Текст книги "Степная дорога"

Глава десятая
САККАРЕМСКИЕ ТОРГОВЦЫ ШЕЛКОМ

Мэзарро не долго сидел без дела в большом, запущенном доме, который был оставлен ему ушедшим в Степи братом. Прошло совсем немного времени, и младший сын торговца шелком почувствовал себя здесь хозяином. И то сказать: для того ли покупал Салих роскошные эти хоромы с садиком и водоемом, чтобы новые жильцы вели себя здесь, точно на постоялом дворе: одной ногой стоя в спальне, а другую уже готовясь занести на порог?

Все чаще оглядывал Мэзарро эти стены хозйским взглядом, прикидывая: что и как здесь устроить, чтобы зажить по-настоящему. Правду говорят о доме, в котором никто не живет: "Без человека умирают и стены".

Мэзарро ничего так не хотелось, как восстановить доброе имя и дело своего отца. Начало положено: у него есть свой собственный дом в Мельсине; есть и деньги – отправляясь в Степь вместе с Алахой, Салих оставил брату большую часть состояния, отнятого у венутов. В пути большие деньги ему ни к чему. Неизвестно еще, какие опасности встретятся – не потерять бы добытого. Лучше уж пусть сберегается в Мельсине. А для странствий хватит и малой толики, ведь, кроме съестного, им с Алахой ничего и не потребуется. А коли потребуется – добудут своими руками.

Кроме того, если рассуждать по совести, то деньги эти принадлежали не Салиху и не Мэзарро, а Одиерне. Они были частью ее приданого. Коли уж не досталась красавица в жертву ворчливому Старику, то, стало быть, и приданое ее предназначено теперь для другого супруга. Живого. Того, кому она родит детей.

Впрочем, сама девушка, робкая и тихая, как лань, об этом даже и не помышляла. Ее спасли от страшной смерти, с нею обращались ласково, за всякую, даже мельчайшую, услугу благодарили – большего она и не желала.

А госпожа Фадарат видела, что самое сокровенное ее желание вот-вот сбудется: дом, полный здоровых, горластых внуков, красивая невестка, младший сын, делящий время между купеческими делами и семьей… Один только Салих, старший, родной ее сын – только он оставался вечной ее тревогой.

Но за более насущными заботами эта отступила куда-то в тень и оттуда тайно глодала материнское сердце – привычными уже, ступленными зубами…

Тем временем Мэзарро нанял работников, чтобы те привели в порядок дом, выкрасили стены, повесили везде цветные занавесы, вычистили фонтан, насадили розовых кустов. И пока шли работы в доме, неустанно наблюдал за их ходом.

В конце концов госпоже Фадарат надоел постоянный запах краски и громкие голоса чужих мужчин, не смолкавшие в доме с утра и до позднего вечера.

– Довольно, – сказала она младшему сыну, – дом уже приведен в порядок, а остальное довершится само с течением времени.

– Но госпожа моя! – возмутился Мэзарро (на одной щеке пятно краски, локти в земле, под ногтями грязь). – Мы ведь еще не завершили… Я хотел сделать один покой с арочным проемом, чтобы в алькове положить ковры, а под аркой повесить клетку с птицами…

– Довольно, – повторила госпожа Фадарат. – Знаешь, как говаривали во времена моей молодости? "Когда дом закончен, остается только умирать". И арочный проем, и клетку с птицами доделаешь сам, постепенно.

И Мэзарро послушал свою мать, как слушал ее во всем.

Он женился на Одиерне и занялся шелковой торговлей. Открыл лавку, начал присматривать себе компаньона – хотел отправить караван в Нарлак, а если повезет – снарядить корабль в Мономатану.

Очень быстро в Мельсине нашелся человек, который охотно присоединился к предприятию Мэзарро и предложил ему отправлять караваны совместно. Мэзарро пришел в восторг от этого предложения. Тем более, что господин Фатагар – так звали этого расторопного торговца – обладал большим опытом. Господин Фатагар – прирожденный торговец шелком. Он буквально родился с коконом тутового шелкопряда во рту. Во всяком случае, так он утверждал.

Впрочем, были у господина Фатагара и другие особенности. Кроме торговли шелком, он промышлял и иными делами. Такими, о которых предпочитал не рассказывать кому попало. И уж конечно о них не следовало знать молодому, вспыльчивому и глупому Мэзарро.

***

Например, не следовало знать Мэзарро об одной встрече, которая была назначена в загородном доме Фатагара на вечер. Посетитель, ожидавшийся там, был настолько необычен, что торговец отпустил на этот вечер всю прислугу, оставив только одного старого слугу, которому всецело доверял – не потому, что слуга был старым и преданным господину, но потому лишь, что у него был отрезан язык. Так что ничего лишнего тот сболтнуть бы не смог даже при очень большом желании.

Впрочем, насколько можно было считать человека, явившегося к Фатагару с визитом, необычным? Это уж с какой стороны посмотреть. Звали Фатагарова гостя Сабаратом из Халисуна. Это был рослый, гибкий, загорелый человек с небольшой черной бородкой, окаймляющей хищное лицо с острыми чертами и пронзительными светлыми глазами. В определенном смысле он был очень красив.

Казалось, трудно сыскать на свете двух человек, настолько не похожих друг на друга, как этот халисунец и саккаремский торговец шелком. Господин Фатагар, невысокий, полный, с холеными пухлыми руками и бледным лицом, любил окружать себя роскошью. Множество роскошных безделушек наполняли его комнаты, делая их душными. Казалось, здесь можно с непривычки задохнуться, столько вокруг стояло кувшинчиков, вазочек, подушечек, искусственных цветов, сработанных из различных драгоценных и полудрагоценных камней, статуэток, вырезанных из кости и самоцветов, разбросанных повсюду крошечных носовых платочков – шелковых и кружевных, белоснежных и пестрых.

Посреди всего этого океана роскоши в большом кресле с резными подлокотниками, выполненными в виде бьющих хвостом морских драконов, восседал сам господин Фатагар и поигрывал маленьким веером на тонкой золотой рукояти.

– Ну, какие новости? – растягивая слова, жеманно осведомился Фатагар. И усмехнулся, махнув рукой в сторону кресла, которое, в пару первому, стояло у небольшого тонконогого столика, обильно инкрустированного перламутром.

Халисунец кивнул Фатагару в знак приветствия и бесцеремонно плюхнулся в кресло, положив свои длинные ноги в пыльных дорожных сапогах прямо на хрупкий столик.

Столик опасно захрустел.

– Э-э… – протянул Фатагар, слегка похлопывая своего гостя веером по плечу. – Друг мой… Дело в том… Э-э… Нельзя ли, понимаете ли… убрать… Вещица старинная, весьма ценная… Я достал ее с большим трудом и, думаю, здорово за нее переплатил.

– Денежки счет любят, – одобрительно вставил Сабарат. Он от души забавлялся.

– А я, – продолжал Фатагар, – весьма привязан к своим… э-э… вещам.

Халисунец широко ухмыльнулся, блеснув в черной бороде ослепительно белыми зубами, и снял наконец ноги со столика. Фатагар явно вздохнул с облегчением.

Несмотря ни на что, эти двое великолепно понимали друг друга. Как бы ни разнились они внешне, на самом деле и Фатагар, и Сабарат были вылеплены из одного теста. Только для изготовления Фатагара Богам потребовалось теста куда больше.

– Проклятье! – вскричал Сабарат. – Но тогда я, с вашего позволения, сниму сапоги! Дьявольски устали ноги. Пришлось побегать, друг мой, пришлось проделать долгий, многотрудный путь.

Не дожидаясь позволения, он наклонился и стянул с себя сапоги. Фатагар поморщился, но возражать не стал. Оставшись босым, халисунец свистнул сквозь зубы и вошедшему слуге приказал принести вина и кубков – "знаешь, тех, серебряных – побольше". Слуга глянул на Фатагара и, получив от хозяина утвердительный кивок, повиновался.

– У вас отменное винишко, – заметил Сабарат развязно. Теперь он расхаживал по комнате, то и дело останавливаясь, чтобы осмотреть то одну безделушку, то другую.

Фатагар наблюдал за ним холодными, внимательными глазами.

– Так как наши с вами дела, дорогой друг? – осведомился торговец шелком. Голос его звучал почти елейно.

– Намечается один… э-э… караван, – откровенно передразнивая Фатагара, ответил халисунец. – Но о цене надлежит сговориться заранее.

– О чем речь! Разумеется!

– Живой товар воздорожал, – предупреждая возражения компаньона, заявил халисунец.

– Милейший Сабарат! – выразительно проговорил Фатагар, откидываясь на спинку кресла. – Сколько я себя помню, живой товар только и делает, что дорожает да дорожает… Образно выражаясь, больше он ничем и не занимается. Однако торговля никогда не прекращалась, невзирая ни на какое воздорожание. Мой многолетний опыт показывает, что о цене всегда можно договориться. Итак?

– Пятьдесят золотых за голову, – быстро сказал Сабарат. И замер, готовясь встретить ответный удар.

– Вы с ума сошли, – лениво протянул Фатагар.

Сабарат молчал. Но на опытного торговца это не производило никакого впечатления. Он принялся полировать свои розовые блестящие ногти. Спустя некоторое время небрежно осведомился:

– А кровь пускать пытались?

– Что? – растерялся Сабарат.

Фатагар поднял на него сонный взор.

– Говорят, кровопускание недурно помогает против помутнения рассудка…

Сабарат залился краской и набычился, готовясь броситься на обидчика. Но почти сразу взял себя в руки и рассмеялся.

– Я не шучу! – сказал он.

– Да уж, – согласился Фатагар, – какие тут шутки… По пятьдесят за голову… Давайте по тридцать.

– Сорок, – быстро произнес Сабарат.

– Тридцать.

– Да вы хоть послушайте, какой товар.

– Товар как товар.

– Ошибаетесь, дражайший Фатагар. Крепко ошибаетесь. Такого вы еще не видели.

– Милый мой, – возразил Фатагар, – какого только товара я не видел… Взять вашу последнюю.

Сабарат снова уселся в кресло и налил себе еще вина.

– Кстати, как она? И в самом деле оказалась невинной, как утверждал этот пройдоха, ее родственник?

– Вообразите себе – да! – Фатагар помрачнел. – Какая была с виду! Свеженькая и глупенькая, как молодой персик. И вот, представьте себе, стоило мне лишь надкусить этот персик, как она совершенно… э-э… испортилась. Хнычет, всего боится, забивается в угол и визжит, когда я… э-э… ее навещаю. Совершенно невозможно вынести всю эту сырость и крики. Я так ей и сказал: "После того, – сказал я, – как я, милочка, избавил тебя от груза девственности, ты годишься разве что в посудомойки".

Сабарат цокнул языком.

– За воспитание этих дур я, извините, не отвечаю. Я их, извините, поставляю – такими, какие есть. То есть молодыми, с гладким телом, смазливой мордочкой и без вшей в волосах. Остальное – дело воспитания. Заведите хорошего евнуха. Любой козе, знаете ли, требуется козопас.

Сабарат говорил совершенно серьезно, но в его безжалостных светлых глазах таилась насмешка. Невзгоды пресыщенного работорговца, которому разбойник то и дело поставлял молоденьких девушек, откровенно веселили халисунца.

– Если я правильно вас понял, мой друг, отныне – никаких девственниц, – заключил Сабарат.

– Вот именно, – кивнул Фатагар. – Может быть, кое-где они и ценятся выше, чем… э-э… уже использованные… но на деле… Женщина как лошадь – должна быть уже объезженной, так сказать. Чтобы оседлал – и в путь без особых трудностей. Таков наш подход к делу. Согласны?

– Это как вам угодно, милый друг, – слегка поклонился Сабарат.

Фатагар обмахнулся веером и капризно вздохнул.

– Вот и хорошо. Я знал, что вы меня поймете. Постарайтесь уж как-нибудь… э-э… чтобы объезженные и воспитанные. И чтоб не визжали!

– Ладно, где наша не пропадала, – усмехнулся Сабарат. – Значит, по сорок за голову?

– Да.

– Дней через десять привезу вам целую ораву, – пообещал работорговец.

Фатагар поморщился.

– "Ораву"! Что за выражения? Изысканность! Изысканность! Изысканность! Вот наш девиз! Мы торгуем не ублюдками, которым место в руднике или на галере. Наш товар нежный, тонкий… – Он вытянул губы трубочкой и просюсюкал: – "Стайка"! Вот как следует говорить – "стайка девушек"… или даже лучше – "пташек"…

Сабарат расхохотался во все горло.

– Стайку так стайку, – ухмыльнулся он. – Я знаю, где они чирикают. Свеженькие, хорошенькие… Исключительно глупенькие… И почти все хорошего происхождения. Порода – это очень важно. Во всяком случае, в нашем деле.

– Да, – кивнул Фатагар, мечтательно чмокнув губами. Он уже рисовал себе в мечтах эту "стайку пташек".

Среди тех, кому Фатагар поставлял наложниц, были самые разные люди: и богатые вельможи, приближенные венценосного шада, и торговцы, и перекупщики, увозившие девушек далеко за пределы Саккарема. Многие задерживались в загородном доме Фатагара на несколько месяцев, а то и лет. Сам работорговец был большим знатоком и ценителем собственного товара.

Кое-кто в Мельсине знал об основном источнике доходов торговца шелком Фатагара. Но о размахе этой его деятельности не догадывался ни один из его покупателей. Фатагар тщательно скрывал свое истинное лицо. По это причине он много времени проводил здесь, за городом. Его уединенный дом, окруженный высокой оградой и скрытый густым тенистым садом, служил отличным убежищем от любопытных глаз.

***

Салих проснулся среди ночи. Алаха лежала рядом, жалобно морщась во сне и беспокойно поводя головой. Он осторожно погладил ее по щеке, стараясь не задеть шрама, и получше укрыл одеялом. Девочка повернулась набок, подсунула под голову ладонь и затихла.

Вот и хорошо. Ей нужен отдых.

Салих сел, огляделся по сторонам. В доме было тихо. Дрова в очаге уже прогорели, но тепло еще сохранялось – до утра оставалось несколько часов. В окне стояла полная луна – круглый, холодный белый глаз. Глядя на него, Салих не мог поверить в то, что Кан – Богиня Луны – исполнена добра и материнской нежности. Лунный свет казался ледяным. Здесь, среди льда и заснеженных вершин, он был мертвенным и ярким.

Дядюшки Химьяра в доме не оказалось.

Это выглядело более чем подозрительным. Салих осторожно выбрался из-под одеял и достал свои сапоги. Обулся, стараясь не шуметь, взял пояс с ножнами. Еще раз осмотрел весь дом – благо единственную комнатку можно было окинуть одним взглядом. Нет, хозяина и впрямь здесь не было.

Салих нахмурился. Куда же ушел охотник – на ночь глядя, в мороз? Дело попахивало скверно. Привыкший подозревать в людях все самое дурное (к несчастью, эта привычка его, как правило, и не обманывала), Салих тотчас начал прикидывать различные варианты. Что выманило старика из теплого дома? Насколько Салих знал людей, только одно могло оказаться сильнее желания бездельничать, лежа возле очага после чаши горячего вина со специями, – жажда наживы.

Ну да, конечно. Красивая девочка – и при ней всего лишь один охранник, еле живой от усталости и потому не опасный… Кто не слыхал о работорговцах? Встречаются еще такие звери в человеческом обличии, которые выслеживают женщин и продают их на чужбину – в гаремы владыкам, на потеху скучающим господам…

Хорош "дядюшка"! Вызнал все, что хотел, напоил вином, уложил спать – а сам оделся и подался к сообщникам! Салих ощущал непреодолимые спазмы в горле. Хоть бы раз чужой человек, которому он доверился, оказался бы не негодяем! Он устал жить в мире, населенным одними сволочами.

Салих прикусил губу. Так уж и одними сволочами? Он укоризненно покачал головой. Плохо же ты помнишь доброе, Салих, сказал он сам себе. А твой брат, а твоя мать, а брат Гервасий? И даже Соллий!

Но как бы ни обстояли дела с человечеством – а намерения дядюшки Химьяра вызывали вполне законные подозрения у того, кто считал себя стражем своей госпожи.

И потому, отметя все лишние мысли как несвоевременные, Салих бесшумно выбрался из дома.

Мороз как будто поджидал его за стенами и обрадовался, заполучив в свои свирепые лапы новую добычу. Тысячи мельчайших иголок впились в лицо и руки (по глупости не надел рукавицы!). Салих прищурился. Снег казался синим. Восток уже слегка посветлел – через два часа там запылает золотисто-багровый, яростный рассвет.

Человеческих следов возле дома не было. Салих обошел дом несколько раз, внимательно рассматривая снег. Нет, люди здесь не появлялись. Он готов был вздохнуть с облегчением, когда вдруг заметил нечто, заставившее его содрогнуться. Чуть в стороне от порога в снегу четко выделялся отпечаток огромной звериной лапы. Судя по всему, здесь прошел очень крупный медведь.

Зверюга явно кружил возле дома. Салих обнаружил еще один след в десяти локтях от первого. Затем – еще один.

Несколько минут он колебался, рассматривая следы. Не попал ли в беду старый охотник? Впрочем, он живет здесь, судя по всему, уже долгие годы. Неужели не изучил повадки окружающих дом зверей? Небось, и по именам их всех кличет…

Раздумья Салиха были прерваны. Внезапно впереди выросла гигантская белая фигура косматого зверя. Зарычав, он поднялся на задние лапы. Салих видел свирепую морду со сморщенной верхней губой, обнажающей желтоватые клыки. Медведь не шутил – он явно намеревался наброситься на человека и располосовать его своими страшными когтями.

Салих схватился за рукоять кинжала, но тотчас оставил всякую мысль о неравной схватке с чудовищем. Сражаться один на один с такой зверюгой означало верную смерть. Умереть сейчас, оставить Алаху на произвол судьбы – такое в планы Салиха никак не входило. Он повернулся и бросился бежать к дому, благословляя свою нерешительность, не позволившую ему отойти далеко от порога. Зверь все еще стоял на месте и угрожающе ревел. Салих знал, что расстояние, отделяющее его от порога, медведь может преодолеть одним прыжком. Значит, нужно было успеть прежде, чем зверь прыгнет.

Он толкнул дверь и кубарем вкатился в дом. Дверь захлопнулась за спиной.

Тяжело дыша, Салих прислонился к стене. Медведь некоторое время бродил под дверью, пытался даже открыть ее, но не сумел. Вот когда Салих понял, почему дверь в горном доме открывалась не наружу, как во всех городских постройках, а внутрь, в дом. Может быть, с точки зрения чистоты и уюта, это и неудобно, зато надежно охраняет от непрошеных гостей. Медведю, как и многим другим неразумным созданиям, свойственно тащить все к себе. Мало кто из живых существ догадается оттолкнуть дверь от себя. Разве что человек. Да и то не всякий.

Пожалуй, только эта предусмотрительность старого охотника и спасла Салиха от расправы со стороны разъяренного хищника. Тот, порычав для устрашения, в конце концов удалился несолоно хлебавши. Снег громко хрустел под его могучими лапами.

Салих без сил опустился на пол…

***

– Я что, всю ночь здесь проспал? – спросил Салих дядюшку Химьяра.

Охотник стоял над ним и тихо, насмешливо покачивал головой.

– Должно быть, так, – сказал он наконец. – А что, в постели тебе не понравилось?

Салих бросил взгляд в окошко. День уже наступил, солнце заливало горные вершины. Ночное происшествие казалось теперь чем-то невозможным, как ночной сон, который рассеивается с первыми лучами рассвета. Но он знал: то был не сон. И дядюшка Химьяр выглядел каким-то смущенным.

– Твоя девочка все еще спит, – сообщил охотник. – Разбуди ее, не то захворает. Я дам ей молока и сыра. Пусть поест. И смени повязки на ее ногах, не то будет долго заживать.

Салих поднялся, потер поясницу. Ему не раз доводилось спать и на голых камнях, и на досках, и просто на земле. Но тело, оказывается, быстро привыкло к мягкой постели и теперь словно бы возмущалось. Вот оно, безбедное житье в Мельсине, – сказывается! Получается, что рановато ты нацепил личину богатого господина, друг Салих.

Алаха проснулась нехотя. Безропотно взяла из рук Салиха сыр и молоко, не противясь, позволила ему снять с ее ног старые повязки и наложить новые. Салих воспринял это как дурной знак. Будь его госпожа здорова, она не упустила бы случая выразить недовольство.

– Тебе нужен отдых, – сказал он ей.

Алаха молча улеглась обратно в постель. Это насторожило его еще больше. Дядюшка Химьяр, видимо, разделял опасения своего гостя. Но, в отличие от него, не испытывал перед Алахой никакого почтения. Бесцеремонно протиснувшись поближе, он ощупал ее лоб и шею своей широкой ладонью.

– Так и я думал, – проворчал он, – жар. Не пришлось бы нам с тобой долбить мерзлую землю…

Салих был готов оплевать гостеприимного хозяина с головы до ног. Ну кто, спрашивается, позволяет себе подобные высказывания, да еще возле самой постели больного? Ведь хворь да мор тоже имеют уши. Вдруг услышат? Как обрадуются, как заспешат поскорее довершить свою злую работу! А если умрет Алаха… Он резко тряхнул головой. Об этом даже помышлять нельзя. Даже втайне рассуждать на такую тему – страх.

– Чтоб тебе язык отрезали, дядюшка Химьяр! – не выдержал Салих. – Что ты такое болтаешь?

Охотник пожал плечами.

– Слово – не стрела и не копье, помысл – не нож и не меч, – ответил он. – А вот остеречься и подлечить девочку действительно не мешает. Останьтесь еще на один день. Не пожалеете.

– Так ли? – в упор спросил Салих и подошел к охотнику вплотную. – Не пожалеть бы мне о своей глупой доверчивости!

– Лучше пожалей о глупой своей недоверчивости! – ответил дядюшка Химьяр. – Думаешь, я не знаю, что ночью ты просыпался и из дома шастал?

– Что с того? Кое-кто, насколько я успел заметить, тоже из дома… ШАСТАЛ!

– Говорил тебе, чтоб за порог не ступал, – продолжал охотник как ни в чем не бывало. Распекал Салиха, точно нашкодившего мальчишку! – Нет, надо было сунуться. А как порвал бы тебя медведь? В клочья бы изорвал когтями, если бы только добрался…

– Кто он был, этот медведь? – спросил Салих. Он подозревал жуткую правду, но все-таки до последнего надеялся. Вдруг – ошибка? Вдруг напраслину на человека возводит? Ведь не зря же живет старый охотник в горах, уединенно, в стороне от людей. Может быть, сторожит их…

– Я это был, – хмуро ответил дядюшка Химьяр. – Да ты и не удивлен, как я погляжу.

– Подозревал подобное, – ответил Салих. Сердце у него упало. Ведь чуял, чуял недоброе – еще вчера чуткий на опасности нос уловил знакомый запах! Зачем только остались на ночь!

– Коришь себя? – усмехнулся дядюшка Химьяр невесело. – Небось, жалеешь, что в дверь мою постучал?

– Ты читаешь мои мысли.

– Таковы твои мысли, горемыка, что прочитать их даже неграмотный сумеет… Навидался ты от людей разной пакости, вот и подозреваешь всех и каждого. Может, и не напрасно. Да только я-то не человек, меня и подозревать не следует…

– Как – не человек? – такого Салих уже не ожидал. Даже рот разинул.

– А вот так. Я оборотень… – Дядюшка Химьяр вздохнул. – На роду тебе, видать, написано, знать много лишнего. Такого, от чего ночной сон делается беспокойным, а в голове седых волос прибавляется.

– Меня учили, что лишних знаний не бывает, – парировал Салих не без яда в голосе.

– Учили его, гляди ты… – отозвался дядюшка Химьяр. – Кто это тебя учил?

– Жизнь.

– Кнут да голод тебя учили, да плохо выучили, – догадливо произнес старый охотник. – Не тереби кинжал, я ведь тебя насквозь вижу. Ты оттого и девчонке, как собака, этой предан, что избавила тебя от твоих учителей… Ладно, за завтраком поговорим. Кстати…

Он неторопливо накрыл на стол и пригласил Салиха. Тот уселся, все еще настороженный, не зная, чего и ожидать.

– Итак, ты – оборотень, – напомнил гость, видя, что молчание затягивается.

– Да. Вчера была ночь полнолуния.

– Ты едва не загрыз меня.

– Себя обвиняй. Дома нужно было сидеть. Медведь – хищник, ему иной раз очень даже свойственно охотиться… на мясо. – Дядюшка Химьяр усмехнулся. – Такова природа.

– Странный ты все же оборотень, – сказал Салих. – Людей привечаешь, лечишь их. От самого себя, похоже, оберегаешь.

Дядюшка Химьяр смотрел на Салиха лукаво. Его, казалось, забавлял этот разговор.

– Можно подумать, – заявил старый охотник, – что двойственность свойственна одним только оборотням. Ночью в полнолуние я медведь-людоед, а все остальное время добрейшей души человек, знахарь, ведун и еще много что. А люди что – другие? Иной за безделку готов со слуги шкуру заживо спустить, а с собственными детьми мягче перины – любую шалость простит, любой каприз исполнит… Не видал никогда, что ли?

– Видал, – согласился Салих.

– Да ты и сам, небось, такой же. На весь мир люто обозлен, а перед этой девочкой шелковой травой стелешься…

– И это правда, – сознался Салих.

– Зло и добро с легкостью уживаются в душе одного и того же человека, – продолжал дядюшка Химьяр. – БОлее того, они там мирно сосуществуют и даже не всегда мешают друг другу. А иной раз и вовсе невозможно отличить, где зло, а где добро – так они похожи между собою. Иной раз добро имеет оскал злобы, а зло прикидывается добренькой овечкой…

– Нет уж! – возразил Салих. – Когда я вижу добро, я сразу его распознаю. У добра свой вкус, у зла – свой.

– Глупости! Вот послушай. – Дядюшка Химьяр поставил локти на стол и придвинулся к своему собеседнику поближе. – Вот почему это случается. Зло и добро – родные братья. Как-то раз Творец Мира, Предвечный Отец, задумал сотворить себе сына. Ты слушай, слушай! Это – истинное предание. – В голосе дядюшки Химьяра послышались проповеднические нотки. Салих ожидал чего угодно, только не этого. Медведь-оборотень, провозглашающий веру Богов-Близнецов? Вот когда подивился Салих сам себе: думал, ни за какие блага мира не захочет больше повстречаться с братом Соллием – и на тебе! Многое бы сейчас отдал, лишь бы Соллий оказался рядом!

– Мне рассказал это предание мой отец, а он услышал его от своего… Предвечный Отец не был уверен в собственных силах. В последний миг он усомнился в том, что сын его может быть столь совершенен, как замышлялось. И потому был порожден сын ущербный. И стал он Темной Стороной Сущего. И когда посмотрел Предвечный Отец на порождение души своей, то понял, что способен и на более совершенные творения. И тогда исторг Он из себя второго сына, который был поистине совершенен. И стал этот второй сын Светлой Стороной Сущего. Эти два брата, противоборствуя между собою, создали тот мир, в котором мы живем. Старший лепил все злое, младший – все доброе… Но Предвечный их Отец захотел перемешать доброе и злое… Вот оно как.

Наверное, брат Гервасий сумел бы рассказать Салиху, с какой именно ересью столкнулся он сейчас. В том, что верования дядюшки Химьяра имели какое-то отношение к религии Богов-Близнецов, Салих не сомневался. Как и в том, что Ученики Братьев признали бы эти верования ложными и строго наказали бы их последователя.

И все-таки забавно было бы посмотреть, какую физиономию скроил бы этот всеми недовольный святоша Соллий!

– Стало быть, в тебе уживаются оба эти начала? – уточнил Салих. – И темное, и светлое?

– Да и в тебе тоже, – торжествующе заключил дядюшка Химьяр. – И в ней, – он кивнул в сторону Алахи, – и в людях, что живут в долине… Когда я медведь, я беспощаден и страшен. Но как человек я весьма приятен в общении. У меня, кстати, мягкий характер.

– Я заметил, – проворчал Салих. Он решил, что пора уходить. Алаху придется нести на руках. Если они найдут пещерный храм, то жрицы сумеют подлечить ее там. Во всяком случае, в храме Праматери Слез, он надеялся, не будет никаких оборотней, ведущих скользкие разговоры о природе добра и зла.

***

Привратница была очень стара. Казалось, сама Вечность смотрит из ее старческих глазами. Закутанная в медвежью шкуру, старуха неподвижно восседала на пороге пещеры. За ее спиной пылал огонь. Две едва различимые фигуры служительниц то появлялись у костра, то вновь исчезали в глубине пещеры. Они следили за тем, чтобы пламя не погасло. Старую привратницу это уже давно не тревожило. Ее вообще не трогали земные дела. Вокруг нее были только лед и горные вершины. Она не знала и не желала знать о том, что происходило внизу, в долине, у людей. Ей не было дела до недр Самоцветных Гор. Она знала только одно дело: сидеть на пороге и сторожить вход.

Совсем молодой девушкой прибежала она к Праматери Слез, спасаясь от жестоких хозяев, заставлявших работать ее днем и развлекать хозяйского сына – по ночам. Она бежала в горы, несколько дней скиталась и однажды – это действительно было вечность назад! – вышла к этой пещере. Тогда у порога сидела другая привратница. Тоже старуха.

Обезумевшая от голода, страха и усталости девушка, возможно, прошла бы мимо, не заметив неподвижной фигуры, таившейся в глубине пещеры. Но привратница сама окликнула ее.

Здесь, в пещере, под добрым покровительством Праматери Слез, беглянка нашла все, по чему исстрадалась ее душа: любящую семью, заботливых наставниц, свое место у очага и свое дело. Она принесла нерушимые обеты и сделалась жрицей Богини.

А теперь она очень стара. И исполняет последнюю работу, за которую берутся самые дряхлые жрицы, когда силы их уже на исходе: сидит на пороге и смотрит на дорогу, чтобы нуждающийся в помощи Праматери Слез не прошел мимо.

Она созерцала камни, радовалась лазурному небу над головой. Изредка разговаривала с путниками, проходившими мимо по горной тропе, смеялась вслед птицам и диким козам, махала рукой облакам, пела долгие, тягучие песни, которые помнила еще со времен своего детства, – песни на языке, которого не понимал в этих краях никто, даже сама старуха. Иногда приходилось ей и встречать паломников. Тогда она предостерегала любопытствующих попусту и останавливала неосторожных, давала напутствия искренне чтящим Праматерь Слез, объясняла смысл и значение ритуалов Богини.

Ей нравилась ее жизнь. Старая привратница была одной из немногих, кто прожил свои годы именно так, как хотелось, никем не принуждаемая, свободная и радостная. Она забыла о том, что где-то далеко существует и другая жизнь. Зачем ей знать об этом? Люди, которые приходили сюда неизвестно откуда и зачем-то уходили обратно, в чужой, жестокий мир, полный боли, казались ей безумцами.

Поэтому она с сочувствием посмотрела на двух путников, которые остановились перед пещерой.

– Мир тебе, матушка, – проговорил один из них, мужчина. Он вышел вперед и почтительно поклонился ей.

Привратница прищурила глаза. Несмотря на преклонный возраст, глаза ее сохранили прежний синий цвет, удивительный на таком старом, морщинистом лице.

– И вам мир, странники, – отозвалась она, не спеша начинать беседу.

Тогда к ней приблизилась спутница вежливого мужчины – молоденькая девушка, почти девочка, с узкими черными глазами на скуластом лице, обезображенном шрамами.

– Спасибо на добром слове, почтенная, – молвила она чуть надменно. – Цель нашего пути – святилище Праматери Слез. Скажи, не достигли ли мы этой цели?

– Цель каждого пути своя, – сказала привратница, слегка пошевелившись. Цепь, которой она была прикована к стене, звякнула.

При этом звуке мужчина вздрогнул, точно от удара.

– Матушка! – вскричал он. – Да кто же приковал тебя к этой стене? Позволь, я освобожу тебя!

Он бросился к ней с явным намерением покуситься на цепь, но привратница остановила его резким окриком:

– Глупец! Не трогай того, что тебе непонятно!

Он остановился. В его взгляде медленно угасало бешенство.