Текст книги "WikiLeaks изнутри"

Возвращение в Берлин

Из аэропорта Шёнефельд я на метро поехал прямиком в центр, на диванчик для гостей в подвале клуба «Хаос». Там я часто ночевал, когда приезжал в Берлин.

Я был удручен. Если бы я в тот момент знал, что всего через несколько часов встречу женщину, на которой спустя пару месяцев женюсь, я бы, наверное, не так сильно переживал. Я очень благодарен своей судьбе за то, что белая полоса в очередной раз так неожиданно быстро сменила черную.

Но пока я еще уныло слонялся по клубным помещениям. Солнца в Германии было не больше, чем в Исландии. В ответ на полные оптимизма вопросы окружающих о моей поездке и продвижении IMMI я только отмахивался. Дескать, устал. Меня оставили в покое. Вероятность, что кто-то будет действовать мне на нервы или приставать с назойливыми вопросами, была, к счастью, очень невелика.

Я побрел в направлении Фридрихштрассе, чтобы купить что-нибудь поесть. Хотя я это делаю крайне редко, я выкурил косяк с марихуаной и постарался расслабиться. Совершенно случайно я оказался в местечке под названием «Дада Фалафель», модном восточном ресторанчике недалеко от Ораниенбургских ворот. Еще более случайно я встретил там Свена, своего знакомого, который ужинал с девушкой.

Свен несколько высокопарно нас представил: «Это Даниэль, мистер WikiLeaks в Германии, – произнес он, указывая на меня. – А это Анке, она работает в „Майкрософт“. – Он указал на мою будущую жену и добавил: – Но, несмотря на это, она очень славная». Я жевал свой фалафель и разглядывал Анке поверх месива из капустного салата и хумуса. Клевая. Одета модно. Свой неповторимый стиль. Держится уверенно. Хорошее чувство юмора.

В итоге мы проговорили весь вечер. Окружающий мир постепенно растворился и отошел на задний план, еда сначала остыла, а потом затвердела на тарелках в виде замысловатых клейких образований. Со временем кто-то унес наши приборы. С таким же успехом они могли поменять всю обстановку, зажечь фейерверк прямо у наших ног или раздавать стодолларовые купюры – мы были полностью поглощены беседой.

Анке тогда почти ничего не знала о WL, практически не слышала ни о Джулиане, ни обо мне. В фирме «Майкрософт» она занималась стратегиями открытого правительства. В общем, той же темой, но с другого конца. И по-моему, она там очень неплохо выполняла свою работу.

Анке обо всем, что с ней происходило, писала в «Твиттере», и в тот же вечер она написала, что «познакомилась с одним из основателей WL» в ресторане «Дада Фалафель» и какой интересный у нас получился разговор.

Около половины второго ночи я вернулся в клуб. В голове у меня теснились мысли, многие из которых касались прошлого, а некоторые – будущего. Я долго не мог уснуть. Но не без удовольствия залез в спальный мешок: наконец-то я был один. И впервые за долгое время я снова почувствовал интерес к женщине. Я надеялся, что тоже понравился Анке. Странно. Я дивился сам на себя. Куда подевалось плохое настроение? Я уткнулся лицом в подушку и уснул. Мне кажется, что во сне я улыбался.

С тех пор мы с Анке встречались почти ежедневно, и я очень быстро оправился от рейкьявикского «тюремного синдрома».

Я был в приподнятом настроении, когда в первый раз за четыре дня вышел на связь с Джулианом. Я рассказал ему о своей удачной находке по имени Анке. Первой его реакцией были слова: «Нарой на нее компромат». Это якобы пригодится мне впоследствии, когда наши с ней отношения закончатся. Тогда у меня будет на нее управа. Я был ошеломлен, но Анке только рассмеялась, когда я показал ей отрывок из этой переписки.

«Извини, в последнее время со мной было непросто», – написал я ему. Мне не трудно извиниться, а на этот раз это было особенно легко. Вернувшись в Берлин, я осознал, что в Исландии действительно был немного не в себе.

Когда я вспоминал, как стоял в коридоре гостиницы, нервно притопывал ногой и внутренне чуть ли не взрывался только потому, что Джулиан в очередной раз заставлял пять минут себя ждать, то сейчас, в Берлине, воспринимал того исландского Даниэля как своего злобного двойника. Он казался мне несносным комком нервов. На самом деле это открытие было обнадеживающим. Дело обстояло бы гораздо хуже, если бы все обвинения Джулиана оказались необоснованными.

Мне очень хотелось, чтобы все непременно снова стало хорошо. Тогда я не предполагал, что Джулиан не намерен отступаться от своего дурного мнения обо мне. Я могу быть очень настойчивым. Если человек стал мне дорог, ему не так-то просто меня отпугнуть.

«Мы не можем решить это сейчас», – ответил он.

«Потом?»

«Может быть».

Самый верный способ разозлить Джулиана – это в газетной статье про WikiLeaks назвать Даниэля Шмитта основателем сайта. Он страшно боится, что у него этот титул отнимут. С тех пор как дела WL пошли в гору и появились деньги, слава и почет, ему, все это задумавшему, разработавшему и отвоевавшему, стало совершенно невыносимо делиться вниманием общественности с каким-то приблудным оборванцем из Висбадена.

Мне самому очень хорошо знакомо чувство, когда твои идеи и достижения не ценят. Я старался с пониманием относиться к переживаниям Джулиана. Но стоило мне только серьезно задуматься на эту тему, как понимание мое куда-то девалось.

На самом деле я уже выработал привычку в каждой беседе с журналистами упоминать, что я один из первых соратников, но не учредитель. Даже когда меня никто об этом не спрашивал. Иногда еще перед тем, как мне предлагали сесть. Я до сих пор, спустя месяцы, продолжаю уточнять у журналистов, утверждал ли я когда-нибудь в их присутствии, что я учредитель WL. Я всегда говорил, что «рано примкнул к WL и прижился».

Когда я рассказал Джулиану про Анке, он меня тут же спросил, не та ли это самая девушка, которая познакомилась с «основателем WL». Одна только мысль о том, что я перед девушкой похвалялся его WL, уже должна была лишить его сна. Наверное, он представлял себе, как я в ораторской позе стою у бара, окруженный десятью супермоделями, и рассказываю одну геройскую историю о WL за другой – и в итоге все девушки буквально падают к моим ногам.

Мне, во всяком случае, кажется, что никто не придавал такого огромного значения термину «основатель», как сам основатель. Большинству журналистов это было абсолютно безразлично. Я мог с тем же успехом сказать им, что я «вице-пресс-атташе по особым вопросам в Германии и Средней Европе», – им же нужно было хоть как-то меня назвать в своей статье.

Еще Джулиан рассказывал, что мои знакомые из клуба «Хаос» плохо обо мне отзывались. Дошло до того, что я некоторых из них не пригласил на свадьбу. Они ему якобы советовали от меня избавиться, потому что я плохо справляюсь с оповещением средств массовой информации в Германии, сообщил он мне. И что из-за меня люди не присоединяются к WL, потому что их отпугивает мой характер и мои анархистские взгляды. Меня крайне раздражали все эти сплетни.

Джулиан обвинял меня в том, что я больше всего боюсь, как бы у меня кто-нибудь из клуба не отнял мою работу. Но моя проблема уж точно была не в этом. Ощущение, что за моей спиной плетут интриги, удручало меня куда больше. Но не потому, что я непременно хотел быть пресс-представителем WL и опасался конкуренции, а потому, что я не пережил бы, если бы наше клубное братство распалось. Вдруг я задумался о том, насколько хорошо я на самом деле знаю остальных.

Я долгое время не был членом клуба, не платил взносов, но всегда старался по мере возможности приносить пользу. Я обеспечивал оборудование, помогал в организации мероприятий. Клубная жизнь проходила в постоянных тусовках, а это было не по мне. И все-таки меня мучила совесть, поскольку я частенько ночевал на их красном диване. Тогда я спросил остальных, как они к этому относятся, и они ответили: «Ты уже давно стал частью клуба». Для меня это было большой честью, чем-то вроде посвящения.

В клубе уже не раз возникали трения. Я был не первым, чей вклад был по достоинству оценен. Многие члены клуба до меня отличались куда более серьезными заслугами. А успех одних мог привести к недовольству других, такое случается даже в самых лучших организациях. Но клубу удавалось пережить такого рода конфликты. Важно, что здесь было не принято завидовать успеху товарищей. Обычно это вызывало лишь живой интерес. Иногда кто-нибудь спрашивал, не надо ли чем-то помочь, а потом все снова возвращались к своим делам.

У меня ушли месяцы на то, чтобы собраться с духом и спросить тех, о ком Джулиан утверждал, будто они плохо обо мне отзывались, не пора ли нам разрешить наболевший вопрос. Следующая небылица подобного рода заключалась в том, что меня переманивают к себе секретные службы, поскольку такие люди, как я, попадая в стрессовую ситуацию, становятся для них легкой добычей. Я задавался вопросом, какие секретные службы могли бы мной заинтересоваться и какую почетную должность они могли бы мне предложить. Заведующий столовой? Сторож в архиве секретной документации? Все эти заговорщицкие теории напоминали второсортный шпионский фильм.

Почти сразу после моего отъезда Джулиан начал критиковать исландскую политику, в частности, нападать на Министерство юстиции, с которым мы собирались сотрудничать по вопросам продвижения IMMI.

«Твиттер» изначально использовался нами в качестве нейтральной возможности держать сторонников WL в курсе новостей. Разумеется, мы давали ссылки на важные тексты, что соответствовало нашему общему направлению. Но со временем наш аккаунт в «Твиттере» превратился в монолог на тему «Что думает Джулиан Ассанж». Вскоре Джулиан стал писать о «своих» последователях и «своем» аккаунте. И критиковать его заметки в «Твиттере» строго воспрещалось. Один раз он обозвал каких-то журналистов «круглыми идиотами», а потом, хотя никто ничего подобного не спрашивал, объявил, что у него нет времени на интервью, причем в рассылке на 350 тысяч адресов.

Однажды он в «Твиттере» раскритиковал статью в американском разоблачительном журнале «Мазер Джонс». Впоследствии автор статьи принимал участие в пресс-конференции WL на тему афганских улик и, пользуясь случаем, поинтересовался, чем Джулиану так не понравился его материал. Джулиан ответил со свойственной ему объективностью, что у него «сейчас нет времени копаться во всяком дерьме». Его тогда больше всего раздражало, что журналисты пользуются «антинаучными методами», вместо того чтобы опираться на «первоисточник», как полагается профессионалам. Но и он сам не всегда мог документально подтвердить свои высказывания. Например, о том, как его в очередной раз преследовали.

Я никак не мог понять, откуда у Джулиана взялась эта мания преследования. Создавалось такое впечатление, что он мог удостовериться в важности своей деятельности, только став «врагом государства №i». В Исландии он купил книгу Солженицына «В круге первом». Обнаружив ее в антикварном магазине, он прямо засиял от счастья. Солженицын – это классическое чтиво анархистов, но для Джулиана оно имело особое значение. Он полностью разделял взгляды русского писателя, долгое время находившегося в лагере ГУЛАГ, а потом в изгнании в казахской степи.

Джулиан видел много сходства между своей жизнью и судьбой ученого математика и философа.

Будущий лауреат Нобелевской премии в области литературы был арестован за то, что в письмах другу позволил себе критически высказаться в адрес Сталина. Джулиан когда-то опубликовал в своем блоге пост на эту тему. Он писал: «Момент истины наступает только тогда, когда тебя арестовывают». Пост 2006 года под названием Jackboots полон героического романтизма. Джулиан писал об ученых, заключенных в сталинские лагеря, и о том, как ему близки описанные ими переживания. Истинная убежденность постигается, «когда они за тобой приходят и своими кирзовыми сапогами вышибают твою дверь».

Он то и дело обвинял исландскую полицию в том, что она ведет за ним слежку. А когда он летел на конференцию в Осло, к нему якобы приставили двух сотрудников Госдепартамента США. У него, мол, даже есть неопровержимые доказательства того, что они находились с ним в одном самолете. И обо всем этом он по «Твиттеру» оповещал наших – нет, простите, своих – сторонников. За гостиницей, по утверждениям Джулиана, тоже была установлена слежка.

Интерес к нашим публикациям только возрастал благодаря нагнетаемой им атмосфере постоянной угрозы. Мы прекрасно обходились без отдела маркетинга – что правда, то правда.

Видеофильм «Сопутствующее убийство»

Еще в Исландии Джулиан вместе с остальными начал работать над видеоматериалом «Сопутствующее убийство». На месте участие в проекте принимали Биргитта, Роп и еще два-три исландца, которые в основном обеспечивали техническую поддержку. Техники и я работали дома на своих компьютерах. Остальные сняли дом на окраине Рейкьявика, закрылись в нем, занавесили окна и обрабатывали видеоматериал.

В то время у WikiLeaks появились два новых сотрудника: исландские журналисты Кристинн Храфнссон и Инги Рагнар Ингасон. В творческой подаче нашей следующей публикации, несомненно, была заслуга Кристинна и Инги. Оба в прошлом работали в телевизионном сегменте, Инги был режиссером. Они уговорили Джулиана опубликовать видеоматериал в форме отдельного фильма.

Кристинн очень быстро понял, какую роль может сыграть WL в его журналистской карьере. На сегодняшний день он является новым пресс-представителем WL. Мне кажется, что это он привлек к делу Инги, а чуть позже еще и одного семнадцатилетнего юношу – он впоследствии занял особый пост «мальчика на побегушках», смысла которого мне так и не удалось постичь. Позднее Джулиан в своих обвинениях в мой адрес часто обращался к поддержке Кристинна: «Кристинн может подтвердить, что ты настраивал остальных против меня, Кристинн то, Кристинн сё».

Тот факт, что я не хотел и не мог вернуться в Исландию, не обсуждался. Я чувствовал, что для Джулиана мое присутствие нежелательно, и тему эту не поднимал. Я прекрасно мог работать на WL из Берлина. Теперь у меня была серьезная причина, чтобы отсюда не уезжать: Анке. Мы очень быстро поняли, что созданы друг для друга. Мы придерживались одних и тех же взглядов, оба стремились улучшить окружающий мир и общались на равных.

Вопрос же о том, как сложатся мои дальнейшие отношения с Джулианом, по-прежнему оставался открытым. Я пытался вызвать его на разговор, но он уклонялся. Общались мы только в чате, хотя многие советовали нам встретиться, чтобы выяснить отношения. Наша переписка становилась все более странной. В начале мая я предпринял очередную попытку понять, в чем же он меня, собственно, обвиняет. Вот отрывок из нашего диалога:

Д: мне нужно понять, как нам вернуться к прежним отношениям на основе взаимного доверия, Дж

Д: дай мне знать, когда у тебя будет время это обсудить

Д: мне нужен только конструктивный разговор

Дж: я не знаю, с чего начать, и если мне приходится объяснять, то в чем смысл?

Д: смысл в том, чтобы разобраться и двигаться дальше?

Д: кроме того, я по-прежнему считаю себя одним из немногих людей, которым ты можешь доверять, по-настоящему доверять

Д: а таких очень немного

Д: ради прошедших трех лет это того стоит, должно того стоить

Дж: патологические лжецы обычно глубоко убеждены в собственной честности, и это делает их ложь такой правдоподобной

Д: почему ты считаешь меня лжецом?

Д: я не помню, чтобы хоть раз тебя обманул, никогда такого не было

Д: мне кажется, что ты прислушиваешься к лжи других

Д: и даже не пытайся спрашивать меня об этом

Д: я хоть убей не понимаю, как ты можешь считать меня лжецом

Д: черт, даже представить не могу

Дж: ты столько раз облажался, и ты хочешь, чтобы я все эти случаи перечислил? какой в этом смысл, если ты сам этого не видишь?

Дж: я хочу, чтобы ты сам в этом разобрался

Д: потому что я требую доказательств

Д: я не могу сам в этом разобраться, потому что по крайней мере половина всего этого – неправда

Д: этого никогда не было, а ты считаешь, что было

Д: так как же я могу в чем-то разобраться?

Дж: речь идет о непосредственных наблюдениях, а не об информации из чужих рук

Д: тогда я еще меньше понимаю

Дж: я уже 6 недель тому назад представил тебе список причин, по которым я был на тебя обозлен

Д: это где одним из пунктов был мой почти всегда от утюженный костюм?

Д: я действительно ничего не понимаю

Список, боже мой, какой бред. Джулиан составил список всех моих недостатков. В этом списке было, кроме всего прочего, указано, что стрелка на моих брюках всегда идеально заутюжена. Притом что мы самое частое раз в три месяца надевали костюмы. У меня сложилось впечатление, что на некоторых встречах мы могли бы достичь гораздо большего, если бы явились на них прилично одетыми по консервативным меркам, а не как последние оборванцы. Держаться консервативно, работать субверсивно – это был мой девиз.

С некоторых пор Джулиан сам приходит на выступления в костюме, причем в брюках с идеально отутюженной стрелкой. Я считаю, что это правильно. У Дэниела Эллсберга, известного разоблачителя, который в 1971 году передал прессе секретные бумаги Пентагона по вьетнамской войне, есть на эту тему хорошее высказывание: «Когда придут тебя арестовывать, ты должен быть в костюме». И речь в данном случае идет не о внешнем виде, а прежде всего о том, чтобы дать людям понять: приличная одежда от наказания не убережет.

Еще меня обвиняли в том, что мое имя значилось на табличке под дверным звонком с тех пор, как я переехал к Анке. На Джулиана это действовало как красная тряпка на быка. Я задавался вопросом, в чем тут дело. Он возмущался: мол, я ставлю под угрозу собственную безопасность. Но мое имя было на дверном звонке и до того, как я переехал к Анке. Между прочим, даже в Висбадене, где Джулиан прожил у меня два месяца.

Кроме того, где бы я ни жил, я всегда менял старые замки на новые, более надежные. Мою входную дверь далеко не просто было бы взломать. Я бы сразу заметил, если бы кто-то попытался залезть в квартиру. С недавнего времени я обзавелся железнодорожной проездной карточкой, по которой мог в течение целого года ездить на поезде, куда хотел. 3800 евро на эту карточку были взяты из нашего постоянно растущего капитала в фонде имени Вау Холланда. Я просто садился на поезд и ехал, без необходимости оплачивать билет кредиткой, по которой можно было бы вычислить мой маршрут. В общем, я намного серьезнее относился к безопасности, чем раньше.

Джулиан долгое время не имел постоянного местожительства, он болтался то там, то тут и всегда где-нибудь находил приют. Он еще в детстве без конца кочевал с места на место. Его мать долгое время скрывалась от его отца, который был членом австралийской секты «Нью Эйдж».

Каково это – не иметь своего угла, я за прошлые годы испытал на собственной шкуре. В июле 2009 года я съехал с квартиры в Висбадене и семь последующих месяцев, точнее – до моей встречи с Анке, провел без жилья. Возможно, изначально перспектива разделить кочевнический образ жизни Джулиана даже казалась мне заманчивой. И в первое время опыт жизни без балласта действительно был интересным. Под «первым временем» я подразумеваю первый месяц.

Интерес очень быстро прошел и перерос в отвращение. Больше всего мне не хватало моей кухни, где я хранил запасы продуктов и специи, где у меня был свой порядок, где я мог при желании приготовить себе поесть.

Моя мебель, которой набралось два микроавтобуса, причем половину одного заняла моя хорошо оснащенная кухня, а еще половину – компьютерное оборудование, хранилась у родителей. Я собирался искать жилье в Берлине, но до выбора квартиры дело так и не дошло. Я всегда таскал с собой огромный рюкзак, во время конференций останавливался в дешевых пансионах или ночевал у друзей.

Уже спустя неделю после нашего с Анке знакомства стало ясно, что я перееду к ней. Мне кажется, увидев красный диван в подвале клуба, на котором я обычно ночевал, она порадовалась, что пригласила меня к себе жить. Квартира Анке была большой и уютной, один угол в гостиной выложен подушками, а кухня стала настоящим подарком для моей изголодавшейся по домашнему очагу души.

Вполне возможно, что Джулиан, в отличие от меня, родился кочевником и что ему все это не доставляло неудобств. Но после проведенных на красном диване ночей я бы прекрасно понял его, если бы выяснилось, что это не так.

Кстати, я стал еще и отцом. Моего новоиспеченного десятилетнего сына звали Якоб. Верите или нет, но мы с первой секунды нашли общий язык. Внезапно обретенное счастье в личной жизни придавало мне новые силы для дальнейшей работы над проектом.

В чате поначалу все было довольно тихо. Остальные, по всей видимости, были заняты подготовкой видеоматериала, поэтому на чат времени больше ни у кого не оставалось. Но вскоре начались первые дебаты, в которых речь шла в первую очередь о пресс-стратегии и пожертвованиях.

После публикации материала Джулиан заявил, что подготовка «Сопутствующего убийства» якобы обошлась ему в 50 тысяч долларов. Эту сумму он хотел возместить при помощи пожертвований. Кроме всего прочего, он утверждал, что основная работа состояла в расшифровке материала. Я знаю, что это не совсем так. Время от времени нам присылали зашифрованные фильмы, но в данном случае к видеоматериалу был приложен пароль. Требовалось только несколько увеличить разрешение файла, чтобы улучшить качество изображения, но и этим большей частью занимались добровольные помощники. В сущности, расходы Джулиана в этот период ограничивались арендой дома и покупкой собственных авиабилетов. Вычислительную мощность для сервера тоже обеспечили добровольцы.

Инги и Кристинн, которых Джулиан послал в Ирак, чтобы опросить свидетелей и собрать справочный материал, потом обратились ко мне с просьбой возместить им стоимость билетов до Багдада и обратно. Они купили билеты на собственные деньги, а Джулиан обещал компенсировать им расходы.

Таким образом, мы могли бы, например, в Исландии основать отдельный фонд, чтобы задним числом набрать необходимую для этого сумму. Джулиан явно видел в пожертвованиях в адрес WL бизнес-модель, позволяющую в любой момент разжиться большими деньгами.

Я запросил соответствующую сумму в фонде Холланда и вернул исландцам деньги.

В связи с фильмом «Сопутствующее убийство» впервые встал вопрос о правовом статусе наших публикаций. Телевизионные каналы звонили нам, чтобы выяснить, можем ли мы передать им видеоматериал, есть ли этот материал в более высоком разрешении и какова его стоимость. Мы договаривались о денежных пожертвованиях, или, если, как в случае с ZDF, правила этого не допускали, нам вместо этого выплачивали гонорары за интервью. В целом вся эта денежная суета вокруг нашего фильма имела неприятный оттенок. Но Джулиан отмахивался от моих возражений и доводов остальных и призывал нас не брать под сомнение его авторитет в трудные времена.

Джулиан в сопровождении Ропа полетел в Вашингтон, чтобы в Национальном пресс-клубе провести пресс-конференцию на тему фильма «Сопутствующее убийство». Перед вылетом он попрощался с нами в чате словами: «Сейчас я закончу войну».

Наверное, на это нужно было ответить: «Да, до скорого. Может, тебе еще дать в дорогу пару бутербродов?» Я оптимист и не сторонник ложной скромности, но это высказывание все же выходило за рамки нормального.

Потом речь шла еще и о том, что нам, возможно, вручат Нобелевскую премию мира. Архитектор сообщил мне, что ему об этом сказал Джулиан.

«Не исключено, что нам вручат Нобелевскую премию мира», – поведал и мне Джулиан.

Позднее я в нашей электронной почте нашел сообщение от шведского единомышленника. Он писал, что знает двух профессоров из университета, которые имеют какое-то отношение к выдвижению кандидатов в лауреаты Нобелевской премии. Он намеревался спросить их, не хотят ли они внести WL в список кандидатов. В общем, все это сильно напоминало историю про собаку тети знакомого соседа моего брата. Разумеется, нам не светило пополнить ряды таких выдающихся людей, как Мартин Лютер Кинг, Мать Тереза и Барак Обама.

Находясь в Берлине, я занимался рассылкой приглашений, организацией помещения и прямой трансляции для пресс-конференции по «Сопутствующему убийству» в Вашингтоне. Когда было нужно, мы по-прежнему прекрасно работали в команде. Вернее, наоборот: за три дня до назначенной даты в Вашингтоне практически ничего подготовлено не было. Если бы я не вмешался, Джулиан встречался бы с журналистами в вестибюле Национального прессклуба или прямо у его входа. Это в том случае, если бы на встречу вообще кто-нибудь явился.

Мы с Анке решили пожениться, и Джулиан узнал об этом первым. Это было в марте 2010 года, и, несмотря на наши осложнившиеся отношения, он все-таки оставался одним из самых важных для меня людей. Как только мы определились с датой, я сразу сообщил ему, что был бы очень рад, если бы он смог приехать. Он не ответил. У нас тогда уже были серьезные разногласия по поводу денег и дальнейшей ориентации WL, в чате промелькнуло несколько резких слов. Я эту тему больше не затрагивал, поскольку боялся нарваться на отказ. Но на самом деле я больше всего на свете хотел, чтобы Джулиан присутствовал на свадьбе.

Незадолго до свадьбы он устроил мне сцену, потому что я его не пригласил. А я пригласил его в самую первую очередь!

«Я письменного приглашения не получал», – жаловался он.

«И куда же я, по-твоему, должен был его послать?» – осведомился я в ответ. Не говоря уже о том, что мы вообще никаких письменных приглашений не рассылали.

Пятого апреля материал «Сопутствующее убийство» был опубликован в интернете. Только на YouTube его просмотрели десять миллионов раз. Видео было снято с перспективы прицела бортового орудия военного вертолета и показывало, как американские солдаты в Ираке расстреливают гражданское население. В ходе операции погибли двое журналистов агентства Reuters. Этот материал стал для нас окончательным прорывом. После его публикации о существовании нашего сайта знал практически каждый.

Агентство Reuters несколько лет подряд тщетно пыталось заполучить у американцев этот видеоматериал. Солдаты стреляли и в мирных граждан, которые высадились из проезжающего мимо микроавтобуса и поспешили на помощь журналистам и другим пострадавшим. Их циничные комментарии стали причиной возмущения во всем мире и открыли подлинное лицо так называемой «праведной войны».

Как бы ни выглядело название «Сопутствующее убийство» с литературной точки зрения, но впоследствии нам пришлось выслушать немало критических замечаний. Мы, мол, отошли от своей нейтральной позиции. Взялись манипулировать общественным мнением, поскольку сами сделали монтаж исходного видеоматериала и снабдили его титрами, разъясняющими сказанное и услышанное по радиосвязи. Само название фильма и приведенная нами цитата Оруэлла («Язык политики предназначен для того, чтобы ложь казалась правдивой, убийство – оправданным, а пустые слова – осмысленными») стали главным яблоком раздора. На самом деле нам и самим не давали покоя эти вопросы: какова должна быть степень обработки материала, чтобы он возымел желанное действие? Являются ли эти обвинения приемлемой платой за то, чтобы одной публикацией вызвать столько внимания? Что входит в обязанности журналистов и какова отведенная нам роль?

Мы умышленно отделили сайт с монтированным фильмом от сайта WL, тем самым демонстрируя, что это не исходный материал. Мы создали отдельный домен collateralmurder.com. В исходном виде отрывки видеозаписи произвели бы куда меньший эффект, в этом нет никаких сомнений.

И все-таки я считаю, что мы поступили неправильно.

Мы экспериментировали с нашими полномочиями, совершали при этом ошибки и на них учились. Мне кажется, что, покуда ошибки открыто признаются, это в порядке вещей.