Текст книги "Степная дорога"

Свой меч, добытый в бою, Алаха отдала Салиху – ей не по руке, слишком тяжел и длинен. Не как слуге отдала – чтобы позаботился об оружии, почистил, вложил в ножны, поднес госпоже, когда потребует, – как свободному человеку, воину. Только тогда, пожалуй, Салих и осознал в полной мере давно уже свершившийся факт: он свободен. Прежде, пока не отягощала его благородная ноша, оставалось в глубине души крохотное, подленькое сомнение: а вдруг?.. А вдруг все это горячечный бред, и завтра он снова проснется от того, что огрел заспавшегося раба кнутом вечно недовольный надсмотрщик?

Алаха не стала превращать "вручение меча" в торжественную церемонию. Просто отдала со словами: "Мне тяжел, тебе в самый раз". И он принял из ее маленьких крепких рук эту волшебную полоску стали – настоящее оружие свободного человека, благородный меч, купанный в крови.

Теперь нес его, обернутым в покрывало и привязанным к спине. Не для боя – для долгой дороги устроил драгоценное оружие. А если случится обнажить его в честной схватке? Стыдно молвить – Салих почти не владел оружием. Почти. И у кого обучиться этому искусству, в прежней жизни ненужному, а в нынешней необходимому, – не знал.

Лишь в поселке, что жался к подножию гор, разомкнула уста Алаха. Как показалось Салиху – ни с того ни с сего. Просто, решила она, время пришло.

И рассказала…

Он слушал, губы кусал. А она все говорила и говорила, глаза отводя. И наконец не выдержала – заплакала. Впервые за все это время. Не скрываясь, не стыдясь, по-детски хлюпая носом. И он впервые в жизни без страха и сомнения обнял ее за плечи, прижал к себе и провел жесткой ладонью по волосам, бормоча нелепые слова утешения – еще из той, самой первой его жизни, когда он сам был мальчиком и была у него мать.

Алаха повздыхала, посопела, уткнувшись в его грудь, а потом вдруг высвободилась и хмуро уставилась прямо в лицо своему бывшему рабу.

– Я забыла тебе сказать! – проговорила она. – Ведь этот человек, Фатагар из Мельсины, который нанял работорговцев… Он разве не знаком тебе?

– Нет, – ответил Салих, удивляясь такому вопросу. – Многие работорговцы были мне… гм… ЗНАКОМЫ, но не этот. Насколько я понял, он занимался исключительно молодыми девушками… а я… гм… не девушка…

Алаха яростно сверкнула глазами.

– А я думала, он тебе известен. Ну что же, ладно. Расскажу то, что узнала от одного из разбойников, пока Морана Смерть не прибрала его. Он утверждал, что у Фатагара был партнер.

Салих чуть поднял брови. У торговца рабами, поставщика наложниц, был партнер. Довольно частое явление. Один занимается, так сказать, технической стороной вопроса: нанимает бандитов, договаривается с ними об оплате и вообще ведет всю грязную работу, а второй, с незапятнанно чистой репутацией и честными глазами (иной раз даже лучистыми) деликатно и вежливо ведет переговоры с клиентами. Клиенты у торговцев наложницами, как правило, нежные, деликатные, не любящие, когда вещи называются своими именами… Редкий работорговец сочетает в себе умение разговаривать сразу на двух языках: для бандитов – откровенно, для аристократов – вычурно и намеками.

Но Алаха буквально сверлила его злющими глазами.

– Так ты не знал этого?

Салих пожал плечами.

– Я не знаю никакого Фатагара, госпожа, – сказал он. – И честно тебе скажу, не хочу его знать. По мне так, очистить землю от гадины – легче было бы дышать.

Алаха как-то нехорошо улыбнулась – словно зубы оскалила.

– Очистить землю, говоришь? – переспросила она, чему-то зловеще радуясь. – Это ты хорошо сказал!

– Ты хочешь убить его?

Она кивнула:

– И его, и его ПАРТНЕРА – тоже.

Салих вздохнул:

– Это твое право.

– Ты со мной?

– Я тебя не оставлю.

– Никогда? – настойчиво переспросила Алаха.

– Зачем ты об этом спрашиваешь? – Теперь ее странное поведение не на шутку растревожило Салиха.

– После того, что я тебе скажу… – Она помолчала немного, словно собираясь с духом, а потом выпалила: – Партнера этой мрази, Фатагара, зовут Мэзарро!

Салих побледнел. В груди у него что-то оборвалось. Он хотел было крикнуть: "Не может быть!" – и прикусил язык. Хотел было сбивчиво и невнятно оправдать брата – но даже рта раскрыть не посмел. Наконец выдавил:

– В Мельсине не один Мэзарро… Может быть, кто-то еще с тем же именем…

– Торговец шелками, – безжалостно сказала Алаха. – Не ищи лазеек. Это твой брат, Салих. Тебе придется убить его.

Салих подавленно молчал. Что он, собственно говоря, знал о своем сводном брате? Тот только родился, когда отец выбросил сына наложницы из семьи. А повстречались спустя много лет, уже взрослыми людьми, причем при весьма своеобразных обстоятельствах. Мэзарро был типичным бездельником, баловнем отца и двух матерей, привыкшим к беззаботной и сытной жизни. А потом началась нищета – и только случайная встреча со сводным братом отдала в его руки и богатый дом, и красавицу жену… Салих не сомневался в том, что мудрая его мать сумеет женить младшего сынка на прекрасной, кроткой и преданной Одиерне. Лучшей жены не сыскать. Если бы не Алаха, колючкой занозившая сердце Салиха – да так, что ни на миг болеть не переставало! – сам бы взял Одиерну в жены. Таких девушек даже не любят – на них сразу женятся, а потом всю жизнь не нарадуются на удачный выбор.

Нет, нет, не мог Мэзарро… Салих качал головой. И тут же одергивал себя вполне резонным вопросом: а почему, собственно, не мог? Только потому, что у них был один отец? Отец же СМОГ!..

– Госпожа, – треснувшим, будто не своим голосом проговорил Салих и, прокашлявшись, продолжил: – я тебя только об одном прошу. Не убивай его прежде, чем он объяснит случившееся. Я могу найти для своего брата только одно оправдание: он молод и глуп. Может быть, Фатагар не все рассказал ему об их совместном предприятии…

Алаха сердито раздула ноздри.

– Молод и глуп, говоришь? – Она фыркнула. – Смешно! Тот разбойник, прежде чем я отпустила его душу из страдающего тела на волю, сказал то же самое! – Она помолчала немного, в задумчивости рисуя в пыли узоры. Потом подняла голову. – Может быть, вы оба и правы, – нехотя признала она. – Я не стану перерезать ему глотку, пока он не найдет случившемуся достойного объяснения. Но только такого, чтобы я в это поверила!

***

В Мельсину они вошли уже в сумерках, вызвав немало косых взглядов в свою сторону. И было, на что коситься! Верно ведь говорят: долгая дорога никогда не уходит в прошлое. Дни и ночи трудного пути словно въедаются в человека, накладывают свою неизгладимую печать на весь его облик. И не смыть, не стереть эту печать ничем – даже долгими годами мирного житья-бытья на одном месте. Случается, мелькнет тоска по вечному пути в выцветших глазах старика, давно уже засевшего на своем почетном месте у очага в доме, но незабвенную молодость свою проведшего в ратных трудах и походах. Это – у старика! А что говорить о молодых, которые только что оставили за плечами опасности и беды странствия.

Не с прогулки вернулись, то по всему было видать. Мужчина – уставший, в истрепанной одежде, с пыльными волосами и хмурыми, терпеливыми глазами – нес на руках девочку, хрупкую и худенькую. Лицо его спутницы было закрыто покрывалом, ноги – не в сапогах, но обмотанные тряпками, бессильно мотались при каждом шаге мужчины. За спиной у странника был привязан продолговатый предмет слишком уж характерных очертаний – с первого взгляда было понятно, ЧТО это такое. Тут даже и наметанного ока городских стражников не требовалось, чтобы распознать в свертке меч.

Потому и остановили их у самых ворот. Спросили имя; поинтересовались, какова причина появления в прекрасном городе Мельсина двух столь подозрительных персон.

Не выпуская из рук девочку, мужчина назвал свое имя и сослался на брата, торговца шелками Мэзарро – того самого, что недавно купил большой дом на окраине Мельсины и взял себе красавицу жену.

Салих не ошибся в своих предположениях: Мэзарро действительно женился. И слух о чудной красоте молодой его супруги уже разошелся по всему городу. Потому что выражение лица допрашивающего стражника сразу изменилось, он закивал, хмыкнул пару раз и попросил прощения за задержку. О спутнице Салиха он даже не спросил, видимо, решив, что Мэзарро – достаточно почтенный господин и разберется с этим самостоятельно. Кроме того, в Саккареме на женщин вообще обращали куда меньше внимания, чем в других землях. Скажем, у веннов, где принято в первую голову здороваться с хозяйкой, а после уж с хозяином. О такой дикости в Саккареме и не слыхивали.

Потому и отнеслись к Алахе как к неодушевленному предмету. Тем более, что ее несли на руках.

Иначе встретила их мать. Без долгих возгласов и причитаний, показала старшему сыну, куда нести измученную девочку – и почти тотчас к путникам вышла младшая хозяйка, Одиерна. Переглянувшись с матерью, захлопотала: принесла горячей воды, чистых покрывал, полосок полотна, целебных мазей, сваренных на бараньем жире.

Алаха лежала безмолвно, покорно позволяла обеим женщинам смазывать и перевязывать раны на ее распухших ногах. Весь путь из Самоцветных Гор пришлось проделать пешком. Непривычная к ходьбе, степнячка погубила ноги почти в первый же день пути. Еще день крепилась, кусала губы – не признавалась в том, что каждый шаг пронзает ее болью. На привале, снимая один сапог, не удержалась – тихо вскрикнула. Второй сапог Салих разрезал на ее ноге ножом и даже зубами заскрипел, когда увидел распухшую ступню, покрытую кровавыми мозолями.

И остаток пути нес ее на руках. Она не противилась, только цеплялась за его шею тонкими, шершавыми руками. Она была легкой, угловатой, как ребенок.

Сейчас, серая от боли и усталости, она бессильно лежала на коврах. От еды отказалась, но много и жадно пила, а затем, почти мгновенно, заснула.

Мэзарро чувствовал растерянность: что-то появилось странное в поведении старшего брата. Какая-то необъяснимая настороженность, почти враждебность. Салих вылил на себя бадью воды, переменил одежду, с радостью облачившись после опостылевшего шерстяного плаща, пропитанного пылью и потом, в длинную шелковую рубаху и стеганый халат и избавившись наконец от сапог – ходить по дому босиком было для него сущим наслаждением.

И сел у фонтана, поглядывая то на крупные, бледные, дурманящие ночные цветы, распустившиеся в саду (угадывалась рука матери – та всегда любила цветы, как вспомнил вдруг Салих), то на звезды, одна за другой зажигающиеся в темнеющем небе. Красота и покой властно надвигались на него, точно странник и впрямь достиг конца своего долгого пути. И не хотелось думать, что это еще не конец, что впереди еще долгие версты – то по степи, то по городским улицам, под ветром и дождем, под иссушающим суховеем и беспощадными лучами солнца, во власти жестокого мороза и снежных бурь… Какие еще испытания готовят им Боги?

Нет, не хотелось сейчас даже помышлять об этом. Хотелось покоя…

– Выпей со мной чаю, брат, – послышался тихий голос, и из темноты под яркий свет поднимающейся над городом луны вышел Мэзарро. В руках он держал маленький поднос с чайником и двумя круглыми чашками без ручек. Мягко ступая по траве, приблизился и сел рядом, поставил поднос на землю, вопросительно поглядел на брата.

Салих ответил испытующим взглядом. Почти силой заставил себя вспомнить: это открытое юношеское лицо с добрыми, веселыми глазами скрывает самую черную ложь. Это маска. Маска, за которой прячется самое отвратительное существо на свете – работорговец.

Забыть бы обо всем этом…

Он вздохнул, принимая чашку из рук брата. Наклонился над чаем, наслаждаясь тонким душистым ароматом. Мэзарро, выросший в роскоши, знал толк в таких вещах. А вот Салиху, похоже, никогда не научиться разбираться во всем этом. Хитрая наука! Всю жизнь, если доведется прожить ее в достатке, придется полагаться ему на честность торговцев. Весьма сомнительное утешение, ничего не скажешь.

– Тебя что-то тревожит, – заговорил Мэзарро. – Не думай, я не забыл о том, по чьей милости живу теперь в этом прекрасном доме! Это – твой дом. Ты можешь возвращаться сюда в любое время, занимать здесь любые комнаты, приводить с собой любых людей…

Салих молчал. Он знал, что первое же сказанное им слово разобьет очарование этого тихого вечера, убьет и покой, и вкрадчивый плеск фонтанных струй, и тягучий аромат ночных цветов, и мерцание звезд на далеком густо-синем небе…

А брат молвил, едва не плача:

– Да чем же я прогневал тебя, Салих! Скажи мне – ведь иначе мне не знать покоя! Ты же не думаешь, что я завладел твоим домом или твоей девушкой…

– Я сам отдал тебе и дом, и девушку, – нехотя выговорил наконец Салих. – И ушел я отсюда по своей воле… Не в том твой грех, Мэзарро.

Даже в темноте было видно, как побледнел младший брат.

– Мой грех? – произнес он наконец, как показалось Салиху, испуганно. – О чем ты говоришь? Я не совершал ничего дурного!

– Да? – Салих пристально посмотрел на него.

Мэзарро смутился.

– Объясни, в чем моя вина! – горячо сказал он. – Я отвечу тебе на любой вопрос, клянусь жизнью нашей матери! Ни слова неправды ты не услышишь от меня, Салих, только не подозревай меня в каких-то преступлениях, о которых я сам ничего не знаю…

– Так ли уж и не знаешь? – пробормотал Салих. – Хорошо. – Он поставил чашку на траву, потер ладонями лицо, собираясь с мыслями. Потом вдруг понял, что забыл имя работорговца – главное, чем хотел уличить брата.

Мэзарро терпеливо ждал, с тревогой посматривая на Салиха. Он видел, что старший брат и впрямь чем-то взволнован и опечален. Наконец Мэзарро прошептал:

– Вижу, не очень-то хочется тебе обвинять меня!

– Это правда, – тяжко вымолвил Салих. – Ты КАЖЕШЬСЯ слишком хорошим человеком, Мэзарро… Но если все, что я узнал о тебе, правда… – Он поднял голову, глаза его блеснули в лунном свете, точно глаза зверя. – Если это действительно так – клянусь жизнью той, что выкупила меня за шесть монет со своего головного убора! – я своей рукой прерву твой жизненный путь, чтобы ты перестал поганить зловонием землю!

Мэзарро сжался – он видел, что старший брат не шутит.

– Спрашивай, – еле слышно шепнул Мэзарро. – Ты нашел меня в нищете – моя жизнь принадлежит тебе, что бы ты ни решил.

– Чем ты занимался все то время, что я был в Степи? – спросил Салих.

– Попытался восстановить дело нашего отца, – ответил Мэзарро. – Закупил партию шелка, нашел партнера, который готовился отправить караван на север… Там можно хорошо продать шелк и взять драгоценный мех. Знаешь, ведь гладкий, не лохматый мех, да еще блестящий, переливающийся на солнце, дает здесь очень хорошую прибыль…

– Вижу, оживился ты, братец, как только речь зашла о прибыли, – язвительно заметил Салих. – Хорошо. Продолжим нашу игру в вопросы и ответы. Проигравшему – смерть, договорились?

Мэзарро кивнул. В горле у него пересохло. Он понимал, что брат не шутит, видел, что Салих разъярен не на шутку.

– Итак, – продолжал Салих, – ты нашел себе партнера. Караванщика, так?

– Да.

– Как его зовут?

– Фатагар.

– Правильно, это имя я и слышал… Итак, чем же он занимается, этот твой драгоценный Фатагар?

– Я только что сказал тебе. Он снаряжал караван, и я хотел, чтобы он взял партию шелка…

– Не лги! – вскрикнул Салих и схватил Мэзарро за ворот халата. – Говори, щенок! Отвечай правду, иначе, клянусь железной задницей сегванского Бога, я выпущу тебе кишки!

– Я не лгу… – тихо ответил Мэзарро. – Отпусти меня, Салих! Почему ты трясешь меня, точно базарного вора, пойманного за кражей?

– А разве ты не базарный вор?

– Сейчас уже нет… – Мэзарро попытался улыбнуться, но улыбка получилась бледной, неуверенной.

– И тебе неизвестно, чем НА САМОМ ДЕЛЕ занимается достопочтенный Фатагар?

– Говорю тебе, он караванщик!

– Поклянись! Перед Богами нашего отца – поклянись в том, что Фатагар известен тебе как опытный караванщик, торговец шелком и мехами!

– Клянусь тебе, Салих, Богами нашего отца! Я знаю Фатагара как караванщика, торговца шелками, мехом…

– И? – почти издевательски выкрикнул Салих.

– И… может быть, драгоценностями… Я не знаю, чем он еще торгует. Он говорил только о шелке.

– А о ДРУГОМ ТОВАРЕ, стало быть, речи не было?

– Я не понимаю… – пролепетал Мэзарро. – Не гневайся на меня, брат. Ничего дурного я не сделал. Боги свидетели, все, в чем я провинился перед Ними, было несколько мелких краж, когда мы впали в бедность, да еще, быть может, капризы – но то было еще до смерти нашего отца!

– Фатагар торгует рабами, – холодно сказал Салих. – Это основной источник его дохода. Впрочем, если бы он торговал именно рабами, я, возможно, и знал бы его – не понаслышке, как ты понимаешь. Я многих работорговцев знаю, так сказать, лично. На практике.

Мэзарро прикусил губу.

– Не я виноват в этой твоей беде, брат! – вырвалось у него. – А если и виноват, то без вины, и тебе об этом хорошо известно!

– Не обо мне речь, – сказал Салих. – Я же тебе говорю, если бы Фатагар, твой милый напарник, торговал рабами, я бы его знал. Он торгует рабынями.

– Я не понимаю…

– Он похищает девушек из домов, нанимая для этого бандитов, а после продает их в гаремы. Это и есть основной источник его доходов. Это – а не торговля шелком! Неужели ты не знал?

Мэзарро медленно покачал головой.

– Я впервые слышу об этом…

Салих протянул руку, взял младшего брата за подбородок, ощутив мягкое прикосновение юношеской бородки, обратил к себе его бледное лицо. Несколько секунд вглядывался, словно пытаясь прочитать правду в испуганных глазах.

– Поклянись! – повторил Салих.

– Клянусь! – прошептал Мэзарро.

Салих убрал руку.

– Брат, брат… – тихо сказал он. – Что же ты наделал… С кем ты связался…

Он видел, что Мэзарро потрясен. Нет, в этом мальчишке Салих не ошибся. Может быть, слабовольный, недальновидный, совсем не знающий жизни, но искренний и честный. Да. Салих перевел дыхание и безмолвно возблагодарил Богов за дозволение любить своего брата.

Мэзарро тревожно следил за ним.

– Налей мне еще чаю, – попросил Салих, тяжко переводя дыхание. И вдруг рассмеялся, как человек, с чьей души снят тяжелый груз. – Боги! Я ведь хотел убить тебя. Какое счастье, что теперь я избавлен от необходимости делать это…

Усмехнулся и Мэзарро, все еще настороженный. Протянул брату чашку.

– Расскажи мне все, что знаешь о Фатагаре, – попросил Мэзарро.

Рассказывать, собственно, было нечего. Основное Салих уже сказал: похищение свободных девушек и тайная торговля наложницами.

Работорговля в Саккареме не то чтобы не процветала, – она была вполне почтенным занятием, и некоторые господа сколотили себе довольно приличное состояние, покупая и перепродавая живой товар. И многие именитые граждане, гнушающиеся здороваться с работорговцами прилюдно, так сказать, на улице, охотно толковали с ними приватно, в глухих переулочках или у себя в доме – естественно, не в самых лучших покоях.

Каждый знал свое место, каждый занимался своим делом. Так повелось от века.

Но похищение свободных людей и обращение их в рабство было делом преступным и злым, за которое карали и земные власти, и Боги.

Но Салих не желал идти на поклон к венценосному шаду и искать у того правосудия. Просто потому, что найти доказательства преступлениям Фатагара будет весьма непросто. Едва лишь Фатагар прослышит о том, что против него выступили с обвинением, он поспешит избавиться от свидетельниц – и кто сумеет поддержать обвинение? Нет. Фатагар должен быть наказан – и наказан именно теми, на чью свободу и честь он покушался.

Салих сказал об этом брату, не таясь и не смягчая выражений. Мэзарро выслушал внимательно, а потом сказал просто:

– Я боюсь.

– Алахе пятнадцать лет, – сказал Салих. – Она совсем еще ребенок. Этого ребенка он хотел обесчестить, посадить под замок, превратить в игрушку похотливых потных мерзавцев, которые выложат за нее кругленькую сумму. А другие девочки, которым не удалось избежать этой участи! Сколько искалеченных судеб на его совести – об этом ты не подумал?

Мэзарро молчал. А Салих безжалостно добавил:

– Впрочем, откуда тебе знать такие вещи? Ты не привык задумываться над тем, что у слуги, который подает тебе по утрам халат и приносит чай, есть еще и душа! Как есть она у последнего галерника, издыхающего на весле, как есть она у грязного каторжника, по шею в коросте, в цепях, с кайлом в руках…

– Хватит! – Мэзарро зажал ладонями уши. – Перестань, брат! Если ты хотел пристыдить меня, то тебе это удалось. Я пойду с тобой и сделаю все, что ты скажешь… – И добавил почти по-детски: – Только не сердись.

Салих вздохнул. Он только сейчас почувствовал, как наваливается на него необоримая свинцовая усталость.

– Я не сержусь, – пробормотал он. – Я засну здесь, у фонтана… Пусть меня никто не будит, хорошо?

Он допил чай и растянулся на траве, подложив под голову руки. Мэзарро встал, посмотрел на лежащего брата. На лице юноши появилось странное выражение. Он словно завидовал Салиху и побаивался его.

– Хотел бы я быть таким, как ты! – сказал он.

Салих приоткрыл глаза.

– Избави тебя Боги от подобной участи! – искренне сказал он.

Мэзарро помолчал немного, а потом сказал с какой-то обидой – словно его задело, что разговор об этом не зашел с самого начала:

– Одиерна ждет ребенка. У меня будет сын, Салих!

– Я так и думал, – пробормотал Салих, уже не в силах бороться со сном. – Поздравляю тебя, брат! – И добавил: – А если родится дочь?

Мэзарро засмеялся.

– Я встречал достаточно достойных женщин, чтобы обрадоваться рождению еще одной.

Салих не отозвался. Он уже крепко спал.

***

Пожалуй, трудно было представить себе людей более разных – и внешне, и характером – чем Мэзарро и Салих. И хоть числились они братьями и сыновьями одного отца, но родство свое словно бы всякий раз открывали для себя заново.

Алаха, повзрослевшая, с красными шрамами на щеках (об их происхождении Мэзарро даже спрашивать не решался), хмуро смотрела на братьев. Ей не по душе было предложение Салиха. Салих хотел, чтобы возмездие над Фатагаром совершили они с братом, а Алаха, по его мнению, должна была оставаться дома.

– Твои ноги еще не зажили, госпожа, – говорил он спокойно, но твердо. – Между тем, действовать надлежит как можно быстрее. Иначе, кто знает, он успеет уйти – и ищи его потом по всей Вечной Степи!

– Степь широка, – сказала Алаха, – а тропка узка. Далеко не уйдет.

– Прости меня, госпожа, – вмешался Мэзарро, – но это дело лучше сделать все же в городе. Караван всегда идет под хорошей охраной. Нет смысла рисковать. План Салиха хорош тем, что не требует много людей и почти безопасен.

– Я пойду с вами, – отрезала Алаха. – Мази вашей матери сделали свое дело лучше заклинаний моей покойной тетки. Я почти не хромаю.

Им так и не удалось отговорить ее. Алаха – и Салих имел уже несколько случаев убедиться в этом – была невероятно упряма. Когда ей что-то втемяшивалось в голову, никакие доводы не могли заставить ее сменить мнение.

Собрались быстро: широкие плащи, сапоги (Алаха предпочла остаться босиком), краска, сделавшая лица братьев смуглыми и неузнаваемыми в тени капюшона. Взяли экипаж и лошадей – их Мэзарро купил для Одиерны совсем недавно и, по счастью, еще не успел обновить, так что в городе этот выезд не знали.

И отправились…

***

Господин Фатагар скучал. И нервничал. Слишком долго тянется ожидание! Пора выступать в путь. А утешительных вестей от Сабарата нет как нет. Проклятый разбойник, куда он только делся? Не нашел девчонок? Вздор! В мире полным-полно неосмотрительных девчонок, и уж кого-кого, а Сабарата не нужно обучать простейшим навыкам: как подстеречь, как набросить на голову мешок, связать и перебросить поперек седла, а там – поминай как звали! Почему он застрял? Целый табун, что ли, гонит Сабарат от Самоцветных Гор? Слишком больших партий невольниц Фатагар старался избегать, чтобы его ПОЧТЕННОЕ занятие не бросалось в глаза посторонним наблюдателям. Он не вел широкой торговли рабынями – он ПРИТОРГОВЫВАЛ ими. Зато товар у него всегда был отборный.

Такой отборный, что и сам господин Фатагар не сразу пускал его в оборот, а придерживал у себя – пробовал.

Ну где же этот проклятый разбойник! Не хочется думать о том, что он попался… Ох как не хочется!

При мысли о новых девушках, которые, возможно, скоро появятся в его власти, Фатагар пришел в сильное волнение. Он принялся расхаживать по комнате широкими шагами, беспокойно теребить кружевные манжеты, обрывая с них позолоту и жемчуг, кусать губы. Он едва не плакал от досады и нетерпения.

Слуги давно уже привыкли к тому, что свое настроение господин Фатагар срывает на них. И потому старались не попадаться ему на глаза. Еще метнет в голову каким-нибудь тяжелым предметом – такое уже случалось.

Однако слуга, заглянувший в комнату, выглядел таким бесстрашным и веселым, что господин Фатагар от удивления даже позабыл разгневаться на дерзкого болвана, посмевшего нарушить его уединение.

– Ну? – спросил он. – С какой чушью ты ко мне явился?

– Господин! – выпалил слуга. – Явились посланные от того человека… От Сабарата… Пускать их?

Фатагар даже подскочил от радости.

– От Сабарата? Ты уверен?

– Я не могу быть уверен, господин, в том, чего не знаю, – осторожно ответил слуга.

Фатагар едва не закатил ему пощечину, удержав руку в последний миг.

– Не умничай! – резко сказал он. – Отвечай на вопрос!

– Прибыл экипаж, запряженный двумя лошадьми. Не роскошный, но достаточно богатый, – начал слуга обстоятельный рассказ. И продолжал, ободренный радостными огоньками, замелькавшими в глазах воспрявшего духом Фатагара. – На козлах, стало быть, один головорез. По виду сужу, – добавил он поспешно. – Глаза узкие, как у степняка, но его мамаша, видать, путалась с кем-то черным, потому что лицо смуглое, точно у полукровки мономатанца. Из экипажа высунулся другой. Каторжная морда, прости меня, господин, за такие слова! Этого и кнутом били, на плечах белая полоса осталась. И следы от кандалов на запястьях – точно отчеканенные. Ну вот, эта-то рожа и говорит: мол, не Фатагаром ли зовут хозяина этого дома? Я отвечаю: "Может, и Фатагаром, а тебе-то до этого какое дело?" Он в ответ хмыкает: "Есть дело, да не столько мне до Фатагара, сколько Фатагару до меня… Ступай, мол, бездельник, – это он мне так говорит, – и скажи своему господину, что явились присланные от Сабарата". Я спрашиваю: "По какому вопросу?" А он только руками на меня замахал: "Твой господин знает, по какому. Скажи, что от Сабарата. Этого довольно". Вот я и пришел…

Господин Фатагар сунул слуге серебряную монету за добрую весть и велел немедленно посланца доставить сюда. Слуга замешкался:

– В эти покои? В спальню? Больно уж грязен да неказист он, этот посланец Сабарата. Сущий бандит. Может, лучше его в задних комнатах принять, где прислуга?

– Не твое дело, болван, указывать мне, где и кого принимать! – рявкнул Фатагар. – Говорю тебе, зови его сюда, да поживее!

Слуга убежал.

Посланец Сабарат и впрямь оказался сущим разбойником. Как был в меховой безрукавке, в отброшенном за спину пыльном плаще, в грязных сапогах протопал по блестящему паркету, оставляя следы.

– Ах, мой друг! – вскричал Фатагар вместо приветствия. – Сапоги…

Разбойник с видом тупого недоумения уставился на свои ноги.

– Какие сапоги? – спросил он.

– Ваши…

– А что вам, собственно, не нравится в моих сапогах? – осведомился он. Голос у разбойника был хрипловатый, неприятный.

Фатагар невнятно пробормотал:

– Наборный паркет… Лучший во всей Мельсине… э-э… И цены нынче такие, что… В общем… Видишь ли, почтенный… э-э… друг… Опять же, мастеров пришлось выписывать из Аррантиды… Сапоги… – Он махнул рукой, видя, что разбойник упорно не желает понимать витиевато высказанной просьбы снять грязную обувь и не пачкать драгоценный паркет, который может непоправимо пострадать от такого бесцеремонного обращения.

– Ну так вот, этот болван, слуга, сообщил тебе, небось, что я – от Сабарата, да не один, а с доброй вестью, – заявил разбойник.

И нахально плюхнулся прямо на разобранную постель господина Фатагара! Надушенные батистовые простыни, атласные покрывала с вышивкой шелками и серебряной нитью, мягкие подушки с кружевными рюшами – все уютное "гнездышко" было смято и мгновенно перемазано дорожной пылью. Фатагар еле слышно простонал сквозь зубы.

Разбойник, похоже, даже не услышал этого.

– Распорядись, чтобы меня накормили, – нагло велел он. – Я голоден, как собака! У нас мало времени. Едем! Где ты держишь своих коз?

– Каких… коз?

– Ну, где твой загон для скота? Ты что, не понимаешь, о чем я толкую? – развязно продолжал негодяй.

Фатагар вызвал слугу, который метнул на наглеца, валяющегося на хозяйской постели, возмущенный взгляд, но от каких-либо комментариев воздержался. Велел подать гостю мяса, хлеба и вина. Это было исполнено с устрашающей быстротой – словно обед для посланца Сабарата уже ждал, приготовленный заранее.

С набитым ртом, разбойник продолжал:

– Ты держишь их где-то за городом, не так ли?

– Да… Где Сабарат?

– Стережет стадо, – пояснил разбойник, шумно глотая вино и рыгая. – Козочки – наилучшего разбора. Шерстка шелковистая, вымечко чистенькое…

Господин Фатагар непроизвольно проглотил слюну. Разбойник метнул на него быстрый непонятный взгляд, который, впрочем, мгновенно погас.

Салих без труда читал мысли Фатагара. Работорговец даже раздражение свое против нахального молодца позабыл – так увлекла его мечта о новых игрушках для гарема. О новых ЖИВЫХ игрушках! Драгоценных, дорогостоящих… Для таких, как Фатагар, нет, пожалуй, ничего слаще, нежели безраздельная власть над юным, наделенным душою существом.

И за это он поплатится. Сегодня же.

За это, за страх, который пережила Алаха, за унижение и боль, выпавшие на долю паломницам в храме Праматери Слез.

За все.

***

Загородное имение господина Фатагара находилось в часе езды от Мельсины. Все это время Фатагар сидел в экипаже рядом с Салихом и умоляюще выспрашивал:

– Какие… какие они, мои свеженькие цыпочки? Опишите мне их!

Салих неопределенно отвечал:

– Скоро увидишь… Настоящие бутончики. Перепуганные, трепетные… Одна другой краше…

От возбуждения Фатагар принимался трястись всем телом.

В экипаже находился еще один разбойник, но тот спал, закутавшись в плащ. Даже похрапывал.

Загородный дом Фатагара, окруженный тенистым садом, показался Салиху таким прекрасным, что он не удержался от мысленного упрека Богам: за что они позволяют негодяям уродовать землю и отдают в недостойные руки такие великолепные сады, такие дивные творения человеческого мастерства!

Однако долго рассуждать на все эти темы было некогда. Надлежало совершить неколько деяний – и хотя все они были направлены ко благу человечества и торжеству Божеской справедливости, однако вид имели весьма неприглядный.

– Куда… куда вы меня везете! – вскрикнул вдруг Фатагар, заподозрив неладное, когда возница, причмокнув лошадям, заставил их бежать быстрее. Загородный дом мелькнул и скрылся, впереди расстилались леса с высокими деревьями и сочной зеленью мхов. Фатагар попытался выскочить из экипажа, но спавший разбойник внезапно пробудился и прыгнул на него, как тигр.