Текст книги "Степная дорога"

– На лошади-то ты и вправду ровня Богам, – говорили они, – а ну как придется пеший переход одолевать? Падешь, как конь, Арих, и костей от тебя не останется!

– На тебе, жеребце, верхом поеду, – скалил зубы Арих.

А друг его Магула добавлял:

– И еще п-п-пришп-поривать б-будет…

***

Осень поразила Ариха многоцветьем деревьев. Не смущаясь смешками новых товарищей, он без устали разглядывал листву, подбирал опавшие листья, как мальчишка, раскладывал их у себя на коленях и цокал языком. Наутро листья засыхали, но Арих набирал новых. Цветные прожилки, то красные, то темно-зеленые, посреди золота восхищали его.

Другая радость, которую принесла для Ариха с собой осень, была ягодные отвары. Стряпухи и многочисленные винитаровы рабыни готовили их отменно. Варили и хмельной мед. Поначалу Арих не слишком доверял напиткам чужой земли, но после, распробовав, начал отдавать им должное.

Только подругой обзаводиться не спешил. Согласно северному обычаю – Арих это уже понял – здесь не принято было брать себе женщину на время. А связывать судьбу с кем-то из местных женщин навсегда Ариху не хотелось. Он выжидал. Живя среди дружины, хозяйку не введешь, а своим домом он пока что не обзавелся. Вытребовать у кунса отдельные покои? Но на это даже Бледа не решался, хотя помещения в замке были. Может быть, Бледе это было и не нужно.

Ариху – тем более. Его вполне устраивала новая жизнь среди таких же воинов, как он сам. Многие из комесов Винитария числили себя сиротами – давно оставив родной дом, подались в наемники в поисках лучшей доли. А лучшая доля виделась им в том, чтобы проливать чужую кровь, если придется, сытно есть, крепко спать да бесконечно холить свое оружие.

И если посмотреть так, то Арих ничем от них не отличался.

Осень означала также, что близилось время, когда Винитарий поедет по людям собирать причитающееся вождю. Дружина заранее готовилась к походу, радовалась. Могла быть и потеха, могла ожидаться нажива. Винитарий не имел привычки удерживать руку, если глаз падал на что-то сверх положенного.

***

Соллий вместе с Бигелой вышел к воротам – поглядеть на кунса. Богато, красиво обставлен поезд Винитария: впереди шагом едет сам кунс на доброй лошади, следом ближники его, закаленные в боях сегваны, с пышными усами, с длинными волосами, забранными по-воински в хвост. Броней не надели, в нарядных рубахах выступают. Нарочно красуются, чтобы всяк разглядеть их мог. Витые гривны на загорелых шеях сверкают, широкие серебряные браслеты на крепких запястьях то и дело вспыхивают на солнце, когда то один, то другой всадник охорашивается в седле.

Старейшины выходят навстречу – дань уже приготовлена. Тут и бочонок меда, и пушнина, и крутолобый черный бычок привязан. И, конечно, хлеб. Все сосчитано и уложено. Сверх дани и дары припасены – чтобы кунс был милостив, видя любовь со стороны сельчан. И хоть отлично ведал кунс цену этой любви и этой искренности, а все же до даров снисходил и был милостив, не заглядывал в амбары и не разорял кладовых.

Глядел Соллий, Ученик Близнецов, на кунса, дружину его, на старейшин – как те кланяются, стараясь и достоинства в глазах односельчан не потерять, и грозному повелителю угодить. Щурил глаза, чтобы лучше разглядеть все происходящее. Кунсова дружина по селу особенно не озоровала, хотя глазами постреливала: тот девку красивую взором зацепит, этот к хорошей лошади прилепится… Ничего доброго все эти взгляды не сулили.

Но пока что все шло тихо. Сочли дань, перемолвились первыми словами – и вот уже кунс покидает седло и ступает следом за старейшиной, желая отведать доброго меда.

Тут-то беда и случилась.

После уж кулаками трясли, кричали друг на друга, виноватых искали. Да только не было виноватых. Говорил Бигела брату своему, Череню: "Прячь доченьку от кунса!". Да и Черень, вроде бы, согласен был. Незачем девушке попусту по селу болтаться, да еще когда жадный до женской красоты кунс нагрянет, и не один – а со своей неуемной ватагой, для которой один только закон и существует: воля их великого кунса, а Правды Божеской и человеческой словно бы и нет на земле!

Говорить-то говорили, а любопытство оказалось сильнее. Как умаслила Домаслава домашних? Может, и умасливать не стала – прокралась к воротам и за порог выскочила.

Прямо перед кунсом она оказалась. Сама не ожидала. Зарделась, лицо рукавом закрыла, отвернулась к стене – так учили.

Может быть, если бы тихонечко, мышкой, мимо шмыгнула – и не обратил бы Винитарий на нее внимания. А тут, словно нарочно, как махнет девка расшитым рукавом! У Винитария сердце смехом наполнилось, глаза засветились, руки сами собою к красавице потянулись.

– А ну-ка… Что за краса такая невиданная появилась?

Девушка головой замотала, все отвернуться норовила – какое там! Схватил, точно клещами, к себе развернул, руки от лица отнял. Так и впился алчным взором.

Домаслава выросла на заглядение. И радость отцу с матерью (да и дядьке-стрыю – тоже), и забота. Мужа бы ей поскорее отыскать, чтобы оборонял и вместо родителей за красавицу тревожился. Но, по всему видать, не успели. Пал на Домаславу глаз кунса Винитария – теперь уж не отмолишь дочку, не выпросишь. Заберет к себе в замок… Только и поминать останется: была такая девушка, Домаслава, а что с ней сделалось – о том лучше и не задумываться. О девчонках, что попадали к кунсу в замок, говаривали разное, но никогда ничего хорошего. И слухов о них тоже достоверных не было.

– Пусти, кунс! – сказала Домаслава шепотом. И попыталась высвободиться.

Кунс только рассмеялся. Настоящий Людоед – так и проглотил бы, казалось, девчонку, вместе с полосатой ее юбкой, вместе с расшитой рубахой и длинной косой с шелковой лентой!

Серые глаза Домаславы наполнились ужасом. Взгляд метнулся к односельчанам, задержался на старейшине: не выручит ли кто, не заступится?

Молчат домашние. Бросился было отец на выручку – да мать повисла на нем с воем и ревом: убьют сейчас кормильца, а кто будет остальных на ноги ставить? Шестерых осиротить вздумал, за дочку-любимицу вступаясь? Дядька Бигела шагнул вперед:

– Не дело затеваешь, кунс…

Кунс только отмахнулся от него.

– Отойди, кожемяка. Не твоего ума это дело, что я затеваю и ради какой цели.

– Цель-то твоя известна, – упрямо повторил Бигела. – Оставь девушку. Она не тебе предназначена.

Лучше бы не произносить ему этих слов! Винитарий засмеялся, еще крепче прихватил Домаславу за плечо.

– Вот и поглядим, для меня она предназначена или не для меня.

Наткнулся Бигела на молящий взгляд старейшины – не погуби села, не перечь упрямцу! или судьбу Серых Псов уже позабыл? – и… отошел, свесив голову.

Соллий не верил своим глазам. Осенил себя священным знамением, начертив в воздухе разделенный пополам круг, выскочил вперед, закричал голосом от волнения хриплым:

– Что же вы, не люди? Неужели позволите увести девушку? Она ведь ваша плоть и кровь!

Старейшина задрожал, стал бледным, как стена. Пролепетал, обращаясь к кунсу:

– Не погуби, владыка!.. Этот человек – пришлый, не нашего рода и не из нашего села, а откуда взялся – неведомо!

Винитарий уставил на Соллия свои голубые, водянистые глаза. Тяжел взгляд старого кунса. Соллий вздрогнул, однако взгляда не опустил. Будь что будет! Уже понял, что не отступится Винитарий. И девушку заберет, и его, Соллия, пожалуй, не пощадит.

На что же он, глупец, рассчитывал? Совесть в Винитарии пробудить? Пробудить можно то, что спит. А если что отсутствует вовсе, – того не дозовешься, сколько ни кричи. Напрасно только выскочил…

Да нет, не напрасно. Близнецы учат: что толку в жизни, если душа умерла раньше тела… А предательство убивает душу вернее любого меча.

Нет, все правильно. Правильно он поступил, возвысив голос…

Дружина, посмеиваясь, уже окружала двух пленников, обреченных рабству. Чужие, ухмыляющиеся лица. И вдруг среди них Соллий увидел знакомое скуластое лицо с черными глазами. Лучник держался чуть в стороне, словно его вся эта история и не касалась. Мало ли какую блажь затеял Винитарий? Дело лучника – поглядывать по сторонам, высматривая, нет ли опасности, не таится ли в кустах какой тать. Другое дело, что татей в этих кустах не таилось. Для такого смелость нужна, а здешние жители ее давным-давно утратили. И оттого презрением кривились узкие губы Ариха. Сам бы он не то что сестру – последнюю рабыню из своего шатра не отдал бы жадному властелину. Заступился бы и – оружием ли, хитростью ли, – но вызволил. Оседлые люди не таковы. Покорно повесили голову, точно телки, которых ведут на убой.

Винитарий кивнул на Домаславу и Соллия:

– Возьмите их. – Он снова сел в седло: – Не стану я пить меда в вашем доме. Из дани бычка отпускаю – взял я другого бычка, позабавнее, и к бычку еще телушку. Прощевайте до следующей осени, люди добрые! Нынче я вами доволен.

Сноровисто связали запястья обоим пленникам и повлекли их за конями. Соллий не знал, что и подумать. Домаславу брали явно для кунсовой забавы. Кто же девушку, предназначенную для утехи, тащит, точно военную добычу, на веревке, ранит ей кожу рук, заставляет сбивать до крови ноги? Или кунс и вправду людоед – радуется людским страданиям и заменяет ему зрелище чужой беды нежные ласки красавицы?

Впрочем, какая разница… Хотел было утешить девушку, но губы пересохли, язык не ворочался. Едва поспевал бежать за лошадью. А упасть боялся. Упадешь – не поднимешься. Дружинник не остановит коня, потащит упавшего волоком, сдирая ему кожу на лице и руках. Нет уж.

По счастью, до замка добрались быстро. Там пленников и отвязали, развели в разные стороны, так что о судьбе Домаславы Соллий ничего не узнал. Да и не стремился.

Никого не спас и себя погубил. Спасибо беды на село не навел.

Сидя в подвале на цепи, точно пес, готов был плакать в голос. Мелькнуло воспоминание о виданном сегодня бывшем друге. Прощались, точно братья, обнимались, клялись не забывать прожитых вместе трудных дней. И всего-то четыре или пять седмиц минуло, а все эти клятвы обернулись дымом, улетели в небо и там растаяли, точно облачко. Был у Соллия друг Арих – а теперь есть только дружинник Арих, подручный Винитария-Людоеда.

Так сидел Соллий в горьком одиночестве и от души жалел самого себя. А потом и себя жалеть забыл – заснул. Таково уж свойство молодости, что и цепь, и жесткий, холодный пол ему не помеха, когда здоровый сон валит с ног и заставляет забыться.

***

У Домаславы был нареченный. Звали его Воземут, а не вступился он за невесту лишь потому, что в тот несчастный день находился далеко от села. Вернувшись из леса, где осматривал и поправлял силки и ловушки, Воземут едва не обезумел от гнева. Не слушая ни отца, ни матери, обремененный их слезами и проклятьями, похватал оружие, какое попалось на глаза – и метнулся из дома. Бежал, ног под собой не чуя, к замку Людоеда. На полпути лишь одумался.

Что затеял – в одиночку на целую крепость, полную кунсовых людей, бросаться! Эдак и себя погубит, и Домаславу не спасет. Нет. Действовать нужно так, словно вышел на охоту, желая затравить опасного зверя. А это Воземут умел – недаром с молодых лет выслеживал в лесах и лося, и медведя, брал зверей ловкостью и хитростью, метко пустив стрелу прямо в глаз зверю, дабы не попортить шкуры.

Засаду мастерил ночью, при обманчивом свете луны. Насест сплел из веток – большую корзину, чтобы выдерживала человека. Между прутьев вплел осенние листья, чтобы спрятать в листве. И втянул на ветку большого дерева, что одиноко росло на лугу перед замком. Знал, что не миновать кунсу этого дуба, когда затеет выехать снова – за данью или на охоту.

С того самого часа, как узнал о постигшей его беде, маковой росинки у Воземута во рту не было. Мысленно поклялся Богам: глотка воды себе не позволит, покуда не рассчитается с обидчиком!

Ему и ждать не пришлось долго: на рассвете Людоед покинул свой замок и в сопровождении дружины двинулся вверх по Светыни. Должно быть, решил еще одно село навестить.

Воземут поднял лук, готовясь пустить одну-единственную стрелу…

***

Никто не понял, что произошло. Дико и яростно взвизгнув, Арих приподнялся в стременах. Одну за другой пустил стрелы, так стремительно, что и не уследишь, как сорвались с тетивы. Стрелы ушли в сторону старого дуба, раскинувшего ветви неподалеку от замка.

– Ты что? – вскрикнул Бледа. Одна из стрел просвистела прямо у его уха. Комес до сих пор чувствовал ледяное дыхание смерти, пролетевшей мимо. – Уж не злой ли дух…

Он не успел договорить. Арих, бледный, с каменным лицом, молча смотрел в сторону старого дуба. Конечно, может быть, он и ошибся…

Но нет. Ломая ветки, с треском и грохотом, с дерева падало что-то большое, громоздкое… Вот оно в последний раз зацепилось за большой сук и рухнуло наконец на землю. Дружина пришпорила коней, желая поскорее оказаться возле сбитого Арихом чудища.

А это оказалось вовсе не чудище. Лохматое и круглое обернулось плетеной корзиной, утыканной листьями – для незаметности. А в корзине лежал, мертво раскрыв бессмысленные уже глаза, человек с луком в руке.

– Засада! – крикнул Бледа.

Дружинники принялись угрожающе хлопать себя по рукоятям мечей. Один только Арих не шевелился. Сидел в седле, как влитой, и неподвижно глядел на убитого им человека. Две стрелы попали ему в шею, сразив наповал и мгновенно.

Ни сожаления, ни радости он не испытывал. Кунс приветил его, кормил, держал при себе именно для таких дел. Выслеживать и наносить удар первым. Только зоркие глаза кочевника усмотрели бы в еще густой листве посторонний предмет. Да и то потому, что привык Арих любоваться золотом осенней листвы, а старый раскидистый дуб был его любимым деревом. Привычно обласкав взором могучего великана, Арих приметил что-то странное, непривычное в его облике. И сразу понял – что именно.

А дальше… Бывший хаан, Вождь Сирот, слишком хорошо знал, кто побеждает в степных стычках: тот, чьи стрелы летят быстрее и дальше.

Так и случилось на этот раз.

– Л-л-ловок! – восхитился приятелем Магула. – П-проси к-кунса, п-пусть что-нибудь п-подарит…

Арих невесело усмехнулся.

Винитарий между тем ходил возле тела поверженного врага. Завидев Ариха, крикнул:

– Что ж ты его насмерть!.. Узнать бы, кто таков!

– Думаю, брат или любовник той девушки, что ты увел с собой на веревке, точно рабыню, – равнодушно сказал Арих.

Винитарий все хмурил брови, все раздумывал над чем-то.

– Хорошо если так… – пробормотал он сквозь зубы. – А если иначе?

– Покажи его тело девчонке, – предложил Бледа. – Она сама тебе все скажет.

Винитарий кивнул.

– Так и поступим. – Он сел в седло и еще раз нашел глазами Ариха. – Благодарю тебя, – просто молвил кунс. – Похоже, нынче ты спас мою жизнь.

– Похоже, – ответил Арих без улыбки.

Кругом засмеялись, больше от облегчения, чем упрямству степняка.

– Ладно, – улыбнулся и Винитарий, – сам тебе предложу, ведь ты не попросишь: что тебе подарить, Арих? Хочешь ли ты добрый меч, или богато украшенные ножны? Может быть, коня?

Он успел хорошо узнать нрав и обычай степняка, который по-настоящему нравился старому воину, и сейчас называл самые соблазнительные для Ариха вещи.

– А не будет ли тебе по душе хорошее седло или красные сапоги с кистями? Скажи – я найду у себя что-нибудь подобающее! Или ты желаешь пояс с серебряными пряжками?

– Подари мне человека, – сказал Арих.

Винитарий поднял брови.

– Человека? Ты хочешь сказать, раба? Наверное, надоело спать одному, а? Я могу поделиться с тобой какой-нибудь из моих наложниц… Некоторые недурны. Выберешь ,когда вернемся в замок.

– Я не сказал "женщину", – невозмутимо возразил Арих. – Я сказал "человека".

Это заявление вызвало новый взрыв хохота у дружины.

– Ай да Арих! – воскликнул Бледа. – Вот речи настоящего воина!

Арих хмуро поглядел на Бледу.

– Не насмехайся, – предостерег он негромко. – У нас в роду отрезали слишком насмешливые языки и прибивали их к коновязи.

Бледа покачал головой.

– Избави Боги насмехаться над тобой, Арих, – искренне сказал он.

– Так о каком человеке ты говоришь? – Теперь Винитарий выглядел по-настоящему заинтересованным.

– О том, которого ты взял вместе с девушкой в селе, – пояснил Арих. – Подари мне его.

Винитарий даже рот раскрыл – так удивился.

– Сколько времени знаю тебя, Арих, – молвил наконец кунс, – столько времени, сдается мне, знаюсь я с загадкой. Еще дня не было, чтобы ты не удивил меня.

Арих пожал плечами, всем своим видом показывая: если кунсу угодно удивляться – на то воля кунса; он же, Арих, просит за спасение кунсовой жизни такую малость.

Между тем Винитарий решил сыграть с Арихом в загадки – игра, любимая среди дружинников и воинов.

– Ладно. Я подарю его тебе, но при одном условии.

– Назови это условие, – согласился Арих. Обычай исполнять желание только в том случае, если просящий сумеет ловко обосновать свою просьбу, бытовал и среди воинов Вечной Степи. Воистину, воины везде сходны, словно представляют собой единый народ!

– Назови причину, по которой ты желаешь им владеть, – потребовал Винитарий.

Арих не раздумывал ни мгновения.

– Этот человек одной веры со мной, – ответил он. И бестрепетно начертил в воздухе круг, разделенный пополам, – знак Божественных Близнецов.

***

Заточение Соллия закончилось. Страж с неприветливым видом отомкнул замок на цепи и подтолкнул еще сонного пленника ногой:

– Вставай!

Соллий, покачиваясь и хватаясь за стену, поднялся на ноги.

– Куда?..

– Туда!

Страж толкнул его в спину. Едва не пропахав носом каменный пол подвала, Соллий вывалился в узкий коридор. Немилосердно браня нерасторопного пленника и то и дело награждая его тычками и затрещинами, страж подогнал Соллия к ступеням, ведущим наверх. Вскоре Соллий, изрядно помятый, с подбитым глазом и распухшими запястьями, но целый и здоровый, предстал перед кунсом Винитарием. А рядом с кунсом стоял и холодно глядел куда-то мимо пленника Арих.

– Ты этого человека просил отдать тебе в рабство? – спросил Винитарий, когда Соллий остановился, тяжело переводя дыхание и тараща удивленные глаза.

– Да, – ответил Арих.

– Забирай его, – сказал Винитарий. – Он твой. Можешь делать с ним все, что тебе угодно.

Арих поклонился кунсу в знак благодарности и повернулся к Соллию.

– Ты свободен, – сказал он. – Уходи отсюда. – И добавил: – Святы Близнецы, чтимые в Трех Мирах…

– И Отец Их, Предвечный и Нерожденный, – отозвался Соллий и низко склонился перед Арихом. – Прощай, брат.

Арих не ответил. Поначалу он думал, что внезапное признание Близнецов своими Богами он сделал несерьезно, просто ради спасения старого товарища. Но увидев, как блеснули слезы на глазах Соллия, вдруг устыдился и от души попросил прощения у Богов друга за то, что обидел их неискренностью.

"Боги моего Соллия! – мысленно обратился Арих к Близнецам. – Храните его от беды и… присматривайте за ним, что ли. Он не воин и мало знает людей. А я почту вас под корнями того дерева, где убил человека, и принесу вам в жертву молодого бычка… – Тут Арих вовремя воспомнил о том, что говорил Соллий о жертвоприношениях и о том, как относятся Близнецы к кровавым жертвам. – Нет, лучше цветы… и что вы там еще любите?"

Он усмехнулся.

Глава двенадцатая
ПЕСНЬ МЕЧА, ТАНЕЦ СМЕРТИ

О том, какие непотребства чинил Людоед над своими наложницами, никогда не говорили между собой даже видавшие виды комесы лютого Винитария. По правде сказать, мало кому это было любопытно. Иногда Винитарий оставлял девушек у себя, иногда сбывал их на сторону. Случалось, отдавал на потеху комесам.

Домаслава, видать, не угодила кунсу, потому что он вывел ее к дружинникам на следующее же утро. Девушка была в одной только рубахе, не прикрывавшей колени и разорванной в нескольких местах, босая. Кунс безжалостно тащил ее за толстую русую косу, растрепанную, заплетенную кое-как, и посмеивался в свою густую светлую бороду. Лицо девушки, с разбитой, опухшей верхней губой и расцарапанной скулой, было залито слезами. В глазах метался животный ужас: она уже плохо понимала, где находится и что с нею случилось. Рассудок отказывался ухватывать происходящее.

– Глядите – ай, какая стыдодейка! – молвил он. – В одной рубахе бродит, точно дитя малое, а у самой уж и грудь видна в прореху!

Комесы засмеялись. Некоторые начали щурить глаза, присматриваясь к тому, что позволяла увидеть короткая рубаха.

– Пробралась в мою постель, – продолжал насмехаться Винитарий, – да давай там плакать! Кто тебя принуждал? Отвечай: принуждал тебя кто-нибудь? – Он вдруг изо всех сил рванул косу, так что девушка вскрикнула от боли и неожиданности. – Говори!

На скуле Домаславы горело красное пятно. По щекам бил, подумал Арих. Он не одобрял жестокого отношения к женщинам. Лошадь – и ту надлежит ласкать, уговаривать, шептать ей добрые слова и угощать вкусным, чтобы хорошо служила человеку. А что говорить о женщине! Ведь она не только для бездельной утехи. Женщина – будь то первая жена или последняя наложница – приносит тебе детей. Она заботится о твоей одежде, о пище для всего дома. В конце концов, она засыпает рядом с тобой в постели. Арих никогда не стал бы поднимать руку на того, кто спит рядом. Тому, с кем делишь ложе, нужно доверять. А какое уж тут доверие, если и по лицу бьет, и за косу таскает, и перед дружиной своей так открыто позорит…

– Я оставляю ее вам, – сказал Винитарий. – Мне она не нужна. В постели как бревно, не улыбнется, не приласкает. Только плачет да вырывается, пока ей руки не выкрутишь. Забирайте! Может быть, кому-нибудь из вас эта злюка глянется?

– Много сыщется здесь таких, кому твоя злюка очень даже глянется, кунс! – заверил Винитария Бледа, улыбаясь.

И правда, дружинники уже начали переглядываться, подталкивать друг друга в бок кулаками, подмаргивать. Начинали уже готовить жребии, чтобы определить очередность. Когда кунс отдает не угодившую наложницу на потеху дружине, ее берут все по очереди, чтобы всяк мог натешиться и не счесть себя обиженным. С такими рабынями поступали как с военной добычей, ни прав для них не признавая, ни милосердия. А то, что сельская девушка не была рабыней, – про то и не думали. Винитарий ее вместо дани забрал, и село молчаливо позволило кунсу так поступить. Стало быть, в рабство Домаславу отдали.

Домаслава глядела на смеющихся мужчин обезумев от боли и страха. Казалось, она и впрямь плохо понимает, где находится и что с ней происходит. Арих невольно покачал головой. Как это удалось Винитарию за одну только ночь превратить уверенную в себе, красивую девушку в это забитое, почти не похожее на человека существо?

Винитарий уловил неодобрительный взгляд своего меткого лучника.

– А ты, Арих? – спросил он, все еще посмеиваясь. – Будешь участвовать?

– В чем? – в упор спросил Арих.

– Гляди! – обратился к Домаславе Винитарий. – Вот человек, который убил твоего любовника!

Арих встретился с девушкой глазами. Он и не думал опускать взора. Там, у старого дуба, он поступил так, как считал нужным. Кунс принял его к себе, кунс дает ему и кров, и одежду, и оружие, кунс кормит из своих рук. Не защитить его – значило поступиться долгом.

Домаслава закусила распухшие губы. Она боялась закричать. Плоское узкоглазое лицо стрелка вызывало у нее необоримый страх.

– Красивая была, – сказал Арих с укоризной, обращаясь к Винитарию. – Зачем ты ее бил?

– Захотелось мне, вот и бил, – резко ответил кунс. Он почувствовал в тоне стрелка осуждение, и это ему ох как не понравилось. – Так будешь участвовать в жеребьевке? Если да, то дай Бледе что-нибудь из своих вещей.

– Для чего? – не понял Арих.

– Чтобы все по справедливости, – терпеливо разъяснял непонятливому Винитарий. Решил, что по первости не смекает Арих, дикий степной человек, какое веселье ему выпало. – Девушку эту я отдаю своим дружинникам на потеху. Понял ты наконец, дикарь? А чтобы никто из вас не остался в обиде, предоставим Богам решать: кто первый возьмет девчонку, кто второй – и так далее…

– БОГАМ? – Арих, казалось, не верил собственным ушам. – Ты думаешь, Боги участвуют в этом грязном деле? Для чего ты приплел их к этому? Смотри, Винитарий, они тебя покарают! Сколько я знаю Богов, все они мстительны и не любят грязи, а ты, похоже, разводишь ее нарочно, кунс!

Теперь замолчали уже все. Арих забылся – он упустил из виду, что давно уже не был вождем, хааном, что теперь он обыкновенный дружинник, один из многих в свите Винитария. Он говорил как вождь и сын вождя. И почему-то никто не посмел его прервать.

Винитарий пришел в себя первым.

– Одумайся! – прошипел он. – Ты никак вздумал меня учить перед всей дружиной, Арих?

– Ты прав, – просто согласился Арих. – Сам бы я не потерпел такого от простого дружинника – стало быть, не потерпишь и ты… Прости, кунс!

Винитарий счел извинения достаточными. По поведению Ариха он давно уже догадывался: новый дружинник, должно быть, знатного рода и там, у себя в Степи, не последним зачерпывал суп из общего котла.

Он передал Домаславу Бледе и ушел, оставив своих комесов самостоятельно решать, какой судьбе предать заплаканную наложницу. Почему-то Винитарию не захотелось вступать в долгие пререкания со строптивым стрелком. Как бы там ни было, а Ариху он обязан жизнью. Такие долги Винитарий помнил. По крайней мере, некоторое время.

Долго решать не пришлось. Арих без особенных размышлений взял лук и стрелы и вскочил на стол – как был, босой.

– Я заберу ее себе! – объявил он, настороженно поглядывая по сторонам.

Магула бесстрашно подошел к приятелю, не обращая внимания на нацеленную прямо ему в грудь стрелу.

– П-послушай, з-зачем тебе это? – спросил могучий сегван. – Н-наложница – д-дрянь д-девчонка, сам в-видишь… Н-не ты ли г-говорил, что "ж-женщина" и "ч-человек" – н-не одно и т-то же?

– Говорить-то я это говорил, – возразил Арих, – но выслушай и другое суждение! У моего народа принято, чтобы мужчина имел много жен, но ни одна жена не должна иметь много мужей – Богам противно это!

Магула повернулся к своим товарищам.

– З-зачем с н-ним д-драться, с-с таким б-б-бешеным? – спросил он. – П-пусть заб-бирает! Б-будут же д-другие!.. – И пояснил, заикаясь сильнее обычного и от натуги брызгая слюной: – Б-б-бабы…

Бледа оглядел остальных, выискивая взглядом недовольных.

– Ну что? – спросил он. – Подарим дурищу нашему лучнику? А то он нас всех, гляди ты, перестреляет…

Он усмехнулся.

Несколько человек пытались возражать, требуя "своего законного", но Бледа быстро остановил их.

– Не стоит эта потаскушка того, чтобы из-за нее ссорились мужчины, – примирительно заметил он. – Пусть Арих забирает себе женщину. И не трогайте ее. К чему нам ругаться? С нами любая пойдет. Добрая мужская дружба дороже женской ласки… А эта дикая кошка и ласкаться-то, похоже, не умеет. Будет визжать да отбиваться – кому это в радость?

Он подвел Домаславу к Ариху. Лучник спрыгнул со стола, все еще настороженно поглядывая по сторонам.

– Владей, – сказал Бледа. – В самом деле, ты ее заслужил. Без тебя и кунса бы в живых сейчас не было… Да только и ты живи с оглядкой, Арих. Незачем тебе обижать дружину.

– Спасибо, – хмуро ответил Арих. И взял девушку за руку.

Ощутив прикосновение этой крепкой, сухой руки, Домаслава содрогнулась всем телом. Страшен был ей Винитарий, но вдвое страшней казался этот чужак с плоским лицом и длинными черными волосами. Полно, да и человек ли он вовсе? Ей показали тело Воземута с двумя стрелами, вонзившимися в шею; объяснили, что стрелы эти пустил сквозь листву новый стрелок кунса Винитария. Ни один человек не мог стрелять так метко, не обладал столь острым зрением и твердой рукой. Как ему это удалось? Не злые ли духи ведут его, незримо помогая своим покровительством?

Не понимала она и другого: для чего он отобрал ее у дружинников, зачем взял себе? Ведь рано или поздно она все равно бы ему досталась. Откуда было знать Домаславе, что в роду у Ариха бесчестьем считалось позорить женщину. В отличие от сегвана, исчислявшего свою мужскую славу женскими слезами, степняк почитал за постыдное унижать ту, которая может понести от него дитя. Ибо ребенок берет не только от отца, но и от матери.

Для начала Арих подвел ее к плетеному коробу, где хранил нехитрое свое имущество. Вещей у степняка всегда было мало – ни к чему обременять себя лишним имуществом тому, кто в любой момент готов взять оружие, сесть на коня и навсегда покинуть старые костры. Однако живя при Винитарии, успел разжиться кое-какой одеждой – уговорили-таки оседлые люди стирать носильные вещи в воде и, пока сушатся, переодеваться в запасные. Народ Ариха, исстари кочующий по засушливым краям, где даже малая капля воды почитается за великую драгоценность, за подобное расточительство предавал лютой смерти: заворачивал в ковер и бил палками, покуда казнимый не испускал дух от побоев и духоты. А здесь, где несет свои воды полная, богатая Светынь, едва ли не каждый день полощут в воде портки и рубахи. Арих всякий раз низко кланялся реке, бормотал льстивые слова, уговаривал не сердиться на него за святотатственное деяние – погружать голые руки в светлые воды, брать живительную влагу ради стирки…

– Оденься, – молвил Арих, вынув из короба длинную рубаху с красной вышивкой по подолу и вороту и холщовые штаны. – Не срамись.

Домаслава взяла вещи, недоуменно посмотрела на них. Перевела взгляд на своего неожиданного заступника.

– Зачем?

– Не срамись, – повторил Арих. – Одевайся, я не гляжу.

– Ты не смотришь – другие глаза вылупили, – проговорила Домаслава и пугливо оглянулась.

– А тебе до них и дела нет, – присоветовал Арих. Он протянул руку и погладил девушку по щеке. От страха она прикрыла было глаза, но почти тотчас распахнула их. Арих ободряюще покивал ей. – Одевайся, давай.

Домаслава натянула штаны, проворно скинула рваную рубаху и, сверкнув белыми плечами, поскорее облачилась в новую. Арих оглядел ее, засмеялся. По-хозяйски обдернул подол.

– Погоди, поясок еще найду, – обещал он, снова заглядывая в короб.

Пояс, который запасливый Магула подарил новому другу и который сберегался в коробе беспечным кочевником, меньше всего можно было поименовать "пояском", пригодным для девушки. Это был широкий кожаный пояс с медными бляхами, со свирепым узором в виде сцепившихся в непримиримой битве зверей – какого-то сказочного клыкастого хищника и быка с длинными прямыми рогами – с тяжелой пряжкой и ремешком для ножен. Но другого у Ариха не имелось.

Он самолично затянул его на талии Домаславы. Она оказалась точно закованной в панцирь. Но Арих остался доволен.

– Хороша! – одобрил он, усмехаясь. – Подверни только штаны, а то будут землю подметать.

Домаслава, не решаясь перечить, послушно подвернула штаны, которые были ей велики. Как и рубаха, спускавшаяся ниже колен.

Но Арих радостно скалил зубы. Домаслава набралась храбрости и проговорила робко: