Текст книги "Степная дорога"

Капюшон упал с лица закутанного, и Фатагар узнал его, несмотря на темную краску, вымазавшую лицо.

– Мэзарро! – воскликнул работорговец. – Во имя всех Богов, объясни мне, что это значит! К чему весь этот карнавал? Кто эти люди?

Экипаж свернул в лес и остановился на обочине. Фатагара, со связанными руками, выволокли наружу и потащили в чащу. Он был так потрясен, что даже не отбивался и только вскрикивал то и дело:

– Мэзарро! Почему?.. Во имя всех Богов!.. Что это значит? Куда вы меня ведете?

Его молча подгоняли тычками. Наконец Салих сказал:

– Хватит. С дороги нас не видно.

Возница устремил на Фатагара пронзительный взгляд. При виде этого маленького, хрупкого человечка с плоским лицом степняка Фатагара пробрала дрожь. Если смуглый цвет кожи был, очевидно, гримом, призванным сбить с толку случайных свидетелей, буде таковые попадутся по дороге, то безобразные шрамы на щеках и характерный разрез глаз маскировской никак не назовешь. Этот человек шутить не станет. И пожалуй, инстинктивно понял Фатагар, этот – самый опасный из всех троих.

– Мэзарро! – взмолился Фатагар в последний раз.

– Ты знаешь этого человека? – спросила Алаха у Фатагара, кивая в сторону Мэзарро. – Кто он?

– Мэзарро, торговец шелками.

– А ты?

– Я караванщик… Я обещал помочь ему с партией шелка…

– Правду!

– Я торговал…

– Ну, ну. Говори! – подбадривала Алаха, нехорошо улыбаясь. – Что же ты замолчал?

– Я торговал рабами!

– Еще!

– Я нанимал людей… Да вам же все известно! Не принуждайте меня говорить об этом, – моляще произнес Фатагар.

– Почему? – спросил Салих. И сам же ответил на собственный вопрос: – Многие преступники не боятся совершать преступления, но боятся говорить об этом вслух, потому что верят: Боги не все видят, но Они все слышат… Любое произнесенное человеком слово долетает до Их слуха и навечно запечатлевается в их памяти. Такова Правда Богов, по которой Они судят людей!

Алаха вынула из ножен длинный меч и показала его Фатагару.

– Вот это я отобрала у одного из твоих головорезов, когда убила его!

– Женщина! – прошептал Фатагар изумленно.

– Это тебя не касается, – сердито оборвала Алаха. – Женщина или ребенок, какая разница? Я убила двух из четверых… Остальные погибли потому, что посягнули на святыню. Итак, чем же ты промышляешь, Фатагар?

– Я нанимаю бандитов, чтобы они похищали для меня девушек, – выговорил Фатагар, в ужасе прикрывая глаза. Видимо, он ожидал, что после этого признания небесная молния поразит его прямо на месте. Однако этого не произошло, и он осторожно приоткрыл глаза.

Салих видел, что в хитром взгляде работорговца начинает проступать надежда. С ним РАЗГОВАРИВАЮТ – значит, существует вероятность того, что его оставят жить. Немногие решаются перерезать горло жертве после того, как вступят с ней в разговор.

Что ж. Может быть, Фатагар и прав. Они не станут марать рук его кровью, брать на себя тяжесть его грязной души. Может быть…

– Скажи, – обратился к Фатагару Салих, – вот этот человек, торговец шелком, Мэзарро, – он тоже похищал женщин?

– Он дурак, – выдавил Фатагар, даже перед лицом смерти не в силах подавить презрение к глупцу и молокососу, глядящему на него с таким отвращением. – Он ничего не знал. Стал бы я доверять ему свои тайны! За кого вы меня принимаете? Может быть, я и негодяй, по вашим меркам, но я не глупец!

Салих переглянулся с Алахой. Она кивнула. Салих понял, что она только теперь, услыхав признание от самого бандита, до конца поверила в невиновность Мэзарро. Возможно, не следует судить ее за это слишком строго, подумал Салих. И тут же усмехнулся. Он никогда в жизни не стал бы судить Алаху – ни за мысли, ни за намерения, ни за поступки. Точно так же, как не судят божество.

– Ну так что же, – медленно проговорила Алаха, – как мы с ним поступим?..

***

Несколько евнухов, вооруженных короткими мечами, сумели оказать лишь слабое сопротивление неожиданному яростному нападению трех головорезов. Мечи эти, роскошно украшенные, имели, скорее, чисто декоративное украшение. Они свидетельствовали о доверии, которое оказал им господин, поручив охранять «Сад Наслаждений», как поэтически именовался гарем. Кроме того, этого оружия было достаточно, чтобы держать в повиновении и страхе девушек, обитательниц «Сада Наслаждений».

Да, но явно недостаточно для того, чтобы устрашить троих нападавших. Двое пали от стрел, выпущенных стремительно одна за другой невидимым лучником. Третий, обнажив меч, бросился навстречу опасности, и был зарублен из засады.

Салих обтер меч об одежду убитого. Никаких угрызений совести он при этом не испытывал. Если уж на то пошло, с ним самим поступали гораздо хуже.

Мэзарро, побледневший так, что это было заметно даже под гримом, держался из последних сил. Ему было страшно и противно. Но решившись на преступление вместе со старшим братом, он не мог отступить. Ему предстояло пройти этот путь до конца.

Алаха холодно осмотрела убитых. Забрала у одного из них меч – короткий, обоюдоострый, предназначенный для нанесения колющих ударов, – не столько меч, сколько длинный кинжал. Одобрительно хмыкнула, сунув оружие за пояс.

Салих ударом ноги распахнул дверь изящного одноэтажного домика с резными деревянными колоннами, покрытыми позолотой и расписанными синими и красными цветами. С покатой крыши словно выглядывали, разинув пасти, резные драконы-водостоки. Их золотые глаза с черными зрачками словно бы настороженно следили за пришельцами.

Мэзарро, озираясь по сторонам, вошел в домик последним. Машинально он отметил, что сад полон редких и экзотических растений. "Что за дурацкие мысли лезут в голову!" – подумал он в смятении. Он завидовал холодной решимости Салиха. Тот знал, что делать и для чего. И даже Алаха, маленькая девочка, – даже она знала. А он, Мэзарро, – маменькин сынок, ни на что не годный неженка с женским, чувствительным, сердцем…

Салих обернулся к нему и улыбнулся, словно отгадав покаянные мысли сводного брата.

– Ничего не бойся, ничему не удивляйся, – сказал он. – И главное, не считай себя хуже всех. Никогда не следует забывать о том, что у Предвечного Отца двое сыновей: один карает негодяев, другой целит раны несчастных…

От неожиданности Мэзарро споткнулся о порог и едва не упал.

Салих поймал его в последний момент.

– Ты разве поклоняешься Близнецам, брат? – спросил Мэзарро, сам понимая, что затевает разговор совершенно не ко времени.

– Нет, – ответил Салих, улыбаясь, непонятно чему. – Меня научил брат Гервасий.

Брат Гервасий учил еще, между прочим, тому, что наказанные Старшим Братом негодяи часто оказываются теми самыми несчастными, которых, жалея, точно напроказивших детей, целит и лечит Младший из Божественных Братьев…

Что ж, в таком случае Младшему Брату самое время заняться господином Фатагаром.

Внутри помещение оказалось более просторным, чем можно было предположить, глядя на домик снаружи. В центре причудливого строения располагался большой зал с маленьким фонтаном, где плавали искусственные лебеди и искусственные же лилии, вырезанные из хрусталя, украшенные самоцветами и золотыми бусинами. Все это великолепие крепилось ко дну бассейна тонкими серебряными опорами. Вода, заливавшая фигурки птиц и растений, сверкала, переливалась всеми цветами радуги и создавала иллюзию того, что все это живет, движется, дышит.

В одном углу находился изящный стол из орехового дерева, инкрустированный перламутром, слоновой костью и редкими сортами древесины, и два стула с высокими резными спинками. Посуды на столе сейчас не было, но накрахмаленная белоснежная скатерть с пышными бантами по углам без лишних слов свидетельствовала о его назначении. В небольшом шкафу горкой высились тарелки и чашки.

Богатство и великолепный вкус, отличавшие убранство этого помещения, – все говорило о том, что господин Фатагар не жалел времени и средств для своего "Сада Наслаждений". Видимо, этот загородный дом заключал в себе все то, чем дорожил в жизни работорговец.

Тем хуже для него…

В самом темном углу зала имелась большая кровать под тяжелым балдахином, украшенная всевозможными резными деревянными узорами: здесь были и цветочные гирлянды, и фрукты, выполненные с большим искусством, и несколько целующихся голубков. Вся эта роскошь была раззолочена, расписана яркими красками; кое-где поблескивали и самоцветы, которыми были инкрустированы отдельные детали. Две обнаженные женские фигуры из слоновой кости поддерживали большое зеркало.

По углам балдахина свисали тяжелые бархатные кисти. На шелковом покрывале лежала маленькая плетка с костяной рукояткой, а в головах кровати имелись позолоченные наручники и тонкая цепочка, приковывающая их к стене.

Алаха сердито фыркнула, разглядывая эту пышную кровать. Салих удостоил всю эту роскошь лишь самого беглого осмотра – его интересовало одно: не скрывается ли здесь кто-нибудь из случайно уцелевших стражников. Затем трое взломщиков двинулись дальше.

В небольших тщательно запертых на засов комнатах, похожих на кельи, они обнаружили девушек – наложниц Фатагара. Одним, судя по всему, предстояло задержаться здесь надолго; других он готовил к продаже и отправке с тем самым караваном, который должен был забрать и партию шелка Мэзарро. Все они дрожали от страха, когда неизвестно откуда взявшиеся взломщики, вооруженные до зубов и исключительно мрачные с виду, вломились в их "гнездышко". Мэзарро попытался было пуститься в объяснения и путано принялся толковать о том, что "им нечего бояться, поскольку добрые намерения…" и "долгие страдания в неволе закончились для вас благополучно". Салих видел, что ни одна из девчонок не понимает ни слова из невнятных речей взволнованного парня. Поэтому, резко обрывая излияния Мэзарро, Салих коротко велел девушкам забрать теплую одежду и собраться в большом зале – возле фонтана.

Наложниц оказалось двадцать три. Они в испуге жались друг к другу. Здесь были самые разные девушки – и рослые, и миниатюрные, и светловолосые, и с волосами черными, как смоль; большинство были белокожими, но одна красавица родом из Мономатаны оказалась черной, точно эбеновое дерево. И каждая по-своему была исключительно хороша.

Когда наложница надоедала Фатагару, он сбывал ее с рук и никогда не интересовался ее судьбой. Одни оказывались в гаремах, другие – в услужении у капризной и ревнивой госпожи, трети попадали в публичные дома… При мысли о том, что такой красоте может грозить подобная участь, Мэзарро готов был проклинать небеса.

Салих быстро осмотрел девушек, одной – взявшей с собой драгоценности, но не позаботившейся об одежде – приказал захватить теплый плащ, второй – обратить внимание на обувь, третью спросил, не хворает ли она – у нее был усталый вид.

– Ладно, – сказал наконец Салих. – Теперь слушайте. В доме есть еще кто-нибудь?

Сперва они робко молчали, потом послышался тихий голос:

– Никого, господин. Только мы. И евнухи…

– Сколько?

– Трое, господин.

– БЫЛО трое, – не без удовольствия заметил Салих. – Отлично. Стало быть, никто не помешает покинуть нам эту благословенную обитель. – Он вздохнул, собираясь с мыслями. Двадцать три перепуганные девчонки! И наверняка изнеженные. Сейчас они боятся его и потому будут слушаться беспрекословно. Но едва лишь поймут, что свободны, как тотчас начнут капризничать, хныкать, висеть на шее тяжким грузом…

Салих тряхнул головой. В конце концов, они очень красивы. А красивая женщина имеет право быть какой угодно – и капризной, и изнеженной.

Да… Однако это ни в коей мере не упрощает его задачу – вывести их отсюда незаметно и найти им надежное пристанище. К тому же Фатагар скоро доберется до своего загородного дома. А убивать работорговца Салих не хотел. Ни в коей мере.

– Есть ли среди вас такая, которая любила бы господина Фатагара? – спросил наконец Салих. – Кто-нибудь из вас хотел бы остаться с ним навсегда? Вам нужно только сказать мне об этом, и эта просьба будет удовлетворена. Более того, я уверен, что господин Фатагар оценит преданность и любовь такой девушки… Во всяком случае, ТЕПЕРЬ.

Наложницы молчали. Салих еще раз обвел их глазами, подолгу задерживая взгляд на каждом лице. Если они попросту боятся его – боятся настолько, что не осмеливаются признаться в чувствах к Фатагару? Но сколько бы он ни всматривался в лица наложниц, ни проблеска нежности по отношению к бывшему их господину он не заметил.

– Хорошо, – сказал Салих. – В какой-то степени это упрощает дело. Итак, ни одна из вас не хочет остаться?

Девушки боязливо переглядывались. Наконец одна – чернокожая рабыня с замысловатой татуировкой на левой щеке – осмелилась ответить за всех:

– Нет, господин. Все мы ненавидим господина Фатагара. Он держит нас взаперти, а когда берет одну из нас развлекаться, то… Он жестокий и грязный человек, господин!

– Вот и хорошо, – хмыкнул Салих. – Мы прибыли сюда в экипаже. Доберемся до леса и там обсудим дальнейшее. Мы и так слишком здесь задержались.

Девушки набились в экипаж так тесно, как только могли. Они сидели друг у друга на коленях, три из них устроились на полу, под ногами у подруг, а чернокожая рабыня забралась на козлы рядом с Алахой.

– Как тебя зовут? – спросила Алаха, взяв в руки вожжи.

– Меня называют Хайманот, госпожа, – тихо ответила девушка.

– Я тебе не госпожа, – проворчала Алаха. – Сумеешь управляться с лошадьми?

– Попробую.

Алаха сунула девушке вожжи.

– Вот и управляйся. Устала я сегодня…

Экипаж покатил к воротам.

***

Возвращение в пещерный храм оказалось тягостным. Во время путешествия рабыни Фатагара не смели плакать и жаловаться на трудности. Но когда пришлось оставить экипаж и идти пешком по горным тропам, началось настоящее бедствие. Почти все мгновенно сбили ноги в кровь и плелись еле-еле. У Салиха руки опускались. Он вынес на руках Алаху, когда та обезножела, но не тащить же на плечах двадцать девчонок сразу!

– Можно с непривычки надорваться, – пожаловался он младшему брату.

На самом деле им было не до шуток. До перевала оставался день пути. И непонятно было, как пережить этот день.

Алаха выслушала сетования обоих братьев, надулась и заметила сквозь зубы:

– Вы слишком с ними нежничаете. Обыкновенные девчонки, рабыни.

– Они больше не рабыни, – запротестовал Мэзарро.

Алаха смерила его высокомерным взглядом.

– Да? Ты так думаешь, Мэзарро? Смотри, чтобы твоя стрела не пролетела мимо сокола! Свобода не приходит к рабу сразу после слов "иди, ты свободен". Быть свободным – такое же искусство, как быть воином. Поразмысли над моими словами, и ты поймешь, что я права.

Салих изумленно посмотрел на свою бывшую госпожу. Она действительно была права! Далеко не всякий человек начинает чувствовать себя свободным сразу после того, как с него снимают ошейник раба. Разве что тот дикий венн, которого Салих встретил у виллинов… Но тот человек – Салих понял это почему-то с первого взгляда – вообще был исключением. Из любого правила. Так что о нем и рассуждать сейчас не стоило.

– А коли они в душе все еще рабыни, – продолжала Алаха, – то следует воспользоваться этим. Господское слово для них страшнее холода, господский приказ сильнее голода, а господская воля способна залечить даже раны на ногах, и если господин велит идти, они встанут и пойдут! Нужно только погромче на них прикрикнуть.

Салих кивнул. Мэзарро с ужасом переводил взгляд с брата на Алаху.

– Вы это серьезно? – спросил наконец младший брат.

– Да, – сказала Алаха. – Я не шучу.

– Она права, Мэзарро, – вздохнул Салих. – К сожалению, я знаю это по себе…

К "господскому" костру тихо приблизилась Хайманот. Уроженка жаркой Мономатаны, чернокожая невольница больше остальных страдала от безжалостного холода. Алаха чуть подвинулась, давая ей место у огня.

– Госпожа… – заговорила Хайманот, пугливо поглядывая то на Алаху, то на Салиха (в Мэзарро она безошибочным рабским чутьем угадывала "младшего надсмотрщика", менее страшного, чем остальные). – Мы слишком долго жили взаперти… Конечно, жить в клетке, пусть даже золоченой, – страшно. Моя младшая сестра повесилась, не выдержав заточения… Господин Фатагар издевался над нами, обращался с нами как с животными – даже хуже… Не было ничего отвратительнее его извращенных фантазий и злых капризов. Но вы… – Она прикусила губу, поглядела на Салиха так, словно умоляла понять ее правильно. – Вы все… вы убиваете нас. Мы не привыкли… к такому. К холоду, к голоду… К горным тропам… У нас болят ноги, а некоторые уже кашляют…

– Вас ведь с самого начала спрашивали, не желает ли кто-нибудь остаться, – ледяным тоном произнесла Алаха. – На что ты жалуешься теперь?

– Я не жалуюсь… – пробормотала Хайманот.

– Можешь вернуться, – предложил Салих, пожалуй, чуть-чуть резковато. – Тебя ждут широкие объятия господина Фатагара. Его плетка, его роскошная кровать с зеркалом и многое другое, по чему ты, несомненно, тоскуешь.

Хайманот зажала уши и медленно покачала головой. Салих взял ее руку и силой отвел в сторону.

– Ну, ну. Почему ты не хочешь меня слушать?

На него глядели широко раскрытые черные глаза. Огромные и влажные, в густых, пушистых ресницах. И эти глаза безмолвно умоляли о жалости.

– Придется вам потерпеть и холод, и голод, – сказал наконец Салих помягче. – Свобода стоит того, Хайманот, можешь мне поверить.

– Куда ты… куда вы ведете нас? – спросила чернокожая рабыня.

– Здесь, в пещерах, есть древний храм, прибежище несчастных. Праматерь Слез принимает к себе и рабов, и девушек, чья жизнь искалечена недобрыми людьми… Ты слышала когда-нибудь о ней?

Хайманот покачала головой.

– Господин! Ты, наверное, ошибаешься! Нет такого храма, где жрицы согласились бы принять нас! Подумай о том, кто мы такие… Жрецы скажут, что мы запятнаны развратом, – и будут правы! Да и беглых рабов не возьмет к себе ни один храм. Я слышала много рассказов о таких вещах. И всегда дело заканчивалось смертью той несчастной глупой рабыни, которая пыталась найти себе убежище у ног какого-нибудь Бога… Боги служат господам и любят богатых и сильных. Бесправным и бедным не служит никто…

Салих слегка улыбнулся, а Алаха нахмурила брови.

– Ты слишком много рассуждаешь! – сказала она. – Тебе велено идти, а не задавать вопросы. Поэтому завтра ты просто встанешь и пойдешь. Пойдешь туда, куда тебе скажут.

Мэзарро укоризненно глянул на Алаху. По его мнению, если среди наложниц Фатагара и была по-настоящему СВОБОДНАЯ девушка, так это Хайманот. С ней не стоило говорить, как со строптивой невольницей.

– В том храме, – сказал Мэзарро, – не осталось жриц. Все они погибли… Их убили бандиты. Вам предстоит похоронить мертвых и очистить храм. Там вы сможете прожить первое время. Может быть, некоторые из вас захотят остаться в пещерах навсегда. Другие же вернутся к людям…

Хайманот не верила собственным ушам.

– Ты хочешь сказать, что мы… Чтобы мы… Обыкновенные рабыни, наложницы! Чтобы мы сделались жрицами? Но ведь это невозможно!

Алаха пожала плечами. Раз уж Мэзарро разболтал этой чернокожей девчонке почти все… Ладно. Так и быть.

– Почему, собственно говоря, это невозможно? – снисходительно осведомилась Алаха. – Вы не своей волей развратничали и ублажали эту грязную скотину Фатагара!

– Но кто научит нас ритуалам? – все еще сомневалась Хайманот. – Кто передаст нам традиции, священные гимны, кто откроет смысл обрядов? Кто расскажет нам это? Как мы сможем служить Богине, если ее сокровенная сущность останется для нас загадкой? Ведь ни одна из нас не готовилась для служения Богам!

Это было правдой. Алаха, как и ее спутники, уже знала историю каждой из невольниц. Одни были похищены из родного дома. С ними дело обстояло проще всего. Отдохнув и набравшись сил, они попросту вернутся к своим родным – те, небось, давно уж глаза выплакали в тщетных попытках разыскать пропавшую дочь. Других купили на рабском торгу – эти не знали ни родного дома, ни отца с матерью; они были рождены в рабстве и с самого начала разлучены с родителями. Вот для них-то, как полагала Алаха, пещерный храм и станет настоящим домом.

Хайманот вдруг застенчиво улыбнулась. Забавная татуировка на ее щеке – синяя бабочка над каким-то экзотическим цветком – шевельнулась, словно бабочка попыталась взлететь.

– Я надеюсь, – сказала чернокожая красавица, – что Богиня и впрямь будет добра к нам. А коли так – Она найдет возможность передать нам все необходимые знания.

***

Пещерный храм встретил измученных путниц стаей стервятников. При появлении людей эти зловещие птицы шумно поднялись в воздух. Тело привратницы, почти до костей обглоданное птицами, все еще лежало на пороге. Оно по-прежнему было приковано цепью к скале. Хайманот широко раскрыла глаза от ужаса, когда страшная картина открылась ей. Но Алаха не позволила девушкам поддаваться страху:

– В храме вы найдете тела жриц и трупы их убийц. Вам придется собрать мертвых и предать их огню, отпустив их души на небо. Эта пещера отныне – ваш дом, не забывайте об этом.

– Да! Отныне храм Праматери Слез станет вашим истинным домом! – прозвучал чей-то сильный грудной голос из глубины пещеры.

Из темноты медленно вышла высокая женщина с длинными белыми волосами и огромными, совершенно белыми, незрячими глазами.

– Атосса! – Алаха бросилась навстречу слепой жрице. – Ты жива!

Слепая прорицательница слегка усмехнулась.

– Как видишь…

– Мы привели новых служительниц, – сказала Алаха, указывая на девушек. Атосса держалась так уверенно, что Алаха то и дело забывала о слепоте жрицы. – Прошу тебя, почтенная, научи их всему, что необходимо. Они не знали… достойной жизни… и нуждаются в мудрой наставнице, которая исцелила бы их от страха, глупости и ошибочных суждений.

Белоглазая женщина вытянула вперед руку, и вдруг откуда-то с неба, оглушительно хлопая крыльями, опустилась большая хищная птица с ярким радужным оперением. Она уселась на руку Атоссы, впившись в нее когтями, и испустила громкий торжествующий крик.

Атосса улыбнулась, пригладила взъерошенные перья и произнесла нараспев несколько слов на непонятном языке.

И птица исчезла. На ладони Атоссы остался жреческий перстень с резным камнем.

– Хайманот, – позвала Атосса.

Хайманот вздрогнула, как удара, и метнула на Алаху испуганный взгляд, словно спрашивая – как быть.

– Ступай к госпоже, – велела Алаха.

– Откуда она знает мое имя?

– Она ясновидящая, – прошептала Алаха. – Подчиняйся же! Не медли.

Хайманот медленно приблизилась к слепой жрице и опустилась перед ней на колени. Взяв чернокожую девушку за руку, Атосса надела жреческий перстень на ее тонкий палец.

– Отныне тебе будут подчиняться остальные. Тебе же надлежит решать их судьбы и отвечать за их жизни. Ты – верховная жрица пещерного храма!

Слепая безошибочно повернулась в сторону Алахи. Салих придвинулся поближе к своей маленькой госпоже.

– Ты пришла сюда не одна, Алаха, – продолжала Атосса. – С тобой мужчины, не так ли?

– Это братья… – начала было Алаха.

Атосса махнула рукой.

– Ступай, ступай. Тебе нечего здесь больше делать. Ты узнала все, что должна была узнать…

– Но я тогда ничего не узнала! – запротестовала Алаха.

– Ты узнала, что брат твой жив, – заметила Атосса. – Его не было среди убитых.

– Я знала это еще там, на пепелище…

Атосса махнула рукой.

– Этого было вполне довольно. Боги и судьба привели тебя сюда совсем не для того, чтобы что-то выведала. Твоя задача была совсем иной… И ты выполнила ее. А теперь – уходи, ты свободна. Храму ты больше не нужна, Алаха.

Хайманот поднялась на ноги, сжала пальцы левой руки поверх правой, нащупывая жреческий перстень.

– Вы слышали? – обратилась она к подругам. – Мы – дома!

***

На выносливой низкорослой лошадке, купленной у жителей предгорного поселка, Мэзарро тронулся в обратный путь – в Мельсину, к жене и матери. Как ни уговаривал он старшего брата, тот отказался возвращаться в город вместе с ним. Алаха вообще не принимала участия в этих разговорах. Молчала, отвернувшись. Думала о чем-то своем.

И вот они остались вдвоем – наедине с горами и степью, и только ястреб парил над ними в синей бездонной вышине. Мир лежал перед ними – любая дорога готова была принять их в любое мгновение. Но оба медлили, не спеша с выбором.

Потом Салих сказал – совсем не то, что собирался:

– Интересно, как там поживает наш друг Фатагар? Добрался ли он до врача?

Алаха смешливо фыркнула.

– Нашим меринкам, после того, как над ними поработает коновал, никакой врач, как правило, не требуется…

– Все же Фатагар – не лошадь, – возразил Салих, сам чувствуя, что говорит глупости.

– Но и не человек, – в тон ему отозвалась Алаха.

Они засмеялись. Потом Салих обнял девушку за плечи, она прижалась к нему и спрятала лицо у него на груди.