Текст книги "Пути Миритов. Недобрые всходы"

– Я не буду обещать, что это сработает, – медленно и задумчиво откликнулся король Фиалама, постукивая пальцами по обивке кресла, – особенно если он, она или они уже ускользнули из города. Однако мне нравится ход ваших мыслей, сударыня. Остается только надеяться, что Его Высокопреосвященство не станет упорствовать против этого и настаивать на формальностях.

– Благодарю вас, – тихо сказала Камилла, с почтением склонив голову.

Таким чудесным образом поводы для тревоги отпали у нее сами собой: король проследил за тем, чтобы комнаты приезжих на коронацию дворян были тщательным образом осмотрены гвардейцами, а также переговорил с кардиналом. Его Высокопреосвященство Орани подумал как следует, счел, что Камилла Моранси приняла довольно мудрое для молодой правительницы решение, и коронацию провели в тайне от нежелательных свидетелей, в том числе и без ведома Хранителей. Склоненной головы Камиллы Моранси коснулась золотая корона, все документы оказались правильно составлены и подписаны – и таким образом слова камеристки Сюзанны оказались пророческими. «Сила и чистота», – было написано в ее новом девизе, принадлежавшем семье Моранси, и теперь ей оставалось поддерживать устоявшиеся слова, не опорочив их и не уронив чести перед всей страной.

Одно обстоятельство омрачало светлую радость королевы – кинжал ее супруга так и не был найден ни в прошедшие три дня, ни после них.

Глава 5
Грета Ларсон

Грета достала ключ, отомкнула ящик с деньгами и погрузилась в денежные расчеты. Еще недели две назад она сбивалась с ног, но нарадоваться не могла на хорошую выручку. Грета рассчитывала после коронации, когда наступит затишье, обновить здание трактира, загодя починить крышу, сменить кое-что из мебели, а заодно закупить бочонок-другой хорошего вина, чтобы было что подавать на господский стол. И служанку еще одну можно было нанять – сама-то уже не справляется, и башмаки себе новые справить, и шаль поярче.

Где тут рыбу ловить, хоть бы сеть не упустить.

Сначала все и вправду было гладко: по случаю праздников в столицу съехался чуть не весь Фиалам, а потом у короля украли не то меч, не то нож, и полетело все в яму. Праздники отменили, и те, кто приехал ради них, поскорее расплатились и отправились по домам. Грета только вздыхала из-за упущенных прибылей – пока не начались убытки.

В столице вдруг оказалась толпа народу, которым уезжать запрещено, а жить как-то надо. Они и жили: ели вкусно, пили сладко, платили щедро – расписками. Самой Грете приходилось платить за провизию чистоганом, да еще и, по случаю праздников, втридорога. Неудивительно, что деньги в сундуке таяли, как снег по весне. Какая там шаль, какая крыша, не влезть бы самой в долги.

С этими невеселыми мыслями Грета считала монеты, небольшую выручку за день, отделяя крупные от мелких, и тосковала по прежним временам, когда денег было так много, что приходилось просить о помощи Жака, подобранного на улице восьмилетнего сироту. Теперь у Жака занятий, связанных с деньгами, не имелось, а остальные задания он уже выполнил. Только и оставалось, что гладить радостно мурчащего Матти, лежавшего у мальчика на коленях.

Кота, как и мальчугана, Грета подобрала и иногда удивлялась, до чего они смахивают друг на друга: и по нраву, и на взгляд. И Жак, и Матти были бойкие, смышленые, ласковые, но при всем при том совершенно не вороватые. Внешне они тоже изрядно походили друг на друга: Жак, как она его ни подкармливала, оставался тщедушным, как воробушек, и выглядел лет на шесть, не больше, а Матти, хотя и взрослый кот, так и не набрал вес, и было в нем не больше четырех пондов.

Грета сложила деньги в два кошелька, спрятала в карманы передника и сказала:

– Вот что, Жак, сходи-ка к лейтенанту Тейту, скажи, пускай спускается, нечего ему сидеть, как сова в дупле.

Матти тут же проснулся, скатился с колен Жака и сел на скамейку, обернув лапы хвостом и выжидающе глядя на дверь.

– Умный какой, все понимает! – засмеялся Жак.

– Иди зови, говорю! – беззлобно прикрикнула Грета.

– Уже бегу, хозяюшка! – ответил Жак и выскочил из комнаты.

Лейтенант Тейт, его имени пока еще Грета не знала, то ли был чем-нибудь постоянно занят, то ли просто не любил находиться среди толпы. Но сейчас внизу никого не было, за исключением пары полупьяных солдат в углу комнаты, и к тому же ей хотелось поговорить с кем-нибудь. А этот вежливый молодой человек, предпочитавший не привлекать лишнего внимания, производил хорошее впечатление. За свою жизнь Грета чего только не видела, с кем только не общалась и понимала, что лейтенант – человек неплохой. Только излишне скромный.

А Жак прав, Матти и правда все понимает. Умник мохнатый. На душе у Греты потеплело, она погладила кота по спине, и тот довольно заурчал, а потом, когда по лестнице раздались неторопливые шаги, выжидающе посмотрел на дверь снова.

Ухватив запротестовавшего Матти одной рукой под грудь, а другой за шкирку, Грета усадила его на скамейку и встала. Матти с негромким стуком соскочил на пол и побежал за ней. Грета, стараясь не наступить коту на лапу, подошла к пустому столику и начала обмахивать его чистой тряпкой, хотя ни крошек, ни пыли, ни потеков там давно не было.

– Милости просим, сударь, проходите, откушайте, – частил тем временем Жак. – Мяса вам угодно, вина или еще чего, так подадут, скажите только.

– Да я как-то… у меня и денег немного, – отнекивался лейтенант.

– Так что ж, что немного? Голодным сидеть? Вы, господин хороший, нынче ничего не съели! – Видя, что Жак не находится, что ответить, Грета сама пошла в бой. – Потом станут говорить, что у Греты постояльцы голодные.

– Ну, хорошо, хорошо, – смутился лейтенант. – Я и вправду проголодался. Только мне бы чего попроще.

– Да все, что попроще, наверное, уже и приели, – засмеялась Грета. – Жак, что ты тут ноги простаиваешь? А ну бегом к Лизель, скажи, пусть накроет, что есть хорошего.

Молодой человек при этом еще сильнее смутился, но за стол сел, явно не желая расстраивать резким отказом хозяйку. Видимо, ел по-человечески в последний раз он очень давно и поэтому так застеснялся, но Грета была настроена решительно. А Матти, увидев, что гость пришел, сразу же спрыгнул со скамейки, неспешно прошел, тихо ступая мягкими лапами по дощатому полу, и залез к Тейту на колени.

– Ой… – При виде мохнатого обитателя трактира лейтенант не удержался от легкой улыбки и погладил пушистую спинку. – Как его зовут?

– Матти, – с достоинством ответила Грета. – А вас?

Она не хотела так резко знакомиться, это вышло само собой, но в этот раз молодой человек смущаться не стал.

– Шон Тейт, – с готовностью ответил он.

Матти протяжно мяукнул.

– И мне тоже очень приятно. – Молодой человек стал чесать кота за ухом.

Кот с готовностью замурлыкал.

– Я смотрю, вы ему понравились, неано Шон, – заметила Грета.

– Да какой из меня неано? – Улыбка сошла с лица молодого лейтенанта, и он заметно нахмурился.

– Ну как какой… – смутилась Грета, чувствуя, что говорит не то. – Я же вижу, что вы человек благородный, ученый.

– Знаете, что… – начал Тейт, но тут подошла Лизель и выставила перед лейтенантом большое блюдо, на котором аппетитно раскинулась яичница и истекали жиром две поджаренные колбаски. Стрельнув глазами в Тейта, девушка поставила рядом большую кружку с пивом и с улыбочкой протянула:

– А еще у нас брошки есть. Угодно?

– Какие брошки? – недоуменно спросил Шон.

– Бриоши, а не брошки, дуреха, сколько раз тебя учить, – сказала Грета. – Угодно вам бриоши, неано?

– Нет, не нужно, я и так буду сыт, – сказал Тейт и аккуратно спустил с колен Матти.

Лизель разочарованно хмыкнула и, подкинув коленом юбку, пошла на кухню. Матти, как ни странно, не последовал за ней, а подождал, пока лейтенант примется за еду, и после этого веско мяукнул.

– Тоже хочешь? – Шон добродушно улыбнулся и, отщипнув кусочек колбасы, оделил кота. Тот заурчал, схватил его в зубы и светлой молнией ускользнул прочь.

– Ишь, умник. – Грета улыбнулась. Кажется, лейтенант был славным человеком: Матти редко подходил к неприятным, недоброжелательным посетителям и уж вовсе никогда не просил у них подачку. А еще он чуял пьяных и никогда к ним не подходил, даже если тем накрывали по-господски.

– Вы не одобряете, что я кормлю кота со стола? – уточнил вдруг лейтенант. – Но он так на меня смотрел, что у меня кусок в горло не пошел бы.

Грета рассмеялась в голос.

– Веселый вы человек, неано.

– Веселиться как раз и не с чего, – вдруг посерьезнел лейтенант. – Сами знаете, какие дела в городе творятся.

– Да я-то как раз и ничего не знаю, – пожала плечами Грета. – У меня ж две дороги – на рынок за провизией и в церковь.

– А что, на рынке еще ничего не говорят? – уточнил Шон с опаской.

– То-то и оно, что говорят. – Грета чуть было не присела к лейтенанту за стол, но тут же спохватилась и чуть склонила голову. – Кто говорит, короля обокрали вельможи, кто говорит, вельмож слуги обокрали, кто еще что говорит. Разве же тут дознаешься до правды?

– Не дознаешься, – кивнул Шон. – Солдаты тоже болтают не хуже торговок. Офицеры и те говорят.

– Скучно потому что, надо ж чем-то заняться. А что говорят? – спросила Грета.

Шон Тейт ненадолго задумался, припоминая. Болтали и впрямь разное: его солдаты одно, солдаты сводного братца – другое. Так или иначе, а правда здесь одна, и, к счастью, утверждающих то, что ограбили короля, большинство. И это его люди. Будучи человеком, привыкшим проверять сплетни, а не верить на слово первому встречному, Шон был уверен в своей правоте сейчас.

– Говорят, что украли королевскую вещь. Кто-то настолько осмелился… Странно то, что не всякий ведь вхож во дворец, а высшая знать не пошла бы на такое.

– Ой, не знаю, – развела руками собеседница, – всякое может быть. Мало ли какие замыслы у знати.

– Я тоже не знаю, какие у знати замыслы, – заметил Тейт, откладывая нож, который тихо звякнул о блюдо. – И не очень уверен, что хочу знать. Конечно, это могло бы дать ключ к разгадке преступления, но… его ведь расследую не я.

– Боитесь, неано? – спросила трактирщица с откровенной насмешкой.

– Боюсь, – кивнул Тейт и отпил пива.

– Смелый же вы человек, – продолжила женщина.

– Шутите? – нахмурился Тейт.

– Да нет, без шуток говорю. Сколько я ребят знала вроде вас: как в битву идти – бледные, а как начнется самая заваруха, так откуда что берется? И всегда они перед боем говорят, что боятся.

Шон Тейт с удивлением уставился на хозяйку. Она говорила о боях с таким знанием дела, словно была на войне. А по виду трактирщица как трактирщица: крепкая, круглолицая, румяная, из-под белого чепца полуседая прядь виднеется.

Хотя кто знает, кто что под одеждой носит? У Шона свои тайны, у хозяйки Греты свои.

Он был очень далек от высшего дворянства, хоть и несколько лет назад проживал в родовом поместье Холтов, сам при этом Холтом не являясь. Родился Шон Тейт через три месяца после свадьбы его матери с графом Льюисом, поэтому не имел никакого права на наследование. Разве есть права у бастарда, рожденного безродной северянкой от неизвестного лица? Придерживаясь этого мнения, неано Льюис подчеркивал то, что Генри, сводный братец Шона, его законный сын и наследник. Достигнув возраста неполных семнадцати лет, он вынужден был покинуть дом.

О, Шон вспоминал те дни со смешанным чувством боли и горького сарказма! Подлый Генри снова спровоцировал драку, а когда Шону удалось удержать себя в руках и не ответить на это, поговорил о чем-то со своим отцом. Потом матушка молча глотала слезы и кивала в ответ на слова, что ее сыну не мешает получить образование, и вот он, без родового имени и титула, отправился в университет на границе Эртвеста, Но и там ему не суждено было провести много времени: еще перед экзаменом юноша подрался с кем-то более знатным, чьи происхождение и связи едва ли уступали связям Генри. В результате пришлось тратить выданные отчимом деньги на офицерский патент, и об этом юноша не пожалел ни разу.

Шон не горел желанием расспрашивать свою хозяйку о ее прошлом: ведь и она могла пожелать узнать о своем постояльце побольше и была бы в своем праве. Однако с этого вечера он больше не прятался в своей комнате и зачастил вниз, хотя и выбирал время, когда прочие постояльцы расходились: об этом его регулярно оповещал Жак.

Шону нравилось болтать о том о сем с Гретой, оделять Жака крашеными леденцами, чесать Матти, который облюбовал его колени в качестве подушки и иногда безмятежно на них засыпал.

Раз или два Грета предлагала ему жаворонков, пирожные и закуски от господского стола, но Шон отказывался – вежливо, однако категорично. Когда она пообещала не брать с него денег за эти лакомства, Шон посмеялся и наплел что-то насчет солдатской жизни и нежелания себя излишне нежить. Грета поняла и одобрила. Наверное, она все-таки имела непосредственное отношение к армии, может быть, была женой или дочерью военного, только правды все равно не поняла.

Шон просто не хотел питаться чужими объедками: это он мог делать и в родовом поместье Холтов, если бы когда-нибудь вздумалось вернуться.

Прожив почти две недели в Вете, Шон Тейт скромно отметил двадцатилетие и чувствовал себя почти привыкшим к этому шумному многолюдному и одновременно таинственному городу, а когда рядом находились земляки из Эртвеста, юноша и вовсе переставал унывать. Похитителя королевской вещи продолжали искать, поиски оказались тщетными, и потому все, кто был вынужденно задержан здесь, начинали тосковать от долгого нахождения на одном месте. Этот ленивый и вялый застой предсказывал крупную бурю, и очень скоро Шон понял, что ему не зря так казалось.

Шел шестой день месяца Осеннего Тепла, безмятежность погоды радовала глаз и душу, листья на деревьях слегка тронула позолота, и казалось, что все живут в безмятежности и покое. Все. Кроме самых нетерпеливых вассалов от некоторых Великих Домов.

В тот день – или это уже был ранний вечер – Шон спустился в общую залу не так поздно, как обычно: его потянуло не столько к обществу, сколько в толпу, которой, впрочем, в трактире не было. В одном углу деловито ели несколько горожан в добротной одежде, в другом судачили между собой несколько девиц, наряженных небогато, но ярко и тем выдавая свой не слишком благовидный род занятий.

Посередине, за господским столом, сидели несколько молодых людей, темноволосых, скуластых, в красной одежде с черной оторочкой.

То, что они родом из Донгмина, Шон догадался, а вот к какому роду принадлежали юноши, так и не смог вспомнить. А ведь учил когда-то геральдику, и хорошо учил. Прав был наставник – память умнее рассудка и выбрасывает то, что уже не понадобится.

До Шона долетали обрывки фраз:

– И представьте себе, что сказал этот господин из Эртвеста, он заявил, будто на Востоке… – Юноша понизил голос, а Шон не старался вслушиваться – не настолько же он еще потерял понятие о чести и хорошем воспитании.

– Пфф, – сказал собеседник, выслушав друга, а может, родича, – я знал, что на Западе мало знают, что такое послушание и самопожертвование, но то, что вы говорите, означает, что они вообще непроходимо глупы.

– О да. – И донгминец отпустил какую-то остроту, не очень понятную издали.

– Вы, кажется, говорили о моих родичах, – голос был звонкий, еще полудетский, но очень ясный, так что все обернулись на него.

От еще одного стола поднимался молодой человек, русый, не очень высокий, одетый в зеленое. Откуда-то Шон вспомнил, что зеленый – это цвет Бедилей, но на эн-меридца молодой человек совершенно не походил. Да и к тому же у Бедилей, как вспомнил он мгновением позже, зеленое животное, а не фон на гербе. Но, впрочем, сейчас ему было совсем не до геральдики. Настроение слегка испортилось от обиды за свой край, а присоединяться к возмущенному юноше Шон не стал: не хотел наживать себе неприятностей. Слишком многое он усвоил, когда был выставлен за ворота университета.

– Да, – невозмутимо подтвердил собеседник молодого донгминца, мужчина примерно тридцати лет, – вы не ошиблись.

– Я требую извинений! Неано Фрэнсис узнает об этом, если вы не возьмете свои слова назад! – отчеканил вассал Запада.

Точно вассал! Теперь Шон узнал его.

– Надо полагать, неано Фрэнсису нравится, что его именем прикрывается каждый мальчишка? – спросил молодой донгминец. – Это его не красит. Хотя… чего еще ждать от эртвестцев?

– То, что ты сейчас говоришь, не красит тебя, – с упреком сказал старший донгминец. – Я прошу у вас прощения, молодой человек, за последние слова моего брата, но только за них. Что же касается предыдущей нашей беседы, можете поведать о ней неано Фрэнсису. Только будьте осторожны, вряд ли он одобрит вашу склонность вмешиваться в чужие разговоры.

Шон поймал себя на том, что затаил дыхание и пристально следит за происходящим. Между тем эртвестец подошел к столу, взял недопитый бокал вина и выплеснул прямо на голову младшему донгминцу.

– Когда вам угодно будет назначить время и место? – спросил он.

– Завтра утром, на городской окраине, неподалеку от храма Святой Саманты. Благо теперь нам всем разрешено покидать дворец.

Шон облегченно вздохнул. Если запрет на оставление дворца для дворян отменен, значит, совсем скоро преступника поймают, уже, возможно, напали на его след. Можно будет покинуть столицу и ехать к границам, отделяющим Эртвест от Арании.

Молодой человек с Запада гордо вскинул голову и покинул трактир, а к донгминцам уже спешил Жак с белой тряпицей на вытянутых руках.

– Угодно вытереться? Вас проводить в купальню? Желаете особых масел?

– Нет, просто проводи меня куда-нибудь и подай таз для умывания, – приказал донгминец, принял у Жака полотно и стал утирать лицо. – Брат, я приду, когда приведу себя в порядок.

– Я буду ждать тебя в экипаже. – Старший донгминец выложил на стол несколько монет и бумажку-расписку.

Подошла Грета, встревоженная, покрасневшая, с выбившейся прядкой.

– Господа, господа, – торопливо заговорила она, – я только прошу вас, у нас приличное заведение, не надо устраивать драк.

– Не волнуйтесь, – небрежно, с ноткой высокомерия произнес старший через плечо.

Что же поделать, Восток и Запад редко ладили с тех пор как… Да если вспомнить прочитанное Шоном, то едва ли не с сотворения мира, несмотря даже на нейтральные торговые отношения. Он усмехнулся, хотя едва ли было над чем, посмотрел на Жака и младшего донгминца, уже почти покинувших зал, затем на растерянную Грету. Женщина покачала головой и коротко вздохнула.

– Что поделать, молодые дворяне заперты в городе и им совершенно нечего делать.

Кажется, его слова ничуть ее не успокоили.

– Не люблю я, когда люди за просто так погибают, – ответила она и снова вздохнула, затеребив передник. – Особенно если молодые. Может, пойти, разнять их?

Шон с досадой покачал головой:

– Это дуэль, а не мальчишеская драка за кусок сладкого пирога. К сожалению, законы чести не позволяют в нее вмешиваться.

– Ох, эта честь! – Грета так дернула ни в чем не повинный передник, что оторвала оборку, с досадой поморщилась, но тут же переменилась в лице. – Куда пошел! – рявкнула она. – Думает, на него никто не смотрит! А ну стой!

Охранник успел преградить дорогу посетителю, который решил, пока все заняты другим, сбежать, не заплатив, и быстро объяснил ему, что делать так совершенно не следует. Кто-то позвал хозяйку и потребовал еще пива, и на самого Шона никто не обращал внимания.

Он пошел к свободному столу, сел и стал ждать, когда и его обслужат. Есть не очень хотелось, много думалось о молодом человеке с Запада. Отчего-то хотелось прийти на ту дуэль следующим утром, затаиться где-нибудь, и если юноша будет тяжело ранен, помочь его секундантам. Пусть такие вещи совсем и не приветствуются, Шон сам себе не смог объяснить такой заботы о знатном земляке, но в результате твердо решил, что лучше отправить неано Фрэнсису анонимную записку.

Ночь прошла для него в полусне, смутном и тревожном, однако обрывки тех снов, что привиделись ему, забылись наутро. Записка была отправлена, и ему с теплотой на душе хотелось верить, что с погорячившимся малолетним юношей все будет хорошо.

Глава 6
Ирвин Силиван

Служанка дотронулась до пунцовых бархатных штор, но Ирвин сухо приказал:

– Оставь их поднятыми и ступай.

– Да, господин граф, – ответила женщина и, быстро поклонившись, вышла из гостиной.

– Ты уверен, что не стоит их опустить? – спросила его жена, не поднимаясь с кресла. – Окна широкие и светлые.

– Уверен, – ответил он, садясь рядом, на хозяйское место. – Пусть за нами подсматривают, если хотят, честным людям нечего скрывать.

– Честным людям, – повторила графиня Вен и поджала губы. В последнее время за ней завелась эта привычка, которая весьма раздражала графа.

– Ты делаешься брюзгой, – заметил он.

– Когда попугай женился на вороне, он выучился каркать, – отрезала графиня, и ее супругу расхотелось продолжать разговор.

Тем более в гостиную уже входила их невестка Джан, уже стареющая, но все еще красивая южанка. Она, как полагается, поприветствовала свекра и свекровь и заняла свой стул, расположенный у столика, на котором стояли кувшин медовой воды и блюдо с печеньем – невзыскательное угощение, предназначенное не для еды, а для того, чтобы создать видимость обычной семейной встречи. То же самое размещалось перед Ирвином с Джан.

За матерью последовал Гай, единственный внук Ирвина, на котором сосредотачивались тайные чаяния графа. Невысокий тихий юнец пятнадцати лет поклонился присутствующим и сел на скамеечку неподалеку от матери. Он всегда соблюдал правила приличия, не заговаривал со старшими первым и беспрекословно слушался, но, как надеялся Ирвин, был себе на уме.

Больше всего сейчас Ирвину хотелось нахмуриться или поджать губы, как любит это делать старая жена, но у того, кто ведет за собой остальных, просто нет права опускать руки. Если не удастся сделать внука королем-регентом Фиалама до конца кватриона, это, конечно, неприятность крупная, но и когда закончатся беды мира, в начале нового кватриона, вполне можно будет осуществить общий замысел. Четыре крови могут слиться в одном ребенке, на будущее рождение которого Ирвин неустанно надеялся, и в новой эпохе, когда все беды и горести отхлынут, как нетерпеливые волны южных морей.

Успокаивать себя таким образом можно было долго, но если не так – то как?

Молчание могло протянуться сколько угодно: у Вен он вырвал обещание не насмехаться над его планами и не осуждать их, а сказать что-то иное она не могла; Джан робела при свекре, да и при муже тоже, а к идее четырех кровей относилась с опаской, а Гай… уж у него, верно, было что сказать, недаром он сидит так беспокойно и вертится на одном месте.

Ирвин оглядел гостиную, откашлялся, одновременно призывая внука к порядку и прочищая старое горло, и наконец заговорил:

– Итак, вы знаете, зачем мы все здесь собрались. Кватрион близится к концу. Нам пора приступить к свершению нашего замысла.

– Твоего замысла, Ирвин, – сухо сказала жена.

– Я просил тебя… – начал граф.

– А я не смеюсь над тобой и не осуждаю, я просто говорю, что все это исключительно твоя затея, а не моя и не чья-либо еще.

Затея действительно принадлежала Ирвину, но сомневаться он не хотел и не любил. Любую идею можно назвать безумной, если бояться последствий и дрожать, постоянно озираясь по сторонам, но за свою долгую жизнь граф сумел претворить в жизнь немало рискованных замыслов, причем ни один еще не сработал в обратную сторону. Он отвернулся от жены, расправил плечи и посмотрел на внука с гордостью. Вот достойный потомок семьи Силиван! Сыновей у Ирвина было двое: больше детей граф не смог позволить себе по причине ограниченности семейных средств, ведь еще отец Ирвина был беден, как церковная мышь… Конечно, сухие хлебные корки графы не грызли, но и на роскошь им явно недоставало. Разве что на портреты в галерее…

Два сына, один из которых не вышел лицом, а второй характером. И у последнего появился свой сын, из-за спеси Джан, не пожелавшей рожать больше детей нелюбимому супругу, всего один, но Ирвин верил в него, как ни в кого другого. Сегодня нужно сказать внуку о том, что от него ждет семья.

– Гай, – заговорил Ирвин, и мальчик поднялся с места, – до конца кватриона ты должен жениться. На девице, в чьих жилах течет кровь Севера, – добавил он.

– Жениться? – Внук как будто был обескуражен. – Но ведь…

– В ближайшее время я познакомлю тебя поближе с несколькими северянками, а ты к ним присмотришься и выберешь ту, что сочтешь наиболее приятной. Мы, разумеется, постараемся, чтобы любая из них была для тебя подходящей партией.

– Подходящая… приятная… – глухо повторила Джан. – Неужели в этом семействе никто никогда не сможет жениться или выйти замуж по любви?

– Дорогая невестка, когда потребуется, к тебе обратятся, – с нажимом заметил Ирвин.

Джан переплела пальцы и опустила голову: не покорно, а скорее упрямо.

– И выбор ты должен сделать как можно скорее, – продолжал Ирвин. – Время не терпит. Ты хочешь о чем-то спросить?

Гай, получивший позволение, вскинулся на дедушку и выпалил:

– Почему время не терпит? Какая разница, когда я женюсь? Я ведь не умираю, правда же?

– Ты очень глупо шутишь и задаешь слишком много вопросов, но если так хочешь, я отвечу кое на что. Тебе нужно жениться как можно раньше, чтобы твой сын, соединивший в себе четыре крови, родился до конца кватриона.

– Но… для чего? – упрямо спросил Дин.

Ирвин усмехнулся, призадумался, но наконец горделиво ответил:

– Чтобы править!

То, что править будет Гай только до взросления его сына, разумеется, пока нужно умолчать, но если у внука чересчур пытливый ум, то он скоро догадается об этом сам. Тем лучше. К счастью, Гай не унаследовал материнскую спесь и бабкину язвительность, Ирвину даже хотелось верить, что он пошел в него характером, но лгать себе граф Силиван не любил.

Идея о правителе четырех кровей возникла у него еще в молодости, когда по настоянию отца Ирвин женился на малознатной девице из Донгмина – потому-то и настоял, чтобы старший сын Деметрий женился на южанке.

Обе женщины, словно сговорившись, хотя, судя по всему, терпеть друг друга не могли, посмотрели на Ирвина с одинаково колючим осуждением, но каждая промолчала. Гай же смутился и поник, размышляя. Вряд ли его привели в восторг слова о правлении, и неудивительно, ведь быть королем труднее, чем графом.

– Править Фиаламом? – переспросил внук, подняв настороженный взгляд. – Но как же так, ведь королевская династия сменилась лишь кватрион назад и так не должно повторяться каждый раз.

Ирвин внимательно посмотрел на внука. Жена не верит, невестка боится, сын считает, что у Силиванов есть более основательные и надежные пути к процветанию, а теперь, значит, и Гай решил пререкаться.

– Ты еще мальчишка, и не тебе судить, что должно, а что не должно повторяться, – сказал он, когда совладал с подступающим гневом.

Гай нахмурился.

– Дедушка, о чем вы? То, что вы говорите, похоже на государственную измену…

Вен издала короткий злой смешок. Джан сдавленно охнула.

– Государственная измена, говоришь? Ну что ж, ступай, сообщи куда следует, погуби свою семью, если тебе это угодно. Я слышал, один молодой человек лет пятнадцать назад тоже решил…

– Не смейте! – охнула мать Гая. Еще бы, посмели указать на грехи бывшего женишка, да еще и Южного Хранителя.

– Джан, перестань, – поспешно осадил невестку граф. – Так вот, Гай, прекращай эти придирки. Ты женишься на северянке, это решено.

– Сестры Эртон тоже северянки… по матери… – начал Гай и вдруг смешался.

Влюблен он, что ли, в одну из герцогских дочек? Этого только недоставало.

– Нам нужна настоящая северянка, а не какая-то там помесь, – объявил он. – И хватит об этом. Сядь и слушай, что тебе говорят.

Гай сел, сложив руки перед собой и глядя все так же угрюмо. Джан погладила его по плечу, а затем подняла глаза на графа.

– Но ведь, если семейство Силиван сможет породниться с герцогской дочерью, это усилит его влияние несравненно больше, чем если бы…

– Помолчи, Джан. Дело не в политическом влиянии, – ответил Ирвин и снова улыбнулся. – Дело в крови и Миритах, – торжественно закончил он.

Возвыситься ему самому уже не удастся, слишком стар и слишком мало в нем древней крови, а вот в том, кто родится, будет ее излишек. Главное, чтобы древняя магия не пошла против своего представителя и чтобы Гай оказался достаточно разумным для этого. Богатства графам Силиванам не добиться, но найти величие путем смешения четырех кровей – нет ничего лучше, а потому Ирвин уже давно не стремился разбогатеть.

В гостиной повисла гулкая тишина, все присутствующие переглядывались. Сплетя крепко пальцы, Джан умоляюще посмотрела на свекровь, и этого оказалось достаточно, чтобы Ирвин отвернулся от женщин. Сколько можно бояться?! Бросив пытливый взгляд на молчаливого внука, старый граф хотел спросить, что он думает, но прервался на полуслове. Пусть сам решает. Однажды он уже решил все за сыновей, и те выросли послушными остолопами, умеющими лишь расшаркиваться во дворце и молиться перед иконами. Кто во что горазд… А Гай должен выбрать то, за что он собирается бороться.

Прошло, наверное, немало времени, во всяком случае, настенные часы тикали слишком долго, мерзко и громко, прежде чем с уст единственного внука сорвались спасительные слова:

– Я согласен.

Видя, что внук его не подвел, Ирвин уже хотел сдержанно улыбнуться и сказать что-нибудь ободряющее, но тут невестка встала с места.

– Гай, тебе лучше отказаться от этого как можно раньше, – сказала она. – Я твоя мать, и я приказываю тебе…

– Я глава семьи, и я приказываю ему согласиться и действовать в интересах рода, – ответил Ирвин и тоже поднялся.

Как же не вовремя невестке пришло на ум закусить удила. Это бывало редко, но всегда некстати, а сегодня особенно, но нельзя теряться. Ирвин внимательно посмотрел на Джан. Она же не опустила глаза, только дернула головой, как сердитая лошадь, и плотно сжала губы.

– Делайте что хотите, только потом не пожалейте, – сказала она. – Гай, сынок, если ты поймешь, что ошибся в выборе, я буду с тобой, так и знай.

Гай опустил глаза и слегка разомкнул губы. Этого еще не хватало, внук и так не слишком уверен в своем решении, а мать пытается его окончательно разубедить; нужно научить мальчишку думать собственной головой, но не чужими мыслями. Хорошо бы он еще при этом не вздумал выдать семью королю, но последствия зависят уже не от Гая.

– Пусть выбирает сам, – отрезал Ирвин, – хватит на него давить.

– Именно хватит, – ответила Джан. – Гай, ты знаешь, где можно меня найти.

И спокойно, ровным шагом, вскинув голову и опустив руки, прямые и крепкие, как палки, Джан Силиван вышла за дверь. Гай же мгновенно вскинулся, но не встал и из комнаты не вышел, а тонкие брови внука сошлись на переносице, почти как у бабки. Нет в нем ничего ни материнского, ни отцовского, кроме крови, и Ирвина согрела изнутри тщеславная гордость.