись, чтобы встать в четырех углах тронного зала. Хотя Найто все-таки спешил: молодости так присуща скорость. Теперь настала очередь вассалов. Прибыли не все – из Эртвеста только восторженный, озирающийся по сторонам мальчишка, порученец Фрэнсиса, и кто-то еще. К своему стыду, Аминан Анвар забыл множество имен и сейчас нерадостно думал, что забывчивость – первый признак неумолимо надвигающейся старости.

Вот и Адис. Лучший друг шагал широко и неторопливо, но чем-то его походка неуловимо отличалась от поступи других. Впрочем, лучше не заострять на этом внимания. Больше никто из вассалов не прибыл – южане открыто показывали, что отвернулись от короля. Грозит это большой бедой – Аминан понял это сразу, но пока не мог знать, на кого они обрушатся.

По всем правилам сначала четыре великих герцога должны были поднести регалии принцу, а потом в процесс вмешивался кардинал. В истории был случай, когда герцогом Юга был младенец, сын погибшего Дамира Анвара, и тогда пришлось подносить скипетр его самому ближнему вассалу. Тогда у ребенка не было ни одного родственника мужского пола. Позже ходили слухи, что именно это событие подкосило династию Норманден в прошлом кватрионе.

Но сейчас все хорошо. Северянин безмолвно шагнул навстречу суетливому служке, тот протянул ему вышитую подушку с голубой росомахой на белом фоне. Герб Севера.

– Да будет благословен Фиалам и его монарх, – прозвучал строгий и спокойный голос служки.

– Да будет так.

Подняв аккуратно сложенную, подбитую мехом королевскую мантию, юноша бережными движениями расправил ее и возложил на плечи будущего монарха. Тот остался столь же гордым и безмятежным, что и был до того. Поистине королевская осанка! Даже не подумаешь, что это потомок хитрого, изворотливого королевского советника, толкнувшего однажды безмозглого мальчишку, последнего Нормандена, на передачу короны и власти в его руки! Посмотрев на улыбнувшегося уголками губ Адиса, Аминан понял, что тот думает о том же.

Была его очередь, и Аминан сделал шаг к служке, который протягивал ему подушку с мангустом. Изготовленный из черного дерева и обильно инкрустированный золотом и драгоценными камнями, скипетр сильно пригнетал подушку. Казалось, что вышитый зверек придавлен неподъемной тяжестью и бьется в предсмертных муках. Даже приоткрытый зев мангуста казался не геральдическим каноном, а страдальческим оскалом.

– Да будет благословен Фиалам и его монарх, – возгласил служка.

– Да будет так, – ответил Аминан и поднял глаза на монаха.

Тот словно силился казаться сдержанным и отрешенным: верхняя губа мягко покоилась на нижней, веки были чуть опущены.

Аминан принял гладкий теплый скипетр и, отойдя от служки, шагнул к трону. Теперь ему предстояло увидеть монарха вблизи и даже дотронуться до него. От этой мысли странно затрепетало сердце. Монарх сделал шаг навстречу герцогу Эр-Мэридскому, тепло и вместе с тем царственно улыбнулся и протянул руку. Она была белая и тонкокостная, но, кажется, крепкая.

Молодой король весь был мягкая нежность и непреклонная твердость. Его светлые волосы выглядели очень пышными, кожа – матово-чистой, а черты – правильными. Он напоминал бы ребенка, если бы не строгое, немного упрямое выражение лица, гордая осанка и плавная, решительная поступь. Королю не придется взрослеть – он уже взрослый, решил про себя Аминан и накинул на запястье короля крепкую шелковую петлю, которая не позволяла уронить скипетр. Юноша сжал рукоятку тонкими, но теперь видно, сильными пальцами и благодарно кивнул своему вассалу.

Аминан отступил. Следующим был Ли Найто.

Герцог Донгминский выслушал обращенные к нему слова, дрогнувшим голосом ответил то, что от него требовалось, и, схватив с подушки золотое кольцо с крупным топазом, положил его себе на ладонь и накрыл другой, точно пойманную бабочку. Он сделал несколько шагов к королю, который мягко протянул ему руку, свободную от скипетра, и собрался надеть кольцо на палец его величеству.

У кого из них дрогнула рука? У мальчика? У юноши?

Кольцо выскользнуло из пальцев, но не долетело до пола, а подпрыгнуло, точно подброшенное, крутанулось в воздухе и… тихо упало королю в ладонь. Тот протянул его вассалу, который уже даже не старался скрыть свою робость, и ободряюще кивнул.

Ли Найто предпринял вторую попытку надеть кольцо королю. Она увенчалась успехом.

Мальчик отошел в сторону, держась неестественно прямо и шагая очень твердо. Бедняга, наверное, думал, что его неуклюжесть сочтут дурным знаком, если сам не пришел к тому же выводу и не обвинил себя неизвестно в чем.

Аминан хотел бы утешить Ли и сказать, что, если кольцо все же не упало, это не дурной знак, а добрый. Испытания в конце кватриона неизбежны, но Фиалам пройдет их и останется невредим. Но пока ни Хранители, ни кто бы то ни было другой не имели права произносить ничего, кроме ритуальных фраз.

Герцог Эртвестский вышел, явственно шаркая ногами, сжимая в руках расшитую перевязь. Король шагнул к нему, и Фрэнсис Эртон бережно закрепил драгоценную ленту на одежде монарха. У Аминана отлегло от сердца: почему-то он боялся, что с перевязью тоже случится какая-то заминка, например, она соскользнет, и снова будут говорить и думать о дурном знаке.

Последний Хранитель отступил в сторону, и король поднял руку, призывая к тишине. Он, как и другие, знал, кто должен войти в следующее мгновение.

Двери снова растворились, и медленно, стараясь показать свое достоинство, вышел невысокого роста полноватый круглолицый человек с плавной, но быстрой походкой и уже начинающими седеть каштановыми волосами. Его одежды из темно-лилового шелка опоясывала цепь черненого серебра, на плечах лежала черная стола. Из-под подола виднелись острые носы темных сапог, сшитых, согласно старой традиции, на офицерский лад. То был кардинал Орани. Его сопровождали двое служек – один нес Святую Книгу, другой – корону. Все, как один, за исключением короля, поклонились кардиналу. Он воздел руки над головой и медленно опустил, призывая благословение на всех присутствующих, а затем взял корону с подушки и подошел к королю.

Один из служек опустился на колени, и черный том Писания оказался как раз под ладонью короля.

Наступило время присяги.

– Клянешься ли быть милосердным отцом подданным? – вопросил кардинал.

– Клянусь, – ответил король.

– Клянешься ли быть справедливым судьей преступникам?

– Клянусь.

– Клянешься ли быть, мудр, правя страной?

– Клянусь.

– Клянешься ли быть мужествен, отражая врагов?

– Клянусь.

– Прими же венец, Виктор, он твой.

Аминан смотрел, как руки короля потянулись навстречу рукам кардинала, как корона легла в узкие юношеские ладони, которые – или ему почудилось? – заметно дрогнули. Кардинал Орани мягко поддержал ладони короля, и тот осторожно донес корону до своего чела и только после этого сел на высокий трон. Кардинал поклонился и вместе со служками отступил.

Аминан прикусил губу изнутри. Странный жест кардинала казался неуместным, отдавал чем-то неправильным, в нем виделась странная, непостижимая дерзость. Но размышлять было уже поздно: Хранителям предстояло принести присягу.

Вчетвером они подошли к трону, опустились каждый на одно колено и по очереди стали говорить:

– Я, Хранитель Севера, за себя и Талнор клянусь быть верен королю и жду его приказов.

– Я, Хранитель Юга, за себя и Эн-Мерид клянусь быть верен королю и жду его приказов.

– Я, Хранитель Востока, за себя и Донгмин и клянусь быть верен королю и жду его приказов.

– Я, Хранитель Запада, за себя и Эртвест клянусь быть верен королю и жду его приказов.

Король снова поднялся с трона и произнес:

– Слушайте же, Хранители, первый приказ короля. Следуйте за нами в Серебряную залу и будем пировать.

Монаршее «мы» в его устах прозвучало просто и естественно, без гордыни, без лишнего превосходства, всего лишь положенное слово, ничуть не более вымученное, чем «здравствуйте» или «спасибо». Если король был настолько умен, что сам нашел эту интонацию, его правление будет если не безоблачным, то благополучным. Если же ему это посоветовали, и тогда его царствование не отметится губительными ошибками.

– Прошу Его Величество отпустить тех, кому не место на светском пиру, – изрек кардинал, который теперь находился совсем близко к Аминану и смотрел на него странным, почти свирепым взглядом.

– Пусть уйдут те, кто не может остаться, но сначала примут королевские дары, – возгласил король.

И вышли слуги, неся в руках ларчики и шкатулки разного размера. Каждый служка подставил свою подушечку и принял причитающийся ему дар.

– Да благословит Всевышний короля, – возгласил кардинал.

– Воистину, – стройным хором отозвались служки.

И церемониальная толпа растеклась на два потока. Один, возглавляемый кардиналом и состоящий из монахов, скрылся за дверью, в которую вошли Хранители. Второй, предводительствуемый королем и его четырьмя ближайшими вассалами, вышел в другую дверь.