Текст книги "Волконский и Смерть"

«А что, если она думает, будто попытка моя окажется неудачной? В самом деле, как впустить убийцу в камеру, когда там все охраняется? Как объяснят внезапную смерть арестанта? Будут ли ее расследовать, если убийца сделает свою работу слишком грязно?» – снова задумался он и выругался вслух. Если человека, которого он может подослать, поймают по его неосторожности, тот и выдаст заказчика, а там дело с концами… Княгиня пытается представить ситуацию так, как будто убить ее брата очень просто. Специально искушает его этой простотой. Но не учла, что и он умеет просчитывать ситуацию на несколько ходов вперед. Поэтому знает, где именно его позиция окажется слабой. И избежит ее.

Александр вернулся к письменному столу. «Попытка-не пытка, за спрос денег не берут», – решил он, и стал писать к своему бывшему приятелю и сослуживцу, которого называл в письме «Леоном», о том, насколько легко подкупить солдат и кто там служит. Сей «Леон» был адъютантом отца, присутствовал на всех каменских обедах и постоянно ругал вслух правительство, призывая к самым решительным мерам, удачно женился на осиротевшей миленькой племяннице Мордвинова, за которую отдавали богатейшее приданое, разумеется, попал под следствие, был с пристрастием допрошен, а потом каким-то образом отпущен, не имея при этом ни влиятельной родни (его фамилия, вроде бы как остзейская, вызывала сомнения у остзейской аристократии; кто-то даже относил Леона и к «иерусалимскому дворянству», а ежели его самого послушать, так он по материнской линии из претендентов на испанский престол происходил). Александр прекрасно знал, на какие тайные пружины нажимает его приятель, чтобы выйти сухим из воды, и полагал, что некоторыми контактами тот поделится весьма охотно. Если, конечно, тому кое-что предложить. Или кое-чем пригрозить.

Ответ принес слуга адресата послания в тот же вечер. Александр даже подивился такой быстроте. Впрочем, Леон был из тех, кто не терпел никакого промедления. В послании говорилось так: «Друг мой, я прекрасно знаю, о ком и о чем вы говорите. Вы очень рискуете, доверяя такое дело бумаге, ведь вашего человека могли поймать. Что касается услуги, о которой вы просите, то у меня есть человек, готовый выполнить эту задачу. Причем, памятуя о вашем бедственном положении и ужасной ситуации, сложившейся у вашего почтенного отца, которого я всегда безмерно уважал, как собственного родителя, и, не скрою, даже больше оного, я решил взять все издержки на себя. Не погрешу против истины, если скажу, что я сам очень заинтересован в положительном исходе данного дела. Некоторые обиды не смываются даже собственной кровью. Из-за того, что я по милости вашего недруга замешан в этой истории, мне следует попрощаться с собственной карьерой, а еще учтите, что я человек семейный…» Раевский оторвался от письма и усмехнулся. Конечно, приятель любит прибедняться. В карьеризме он как-то не замечен. «Но любопытно, что этому-то Волконский сделал, раз он так хочет его уничтожить? Или и он в деле?» – подумал Александр и перевернул лист бумаги, прочтя далее: «От вас не требуется никаких усилий. Сочтите это благодарностью за ваше предложение. Результат вы узнаете в самом скором времени». «Как любопытно», – подумал Раевский, затягиваясь трубочным табаком. – «Ни разу не лицезрел примеров подобной щедрости». Он решил поступить так, как Леон советовал ему в письме, и ждать, что же будет далее.

XIII. Серж. Смерть

…Князь проснулся от того, что на него кто-то смотрел. Пристально и выжидающе, ожидая, когда он пошевелится, что-то скажет. Ощущения были самые тягостные, словно кто-то надавил на солнечное сплетение, привязал руки и ноги к койке. Сонный паралич, – промелькнуло в голове. Такое бывало, и последнее время бывало чаще. Достаточно заставить себя пошевельнуть рукой, попытаться открыть глаза, сказать себе, что это всего лишь сон, и морок уходит, заменяясь полноценной и сладостной дремотой. На сей раз такого не получилось. Серж довел себя до состояния пробуждения, посмотрел в гулкий черный потолок, вдохнул знакомый сыроватый воздух камеры, пошевелил пальцами рук, почувствовал свое тело, но чувство того, что за ним наблюдают, никуда не пропало, а, напротив, усилилось, обрело плоть и кровь. Он было начал подниматься с койки, чтобы оглядеть камеру, но услышал еле заметное дыхание, прерывистое и хрипловатое. Ночь была лунная, и робкий серебристый свет лился из небольшой зарешеченной щели под потолком, заменяющей окно. Серж не шевелился, надеясь, что тому, кто присутствовал нынче вместе с ним в камере – человеку, зверю или духу, – не слышно стука его сердца. Он решил выжидать. Когда светлая полоса на противоположной стене поколебалась и Серж даже не услышал, а почувствовал всем нутром тихие шаги, становившиеся все ближе, он немедленно вскочил и повернулся. Черный силуэт стоял напротив него. Серж прищурился. В темноте не видны были черты лица, ощущался лишь затхлый запах сырой земли, заметный даже на фоне сырости камеры. Пришелец напоминал мертвеца, восставшего из могилы. Ростом он был как Серж, но сложение казалось более тонким. Силуэт был укрыт свободной рясой, подпоясанной в талии, а в правой руке блеснул серп, который пришелец метнул, не глядя, прямо в князя. Тот в последнюю минуту отклонился и тут же бросился на темную фигуру. Та рванула к двери, но Серж настиг ее в последнюю минуту, прежде чем та сумела скрыться. «Кто ты?» – прохрипел он, с облегчением ощущая теплое человеческое тело под рясой. – «Кто прислал?» «Помилосердствуйте, пане», – всхлипывающим, еще совсем молодыми голосом, с нотками украинского акцента взмолился пришелец. – «Мне приказано было… Уплачено». «Кто приказал? Кто заплатил?» – Серж придвинул парня к двери, пережав ему запястья и подосадовав, что не может нынче разжечь свечу – во-первых, не хотелось привлекать внимание охраны, которая обязательно заметит свет, льющийся из-под двери в его камеру, во-вторых, это значило отпустить потенциального убийцу. «Барин важный один… Не убивайте только, Христом Богом прошу!» – продолжал умолять незадачливый ассасин. «А меня, значит, убивать можно было?» – усмехнулся Серж. – «Барина-то как зовут? В каком звании?» «Не знаю, барин…», – начал его противник, но получив весьма ощутимый тычок в колено от князя, тут же заверещал: «Это все Пахом, его спросите, он мне сказал, есть работа, я и взялся за работу, я не хотел вас вбивать, барин, это Пахом все…» «Какой еще Пахом?» – поморщился Серж. – «Рассказывай по порядку».

И он услышал невнятный рассказ о том, как Федор, вольноотупущенник князя Репнина, того самого, старшего брата Сержа, сидел давеча в кабаке, пропивая последнюю рубашку, как к нему подсел один солдат караульной команды и предложил неплохую подработку, восемь рублей серебром за то, что он кое-кого устранит. Федор, естественно, открещивался, говоря, что смертоубийцей не станет и на каторгу не пойдет. Тогда служивый, представившийся Пахомом, криво усмехнулся и сказал, что ему надо устранить супостата, который хотел особо жестоким образом государя и его малых детушек убить да Россию продать французам по сходной цене. Очевидно, сей агитатор был достаточно убедителен для того, чтобы воспламенить в проспиртованной душе Федора патриотический раж, да и вид живых денег вкупе с дармовым вином, подать которое солдат распорядился сразу же, подействовал. Из кабака они ушли вместе. Пахом доставил его в лодке на Петербургскую сторону, устроил его отсыпаться в некоем амбаре близ казармы, а утром пробудил его, нарядил в какую-то черную рясу, дал в руки серп и послал в камеру, убивать Сержа. В последний момент, разглядев спящего узника привыкшими к темноте глазами, Федор решил отказаться от намерений – не столько из человеколюбия, сколько из страха, что тот даст адекватный отпор. Страх, как видно, оказался совсем не беспочвенным, и теперь злоумышленник просил лишь одного – отпустить его с миром.

Серж задумался. Возможно, «заказчиком» оказался один из караульных. Но и тот, как видно, был подкуплен. «Ментор оказал милость», – сказал он вслух вполголоса, а затем, более громко: «Придется тебе, любезный, караулить меня до утра. Изволь, обыщу». Он обшарил парня, но ничего, кроме креста, пояса, портков и ветхой рубахи, под верхней одеждой не заметил. На всякий случай он связал рукава рясы за спиной, а веревочным поясом перевязал ноги. «Так и сиди, а потом тебя твой Пахом заберет», – сказал Серж. Он уселся на койке, подобрав ноги под себя. Понятно, что до утра придется стеречь этого, с позволения сказать, ассассина. В принципе, план был не слишком дурной – если бы князь не проснулся вовремя, то сей Федор наверняка бы его зарезал. «Пьер знал, что у меня есть соответствующие навыки…», – подумал Серж. – «Так что это не он. Кто-то еще… Забавно убивать человека, которого и так спроводят на эшафот или в могилу. Милость оказывали, что ли?»

…Когда в камере посерело с первыми лучами солнца, Серж, не сомкнувший глаз и продолжавший недоумевать, увидел бледное, непримечательное лицо нападавшего. Глаза его были широко открыты, в них застыло испуганное выражение. Изо рта вытекала слюна. Дышал он прерывисто и хрипло. Серж кинулся к нему, потряс за плечи, но тот только стонал и дергался, постепенно слабея. Через несколько мгновений дыхание прекратилось, и Федор обмяк под его руками. «Отравили парня», – проговорил Серж, наскоро перекрестив новопреставленного раба Господня, а потом изо всей силы заколотил в дверь. Долго никто не подходил. Князь уже замучился считать минуты, когда дверь со скрипом отворилась, и юный караульный, увидав безжизненное тело в рясе, только вскрикнул от испуга. «Вашей милостью», – процедил Серж. – «Ты не Пахом ли?» «Нет, я Прохор», – отвечал парень, все еще дрожа. «Так вот. Убери тело куда подальше. И офицеру доложи». «К-как?» – заикался Прохор, силясь поверить собственным глазам. «Вот и мне хочется узнать, как», – хладнокровно сказал Серж, а потом помог солдату вытащить Федора, оказавшегося до странности легким, за ноги в коридор.

Оставшись один, он разглядел орудие неудавшегося убийства. Серп напоминал обыкновенный, используемый для жатвы, всем, кроме одного – искусной резной ручки, на которой было вырезано диковинное изображение цветущей розы, обвивающей лютеранский крест. «Привет от деда», – сказал про себя князь, пряча оружие под подушку. Теперь он прекрасно знал, что никакой офицер не придет выяснять обстоятельства дела. Потому что в такие дела крепостная стража не имеет права вмешиваться вообще. Да и из Следственного комитета на это никто не имел полномочий, кроме, возможно, Бенкендорфа, и то не факт. Все было разыграно как по нотам – найти случайного исполнителя, напасть тогда, когда он менее всего готов к этому, непременно использовать холодное оружие, а не пистолет или удавку, отравить ассасина ядом, который подействует аккурат сразу же после убийства… Не ожидали одного – что Серж победит насланную смерть. «Впрочем, они не исключают, что я смогу пустить этот серп в дело, хотя бы против самого себя», – горько усмехнулся он, пряча оружие под подушку – пригодится, если вдруг Братство Розы и Креста вздумает повторить данный поступок. В том, что повторение случится непременно, князь не сомневался.

Однако время застыло окончательно. Никто к нему не входил, за исключением солдата, молча подающего ему еду и выносящего отхожее ведро. Это уже был не Прохор – свидетеля убийства неизвестного малого постарались устранить, возможно, туда же, куда и жертву, а некий пожилой уже одноглазый инвалид, который не вступал с узником в разговоры. Всякий раз, когда Серж обращался к нему даже с самым невинным вопросом, вроде «Какова погода на дворе?» и «Какой нынче день недели?», служивый молчал так, как будто совсем не понимал обращенной к нему речи и в ответ не раскрывал рта, даже с тем, чтобы сказать привычное «Не могу знать». Никто из следователей тоже не являлся, на допрос его не вызывали, и князь уже начал думать, что о нем так и забыли. Этого-то он и боялся более всего, хотя, как водится, успел уже предусмотреть и такой конец. Смерть была его старым товарищем, знакомым до последней черточки лица, и каждый раз, когда ее прохладное дыхание чувствовалось рядом, Серж вздыхал облегченно. Если он когда-то ее боялся, то этого не даже не помнил. И смерть, поначалу присаживаясь рядом, всегда покидала его восвояси, иногда не возвращаясь годами. Ни битвы, ни ранения, ни болезни не могли ее вернуть. За месяцы заключения, за долгие часы бесед со следователями и бдений над допросными листами Серж успел понять, что вряд ли встретит свою старую знакомую на эшафоте. Хотели бы казнить – давно бы уже казнили. В России такие дела обычно быстро делаются, без ненужной проволоки. Он всегда предвидел собственную казнь, не боялся ее, разве что желал, чтобы она не была публичной – а то и так семье слишком много позора выпало на долю. Однако характер самих допросов показывал, что ситуация затянется надолго. Некоторые наивные души думали, что им стоит во всем признаться, как их отпустят, а дело закроют, но, подавая ложную надежду, следователи просто тянули время и привлекали к суду все большее количество лиц, многие из которых оказывались совершенно случайными, едва понимающими, зачем они были арестованы по «делу Четырнадцатого», но названными в качестве причастных. Серж слишком хорошо видел мотивы следователей, чтобы думать, будто его признания что-то изменят. К тому же, он просто не видел смысла признаваться. Если бы следствие уже напало на след Пьера во всей этой истории, то он бы понял это по характеру задаваемых ему вопросов. Однако нет, генералы уцепились за совершенно другую нить и упорно тянут за нее, полагая, что найдут истину. А всех чрезвычайно сильно интересовало цареубийство, его они и взялись расследовать, отставив в сторону военный бунт, проекты конституции, даже зарубежное влияние. Все чаще и чаще допросы касались этой темы, которую общество мельком только обозначало на собраниях. Вопрос «Что делать с государем?» оказывался исключительно техническим и должен был решиться по ситуации, но следователи этого не понимали, и пытались узнать личное мнение по нему даже у тех, кто пробыл в обществе считанные недели. «Со мной определились», – усмехаясь, думал Серж. – «Еще с самого начала. Что ж, я сам, дурак, виноват». За свое тогдашнее поведение он не каялся. Что сделано, то сделано, нечего над пролитым молоком рыдать. «Ежели я хотел бы вас убить, Ваше Величество, то мы бы уже не говорили», – сказал он тогда слишком спокойно, и непонятно, что привело Николая в ярость – смысл слов или вот этот холодный тон, выдающий самообладание, коего в новом императоре оказалось маловато. Серж долго прокручивал ситуацию в голове, дополняя новыми подробностями, вспоминая каждое мгновение, пока не заставлял себя волевым усилием подумать о чем-то еще. Но это «что-то еще» относилось к свиданию с женой, в присутствии доктора, надутого немца, всем видом своим дающего понять, что его здесь ничего не касается и никому он помогать не будет, даже той, ради которой вызван сюда. Князь видел перед собой чужую женщину и долго думал, как и почему на ней женился. И зачем она здесь – ведь она должна была умереть тогда, зимой, когда он приехал с ней попрощаться, и ему сказали, что она умирает от осложнения после тяжелых родов. Та женщина, которую видел во сне почти каждую ночь, была другой и лицом, и статью, и звали ее иначе, и детей у нее не было, или были, но не от него. Просыпаясь, Серж перебирал имена и все никак не мог угадать то самое, единственное, на которое отозвалась бы эта призрачная возлюбленная. Знал лишь одно – на миниатюрном портрете, переданном ему пару месяцев назад через Бенкендорфа, была не она. И на свидание явилась не она. Да даже вопросы – его бы женщина не спрашивала, как ему здесь живется и что она для него может сделать. И никогда бы не сказала, что хочет разделить его участь – она и так ее разделяет. Лишь посередине разговора Серж сказал себе, что с ним беседует Мари, третья дочь генерала Раевского, с недавних времен – его супруга, мать его сына, а «разделить участь» означает то, что она поедет вслед за ним куда бы его не послали. И добавила тихо, что в несчастье она любит его еще сильнее, чем когда-либо. Серж внезапно осознал, как убого он выглядит, снова подивился вопиющей молодости своей визави – о чем он думал, женившись на ребенке? – вспомнил резкие слова в письмах ее отца и старшего брата, перемежаемыми восклицательными знаками, упреками и призывами мужаться, и сказал, что не требует от нее никаких жертв. Повторил, что у нее есть, ради кого жить и кого любить, вздохнул и отвернулся, показывая тем самым, что свидание окончено.

«С чего они взяли, что меня сошлют?» – подумал он уже сейчас, вспоминая, как Мари восклицала, что пойдет за ним к краю света, в Сибирь, на Камчатку, на Кавказ, да куда угодно. – «Неужто там уже стали известны приговоры? Или же мои выхлопотали мне ссылку вместо казни?» Он так и не потрудился тогда спросить жену, да и в присутствии третьего человека это было опасно. Но, судя по тому, что темнота и свет сменили друг друга уже не первый десяток раз, его не собирались ни казнить, ни ссылать. Скорее, забудут в крепости навечно. Чего больше всего боишься, то и сбывается. Оставалось только ждать, и с каждой сменой времени суток надежд у Сержа оставалось все меньше и меньше. Он вынимал из-под подушки серп, осматривал его и понимал – раз убийца провалился, то Общество Розы и Креста любезно предоставляет ему самому решить свою участь. Перерезать себе горло оружием в минуту отчаяния, когда он особенно тосковал по свежему воздуху, по свободным, не скованному ничем движениям, по открытым пространствам – вот был бы выход. «Но нет, это слишком просто», – думал он и откладывал серп в сторону.

Иногда он вставал и рассматривал те немногие вещи, которые удалось ему получить после свиданий и в виде передач из дома. Глаза частенько останавливались на портрете той, которую он опрометчиво назвал собственной женой. И он, глядя в тщательно выписанные акварелистом черные глаза, понимал, что ему все равно. У той, другой, из сна, глаза были совершенно другого цвета, гораздо светлее. И взгляд иной. Какую же ошибку он допустил, не найдя ее наяву… За это и расплачивается нынче. Потом, откладывая портрет, Серж старался отвлечься другими мыслями, и иногда это удавалось. Вскоре он приучил себя дремать, вызывать из памяти некие мирные пейзажи, дорогие сердцу мелодии, слова любимых песен, и, таким образом, хотя бы временно забывать о грядущей смерти и о прошедшей любви.

Однажды дверь отворилась со страшным скрипом несмазанных пружин, и князь, пребывавший в полудреме, поднял голову на звук. Перед собой он увидел свою сестру, одетую во что-то белое, под черным плащом. И в правой руке у нее был означенный серп, который на неверном свету сумерек напоминал полумесяц. Серж зажмурился и резко открыл глаза, думая, что Софья снится ему, но та никуда не исчезла. Ее присутствие было вполне весомым, дыхание, ровное, чуть запинающееся, слышалось в темноте. Словом, не призрак и не сновидение.

«Мне дали свидание. Наконец-то», – сказала она спокойно, усаживаясь рядом с ним и кладя серп себе на колени. – «А теперь расскажи, как эта игрушка у тебя оказалась».

«Ты должна лучше знать», – отвечал князь непослушным голосом, едва ворочая языком – за эти дни он отвык от разговоров. – «Или спроси у своего любовника».

«Сейчас он мне все и расскажет, прямо уж», – Софья была совершенно спокойной, словно не в камере Петропавловской крепости находилась, а зашла в его спальню в родительском доме пожелать доброго утра. Серж и сам заразился этим спокойствием. Он не мог признаться, что ждал этого свидания уже давно, и надеялся тогда, месяца полтора назад, что Софья придет сама, а не пришлет Алину. С той нельзя было обсудить главное Дело. Если, конечно, родители ее не посвятили. А что, оба эдак могут. И у Пьера, и у Софи были особые взгляды на общение с детьми, мало кем из их круга разделяемые.

«Ты с ним так и не помирилась?» – спросил Серж.

«Нет, отчего же», – усмехнулась она. – «Все по-прежнему. И в такие времена стоит держаться вместе, не находишь ли? Однако вот что странно. Это его общество до сих пор отказывается принимать дам. Даже ради меня исключения не сделали. Кристхен не так глуп, чтобы не продвигать мою кандидатуру. Он же прекрасно знает, кто я… Даже назвал мое имя».

«И кто ты?» – князь с интересом посмотрел на нее.

«Безбожники, даже Библию тебе отказались передавать…», – ни с того ни с сего заговорила Софья, оглядывая камеру, а потом, прищуренными глазами, и самого его. – «А так бы узнал. Впрочем, кажется, в Писании об этом не написано».

«Мистические бредни», – пробормотал он. – «А я думал, ты пришла меня вытаскивать. Как видишь, меня чуть не убили люди твоего Ливена…»

«А ты подосадовал, верно, что такого исхода не получилось?» – Софи спрятала серп в складки просторного плаща, как будто его и не было. – «Но хочу тебе сообщить, что граф и его общество здесь не причем. У тебя же в два раза больше врагов, чем до заключения… Те, кто так хотел с тобой родниться, дружить, решили предать тебя. И ты знаешь имя нынешнего Иуды».

«Откуда у Сашки Раевского розенкрейцерский нож? Или они скатились до того, чтобы и таких принимать…»

«Чем Роза и Крест хуже вашего Союза Благоденствия или Спасения, не помню, какое пафосное имя вы выдумали для него?» – передернула плечами Софи. – «Им нужны люди решительные, только и всего».

«В любом случае, мое устранение должно быть согласовано. И, право, хотели бы убить, сделали это куда более умело», – в тон ей сказал Серж.

«А ты думаешь, я здесь зачем?» – холодно усмехнулась Софи.

Серж похолодел. Нет, право, он предвидел все, что угодно, кроме того, что его устранит кто-то из родни. Хотя мог бы и предвидеть такой оборот. Его не удивило, что Раевский-сын захотел его смерти. Злонравие этого человека было широко известно и никого не удивляло. Тем более, у того был и повод, и имелась во всем деле выгода. Если его семья хочет отыграть все назад, сделать вид, будто Сержа и не существовало вовсе, как следовало из их писем, то логичным было бы устранить этого горе-свойственника. Жена молода, поплачет, если уже не выплакала все слезы, и устроит свою дальнейшую судьбу в течение двух лет. Но Софи – зачем ей нужен был его хладный труп? Если только, конечно, она не исполняет чужую волю. Нужно было подтвердить или опровергнуть это.

«Я знаю, что отработан. Но я никого не выдавал и не собираюсь выдавать», – насколько возможно спокойно заговорил Серж, глядя в ее глаза, такие же, как у него, серо-голубые с прозеленью, внимательные и холодные. – «Таково было условие и я прекрасно знаю, что должен его соблюдать. Позволь мне встретить свою судьбу».

Софи рассмеялась:

«Надо же, ты сильнее, чем думала я и чем думают эти недоумки Раевские. Ты до сих пор хочешь жить. Пытаешься уговорить своего палача оставить тебя в живых. Что ж, учту это».

«Ты могла бы убедиться, что имя твоего мужа не появлялось ни разу в моих показаниях», – продолжил Серж, не обращая внимания на слова сестры. – «Так что… Дай мне спокойно умереть. Я уже понимаю, что меня не казнят».

«Не знала, что ты предпочтешь медленное умирание быстрой казни», – произнесла Софи. – «Что-то в тебе определенно поменялось…»

Она задумчиво осмотрела его. Бог весть, что видела в нем сестра, но увиденное ей вряд ли понравилось. Она поморщилась и покачала головой.

«Нет, ты уже не тот, и крылья у тебя поникли», – прошептала она себе под нос. – «Скоро сами отвалятся… И да, началось это раньше, чем ты сюда попал. Гораздо раньше. Однако клетка все усугубила».

Серж встал с койки и выпрямился, словно в строю.

«Не думай, что мне страшно», – с гордостью сказал он. – «Но в таких обстоятельствах моя гибель будет считаться самоубийством. И меня закопают как собаку, без отпевания и благословения. К тому же… О себе-то ты подумала? Как объяснишь, что после твоего ухода в камере появился труп? Или тебя, как всегда, никто не видел и не слышал?»

«Вот, узнаю прежнего своего братика», – усмехнулась дама. – «А то думала, что же это за скорбный духом старик, на которого променяли моего Сережу… Хочешь отпевание и благословение? А ведь это значит выплевывать собственные легкие по частям в течение года-другого… Подумай, что же лучше. Честно говоря, я бы выбрала выйти из тела побыстрее и наименее болезненным способом».

Серж промолчал. Он знал, что этим все кончится. Всегда знал. Даже во сне, кажется, видел. Но никогда не думал, что сестра решит марать руки в его крови.

«Ты оставляешь мне выбор, надо же», – насмешливо произнес он после паузы. – «Дозволь мне подумать».

«Тут думать особо не о чем, Серж», – откликнулась Софи. – «Ты уже устроил свои дела перед светом и семьей. Твой сын ни в чем не будет нуждаться. Твоя жена будет благополучна… Так что можешь прочитать молитву и отправляться на небеса».

Она встала, выпрямилась во весь свой высокий рост, потянула завязку плаща, и он крупными складками упал к ее ногам. Серж зажмурился от нестерпимо яркого света, исходившего от нее. Казалось, все это происходит во сне, и перед ним не та Софи, которую он помнил, знал с детства, изучил полностью, до единой черты, до малейшего волоска, а Та, Чей лик он когда-то видел запечатленным на холсте, а холст этот висел над источником со святой целебной водой, и было это пару десятков лет назад уж точно, в те времена, когда он ничего не понимал ни о времени, ни о себе, ни об окружающих. Если это сон, то нужно срочно проснуться, пошевелить рукой или ногой, попытаться сказать что-нибудь вслух. Иногда бывало с ним такое – вроде бы ощущение полного пробуждения, пытаешься встать, и действительно встаешь, начинаешь одеваться, ходить по комнате – но понимаешь, что комната какая-то не такая, и не покидает чувство чужого присутствия, тягостное и пугающее… Вот и сейчас складывалось полное ощущение, что этот силуэт в белом вовсе не принадлежит его сестре, которой в реальности нечего делать здесь, в камере, иначе бы его оповестили о ее пришествии, а является смутным фантомом его сонного сознания. Серж встряхнулся, пытаясь сбросить кошмар, но ничего не вышло – разве что свет несколько потускнел, и Софья обрела четкие, вполне реальные формы. Стали более четко видны складки ее плаща, переплетение ткани платья, лицо приобрело рельефность, исчезла нарочитая гладкость портретного изображения. Князь чувствовал, что обретает силу, вновь осознает себя и реальность вокруг.

«Как будто ты знаешь, какие у меня дела перед миром и светом?» – усмехнулся он дерзко. – «Я умирать не собираюсь, да будет тебе известно».

«Поздно. За тебя уже все решили», – равнодушно сказала княгиня, поигрывая серпом в ладони.

Сержа наполнила ярость.

«Кто это все? Ты? Твой муж? Твой любовник?» – набросился он на нее. – «Плохо же вы меня все знаете».

«Полно болтать», – отрывисто произнесла Софи, которую внезапное сопротивление брата привело в состояние неудовольствия. – «У меня не так уж много времени».

«Зато у меня полно», – Серж приблизился к ней, желая перехватить серп. Он знал, что с первого раза у него вряд ли получится. Сестра отличалась необычной ловкостью всякий раз, когда к ней применяли силу. Вряд ли она утратила эти навыки нынче. Заранее приготовилась, это же видно…

Софи смерила его холодным взглядом с ног до головы.

«Вот не понимаю, что ты добиваешься. Ты конченный человек, повторяюсь. У тебя не будет ни чести, ни значения, ни титула. Это уже точно известно. Приговоры огласят через две недели. Скорее всего, тебя ждет мучительная смерть под землей, на рудниках Забайкалья», – произнесла она, четко вымеряя каждое слово.

«А что, если не ждет?» – возразил ей брат. – «Что, если я пройду сквозь ад и восстану из ада?»

«Смертью смерть поправ?» – усмехнулась Софи. – «Сережа, ты не Спаситель. Конечно, я знаю, что все мы должны Ему уподобиться, но из всех людей, мне известных, у тебя это уподобление получилось хуже всего. Воскреснуть у тебя не получится, уж извини».

«Мы все воскреснем. Неужто не знала?» – тихонько проговорил он. – «И не тебе судить, кого в Царствие Небесное возьмут. Уж прости, но что-то мне подсказывает, будто мы там с тобой не встретимся. Клятвопреступникам и убийцам там не место».

Что-то дрогнуло в бледном лице Софи. Она глубоко вздохнула и чуть не выпустила серп из рук, удержав его в последнее мгновение. Серж понял, что он теперь перехватил власть. В самом деле, про сестру ему известно то, что раздавит ее окончательно. И ему достаточно произнести ее секреты вслух, дабы пробить эту броню неуязвимости.

«Стальные стрекозы прилетали и ко мне», – продолжал он. – «Но я не поддался, а ты дала себя на съедение. Когда я лежал тогда, избитый, в крови, и досадовал, что не мог тебя защитить, когда пробирался к своим через лес, голодный, в соплях и слезах, то думал, что ты выживешь. Ты же моя старшая сестра. Ты меня всегда защищала, а не наоборот. И когда тебя нашли, принесли домой, и ты боролась со смертью, я втайне надеялся, что ты победишь. Был даже уверен, что победила. Но нет… Тебя больше нет, Соня. Тебя нет с восьми лет. Хотя я думал, что ты жива».

Сестра опустила лицо, но Серж взял ее за подбородок и посмотрел в глаза. Чуть не отшатнулся – в глазах блестели крупные слезы. А когда это бывало, чтобы Соня плакала? Наверное, с того самого времени, которое он только что ей припомнил – когда ей было без месяца восемь, ему, соответственно, шел шестой год. Двое деток невинных, играют на поляне в лесу, богатом земляникой, а нянька куда-то делась, и яркое солнышко скрывается за облаками, облака превращаются в свинцовую мглу, нависающую низко, готовую разродиться дождем и бурей, летнее становится удушающей духотой, белые сполохи, черные тени нависают над ними, Серж оглядывается – и нет сестрицы, только платок ее белый в стороне лежит, и лукошко с земляникой перевернуто, красные ягоды, как кровь, рассыпались по примятой траве… Он видит голубое платье, мелькающее между деревьев, слышит, как она кричит, а потом ее заглушают, и кто-то нечувствительно отталкивает его, слишком быстрого, слишком любопытного, и ничего вокруг нет, только чернота и холодные потоки дождя, прижавшие его к поляне, смывающие кровь со спины.

«Пятнадцатое июля Девяносто третьего», – тихонько произнесла Софи. – «Я думала, этого не было. Меня заставили вспомнить».

Уязвимость сестры не обрадовала князя. Он не испугался ее угроз, а нынче понял, что обезоружил ее.