Текст книги "Степная дорога"

Сказку о Канне (так некоторые степные народы называли Богиню Кан) рассказывала Ариху и Алахе их мать. Это было давным-давно, огромную жизнь назад…

Жила-была Богиня Канна, которая любила купаться в реке. Она часто ходила на эту реку одна-одинешенька, сбрасывала с себя одежду и бросалась в воду, где плавала, резвилась, ныряла, брызгалась водой и смотрела, как вспыхивают в каплях разноцветные огоньки.

Мать часто говорила Канне, чтобы та остерегалась и не ходила купаться одна, но юная Богиня не слушалась старой матери. Ей не нужны были сопровождающие с их постоянными советами и окриками.

Но однажды случилось то, чего так опасалась мать. Прекрасный юноша-воин подсмотрел, как купается Канна в реке, подстерег ее на берегу и овладел ею. От этого союза Канна понесла и спустя некоторое время родила луну.

Мать была опечалена позором, который постиг ее дочь. Она схватила луну и швырнула ее на небо. С тех пор луна так печально смотрит с небосклона на землю – она высматривает там, в темноте, свою мать, Богиню Канну…

Но это еще не конец сказке! Канна так тосковала по своему ребенку, по белой и круглой луне, что в один прекрасный день снова понесла во чреве. Никто не знает, как это случилось. Она все время находилась в своем шатре, под неусыпной стражей. Прекрасный юноша-воин не мог проникнуть к ней. Канна понесла сама, без юноши. И спустя некоторое время снова родила луну. Но, поскольку она зачала этот плод без участия юноши, то луна родилась ущербная…

Поэтому так печальны и бесплодны дни ущербной луны, верят в Степи.

Верят в это и венуты. В безлунные ночи, когда луна умирает окончательно, они приносят своим духам в жертву масло и мясо молодых бычков. Это помогает луне возродиться.

Нынешними же темными днями они желали накормить луну человеческой плотью.

Соллий ждал смерти. Солнце сушило его воспаленные губы. Один глаз заплыл и почти ничего не видел. Арих еще два раза приносил ему поесть и несколько раз поил тепловатой водой из плошки.

Дети венутов нашли себе новое развлечение: целыми днями, как назойливые злые мухи они кружили вокруг святотатца, плевали в него, бросались камнями и мусором, взбивали пыль ногами перед его лицом, обзывали разными обидными словами. Один камень угодил Соллию в губы и разбил ему лицо в кровь.

Когда Арих вечером заглянул проведать пленника (он и сам не понимал, отчего так печется об этом глупом чужаке), он увидел, что Соллий спит.

Рядом со спящим, на зеленой траве, темнели пятна крови.

Красное на зеленом. Меч и насилие, целебные травы и врачевание.

Соллий не стал больше проповедовать словами. Он ответил на все вопросы Ариха, оставив ему этот безмолвный знак своей непоколебимой веры.

Глава девятая
БЕЛЫЙ ТИГР РЫЧИТ, СИНИЙ ДРАКОН ПОЕТ

…На том самом месте, где перед Алахой и Салихом только что стоял маленький мальчик, теперь лежал огромный белый тигр и яростно хлестал себя по бокам длинным, похожим на кнут, хвостом.

Салих невольно попятился, закрывая собой Алаху. Рука его нащупала на поясе нож. В схватке с чудовищным зверем человеку, конечно, не выстоять: тигр – зверюга тяжелая, но быстрая и разворотливая. Хватит лапой один раз – вон какие лапы у него, тяжелые да когтистые! – и готово дело, полживота разворочено… Но покуда тигр управляется с одним человеком, второй может успеть – занятого борьбой зверя поразить ножом под левую лопатку.

…Впоследствии, вспоминая этот миг, Салих не раз еще подивится сам себе! Ведь никого он после того давнего отцова предательства не любил, ни о ком никогда не заботился. А Алаху закрыл собою – даже не успев понять до конца, что же делает.

Так мать, не раздумывая, ПРЕЖДЕ всякой осознанной мысли, подставляет себя под удар, грозящий ее дитяте. Не сказки это – про материнскую любовь, слепую, нерассуждающую, жертвенную. И про иную любовь – тоже.

Но жертвовать собой и не понадобилось. Тигр уселся на задние лапы, вызывающе зевнул, с наслаждением продемонстрировав все свои длинные, великолепные зубы, затем явственно ухмыльнулся и подошел поближе. Салих изумленно понял, что зверь подставляет им спину.

Алаха мрачно смотрела на это чудесное превращение. Потом неожиданно улыбнулась. При этом присохшая к щекам кровавая корка треснула, и по лицу девочки снова потекла кровь, однако вскоре кровотечение остановилось. Молодость брала свое: на Алахе заживало быстро. Может быть, даже и шрамов не останется, подумал Салих. Впрочем, ему было все равно. Он любил бы эту девушку и со шрамами, и с ожогами. И даже с отрезанным носом, если такое – не приведи, конечно, Боги! – когда-нибудь случится.

Алаха уселась на спину тигра-оборотня первая. Поерзала, устраиваясь поудобнее. Легла животом на зверя, потрепала его за уши. Он махнул в воздухе длинным шершавым языком – лизать не решился: язык у тигра такой шершавый, что вмиг сдерет с лица кожу, вздумай зверь понежничать подобным образом!

– Ну, – с недовольным видом обратилась Алаха к Салиху. – Что ты стоишь? Садись! Тебя пригласили!

– Это твой братец, – ответил Салих, – не мой. Кто знает, что взбредет ему в голову, пока он в таком обличьи?

Однако оставить Алаху наедине с духом не решился и, не без опаски, уселся за спиной у девочки.

Тигр встал, потянулся – негодник, едва не сбросив обоих седоков! – и вдруг взмыл в воздух, плавно и стремительно, как птица. Это было так неожиданно, что Салих опять едва не свалился.

– Держись крепче, – фыркнула Алаха. – И перестань бояться.

– Все-таки… это не симуран… – пробормотал Салих, понимая, что оправдание – более чем неубедительное.

Вокруг кипели белые густые облака. У Салиха отчаянно кружилась голова. Он слабо различал какие-то тени и фигуры, то и дело всплывавшие вокруг. Несколько раз его ослепляло золотое сияние. Неожиданно он понял, что это отливает золотым блеском: тот самый Великий Шест, Золотой Столб, на котором держатся все три мира: Верхний, Срединный и Подземный. У него захватило дух, и сильно заломило в груди.

Теперь он явственно видел пролетающих мимо духов. Кругом гремели бубны, звенели колокольцы, чьи-то низкие рокочущие голоса распевали заклинания, визжали и плакали женщины. Словно поднятые с земли смерчем, вертелись золотые и синие пятна (что это было? одежда, бубны, шатры, просветы неба среди толщи белых облаков?), оскаленные, размалеванные маски духов и шаманов, разноцветные кисточки, бахрома шаманского одеяния, пляшущие идолы, пришитые к войлочным полотнам, отрезанные конские головы, чаши с дымящимся жиром, головные уборы из нефрита, золота и красного шелка… Все это проносилось перед глазами, мгновенно сменяясь одно другим и сливаясь в невероятную картину, от которой нестерпимо начинала кружиться голова. Салих понял, что еще немного – и он потеряет равновесие и рухнет со спины белого тигра вниз, на страшную высоту, на землю, и неминуемо разобьется там.

Но тут все видения и звуки исчезли. Облачный слой растаял, словно его и не бывало, и с высоты, сквозь прозрачный воздух, Салих увидел землю.

Она лежала далеко внизу, прекрасная, заманчивая, сулящая, казалось, одно только бесконечное счастье. Отсюда, сверху, казалось странным и нелепым все то, что там, внизу, постоянно терзает и мучает людей. Распри, войны, ненависть и вражда – из-за чего они встают между людьми, разлучают их, делают смертельными врагами? Неужели этой богатой земли не хватает на всех? Неужели не взойдет на ней доброго плода, если не поливать его из года в год материнскими слезами?

– Вот поэтому мы, духи, и считаем людей глупцами, – проговорил внезапно белый тигр. – Сначала вы сдуру убиваете друг друга, а потом зовете нас на выручку. Для чего, спрашивается? Видишь теперь сам, как неразумны вы все?

– Ты прав, – согласился Салих.

Тигр испустил громкое рычание, и Салих внезапно почувствовал огромную радость. Он сам не знал, как зародилось в нем это чувство. Просто ощутил себя частью великолепного, справедливого, прекрасного мироздания. Просто понял, что и ему, Салиху, отведено среди этого мира свое место. И осознание этого наполняло его странным восторгом.

Впереди него неподвижно сидела Алаха. Он видел ее тонкий затылок и две растрепанные косички, перетянутые простыми веревками. Сам не зная, как осмелился на такое, он чуть нагнул голову и коснулся губами ямки у основания ее шеи.

Девочка вздрогнула, но не отпрянула – напротив, теснее прижалась к нему. Он осторожно положил свои грубые широкие ладони на ее остренькие плечики и тихонько сжал их.

Тигр между тем стремительно и в то же время плавно летел под небесами, порыкивая про себя и то и дело закладывая виражи. У него явно было хорошее настроение.

***

До ночи Погибшей Луны оставался еще один день. Еще один день унижений, боли, страха – и потом все будет кончено.

Соллий понял, что устал ждать. Устал страдать, устал терпеть. Он почти торопил время, то и дело поглядывая на солнце, которое неуклонно катилось по небу к западному горизонту. Смерть представлялась ему избавлением: мгновенная вспышка боли и света – а затем покой и, кто знает, может быть встреча с Богами? А может быть, и с матерью – той, что оставила его на пороге Дома Близнецов много-много лет назад… В одном Соллий был уверен: ничего ему так не хотелось, как избавления от тягостного плена. Сейчас он готов был заплатить за свободу любую цену. Даже цену жизни.

Арих, казалось, догадывался об этом. Появившись рядом с пленником уже к вечеру, раб сунул ему плошку с грязноватой водицей.

– Кормить тебя больше незачем, – пояснил он. – Луна умерла. Вместе с луной умрешь и ты.

Соллий выпил несколько глотков, поморщился.

– Ты был моим единственным другом здесь, Арих, – сказал он.

Арих скорчил отвратительную рожу.

– Только без этих глупостей, – предупредил он. – Я никому не друг, коль скоро все в мире мне враги.

– Но я тебе не враг…

– Ты враг самому себе, – перебил бывший хаан. – Как ты можешь быть другом кому-то другому? Говорю тебе, оставь свои глупости! Думай лучше о своих Богах и зови их на помощь, потому что люди тебе не помогут.

Соллий не ответил. Он заметил какую-то фигуру, приближающуюся к ним. В принципе, ничего удивительного не было в том, что еще один венут явился поглазеть на пленника, которому сегодняшней ночью предстоит умереть и накормить своей кровью погибшую луну. Удивительно было другое. Никто из венутов не обращал на этого человека никакого внимания. Его как будто не видели. Однако это было невозможно – ведь Соллий хорошо различал его среди других! А Соллий не обладал ни ясновидением, ни шаманским искусством вызывать духов и общаться с ними. Тем более этого нельзя было сказать об Арихе. А он, несомненно, тоже разглядел незнакомца, потому что вдруг напрягся, скуластое лицо его застыло, глаза, и без того узкие, сощурились, превратившись в две щелки.

– Кто это? – спросил Соллий у невольника, удивленный его реакцией.

– Не знаю, – сквозь зубы выговорил Арих. – Но мне это все не нравится…

Между тем незнакомец приблизился. Теперь и Соллий, и Арих имели великолепную возможность разглядывать его почти в упор. Это был плешивый старик с красным лицом. Такой цвет кожи бывает у тех, кто живет на открытом воздухе, ежедневно подвергаясь воздействию палящих солнечных лучей и обжигающих степных ветров. Или у тех, кто после целого дня под солнцем и ветром, усердно прикладывается к бурдюку с горячительным напитком.

Возможно, старик был именно из такой породы людей. Пастух?

Он явно не принадлежал к племени венутов. Он вообще не принадлежал ни к одному из известных Ариху степных племен, хотя родом был именно из степи – об этом говорили характерные черты его плоского лица, его приземистая фигура, неуверенная походка – словно передвигаться пешком, не на лошади, было для него в диковину.

Дед опирался на большую суковатую палку, украшенную пучком разноцветных лент.

Если двое собеседников разглядывали диковинного старика во все глаза, то то же самое можно было сказать и о самом пришельце. Он принялся расхаживать перед Арихом и Соллием взад-вперед, буравя их взглядом. Он то рассматривал их рваную одежду, то пристально изучал кровоподтеки, ссадины и шрамы, то вдруг начинал стучать палкой о землю и что-то бормотать, тряся головой. Словом, откровенно не одобрял увиденного.

Наконец Арих решился прервать затянувшееся молчание. Он встал с земли и поклонился старику.

– Мир тебе, почтенный странник, – проговорил он очень осторожно.

Старик перестал трясти головой и воззрился на Ариха.

– Ты кто? – закричал он вдруг хрипло и затопал ногами. – Кто ты такой, а?

– Прости, если нарушил твое сосредоточение… – смиренно сказал Арих, склоняя голову.

– А! Мое сосредоточение! Кому есть дело до моего сосредото… Лезут с вопросами! Молокососы! Невоспитанные болваны! – Старик остановился и некоторое время молча жевал губами. Затем снова взревел: – Да кто ты такой, а?

– Он пленник венутов, – пришел на помощь Ариху Соллий. – Он их невольник. Они захватили его в плен, почтенный, и сделали рабом.

Соллий почти тотчас же пожалел о том, что вмешался в разговор. Весь свой необузданный гнев странник обратил теперь на него.

– А! Второй умник выискался! Лезет, когда не спрашивают! Я тебя спрашивал? Нет, ты мне ответь, я тебя спрашивал? Кого я спрашивал? Никакого почтения! Почему ты молчишь? Дурак! Кто ты такой? А?

– Я – Ученик Богов-Близнецов, почтенный, – ответил Соллий, старательно подражая подчеркнуто смиренному тону, каким Арих разговаривал с возмущенным старцем.

– Богов! Близнецов! Ученик! Смеху подобно! – Старик затряс палкой перед самым носом у Соллия. – Так почему ты сидишь тут связанный, как баран?

– Потому что меня должны убить, – ответил Соллий, опуская глаза. Ему вдруг стало невыносимо стыдно. Раньше он всегда считал, что умереть за свою веру – достойно подражания и зависти. Что человек может отказаться почти от всего, что ему дорого в жизни, но только не от веры. За веру приходится умирать, если не удается ради нее жить. Но вот теперь неведомо откуда вылез этот странный, бесноватый старец – какой-то бездомный степняк, у которого явно не все дома – грозит ему дубиной, обзывает дураком… и он, Соллий, кажется, готов признать, что старик прав.

Но почему ему так стыдно? Почему? Ведь он никого не предал!

Старик напустился на Соллия с новой силой:

– А ты человек! Ты не баран! – Внезапно он снова замолчал и потом заговорил совсем другим тоном, как бы обращаясь к самому себе: – Впрочем, существенна ли разница между человеком и бараном? Это надлежит рассмотреть со всех сторон и обдумать…

Наступило молчание. Соллий, воспользовавшись передышкой, постарался встретиться глазами с Арихом. То, что он прочитал во взгляде степняка, его насторожило еще больше. Арих был растерян, сбит с толку и, пожалуй, испуган. Такого откровенного страха в глазах невольника Соллий еще не видывал. Арих был способен выдержать, не дрогнув, гнев своих хозяев. У него и мускул бы на лице не шевельнулся, если бы его огрели плетью или палкой, как нередко случалось. Но теперь он чуял в этом диковатом старце что-то такое, от чего у него мороз шел по коже. Страх Ариха невольно передался и Соллию.

Соллий слегка поднял брови, как бы задавая вопрос. Арих еле заметно покачал головой.

Соллий прикусил губу. Что же происходит? И почему ни один венут еще не подошел к ним, бранясь на чем свет стоит и грозя пришельцу кулаками за то, что он остановился поболтать с пленником?

Неужели венуты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ ВИДЯТ СТАРИКА?

– А, надоело! – вдруг сказал старик раздраженно. Он повернулся и, пыля, пошел прочь.

Соллий ошеломленно смотрел ему вслед. Выждав, чтобы старик отошел на достаточно большое расстояние, он спросил Ариха:

– Ты узнал его? Кто он такой?

– Молчи, – прошептал Арих. Он был бледен, как мел. – Не говори ничего. Может быть, он вернется…

– Да кто же он?

– Могу сказать тебе одно: он НЕ ЧЕЛОВЕК. Замолчи же наконец!

Старик тем временем остановился, словно в нерешительности. Он потоптался на месте, помял в кулаке свою растрепанную бороду, зачем-то подергал разноцветные ленты, привязанные к его посоху – точнее, грубой палке. Затем, точно вспомнив что-то, просиял и уверенно зашагал обратно.

Арих напрягся, как пружина, готовая выпрямиться.

– Вот что, – еще издалека закричал он своим громким, хриплым голосом, – мой внук Хурсай говорил мне… Да, он говорил мне о какой-то своей родне среди людей… будто венуты разорили его родню, что ли…

– Это так, – быстро подтвердил Арих, не сводя со старика внимательных глаз.

– А мне-то какое дело, так это или не так? – снова рассердился старик. – Вот, сбил с мысли, дурак! Вечно лезут со своими подсказками… – Он постоял немного, потом плюнул себе под ноги. – Забыл! Опять забыл!

– Стрелок, – вкрадчиво позвал Арих. – Небесный Стрелок…

Старик яростно воззрился на пленника венутов.

– А, так ты узнал меня?

– Кто же не узнает тебя, Небесный Стрелок? Твоя слава охватывает всю Степь! Любой, кому посчастливится повстречать тебя в пути, до конца дней своих благословляет Богов!

Старик недоверчиво прищурился.

– Благословляет, говоришь? Богов, говоришь? А это мы сейчас проверим!

Он замахнулся палкой и изо всех сил обрушил ее на плечи Ариха.

– Вот тебе благословение! Ах ты, непочтительный мерзавец! Да не будь ты родня моему внуку!.. Ох, я бы места живого на тебе не оставил!

Арих схватился за ушибленное плечо, повалился на землю и захохотал. Слезы текли у него из глаз, но он смеялся, не переставая.

– Я узнал тебя, Кугэдей! – кричал он, катаясь по земле. – Да, я узнал тебя! Будь же благословен!

Глядя на него, засмеялся и старик.

– Ладно, – сказал он, – ступай за мной. Я уведу тебя отсюда.

Арих сел, потирая плечо.

– Забери и этого Ученика Близнецов, – кивнул он на Соллия. – Пусть он учится у тебя.

Старик побагровел.

– Что? Кого я должен вызволять? Этого недотепу, который позволил себя связать? Довольно с меня и одного позора в твоем лице, бездельник! Не смей навязывать мне второго!

– Прошу тебя, – настойчиво повторил Арих, – возьми его с собой. Он глуп – что с того? Глупость – невеликая помеха для того, кто усерден, мужествен и добр.

Кугэдей расхохотался.

– Уговорил! – крикнул он. – Уговорил! Я обещал Келе, что приведу к нему родню… Нет, я обещал Хурсаю… Это мой внук, ясно тебе?

– Да, – поспешно сказал Арих.

Это вызвало у старика новый приступ гнева.

– Ничего тебе не ясно! Ты просто так поддакиваешь! В доверие ко мне втираешься!

– Скоро ночь, – заметил Арих, – ты погубишь нас промедлением.

Старик открыл было рот, чтобы разразиться новым потоком ругательств, но затем вдруг настроение его чудесным образом переменилось. Он улыбнулся, отчего его старое лицо покрылось множеством морщинок и сделалось глуповатым.

– А ведь и правда! – воскликнул он. – Заболтался я тут с вами…

Он повернулся, чтобы уйти.

– Стой! – завопил Арих не своим голосом.

Старик обернулся.

– Что еще?

– Забери нас с собой!

– А что вы здесь сидите? Ступайте следом.

Соллий шевельнулся и понял вдруг, что веревки больше не стягивают его рук. Он был волен встать и идти. Беда только, что ни встать, ни тем более идти он был не в состоянии. Ноги затекли и не слушались. Арих, сообразив это едва ли не быстрее самого Соллия, подхватил товарища за плечи и потащил на себе. Они миновали двух венутов, занятых разговором. Те даже не повернули головы в сторону беглецов.

– Невидимы! – прошептал Соллий. – Благословенны Братья в трех мирах!

– И Небесный Стрелок Кугэдей, – добавил Арих.

Он с трудом поспевал за стариком. Не будь у него перебита нога – или не будь он обременен беспомощным, обвисшим на его руках, как куль, Соллием… Но выбирать сейчас не приходилось. Арих хотел жить. Он хотел жить свободным. А для этого нужно было спешить.

Несколько раз он останавливался, чтобы перевести дух. Соллий без труда читал мысли бывшего хаана: "Если умрет этот бесполезный чужак, исповедующий дурацкую веру в Богов, которые даже не смогли прийти к нему на помощь в трудную минуту, – Вечная Степь не обеднеет. Не пришлось бы бросить его, ведь моя жизнь нужна мне для мести!"

– Не оставляй меня, – прошептал Соллий.

Арих разозлился.

– Заткнешься ты или нет? – заорал он. – Не тебе, червяк, указывать хаану, как ему следует поступать!

– Ну вот, уже и "червяк", – укоризненно заметил Соллий. – Еще седмицу назад ты именовал меня "господином"…

– Как бы тебе самому не начать обращаться ко мне подобным образом, – огрызнулся Арих.

– Червяк! – еле слышно шепнул Соллий. – Тащи меня, червяк!

– Тихо вы, оба! – рявкнул Небесный Стрелок. – Что вы там опять не поделили? Ненавижу людей!

В этот момент им под ноги бросился какой-то крошечный зверек. Это был тушканчик, который зачем-то выбрался из своей норки – видимо, желая разведать новые продовольственные запасы. Старик страшно оскалил рот и мгновенно выхватил лук и стрелу. Видимо, он носил их в широком колчане под одеждой, потому что ни Арих, ни Соллий оружия у старика до этого момента не замечали. Миг – и зверек уже пригвожден стрелой к земле.

Слабый писк – и тишина. Кугэдей, наклонившись над ним, некоторое время рассматривал маленькую тушку. Затем с сожалением пробормотал:

– Не он!

И пошел дальше.

– Чем ему не угодил тушканчик? – шепотом спросил Соллий.

– Одноногий демон дразнит Небесного Стрелка, – сказал Арих, пыхтя от натуги. – Машет этой ногой, выделывает разные непристойные штуки. А когда старик наклоняется, чтобы рассмотреть получше своего обидчика, превращается в тушканчика или другого с виду безобидного зверька. В конце концов Небесный Стрелок рассвирепел. Он убивает любого грызуна, какого только встретит. И каждый раз надеется, что угодил в одноногого демона.

– А как он об этом узнает?

– Убитые духи, какой бы облик они ни приняли, после смерти возвращаются в свой истинный облик, – ответил Арих. – Заткнись же наконец! Ты тяжелее барана, Соллий!

***

Ночь настигла беглецов в необъятной степи. На много верст кругом не было видно ни одной юрты. Казалось, эти земли не ведают о самом существовании человека. Арих со стоном повалился на землю, бесцеремонно выпустив Соллия.

Старик уселся напротив, скрестив. Он проделал это церемонно, чинно, точно находился в юрте какого-нибудь великого вождя. Не скрывая насмешки, оглядел обоих своих обессилевших спутников.

– Вот они, люди, – задумчиво проговорил он. – Слабые, глупые, болтливые создания… Да. Но один из вас родня моему внуку. Об этом нельзя забывать.

Он помолчал немного, видимо, обдумывая что-то.

– Да, – сказал он, обращаясь не то к самому себе, не то к тяжело дышащим молодым людям, которые глядели на него мутными от усталости глазами. – Пожалуй, надо бы развести костер. Иначе эти двое умрут. И пища. Им нужна какая-нибудь пища. Мясо и вода. Надо бы это устроить…

Он протянул руку к небу и словно бы из пустоты взял большое кожаное ведро, вроде тех, с какими степные женщины ходят к колодцам. Оно было изготовлено из куска шкуры, снятого чулком с ноги убитого быка.

В ведре явственно плескалась вода. Пока люди пили – сперва Арих, потом Соллий – перед стариком сам собою вспыхнул небольшой костер. Никакого топлива не было – он горел в пустоте, даже не касаясь земли. На этом костре жарился кусок мяса, такой большой, что хватило бы насытить по меньшей мере четырех человек.

Но самым удивительным было даже не это. Позади костра, обвив колени старика длинным хвостом, лежал большой синий дракон. Он был точь-в-точь такой, как рисуют степные художники, украшающие юрты узорами: с рогатой мордой, шипами вдоль позвоночника, с перепончатыми лапами. Он тихо пел сквозь зубы, словно выцеживал тягучую долгую мелодию, не имеющую ни начала, ни конца.

Старик хитро усмехался, поглядывая на Ариха. Соллия он старался не замечать. Больно уж раздражал его этот совершенно чужой и очень глупый юноша.

– Ты велик, Кугэдей! – от души молвил Арих. Он встал и поклонился старику.

Кугэдей засмеялся.

– Я ухожу, – заявил он. – Передам внуку, что его глупый каприз выполнен. А вы оба – скрывайтесь! Ступайте к Самоцветным горам. Там найдете убежище. Впрочем, степь широка – дороги есть везде…

Он уселся верхом на дракона и пронзительно свистнул, указывая вперед палкой, точно жезлом. Дракон прополз несколько шагов, волоча брюхо по земле, и вдруг взмыл в воздух. Спустя мгновение костер погас, словно его и не бывало. Но на земле осталось ведро, до половины наполненное водой. Рядом, на траве, лежал кусок хорошо прожаренного мяса.

***

Алаха проснулась и села, потирая глаза. У нее болела голова. Она огляделась по сторонам, пытаясь понять, где же находится.

И тотчас вчерашняя боль, немного притупленная сном, набросилась на девочку с новой силой, точно зверь, до сих пор таившийся в засаде. Она находилась на пепелище. Здесь некогда стояли юрты ее рода. Теперь юрты сгорели, стада украдены, люди убиты.

Она стихонько простонала сквозь зубы.

Тотчас же лежавший рядом на земле Салих пошевелился и открыл глаза. Салих! Ее раб, ее сторожевой пес. Они спали здесь, обнявшись, точно любовники. Только этого не хватало! Алаха нахмурилась.

– Ты отдохнула, госпожа? – осторожно спросил он.

– Да, – ответила она и отвернулась.

Было еще что-то. Что-то, тревожившее ее. Сон! Ей приснилось, будто они встретили на пепелище маленького духа. Он назвался сыном Чахи, а потом превратился в белого тигра и возил их под небесами. Интересно, сон это или правда?

Впрочем, задумываться подолгу над такими туманными вещами, как сновидения, было не в обычаях Алахи. Она принялась переплетать косы.

– Куда мы пойдем с тобой, госпожа? – спросил ее Салих.

– Приготовь какой-нибудь завтрак, – распорядилась она, не переставая причесываться. – Мы уходим отсюда. Среди убитых я вчера не нашла моего брата. Значит, Арих жив. Я должна отыскать его!

– Он может быть в плену у венутов, – предположил Салих. – Тебе будет трудно вызволить его оттуда. Венуты узнают тебя и убьют.

– Сперва мне нужно узнать, где он и что с ним, – повторила Алаха упрямо. – А уж как я буду его вызволять – это не твоя забота!

***

Снова Самоцветные Горы. Словно какая-то невидимая цепь приковала Салиха к ним. Никак не уйти ему из их тени. Все время настигает его и накрывает с головой, точно некое проклятие. В который раз уже он возвращается сюда – это он-то, который просыпался по ночам с криком, когда ему снился рудник!

Но Алахе вздумалось искать брата там. И Салих, как истинный верный, уныло брел следом.

Духи не захотели открыть им всего. Не захотели помочь. Впрочем, Салих так и думал, что ничего путного из общения с Другим Миром выйти не может. Другой Мир – на то и Другой, чтобы жить по своим, особенным законам. А уж какая блажь взбредет на ум всем этим духам и демонам – того даже премудрые итуген, даже великие ФОЛБИН, умеющие вызывать духов так, что их видят посторонние, – даже они предсказать не в силах. Не то что какой-то там Салих, всю жизнь проведший в бессмысленном и тяжком рабском труде. Как от такой жизни он и вовсе ума не лишился? А вот это, наверное, ни один дух или демон, будь он даже сто раз могущественный, постичь не в состоянии…

Да, на то это два разных мира, чтобы почти не соприкасаться.

Почти.

Ибо – и это несомненно! – юный лукавец, обратившийся на глазах двух человек в белого тигра, был двоюродным братом Алахи.

Но он ничего определенного о судьбе Ариха не сказал. Мол, сами должны отыскать его и вызволить. Что-то говорил про своего деда, но Салих ничего не понял. Смутно догадался из выспренних речей юнца, что дед этот многое может, но немногого хочет. Так что полагаться на милости старикана тоже не следует.

А следует поступить вот как: в Самоцветных Горах, если поискать хорошенько, можно найти древний храм Владычицы Слез – той, к которой возносят последние молитвы отчаявшиеся люди. Храм этот – девичий; Богине служат молодые девушки, ощутившие в сердце потребность к самопожертвованию. Но служат недолго – одни год, другие пять лет. А потом уходят, уступая место другим. И лишь немногие живут при храме всю жизнь. Впрочем, все это слухи.

Да, это одни лишь слухи. Он, Хурсай, определенного ничего сказать не может. Он вообще слишком юн, чтобы знать так много. Кстати, никто из родни Хурсая ничего толком не знает о Владычице Слез. Демоны и духи не входят в этот храм. Туда только люди входят. И еще эта их Богиня.

Болтовня мальчишки раздражала Салиха: слишком уж много важности напускал на себя этот юный демон. А Алаха слушала и, судя по всему, старательно запоминала каждое его слово.

И вот теперь они снова приближаются к Самоцветным Горам, и Салих чувствует, как трясутся у него поджилки, как сжимается сердце. Все его тело, казалось, вопияло, взывая к его рассудку: "Бежать, бежать отсюда! Бежать без оглядки!" А рассудок мрачно отвечал: "Цыц, неразумное! Я здесь, потому что не могу оставить без пригляда мою маленькую госпожу!"

По счастью, они подходили к горам не с западной стороны, где разверзался зев преисподней – рудники, а с севера. У подножия гор встретили крошечный поселок – десяток глинобитных хижин, колодец, кузня на окраине да еще огороженное пастбище, где путешественники приметили небольшое стадо черных остророгих коров.

Алаха сморщила нос. Как всякий истый житель Вечной Степи, она искренне и всей душой презирала оседлый образ жизни, который казался ей убогим и достойным разве что одних рабов. Если город представлялся ей ловушкой, западней, тюрьмой для вольного духа, то этот жалкий поселок представлялся ее взору чем-то вроде могилы.

Любопытно, подумал Салих, наблюдавший исподтишка за морщившей нос Алахой, как бы ты, моя роза, посмотрела на ту нору, где прикованные цепью костлявые, хворые люди день и ночь добывают из черной породы самоцветные камни? Гром молотов, звон цепей, хриплый кашель, свист кнутов, ругань и шум осыпающейся породы – и так, не смолкая, целыми днями. И еще полумрак, коптящие факелы… Как бы ты смотрела на все это, вольное дитя вольной Степи? Каким ужасом наполнились бы тогда твои прекрасные черные глаза? С каким презрением стала бы ты относиться ко мне – ведь я родом из этой преисподней… Там умер и вновь родился мой дух. Оттуда – да, оттуда! – я вылез, прибегнув к обману, как жалкий змей с отдавленным хвостом и вырванными ядовитыми зубами…

– Госпожа, – заговорил он, торопясь отогнать дурные мысли, – здесь надо бы оставить коней, чтобы не погубить их горным переходом. Горные тропы не любят лошадей.

Алаха метнула на него быстрый взгляд.

– Дело говоришь, – сказала она. – Спроси, возьмут ли они наших коней на подержание или пожелают их купить.

– Я спрошу у них теплой одежды, – добавил Салих. – В горах может быть холодно.

Алаха молча кивнула.

Жителям поселка, видать, нечасто приводилось встречать здесь чужаков. Иной раз показывалось какое-нибудь кочевое племя, но оно всегда проходило стороной. Случалось, заходили сюда торговцы, привозили белые и цветные ткани, красивые бусы, расписную обувь, украшенную кисточками и шитьем, забавные прозрачные сосуды – всем прекрасные, но очень уж хрупкие!