Текст книги "Выбирая судьбу"

Глава 18

Однако понедельник удался на славу. Я была занята делом и не вспоминала о своих невзгодах целый день.

Без двадцати девять я вылетела из отеля и, смешавшись с толпой, поспешила в деловой центр. Ощущение было головокружительное. До работы я добралась на автобусе, и, когда впереди замаячили призывные бронзовые цифры «353», они показались мне родными. Я обменялась улыбками и пожеланием доброго утра с уборщиками, которые снова начищали бронзовые ручки и смахивали пыль с люстры. Я очутилась в родной стихии. В лифте звучала музыка – ненавязчивая, но игривая, и, когда я вышла на третьем этаже, кофемашина весело звякнула, возвещая о собственном, весьма значительном вкладе в общее дело. Я находилась дома.

Я пошла на поиски кабинета Джона Темплтона. После нескольких неудачных попыток я все-таки обнаружила его – секретарша восседала на прежнем месте, в бежевом с головы до ног; она явно хотела соответствовать обстановке в приемной!

– Миссис Форрестер, мистер Темплтон на совещании. Он сказал, что вам следует повидать Джин, то есть миссис Эдвардс, а в одиннадцать часов он примет вас и группу декораторов. – Снова обмен улыбками, а потом… – Да, миссис Форрестер, миссис Эдвардс покажет вам кабинет, в котором вы будете работать. И, пожалуйста, найдите мистера Порселли и сообщите номер своей страховки. Выплата в четыре.

Волшебные слова! Однако все это было реальностью.

Кабинет Джин Эдвардс скрывался в недрах лабиринта, притаившись между двумя кабинетами побольше. Крошечное помещение было завалено образцами тканей, подушечками для булавок, яркими плакатами, грязными кофейными чашками и клочками бумаги, на которых от руки вдоль и поперек были нацарапаны заметки. Веселый и приветливый кабинет, заставленный растениями в горшках. Стрела со словом «вверх», намалеванным на ней красными буквами, была обращена тем не менее вниз, а огромный плакат, который гласил «Улыбнись», являл собой фотографию маленькой девочки. Со слезами на глазах она смотрела на вожделенное мороженое, упавшее на тротуар к ее ногам.

Я ждала Джин, а сотрудники тем временем заходили и выходили, заглядывали в кабинет и пробегали мимо. Я казалась себе гостьей.

Я сидела в одиночестве, нервничала, и мне не терпелось приступить к работе. Где же Джин? Где вообще все? По-моему, тут у всех, кроме меня, были дела. Как будто велась большая игра, в которую меня не принимали. Минуты летели одна за другой, я успела просмотреть три последних номера журнала.

– Дожидаетесь Джин?

Услышав голос, я подняла голову и встретилась глазами с мужчиной лет сорока. У него были черные волосы, яркие голубые глаза и щегольская, тщательно ухоженная бородка.

– Да.

– Друг или недруг? – Его глаза весело блеснули.

– Не уверена, но, кажется, я здесь работаю.

– А-а, новая секретарша. Отлично. – Его лицо тут же поскучнело, и не успела я ответить, как он уже поспешил прочь по коридору.

Я чуть не поперхнулась от раздражения. Надо же, секретарша!

Я снова принялась ждать, и едва пробило десять, в кабинет ворвалась Джин с кипой рекламных проспектов, лоскутов тканей и пленок с негативами. Ее улыбка вернула утру былое сияние, и долгое ожидание показалось мне одним мгновением.

– Привет! Мне сказали, что в моем кабинете дожидается новая секретарша. – Она оглядела меня, и мне сразу захотелось рассмеяться в ответ. – Не давайте ему себя в обиду, просто это его стиль. Он немного грубиян. И едва не умер, когда я ему сказала, что вы супруга французского посла и согласились прийти к нам, чтобы обсудить грядущую фотосессию в вашем доме!

– Отлично. А кто он? Важная шишка? – Я подозревала, что да.

– Более или менее. Его зовут Гордон Харт. Старший арт-директор и заместитель редактора.

– Это скорее «более», чем «менее». Трудно с ним ладить?

– Иногда. Просто он не отличается приветливостью. И мы все сходим с ума, когда сдаем в набор новый номер. Сами увидите.

– Мне это знакомо.

– Отлично. Послушайте, сейчас у меня нет времени вводить вас в курс дела. Через пять минут в кабинете Темплтона начинается совещание декораторского отдела, и мне нужно забрать все это барахло со своего стола. На столе Джули вы найдете список дел, которых вам хватит, по крайней мере, на всю следующую неделю. Вы должны найти мне для съемки самую необычную столовую, а еще мы снимает детские и… Черт, что там еще? Вам нужно переговорить с редактором кулинарного отдела насчет чего-то там на завтрашнее утро, и Джон собирается поручить вам интервью на следующей неделе. Через неделю-другую я немного приду в себя, однако до тех пор вам, так сказать, придется в основном разгребать завалы. Готовы? Пора бежать на совещание. Стоп. Надо просмотреть, что мы там наснимали в прошлую пятницу. Лампы! Пообщаемся позднее. Кабинет Джули – то есть ваш – через две двери от моего.

Все это время, разговаривая со мной, она копалась в вещах на своем столе, рассовывая бумаги по папкам, складывая стопкой фотографии и делая пометки. Однако поток слов не замедлялся ни на секунду. Одна из тех энергичных, неутомимых женщин, которые в свои тридцать с небольшим живут исключительно ради карьеры. Сильная, компетентная, но очень милая – редкое сочетание! Наблюдая за Джин, я догадалась: она также была разведена.

Совещание у Джона Темплтона было кратким и по делу. Раздали отпечатанные на ротапринте листки с перечнем того, что должно было появиться в будущих номерах журнала, и я слушала с напряженным вниманием, будто пропустила первые две недели в начале школьного года и теперь должна догнать свой класс.

К полудню я следовала за Джин обратно по коридору. Она скрылась в своем кабинете, а я миновала еще две двери и вошла в свой.

Я осторожно открыла дверь, гадая, что найду за ней, а потом застыла, оглядываясь по сторонам. То, что я увидела, мне понравилось. Две стены были выкрашены в синий, третья в оранжевый, а четвертая была из кирпича. На полу пушистый ковер коричневого цвета, на стенах фотографии, плакаты и крошечные забавные таблички. «Слишком много хорошего – это замечательно» – изречение, предписываемое актрисе Мэй Уэст, две другие гласили: «Мерзость» и «Отвага». А позади письменного стола красовалась четвертая, на которой было написано: «Не сегодня, малыш Джонни». Два горшка с растениями на столе и целая выставка цветов из разноцветной бумаги в углу. Кабинет оказался невелик, но в нем было удобно работать. Я плюхнулась в кресло и громко произнесла:

– Мадам директор!

И моментально ощутила себя победительницей шоу «Королева на день». Место как раз для меня, я находилась в этом кабинете как дома, и чувство первого дня в школе исчезло.

– Наверное, я должен извиниться? Кстати, как поживает посол? – В дверях стоял Гордон Харт и с серьезным выражением лица наблюдал за моими попытками освоиться в новом кабинете.

– Полагаю, отлично, мистер Харт. А вы как?

– Весь в делах, благодарю. А вы почему бездельничаете?

На минуту мне показалось, будто он это всерьез, и я попыталась придумать что-нибудь едкое в ответ. А потом увидела, что его лицо смягчилось.

– По-моему, я неожиданно поступила на фабрику, где надо вкалывать за троих.

– Не льстите себе, так оно и есть. И смотрите, чтобы Элоиза не застукала вас сидящей с пустыми руками. Сойдет хотя бы ложка. Можете ей сказать, что выбираете реквизит для фотографии.

– Настолько плохо, да? А еще я слышала, что наш арт-директор тоже не подарок. – Я приподняла брови и постаралась не рассмеяться.

Но я знала – насчет Элоизы он прав. Элоиза Фрэнк, заведующая редакцией и постоянный кошмар на двух ногах! Я помнила ее с тех дней, когда подрабатывала в «Вуманс лайф» фрилансером. Элоиза начинала репортером в газете, сейчас ей было шестьдесят лет, но выглядела она на сорок, и сердце ее было сделано из цемента пополам с битым стеклом. Однако Элоиза была профессионалом. Мелкая сошка ее ненавидела, коллеги боялись, и лишь Джон Темплтон отдавал Элоизе должное, отлично зная ей цену. Она понимала, что это значит – издавать журнал, всегда держала руку на пульсе и обладала безошибочным чутьем насчет того, что хорошо и правильно для ее издания.

– Между прочим, миссис Форрестер, завтра ровно в девять часов общее собрание. Вам надлежит там быть.

Я почти забыла о присутствии Гордона, припоминая зверства Элоизы Фрэнк.

– Отлично, мистер Харт. Я буду.

– Это в ваших интересах. А теперь за работу. – И он исчез, предоставив мне возможность поразмышлять.

Было трудно понять, когда Харт говорил серьезно и когда шутил. А шутил ли он вообще? Во всем, что бы он ни сказал, чувствовался некий сарказм. Глаза смотрели прямо на вас, брали в плен… выворачивали наизнанку… на мгновение стискивали… и вдруг разжимали хватку, предоставляя вас самому себе в тот момент, когда вы ожидали этого меньше всего. Как будто жизнь – игра. Высокий рост и поджарая фигура подчеркивали худобу лица, которое напоминало мне один из портретов кисти Эль Греко. В тот день я этого вспомнить не смогла. Вероятно, поэтому, несмотря на веселый блеск в его глазах, мне почудилось что-то еще… затаенная боль, нечто такое, что придавало Гордону Харту вид совершенной недосягаемости.

– Прекрасно, мистер Харт. Займитесь своими делами, а я займусь своими, и будем надеяться, что мы с вами не станем действовать друг другу на нервы, – тихо пробормотала я, принимаясь перебирать стопку бумаг с заметками на моем столе. Мне предстояло основательно потрудиться. И многое наверстать.

Я была так поглощена работой, что подняла голову лишь в пять часов, забыв обо всем, в том числе и о Гордоне Харте. Я налила себе чашку кофе из стоявшей в коридоре кофемашины и вернулась за стол в тот момент, когда раздался телефонный звонок.

– Как успехи? – Это была Джин Эдвардс.

– Дело идет. Но чувствую, что тону. Целый день разбираюсь с записками на столе Джули. По-моему, начинаю входить в курс проблем.

– За один-то день? Неплохо. Вас предупредили о завтрашнем собрании?

– Да, спасибо. Заходил Гордон Харт и сообщил.

– О, это большая честь! Как правило, он разговаривает только с Джоном Темплтоном и с Господом Богом. И то не уверена, снисходит ли он до Бога.

– Это меня не удивляет. У него такой вид, будто он настоящий…

– Не продолжайте, Джиллиан. Однако вы правы. Просто не наступайте ему на ногу, и все будет в порядке. Гордон Харт помешан на совершенстве, но вы вряд ли можете ставить это ему в вину. Он спрашивает с себя строже, чем с кого-либо из нас. И всегда готов к нападению.

– Наверное, от него надо держаться подальше.

– Ну, вам самой это решать. А теперь я должна бежать. У меня сегодня гости.

– Хорошо, Джин. Увидимся завтра. Спасибо за помощь. – Я медленно положила трубку и задумалась над последним замечанием Джин насчет Гордона Харта. Одно было ясно: он весьма привлекательный мужчина, хотя и с ужасным характером.

Я взглянула на часы и решила, что пора собираться домой. Я обещала Сэм пиццу. Было бы чудесно провести вместе несколько часов, прежде чем она отправится спать.

Выходя из кабинета, я в последний раз оглянулась через плечо и улыбнулась. Это был чудесный день. Я снова чувствовала себя востребованной. Мне нравилась работа, которую я нашла!

Я медленно шла по коридору, повернув направо, попала в лабиринт. Еще раз направо и налево, и вот я на площадке перед лифтом. Как и Гордон Харт, с самым деловым видом, с большим желтым конвертом в одной руке и огромным портфелем в другой.

– Работа на дом? – поинтересовалась я.

– Да, в левой руке. Нет, в правой. По понедельникам я преподаю рисунок с натуры. В портфеле мои старые наброски обнаженной натуры. Хочу показать их в классе.

Тут прибыл лифт, полный людей с других этажей. Гордон увидел знакомого и завел разговор, поэтому я решила, что выйду тихо и незаметно, ни сказав ему ни слова. Однако когда я шагнула к вращающейся двери, он оказался у меня за спиной, и мы ринулись навстречу Лексингтон-авеню друг за другом, как шарики жевательной резинки из автомата.

– В какую сторону направляетесь, миссис Форрестер? Я пройдусь до жилого квартала и возьму своего двухколесного друга. Может, пойдем вместе? – И мы медленно двинулись сквозь людские толпы Лексингтон-авеню.

– Вы добираетесь до работы на велосипеде?

– Иногда. Но это не то, что вы думаете. У меня мотоцикл. Купил его в Испании прошлым летом.

– Наверное, страшно на забитых машинами улицах?

– Не особенно. Я вообще мало чего боюсь. Просто не думаю об этом.

Или не хочет думать?

– У вас есть дети? – Нужно же было о чем-то говорить по дороге.

– Сын. Изучает архитектуру в Йеле. А у вас?

– Дочь. Ей пять лет, и она еще в том возрасте, когда предпочитают разносить дома вдребезги, нежели их строить.

Гордон Харт рассмеялся, и я заметила, что у него приятная улыбка. Стоило ему забыть о необходимости принимать грозный вид, и он становился вполне земным человеком. А еще я обратила внимание на странный блеск в его глазах, когда спросила про сына.

По пути в жилой квартал мы говорили о Нью-Йорке, и я сказала, каким странным все кажется, когда сюда возвращаешься, насколько отличается этот город от Калифорнии. Добавила, что люблю Нью-Йорк, однако чувствую себя чужой. Все равно, что смотреть на животных в зоопарке.

– Вы давно вернулись?

– Неделю назад.

– Вы снова привыкнете к Нью-Йорку и, вероятно, больше никогда его не покинете. Просто будете твердить, как все тут странно устроено. Именно так мы все и поступаем.

– Вероятно, скоро я вернусь в Калифорнию. – У меня полегчало на душе, когда я произнесла эти слова.

– Прежде я говорил то же самое про Испанию. Но это невозможно. Мы никогда не возвращаемся обратно.

– Почему? – Наивный вопрос.

– Потому что вы уезжаете, когда чувствуете, что должны уехать, или же вас вынуждают обстоятельства и люди. И частица вашей души умирает. Она остается там навсегда. А на новое место переезжает то, что от вас осталось.

Это прозвучало как приговор, однако я понимала, что это правда. Одна часть меня умерла, когда я уехала из Сан-Франциско, а другая осталась с Крисом.

– Вынуждена признать, мистер Харт, что вы рассуждаете здраво. А что заставило вас уехать в Испанию?

– Как говорится, момент умопомешательства. Мой брак только что потерпел крах, ужасно надоела работа. Мне было тридцать два года, и я прикинул – не уеду прямо сейчас, значит, не уеду никогда. Полагаю, я был прав. Ни разу не пожалел, что уехал в Испанию. Провел десять лет в крошечном городке неподалеку от Малаги. Оглядываясь назад, могу сказать, что это было лучшее время моей жизни. «Потерянные годы», как называют это в нашем бизнесе. Но я не считаю, что прожил их напрасно. Я вспоминаю их с любовью.

– Вы когда-нибудь думали о том, чтобы вернуться?

– Да, но в тридцать два, а не в сорок девять. Теперь я слишком стар для столь серьезных поступков. Пройденный этап. Сейчас вот это… – Его рука описала дугу, указывая на силуэты городских зданий.

– Но это же абсурд! Вы можете вернуться в любое время, когда пожелаете. – Я почему-то даже разволновалась из-за того, что он отказался следовать за своей мечтой. А ему, похоже, было все безразлично.

– Приятно, что вы приняли это близко к сердцу, но уверяю вас, я слишком стар, чтобы уповать на иллюзии, будто можно прожить в Испании на черством хлебе или сделаться художником.

Мы стояли на углу Шестидесятой улицы. Я была почти дома. Харт пожал мне руку, и я заметила, что веселые искорки еще не погасли в его глазах. Почему-то наш разговор доставил ему удовольствие. Я вынуждена была признать, что за пределами рабочего кабинета – несмотря на явную склонность к сарказму – Харт был, можно сказать, приятным человеком.

Он зашагал прочь, а я свернула на Парк-авеню и добралась до «Ридженси», думая исключительно о дочери. Я совершенно забыла о Гордоне Харте.

– Привет, радость моя! Что ты сегодня делала?

– Ничего. Мне не нравится Джейн. И я хочу вернуться к дяде Крису. Мне тут плохо. – Сэм, с заплаканными глазами, выглядела несчастной и взъерошенной. Джейн – ее няня. Обе стороны были явно не в восторге друг от друга. Сэм умела быть невыносимой, если прикладывала старания.

– Как ты знаешь, здесь твой дом. Скоро мы переедем в нашу квартиру. Все наладится, а потом и дядя Крис приедет нас проведать, а еще у тебя появятся новые друзья в школе, и…

– Нет. А в парке ходила большая и злая собака. – Господи, Сэм была такой милой, с этими огромными глазами, которые смотрели прямо на меня. – Где ты была целый день? Я так хотела, чтобы ты находилась со мной.

Вот он, кошмар всех работающих матерей, заключающийся во фразе: «Где ты была целый день?» А это вообще удар ниже пояса: «Я так хотела, чтобы ты находилась со мной!» Приехали! Сэм, милая, мне ведь нужно работать… тогда у нас будут деньги и я… Ладно, мне просто надо работать, Сэм, я без этого не могу, вот и все.

– Я тоже хотела быть с тобой. Но я работаю. Я тебе уже сто раз объясняла. Я думала, ты поняла. Эй, как насчет пиццы? С грибами или с колбасой?

– С грибами или с колбасой? – Дочь просияла, когда я вспомнила про пиццу.

– Ну, давай же. Выбирай. – Я улыбалась, радуясь, что в нашем доме снова воцарился мир.

– Ладно. Пусть будет с грибами.

А потом я увидела, как дочь подняла голову и посмотрела на меня. Она явно что-то задумала.

– Мамочка…

– Что, дорогая?

– Когда приедет дядя Крис?

– Не знаю.

Через полчаса принесли нашу пиццу, и мы с Сэм набросились на еду. Казалось, наши проблемы остались позади. Я понятия не имела, когда приедет Крис и приедет ли вообще. И, в конце концов, мне это безразлично. У нас с дочерью было все, что нужно. У меня есть она, у нее есть я. А еще у нас на столе в стиле Людовика XV, гордости отеля «Ридженси», лежала огромная аппетитная пицца с сыром и грибами. Что еще можно требовать от жизни? Я посмотрела на дочь, и мне захотелось смеяться – так было хорошо. И какой сегодня выдался замечательный день! Сэм взглянула на меня и улыбнулась. Она тоже почувствовала, как добра к нам жизнь.

– Мамочка!

– Что?

– Можно, я кое-что у тебя попрошу?

– Конечно. Только не вторую пиццу.

– Нет, мама, я не про пиццу. – Сэм смотрела на меня с укором, удивляясь моей бестолковости.

– Тогда что же?

– Вот если бы у меня вскоре появилась маленькая сестренка!

Глава 19

Второй рабочий день получился даже лучше первого. Я чувствовала себя в своей стихии. Это собрание сотрудников ничем не отличалось от любого другого, зато я получила возможность взглянуть на лица тех, с кем мне предстояло трудиться.

Джон Темплтон вел собрание в стиле председателя совета директоров в фильме пятидесятых годов. Гордон Харт стоял где-то в задних рядах, откуда наблюдал за спектаклем, а я сидела рядом с Джин. Выходя из зала, я втайне надеялась, что Гордон скажет мне что-нибудь, когда мы прошли мимо него, однако он был занят – инструктировал помощника редактора насчет одного из проектов, о котором докладывал Джон.

За те два часа, что длилось собрание, была затронута лишь одна тема, имевшая ко мне непосредственное отношение. Чернокожий певец Милт Хаули согласился дать интервью журналу «Вуманс лайф», и эту работу Джон Темплтон поручил мне. Похоже, мне позволили снять самые сливки!

Когда я вернулась к себе в кабинет, позвонил Мэттью Хинтон, и я позволила соблазнить себя приглашением на открытие конноспортивной выставки, которая должна была состояться следующим вечером. Я снова не смогла устоять.

А перед ланчем я позвонила Хилари Прайс. Ее секретарь сообщила, что Хилари находится в Париже, на показах модных коллекций.

Я встречалась с Хилари в те годы, когда только начинала работать. Одно время мы даже вместе трудились в журнале, но с тех пор она взлетела на впечатляющую высоту в известном издании о моде. Это вам не «Вуманс лайф», а ультрамодный журнал, где раскрашивают женские лица в зеленый, а потом приклеивают к ним павлиньи перья.

Мы понравились друг другу с первого взгляда. И если с Пэг нас связывала восхитительно бурная, грубоватая и очевидная дружба, то здесь все было спокойно и вежливо. Однако мне всегда казалось, что я должна подняться до уровня Хилари, что, в общем, было мне на пользу. Труд увенчался успехом лишь отчасти: я по-прежнему могу позволить себе распустить волосы и сбросить туфли. Она, так сказать, расширяет горизонты, моя Хилари. Невозмутимая, сдержанная, элегантная, остроумная. Бесспорно, сильная. Но главное – добрая. Настоящая нью-йоркская штучка, образованная женщина, которой я восхищалась. Хилари модная и умеет выглядеть ярко; то, что называется рафинированная. Но, несмотря на изысканную внешность, очень тихая. Ей примерно лет тридцать пять, ее возраст – под завесой тайны. Она никогда не говорит… и ничем себя не выдает. Как и я, Хилари разведена и живет то в Милане, то в Париже, то в Токио. Ее первым мужем был стареющий итальянский граф, о котором она вскользь упоминала как о Чекко – наверное, сокращенно от Франческо. Когда Хилари выходила за него замуж, он был на пороге смерти – или она так думала. Но старый хрыч умудрился прожить еще достаточно, чтобы через три недели после развода вновь жениться на девице семнадцати лет.

Телефон зазвонил в кабинете Хилари, на втором гудке она сама взяла трубку.

– Алло!

– Хилари? Это Джиллиан.

– Рада, что ты вернулась, дорогая! Фелисия передала мне твое сообщение. Но что привело голубку назад в Мекку? – Она весело рассмеялась.

– Кто знает? Господи, как же хорошо снова услышать твой голос. Каким показался тебе Париж?

– Изысканным. И дождливым. Коллекции были отвратительные. В Риме было гораздо лучше. И я столкнулась с Чекко, своим бывшим. У него новая любовница. Восхитительная девица, точно кобыла с белой гривой.

– Как он?

– Жив, что в его возрасте уже замечательно. Волосы дыбом, как подумаешь, сколько ему теперь должно быть лет… Не иначе, он тратит целое состояние, чтобы переписать цифры в паспорте. Бумага давным-давно протерлась до дыр…

И мы обе рассмеялись. Порой Хилари была злой на язык! Я никогда не видела Чекко, но впечатление о нем у меня сложилось плохое.

– Джиллиан, дорогая, как твои дела? Ты не ответила на мое последнее письмо, и я уж начала беспокоиться.

Как всегда, в ее хрипловатом голосе ощущался едкий сарказм, однако под ним таилась теплота. И этот ее тон, который давал понять человеку, что им искренне интересуются. Такой у Хилари был дар. Возможно, она выработала его в себе, однако я думаю, что это было от чистого сердца. Хилари была очень рада меня слышать и потребовала отчет: «Обо всех твоих новостях, дорогая! Иными словами, самое главное, Джиллиан: когда ты вернулась? давно ли ты здесь? и чем занимаешься?» Я кратко ответила на первые два вопроса, а потом рассказала ей про работу в «Вуманс лайф», про Джона Темплтона, про настоящее чудо – по меркам Нью-Йорка, когда тебе удается найти работу на восемь недель, про сломанные тазовые кости Джули Уэйнтрауб и даже про поиски необычной столовой. Я подумала – вдруг Хилари что-нибудь подскажет?

В трубке снова раздался веселый смех, а затем приказ:

– Эй, ты там, притормози! Что за чушь насчет Джули Уэйнтрауб и столовой? Если я правильно тебя поняла, ты ищешь сломанные тазовые кости, ты только что купила столовую Джули Уэйнтрауб? Или ты только что купила тазовые кости Джули Уэйнтрауб и сломала свою столовую… И есть ли у меня… что? Таз или столовая? У меня есть и то, и другое, но ты не получишь ни того, ни другого, и совершенно ясно, дорогая, что Нью-Йорк совсем вскружил тебе голову.

К этому времени я уже смеялась во весь голос, пытаясь объяснить все с самого начала, хотя знала, что Хилари и без того все прекрасно поняла.

– Если честно, Джиллиан, я никогда не встречалась с Джули Уэйнтрауб, но счастлива, что у тебя есть работа. Похоже, место как раз для тебя. Кстати, один мой давний друг работает как раз в этом журнале – его зовут Гордон Харт. Ты с ним уже знакома? Хотя за два дня ты вряд ли успела.

– На самом деле мы как раз знакомы. Он вполне приятный человек, правда, сыплет колкостями. Вот уж не догадывалась, что он твой друг; ты ни разу о нем не упоминала.

– Много лет назад я знала его жену, когда она была моделью, а я только что приехала в Нью-Йорк. Они разводились, и Гордон Харт собирался отбыть в Испанию. Наверное, хотел стать Эрнестом Хемингуэем от искусства или еще что. Через много лет я столкнулась с ним в Испании, а потом, уже работая в журналах, мы встречались на работе. Он один из тех немногих, благодаря кому подобные мероприятия не превращаются в кошмар. Харт талантливый, приятный. Что до сарказма, то это способ держать всю эту публику на расстоянии. Возвел вокруг себя стену высотой в милю… Но, главное, дорогая Джиллиан, как твой Кристофер, твоя большая любовь?

– Хилари, пока не знаю. Не могу об этом говорить.

– Правильно. Меньше слов, лучше настроение. Если я буду тебе нужна, ты знаешь, где меня найти. Почему бы тебе не заскочить вечером в четверг, выпить после работы? И мы поболтаем обо всем. И я прикину, кого еще пригласить к обеду. Например, Гордона. И еще четверых-пятерых. Жаль, времени осталось мало. Может, есть кто-то, о ком ты хотела бы меня попросить особенно?

– Нет, на твое усмотрение. Замечательная идея! Только, пожалуйста, деловая леди, подумайте насчет столовой, она нужна мне позарез. Хилари, ты просто чудо. Спасибо тебе. В котором часу в четверг?

– В шесть?

– Отлично. Я буду.

Да, это было приглашение, которое следовало принять! Хилари устраивала лучшие званые обеды во всем Нью-Йорке. И ее разведка работала как надо. В тот же день она мне перезвонила и сообщила, что вспомнила такую столовую, просто зашибись! Владельцами была супружеская чета, оба актеры. И во время занятий на курсах по сценографии жена, вооружившись кистью и красками, набросилась на столовую комнату в своей квартире. Теперь она называла ее «природная среда». Хилари дала более конкретное описание: «Когда ешь, чувствуешь, будто все обитатели джунглей заглядывают к тебе в тарелку». Она убедила меня, что попробовать стоит, поэтому я позвонила и договорилась, что приеду и посмотрю сама.

Столовая оказалась сногсшибательной, словно декорация к фильму: повсюду нарисованы деревья и цветы, над головой облака, озеро на полу, из-за нарисованных кустов высовывает головы всякое зверье. Мебель такая, что прямо сейчас на сафари, за исключением великолепного стеклянного стола, уставленного бесчисленными подсвечниками. Да, это было нечто!

Я назначила дату съемки.

Итак, я выполнила, по крайней мере, одно задание редакции. Я поспешила в отель; выпью-ка бокал чудесного холодного белого вина и немного посплю, пока дочь гуляет в парке.

Открыв дверь номера, я услышала телефонную трель, и впервые мне не пришло в голову предположить, что это может быть Крис. Разумеется, это был не он. Звонил Гордон Харт.

– Привет, я узнал от Хилари, что завтра вечером мы вместе приглашены к обеду. Могу я вас подвезти? – Его голос звучал мягче, чем в офисе. Скорее, как накануне, когда мы шли по улицам Нью-Йорка.

– Это было бы чудесно, но мы с ней договорились встретиться пораньше, чтобы выпить. Я не виделась с Хилари после отъезда из Нью-Йорка.

– Тогда не буду мешать. Как вам нравится работа?

– Нескучная и немного напоминает сумасшедший дом. Боюсь, я растеряла навыки.

– Уверен, вы справитесь. Я собирался сегодня пригласить вас на обед, но вы исчезли. Может, перенесем на другой день?

– Была бы рада.

– Тогда, считайте, договорились. Желаю хорошего вечера, Джиллиан. Увидимся завтра.

– До свидания.

Странный звонок, странный мужчина. Кажется, что между ним и остальным миром лежит целая пропасть. Говорит приятные слова, а сам холоден, как лед, и это сбивает с толку. И все же Гордон Харт – живой человек, не то что Мэттью Хинтон, например. Есть в нем и сила, и характер, и душа. И чувствуется, что в какой-то момент своей жизни он страдал. Вот только из-за чего? Или из-за кого? С этими мыслями я заснула.

Я проснулась, когда телефон зазвонил снова, и стала нашаривать рукой трубку, спросонок не отдавая себе отчета в том, что делаю. На сей раз это действительно был Крис. Сейчас мои мысли были исключительно приятные, я была сама нежность и думала лишь о том, как же сильно его люблю. Сонно улыбаясь, я посылала воздушные поцелуи, вслушиваясь в звук любимого голоса. А потом перевернулась на бок, чтобы посмотреть, который час… четверть пятого… значит, четверть второго в Сан-Франциско. И почему-то сразу вспомнила про Мэрилин. Не успев себя одернуть, едко поинтересовалась: «Где же Мэрилин? Разве она не приходит домой на обед»? Ох, вот и сорвалось с языка. Я прямо видела, как вздрогнул и отпрянул Крис, будто я залепила ему пощечину. Потом мы беседовали о моей работе, о погоде, о проектах Криса, о его съемках. И старательно избегали говорить о Мэрилин. Нелепый получился разговор. Мы играли в игру, и Мэрилин была тут как тут, словно слушала нас по параллельному телефону. Нам было неловко. Я была обижена и сердилась, а Кристофер явно ощущал себя дураком. Поделом. Пусть бы ему стало совсем плохо. Но подобные чувства Крису были неведомы.