Текст книги "Степная дорога"

Глава одиннадцатая
"СВЯТЫ БЛИЗНЕЦЫ В ТРЕХ МИРАХ!"

Среди ночи Алаха неожиданно проснулась. Она заночевала в пещере Праматери Слез вместе с другими девушками, явившимися сюда в священный десятиднев пытать судьбу. Некоторые мечтали связать свою жизнь со служением милосердной Богини, другие искали здесь ответов на вопросы, поставившие в тупик даже старейшин их рода.

Здесь царила вечная ночь. Тьму лишь немного разгонял тревожный свет факелов и масляных ламп, горевших в святилище постоянно. Неприветливая и суровая жрица Кера, которая встретила Алаху у порога храма, привела девушку во внутреннюю пещеру, где таинственно мерцал огонь, отражаясь в золотых и серебряных сосудах с благовонными маслами и заставляя сверкать волшебным пламенем драгоценности, которыми был выложен причудливый узор на полу пещерного храма. Посреди святилища находилось изваяние коршуна с широко расправленными крыльями и хищно раскрытым острым клювом. Рассказывали, будто эти птица унесла в своем клюве слезы Праматери. И когда она пролетала над морем, то выронила свою ношу, которая превратилась в драгоценные жемчужины. Перед статуей стоял медный треножник с горящим светильником.

Семь юных девушек в синих с золотом одеяниях медленно двигались по пещерному храму, тихо и мелодично ударяя в маленькие бубны с колокольчиками. Алаха, наотрез отказавшаяся облачиться в длинные чужие одежды, сняла сапоги и присоединилась к процессии. Она умела чтить Богов, но не считала нужным принимать жреческое посвящение. Довольно и того, что у ее тетки Чахи была странная, трудная жизнь. Становиться итуген, принять на себя власть разговаривать с духами – нет, этого Алахе не хотелось. Она противилась подобной судьбе всеми силами души. И надеялась, что Боги будут милостивы к ней и избавят ее от шаманской участи. Ведь не сам человек решает сделаться шаманом – его избирают и принуждают к этому духи.

Но монотонное пение и звон колокольчиков, дым курильниц, ритмичное шлепанье сандалий и босых ног по каменному полу – все это постепенно завораживало Алаху, затягивало ее, как в водоворот, и постепенно, исподволь, превращало в участницу таинственного обряда, смысл которого был непонятен самой девушке.

Наконец пение смолкло. По знаку Керы все девушки опустились на колени перед статуей птицы и склонили головы. Алаха уселась, скрестив ноги, на холодный пол. Ей было страшновато, но признаваться в этом она не желала даже самой себе. Еще не хватало! Дочь и сестра хаана – она не склонит голову перед страхом. Пусть поддаются слабые – она, Алаха, не из таких.

Послышался тихий шорох – девушки поднялись и медленно направились к выходу из святилища. Алаха последовала за ними. Шествие возглавляла Кера с пылающим факелом в руке.

Она отвела их в другую пещеру, меньшую по сравнению с первой. Там были приготовлены ложа – матрасы, набитые соломой, мягкие одеяла. Здесь им предстояло устроиться на ночлег.

Алаха не стала задавать вопросов. Просто выбрала матрас у стены, забралась под одеяло и почти мгновенно провалилась в сон. Она не слышала, как переговариваются девушки, как обсуждают события сегодняшнего дня, как разглядывают восьмую участницу ритуала, которая появилась так неожиданно прямо посреди величальной песни в честь милосердной Праматери Слез.

Алаха не ощущала никакой опасности, находясь здесь, в самом сердце пещеры. И потому спала крепко.

Но еле слышный звук, донесшийся до ее слуха посреди глухой ночи, таил в себе тревогу, и потому Алаха проснулась.

Она бесшумно села и прислушалась. Рядом посапывали спящие. Нет, звук доносился издалека. Может быть, от порога святилища. Там словно били тараном в ворота.

Невозможно! Неужели здесь ведется какая-то война, и она, Алаха, угодила как раз в самый центр военных действий? Или это венуты разведали ее убежище и явились требовать мести?

Она покачала головой. Что за глупости! Нет, не может быть. Салих? Не выдержал одиночества – явился освобождать свою госпожу из мнимого заточения? Не так он глуп, этот Салих, чтобы гневать ее по пустякам.

Донесся треск, словно ворота подались, и сразу вслед за тем – торжествующий хриплый крик, исторгнутый глотками нескольких мужчин. Этот вопль почти совсем заглушил тихий стон. Однако каким бы тихим этот стон ни был, Алаха его расслышала.

Рядом заворочалась другая девушка. Алаха слышала ее имя – Итарра. Донеслось сонное бормотание.

– Что за шум? – прошептала одна из паломниц, дочь богатого земледельца Йори. – Что там случилось?

– Ты тоже слышала? – спросила Итарра, приподнимаясь на локте.

Алаха досадовала на болтушек. Они мешали ей прислушиваться. Но теперь не нужно было напрягать слуха. Отчетливо донеслись мужские голоса, грохот, треск дерева, звон оружия.

– Бандиты! – громко выкрикнула Алаха.

Она хотела добавить: "К оружию!" – и с ужасом сообразила, что находится среди беспомощных девчонок, безоружная, как и они. А охраняется пещера одной-единственной старухой, к тому же, сидящей на цепи… Вот когда Алаха пожалела о том, что Салих не сумел настоять на своем и проникнуть в пещеру вместе с ней. Как отбиваться от разбойников? Рано или поздно они доберутся до девичьей спальни, и тогда… Алаха слишком хорошо знала, что происходит в подобных случаях.

Тем временем донесся пронзительный женский крик. Громкий мужской голос изрыгал проклятия, призывая в свидетели своих намерений копье Хегга и могучие его шары.

Так. Теперь захватчики, должно быть, обнаружили жриц и развлекаются, наслаждаясь мучениями и смертью беспомощных женщин.

Что ж. Как ни кощунственно это звучит, а кое-что хорошее означают эти грубые выкрики и жалобные стоны. Пока бандиты терзают служительниц милосердной Богини, у девушек-паломниц есть время, чтобы спастись. Бежать! Ничего постыдного народ Алахи никогда не видел в том, чтобы бежать перед превосходящими силами противника. Бегство у степняков никогда не означает поражения и позора. Чаще всего это хитрый ход, завлекающий врага в ловушку. А иногда и способ спасти себе жизнь – для того, чтобы впоследствии вернуться и отомстить недругу сторицей.

Поэтому Алаха, не колеблясь, приняла решение. Бежать! Бежать! Нужно только знать, в каком направлении двигаться, чтобы не заблудиться в пещерных лабиринтах.

Алаха схватила за руку одну из паломниц, в страхе метавшихся по спальне.

– Как тебя называть? – крикнула она.

Девушка замерла, уставившись на дочь вождей и прижимая к обнаженной груди ритуальное голубое одеяние.

– Что?..

– Оденься, – резко проговорила Алаха. – Перестань дрожать. Послушай меня. Как называть тебя, если потребуется позвать тебя по имени?

– Мои родители иногда звали меня Данелла… – пролепетала девушка. Из ее широко раскрытых голубых глаз глядел почти животный ужас. – Зачем тебе это знать? Мы все умрем!

– Возможно, – невозмутимо отозвалась Алаха. – Алахой звали дочь моей матери. – Она обвела спальню взглядом, словно приказывая каждой из паломниц перестать дрожать и плакать. – Возьмите себя в руки! Этот мир, может быть, и создан мужчинами для мужчин, но матерью всех Богов была женщина… Разве не течет в ваших жилах кровь воинов? Разве отцы ваши – не воины? Разве ваши братья – не воины? Вам предстоит стать женами воинов и родить им сыновей! Капля навоза может отравить воду в большой баклаге – одна капля трусости отравляет кровь целого рода!

Она обращалась к этим паломницам, девушкам чужого народа, пришедшим поклониться незнакомой Богине, так, как ее собственный брат Арих обратился бы к своей дружине. И удивительное дело! Постепенно ее яростная уверенность в себе начала передаваться остальным. Они перестали метаться по спальне с тихим, жалобным завыванием – этот робкий, придавленный плач женщин, готовых склониться перед жестокой волей мужчин, всегда казался Алахе самым отвратительным из всего, что только существует под Вечно-Синим Небом.

– Так… – медленно проговорила Алаха, чувствуя, что полностью завладела вниманием своих спутниц. – Вижу, вы перестали метаться взад-вперед подобно курицам, у которых только что отрубили голову…

– Что нам делать? – спросила сестра Данеллы, Ализа. В ее голосе явственно звучало отчаяние. – Разбойники уже здесь! Ты же слышишь – они хозяйничают в храме! Кто нас защитит?

– Мы сами! – сказала Алаха, нехорошо улыбаясь.

– Что нам делать?

– Бежать, – кратко ответила Алаха. – Не думаю, что мы сумеем одолеть в бою хорошо вооруженных мужчин. Сами-то мы безоружны…

Она взглянула на лица слушавших ее девушек, и ей стало дурно. "Одолеть в бою"? Кому она это говорит? Дрожащим от ужаса девчонкам, которые никогда оружия-то в руки не брали?

– Жрицы… – жалобно простонала Ализа. – Они погибнут!

– Они почти наверняка УЖЕ погибли, – безжалостно отозвалась Алаха. После того, что она видела на пепелище, где навсегда остались лежать ее родичи, сердце Алахи словно зачерствело. Девочка не могла бы сказать наверняка, найдется ли на земле хоть что-то, способное ее растрогать. Она провела пальцем по шраму, уродовавшему щеку. – Случаются вещи и похуже… Но мы должны жить, чтобы было кому выпустить кишки насильникам! Нас ожидает та же участь, если мы не выберемся отсюда. Из пещеры должен быть еще один выход!

– Откуда тебе знать, что здесь есть еще один выход? – спросила Ализа. – Ведь ты здесь впервые!

– В подземных храмах никогда не бывает по одному выходу, – ответила Алаха с уверенностью, которой вовсе не испытывала. Она понятия не имела, как обычно устраивают все эти ловушки – "дома", "храмы", "пещеры"… В степи все было не так! Верный конь, свистящий ветер, обгоняющий стрелы, синее небо над головой, свобода!

Алаха ощущала почти физическую боль при мысли о том, что послушалась Керы и оставила все свое оружие Салиху. Без ножа и лука она чувствовала себя совершенно голой. А какую засаду можно было бы устроить здесь, в пещере! Будь у нее лук и стрелы, она перебила бы бандитов, как кроликов, в этом у нее не было ни малейшего сомнения.

По звукам, доносившимся снаружи, Алаха пыталась определить, что же происходит в пещере и как далеко продвинулись захватчики. Прислушавшись, Алаха вдруг поняла, что бандиты могут ворваться в девичью спальню в любое мгновение.

– Быстрее! – заторопила она. – Кто из вас знает про другой ход?

Бесполезно! Вокруг только заплаканные лица и молящие, полные страха глаза. Очень хорошо. Теперь они смотрят на нее как на своего вождя, как на чудесного избавителя, который – точнее, которая! – спасет их от неминуемой гибели.

Это она-то, Алаха! Самая младшая из всех!

Что ж, остается только надеяться на то, что девчонки не ошиблись.

– Никто не знает? Значит, все мы умрем, – заявила Алаха и уселась на пол, скрестив ноги. Ее скуластое лицо сделалось совершенно бесстрастным, как будто было высечено из камня. – Это ваш выбор, не мой.

Теперь в пещере были слышны только подавленные всхлипывания девушек. Голоса мужчин приблизились. Затем по полу как будто протащили что-то тяжелое.

Сапоги простучали по каменным плитам совсем близко. Чья-то рука властно отдернула в сторону плотный кожаный занавес. По стенам заплясал багровый свет нескольких факелов.

Девушки с испуганными криками бросились в самый дальний угол и сбились там в кучу. Те, кто не успел одеться, кутался в одеяла.

Алаха решила не привлекать к себе внимания бандитов и, подавив гордость, быстро присоединилась к подругам по несчастью. Хватит и того, что бандиты непременно заметят ее раскосые глаза, длинные черные косы с вплетенными в них по степному обычаю монетками и кисточками, шрамы на щеках. Пусть решат, будто она – такой же трусливый зайчишка, как и все остальные. Покорная судьбе, насмерть перепуганная вторжением, готовая подчиниться воле мужчин… А там видно будет. Что-то подсказывало Алахе, что она найдет выход даже из этой, казалось бы, безвыходной ситуации.

Если же нет… Она умрет так, чтобы не пришлось опускать глаза в Заоблачном Мире перед духами предков. Перед духом матери и отца, и всех, кто в страшную ночь гибели ее рода пал под мечами и стрелами венутов.

– А, ТАК ВОТ ЧТО прятали здесь эти старые ведьмы! – крикнул один из ворвавшихся в спальню бандитов. – А я-то думал, что у них здесь сокровищница!

– Это кое-что получше, – произнес второй голос, хриплый и низкий. В нем неприкровенно звучала жадность. – Стало быть, вот они, наши сладкие девочки для дорогого господина Фатагара!

В спальню ворвались еще двое. Они волоком тащили по полу жрицу Керу. Черное одеяние женщины было запятнано кровью и порвано. Алаха сразу увидела, что Кера была без сознания. Разбойники жестоко избили ее.

Другие жрицы – Алаха не знала, сколько всего их было в пещере – судя по всему, были уже мертвы. Для девочки это было очевидно. Окажись она на месте бандитов, она ни за что не оставила бы у себя в тылу живых противников. Даже если это слабые женщины. Никогда не знаешь, чего ожидать от неприятеля, когда он доведен до отчаяния. Иной раз и мирная овца укусит, говорили в народе Алахи.

А эти слабые женщины были, к тому же, жрицами. Каждый служитель божества может оказаться смертельно опасным колдуном, шаманом. Местные бандиты наверняка об этом знают не хуже Алахи.

Когда разбойники выпустили Керу, она тяжело упала на пол и со стуком ударилась головой о камень. Это привело ее в сознание. Застонав, Кера слегка приподнялась и оперлась на локоть. В ее темных глазах пылало пламя.

– Будьте вы прокляты… – проговорила она глухо. – Вы осквернили святыню Праматери Слез – Той, Что породила страждущее человечество! Богиня покарает вас!

– Твоя Богиня – воплощенное милосердие, – насмешливо сказал один из бандитов. – Как она может покарать нас? Скорее, она начнет проливать слезы над нашими погибшими душами!

– Как бы вам самим не пришлось горько возрыдать над собой, – прошептала Кера. – Миром правит любовь… Вы нарушили один из главных законов мироздания.

– Посмотрим, рухнет ли один из трех миров после этого! – заявил второй разбойник и слегка подтолкнул Керу ногой. – А пока что – помолчи, старая ведьма!

Кера бессильно опустилась на пол.

– Вы будете страшно наказаны, нечестивцы, – еле слышно сказала она и опустила веки, словно предаваясь на волю судьбы.

– Вот именно, – не скрывая насмешки, согласился один из бандитов. Он распустил завязки своих широких штанов, сшитых по разудалой бандитской моде из огромного куска дорогой ткани, и помочился возле самой головы поверженной жрицы.

– "Покарает"! – вызывающе захохотал второй. – Да что она может, эта богиня! Только слезы лить да хныкать!..

Кера вновь открыла глаза и встретилась взглядом с бандитом, подтягивавшим штаны.

– Вот что я скажу тебе… Вы убили певиц и привратницу – их кровь будет вечно кричать у вас в ушах, покуда вы не испустите свой зловонный дух…

– Заткнись, старая ворона! – Бандит еще раз ударил Керу ногой, на этот раз довольно сильно, так что она, не выдержав, вскрикнула. Ее сорванный голос прозвучал надломленно, точно и впрямь кричала раненая птица. – Заткнись, я тебе сказал! Можешь не трястись за свою давно усохшую невинность! Стану я смотреть на такую каргу, когда вокруг столько сладких, спелых девочек!

С этими словами говоривший поднял факел повыше, и пламя озарило бледные лица и полные ужаса глаза паломниц. При виде гибких, стройных тел, едва прикрытых одеждой, разбойник плотоядно облизал кончиком языка внезапно пересохшие губы.

Робкая Итарра тихо заплакала, натягивая одеяло себе на голову. При этом открылись ее белые ноги. Бандит жадным взглядом так и впился в ее круглые колени.

– Сколько же вас?

Отрывистый вопрос заставил Алаху вздрогнуть и поднять глаза на говорившего. Это был, несомненно, предводитель.

Этот человек, вооруженный лучше остальных, держался уверенно и властно. Он не кричал и не топал ногами, никому не угрожал и не изрыгал проклятий. Но его негромкий, спокойный голос звучал повелительно, и в нем чувствовалась настоящая сила.

Предводитель разбойников был одет в плотную кожаную куртку с металлическими пластинами – заменитель тяжелого доспеха. Судя по смуглому лицу с острыми чертами и темным глазам, это был халисунец. Алаха ничего не знала о воинах этой страны, но видела: перед ней был человек, от которого не приходилось ожидать пощады. Достойный враг. Она еле заметно улыбнулась. Ей захотелось убить его. И в какое-то мгновение она вдруг поняла, что сумеет это совершить. Она еще не знала – как. Знала только, что сумеет.

Мысленно возблагодарив Богов своего рода за это знание, она приготовилась ждать удобного случая нанести удар. Боги поддержат ее руку, укрепят ее дух, сделают ее сильной.

Халисунец Сабарат окинул спальню быстрым, оценивающим взглядом.

– Так. Восемь. Отборные девочки… Благородные девственницы, как уверяла эта старая ворона… Господин Фатагар будет доволен.

– Благородные девственницы! – хмыкнул разбойник с хриплым голосом. – А ведь нам, кажется, заказывали… как там выразился этот твой Фатагар?

– Фатагар, положим, не "мой", – возразил халисунец. – А заказывал он… – Тут разбойник, не выдержав, усмехнулся, блеснув белыми зубами. – "Надкушенные персики".

Двое остальных бандитов разразились хохотом.

– Вот надкусыванием этих сладеньких персиков мы сейчас и займемся, чтобы благородному господину не пришлось утруждать себя! – Они снова и снова повторяли эту грубую шутку, смысл которой был слишком ясен несчастным жертвам.

Четвертый бандит, одетый в меховую куртку и теплую шапку из волчьего меха – так одеваются варвары из северных краев, откуда-нибудь с верховья Светыни – тряхнул головой.

– Не слишком увлекайтесь девочками, – сказал он хмуро. – Заказ Фатагара из Мельсины – это, конечно, недурно.

– "Недурно"! – хмыкнул Сабарат. – Торговец платит чистым золотом за каждую голову!

"Голову"! Это выражение заставило девушек вздрогнуть – некоторые решили, будто какой-то злодей из Мельсины захотел украсить свои покои отрезанными девичьими головами. Одна только Алаха сжалась от негодования. Она-то прекрасно поняла, о чем говорит работорговец. По головам степные народы считали скот, а торговцы живым товаром – рабов…

– Клянусь Хеггом и его волосатыми яйцами! – продолжал северянин. – Вы заметили, какие здесь крепкие ворота? Какие лабиринты и ходы, не говоря уж о ловушках? Мы едва не угодили в яму с кольями на дне. Спрашивается, кого эти старые совы здесь так охраняют? Истукана их слезоточивой Богини? Но идол деревянный, лишь покрытый золотом…

– О чем ты говоришь? – заинтересовался вдруг Сабарат.

– Да тут, небось, припрятаны несметные сокровища! Не девчонок же, в самом деле, они так рьяно охраняют!

– Не покушайся, нечестивец, на то, что принадлежит Богине! – прошептала Кера.

Северянин повернулся к простертой на полу жрице и пренебрежительно пнул ее сапогом.

– Я расшибу твою голову о стены, стервятница! Ты ползаешь на брюхе перед истуканом, изображающим вонючего грифа, – таков твой выбор! Но не навязывай его мне!

– Несчастна та мать, что породила тебя себе на позор, – сказала Кера.

Северянин побледнел и отвернулся. Против своей воли Алаха ощутила нечто вроде сочувствия к этому человеку. Какая злая сила сорвала его с родных мест, заставила искать доли в чужих краях? Может быть, у него, как и у самой Алахи, враги убили всю родню? Она тряхнула головой, отгоняя неуместные мысли. Он – разбойник, мужчина, враг. Он должен быть убит.

Сабарат обнажил меч, и острие уперлось в горло Керы. Жрица упрямо сжала губы.

– Нет! Не трогайте ее! – неожиданно закричала Данелла и бросилась вперед, желая закрыть собой жрицу. – Разве вас не натешили ее страдания? Будьте же милосердны! Оставьте ее в покое!

Сверкающее лезвие медленно поднялось и прижалось к груди Данеллы. Девушка застыла, тяжело дыша широко раскрытым ртом.

– Эй ты, стервятница! – холодно молвил Сабарат. Его взгляд был обращен к поверженной жрице. – Где спрятаны сокровища этого храма? Клянусь, мы не уйдем отсюда, пока не отыщем их. Я буду срезать мясо ломтями с костей этой пташки, пока ты не раскроешь свой клюв и не прокаркаешь мне правду!

Кера с трудом сглотнула.

– Поклянись… Поклянись, что пощадите девочек…

– Они останутся ЖИВЫ, – с готовностью заверил Керу Сабарат. – В ЭТОМ я клянусь тебе, ведьма!

Остальные трое дружно рассмеялись. Шутка понравилась им.

– В скрытой твердыне действительно хранятся золото и драгоценные камни… Мы употребляли их для дел милосердия… – глухо проговорила жрица. Видно было, что каждое слово дается ей с очень большим трудом. – Одумайтесь… Любого из вас ожидает Белая Смерть, если вы осмелитесь вторгнуться в запретные залы пещерного храма… Праматерь Слез умеет защищаться…

На мгновение воцарилась тишина, вызванная этими зловещими словами. Потом Сабарат звучно хлопнул себя по бедру ладонью.

– Ладно, мы все поняли, – сказал он. – Полагаю, не мешает осмотреться здесь как следует. Асар, ты – со мной, – обратился он к северянину. – Ни ты, ни я не подвержены глупым бабьим суевериям, так что все эти проклятия для нас пустой звук. А не прибрать к рукам золотишко этого храма, коль скоро мы сюда добрались, было бы настоящей глупостью.

– Согласен, – кивнул северянин.

– Вот и хорошо. – Предводитель разбойников усмехнулся. – А Награн и Абахи останутся стеречь девочек.

Награн и Абахи радостно осклабились. Алаха холодно наблюдала за разбойниками, пытаясь понять их и нащупать слабые стороны их характера. Как все мужчины, они слишком полагались на свою физическую силу. И, как все мужчины, считали себя неотразимыми умниками – еще бы, рядом с девушками, которых мнили, себе на беду, полными дурами! Поистине, будет смешно увидеть разочарование на обветренных, суровых физиономиях неотразимых "хозяев жизни". А уж о том, чтобы перед смертью всех их постигло огромное удивление, – об этом Алаха позаботится.

***

Оказавшись на севере, среди лесного народа, Арих насмотрелся на здешние деревянные юрты, которые невозможно было ни разобрать, ни поставить на повозку, навечно вросшие в эту землю, заплетенную корнями растений, влажную, черную. Приращенность к земле не нравилась кочевнику. Он ощущал себя попавшим в плен и в глубине души продолжал полагать, что лишь безумец решится осесть на одном месте раз и навсегда. Конечно, зимы здесь суровые, снежные, но ведь и Степь не балует свой народ, испытывает его на прочность то ледяными ветрами, то иссушающим жаром солнца.

Впрочем, ни осуждать местных людей, ни тем более высказывать свои суждения Арих не собирался. Он, как и подобает мужчине, предпочитал помалкивать.

Однако мирное житье было ему не по нутру, и оттого воинственное его сердце возликовало, когда Бигела Кожемяка проговорился насчет кунса. Мол, живет в большом замке у излучины реки здешний военный вождь. Воин сильный, коварный, безжалостный. Его здесь и почитают, и боятся, и – руку на сердце положа – любят. То есть не любят, конечно, – любить жену можно или там подругу – а просто радуются: хорошо, что не враг им Винитарий; хоть и тяжела рука островного сегвана, а лучше уж держать ее, нежели ощущать на себе тяжесть ее гнева.

Вот был один веннский род, назывался – Серые Псы. Всех до единого истребил. Говорят, за неповиновение.

А другие говорят – на страх другим уничтожил. Да еще ради их земли. Не согнал, а перерезал, не оставив ни мальца, ни щенка на развод.

Были, правда, еще слухи, что одного все-таки оставил. Просто так, из придури. После боя пьян был кровью, сыт и весел, вот и пощадил мальца. Да только где тот малец нынче? Небось, сгинул давным-давно…

Все эти рассказы, неохотно передаваемые Бигелой, человеком мирным и на военные темы весьма неразговорчивым, будоражили Ариха, заставляли его подолгу бродить ночами при свете луны, оживляя воображение местных кумушек, то и дело пытавшихся возобновить давние разговоры: мол, оборотня кожемяка у себя на дворе пригрел.

И вот собрался Арих, взял с собой смену одежды и кусок хлеба с сыром в узелке, поблагодарил хозяйку, простился с хозяином, обнял Соллия и зашагал прочь, держа путь по берегу Светыни.

Шел он нескорым, неумелым шагом, но все-таки довольно быстро скрылся из вида. И село позабыло о раскосом плосколицем человеке, что гостевал здесь недолгое время, но так и не сделался желанным гостем.

Замок Винитария поразил Ариха. Так поразил, что молодой хаан остановился, хмуря длинные черные брови, покачал головой, поцокал языком и уселся на землю – поразмыслить над эдаким чудом. Неужто этот Винитарий собирается жить вечно? Не великий ли он шаман, не дух ли он в обличье человека? Для чего же тому, чей путь на земле недолог и полон превратностей, выстраивать себе такую хоромину? Для чего столь прочно впиваться в почву, словно не человек этот Винитарий – дерево, пустившее корни едва не до середины земли?

Никогда не понять ему, Ариху, оседлого человека…

Одно лишь может сблизить его с кунсом – оба воины, стало быть, язык певучего железа внятен обоим в равной мере.

Ободренный этой мыслью, Арих поднялся на ноги и приблизился к замку.

Крепость Винитария выстроена была почти вся из дерева. Каменными были лишь основания оборонных стен да подвалы. Великанские бревна, плотно пригнанные один к другому, мнились поверженными богатырями. Арих, сам не зная, почему, разволновался. Слегка раздувая ноздри и щуря глаза, оглядывал он дивную твердыню.

Тут-то и наскочили на него комесы Винитария. Светловолосые, рослые, смешливые, начали кружить поначалу издалека, перебрасываясь ядовитыми замечаниями насчет пришельца. Мол, кто таков, откуда выскочил, не таит ли в себе угрозы.

Арих, тоже не обращаясь к комесам прямо, принялся бормотать себе под нос разные слова, которые можно было истолковать как случайные мысли вслух, посетившие недотепу-путешественника, и как ответы на те самые шуточки, что излетали из уст насмешников.

Мол, превосходная крепость, оборонить такую много силы не нужно. Всю работу за тебя бревна проделают, вот и защитников, поди, подобрали сплошь трусов да бездельников, чтобы на стенах маячили и врага страшными рожами пугали. А рожи и впрямь преужасные – любой недруг побежит, едва только завидит.

По одной только этой повадке сегваны начали смекать, что пришелец-то, похоже, знаком с воинским обычаем – осыпать новичка язвительными замечаниями, дабы испытать его выдержку, а заодно и поглядеть – каков он в словесной перепалке. В Степи существовал точно такой обычай, а язык свой Арих с детских лет вострил о сестру – вот уж кто за словом за пазуху не лазил, так это Алаха!

Тут и разговор завязался более дельный. Подойдя вплотную, старший из комесов кивнул Ариху и заговорил с ним так:

– Добрым ли был твой путь, уважаемый?

– Различно, – отозвался Арих, не спеша принимать дружелюбный тон. – А нынче, как я погляжу, вновь моя дорога сделала петлю…

– Может, и так, – согласился комес. – В наших краях редко встретишь человека из Вечной Степи.

"Догадался, – удивился Арих. – Надо же!" Он уже привык, что лесные люди таращили на него глаза, как на диковину, а дети начинали показывать пальцами и громко вопрошать краснеющих за невоспитанность отпрысков матерей: "Что за урод такой, мама? Это – человек? Его можно потрогать?"

Сами лесные люди с их белыми, как мочала, патлами и круглыми, глупыми, птичьими глазами, на погляд Ариха, выглядели сущими чучелами – одним Богам известно, как на этого комеса (небось, красавцем себя мнит!) стали бы показывать пальцами степные дети, куда менее церемонные против здешних…

– В Вечной Степи моя дорога пресеклась, – сказал Арих неопределенно. Пусть что хотят, то и думают! Он не собирался рассказывать им о гибели своего рода. Тем более, что этот Винитарий, по слухам, точно так же поступил с Серыми Псами. – Ищу же я сильного вождя, который не пренебрегает крепкой рукой, верным сердцем и острым глазом.

– Кто знает, не нашел ли ты того, что искал, – молвил комес и прищурился. – Мои люди называют меня Бледа. Как обращаться к тебе, если приспеет нужда?

– Можешь звать меня Арих, – кратко ответил степняк.

– Как же случилось, Арих, – продолжал комес, – что ты, воин, явился наниматься на службу нашему кунсу, а оружия при себе не имеешь?

– Стрелы расстрелял дорогою, – невозмутимо сказал Арих, – а лук оказался слабее меня и сломался.

Бледа не столько выспрашивал Ариха, сколько приглядывался к нему: как отвечает, как держится, чем позволяет себя смутить, а чем не смущается.

Диво молвить: чужак начинал сегвану нравиться. Арих был спокоен и опасен.

– Ступай со мной, если хочешь, – сказал Бледа, – а там поглядим, каков ты стрелок из лука!

***

Ежегодно по осени объезжал кунс свои земли, собирая дань с сидевших на земле соплеменников. Отдавали хлеб, пушнину, мед, яблоки, скотину в обмен на покойное житье, на силу оружия, всегда готового подняться в защиту местных насельников. Только вот врагов, готовых пойти войной на здешний люд, в этих краях не видали уже много лет (последним, молвить дивно, был сам Винитарий!). А дани кунс начинал требовать явно больше, чем ему полагалось.

Среди селян исподволь росло недовольство кунсом, впрочем, пока еще незаметное. Так, разговоры между собой. Да и те быстро смолкали, едва только показывалась дружина. Не поболтаешь тут, когда у Винитария молодцы как на подбор, высоченные, широкоплечие, хорошо кормленные, готовые чуть что – и дать по зубам не в меру говорливому пахарю, который почему-то недоволен поборами.

И потому помалкивали – до поры. Только все чаще раздавалось старое прозвание кунса Винитария – еще привезенное с островов его собственным племенем, островными сегванами, – Людоед. Иной раз и впрямь казалось, что совесть Винитария отягощают какие-то людоедские подвиги…

Арих прижился среди комесов. Что неразговорчив был, что слова иной раз произносил забавно, коверкая, – что ж, и среди сегванов молчуны встречались. Был даже один косноязычный – заика. Только вот смеяться над неловким выговором заики не следовало. Себе дороже выйдет. Нравом был лют, да и статью не прогадал: высок, широкоплеч, ударом кулака мог свалить быка и убить человека. А звали заику Магула, что означало "Детинушка".

Арих хоть и другого замеса – невысокий, щупловатый, точно подросток, особенно рядом со здоровенным сегваном, – а сдружился с ним. И комес Бледа жаловал и отличал меткого стрелка. Когда Винитарий выезжал со свитой, место Ариха было во втором ряду по левую руку от кунса – отсюда лучше всего было оборонять владыку стрелами.

Арих вернулся к тому образу жизни, который был ему сызмальства привычен, – посреди буйной воинской ватаги, в молодецких забавах и бесконечном совершенствовании искусства стрельбы из лука и владения саблей, в скачках на боевом коне. Только вот унестись далеко в степь теперь ему уже не приводилось, и все пляски на изумленной поведением всадника лошади Арих проделывал перед крепостью Винитария. Зрителей, охочих до дивного искусства степняка, всегда было много. Комесы не уставали любоваться удалью и прытью нового товарища. Иной раз задевать его пытались: