Текст книги "Степная дорога"

Алаха медленно приблизилась к разбойнику, поднесла факел к его лицу. Разбойник застонал, отворачиваясь от яркого света.

– Асар! – окликнула Алаха, вспомнив его имя.

Прикрываясь от света ладонью, он осторожно повернул голову навстречу голосу и приоткрыл глаза. На лице мужчины появилось недоуменное выражение, почти мгновенно сменившееся паническим ужасом. Он разглядел бледное девичье лицо с узкими раскосыми глазами и кровоточащими полосками на щеках. ТАКОЙ девчонки в толпе хнычущих от страха паломниц – легкой добычи для работорговца! – Асар явно не припоминал.

– Кто ты? – прошептал он. – Я тебя не знаю! Ты жрица?

– Нет, – холодно проговорила девушка.

– Незваная Гостья… Будь милостива, Морана, – сказал разбойник. – Будь милосердна!

Он бессильно откинул голову.

Алаха безжалостно и внимательно рассматривала простертого перед ней на каменном полу человека. При виде истекающего кровью человека должна была бы ощутить хотя бы подобие сострадания. Но Алаха не чувствовала ничего. Как будто чья-то рука вынула из ее груди живое сердце и вложила на его место камень. Вся грудь и живот Асара были изорваны когтями какого-то чудовищного зверя.

– Это не ножевые раны, – молвила Алаха бесстрастно.

Асар вновь приоткрыл глаза, мутные от боли.

– Там… – пробормотал он. – О, Морана!.. Пусть Сабарат… пусть он не ходит туда…

– Куда? – спросила Алаха. И встряхнула умирающего за плечи. Он громко вскрикнул. – Куда? Куда?

То теряя сознание, то вновь на миг приходя в себя, Асар бормотал:

– Белая Смерть… Я не знаю, что это… Она встает из темноты… У нее клыки, когти… Жжет… Дай мне воды… Бежать, бежать… сокровища… Помоги же мне!

Дыхание Асара прервалось. Он судорожно вздохнул, и кровь черным широким потоком хлынула из его горла. Алаха едва успела отскочить. Спустя мгновение разбойник был мертв.

– Будь милосердна, Морана Смерть, – повторила Алаха слова умиравшего. – Да, будь милосердна!

Она поднялась, чувствуя, как мурашки бегут у нее по спине. "Белая Смерть". Вооруженная когтями и клыками. Она подстерегает там, впереди, в темноте. Кто она? Что за страшного монстра держат служительницы Богини для того, чтобы охранять ее сокровища? Может быть, и сами жрицы страшатся ее… Может быть, она – порождение тьмы, такое же древнее, как и эти пещеры…

У Алахи заломило в груди – так невыносимо захотелось ей вернуться под добрый солнечный свет, под знакомый лучезарный купол Вечно-Синего Неба, в Степь…

Она отбросила факел. Если Белая Смерть поджидает любого, кто посягнет на вечный мрак пещер Праматери Слез, то следующей жертвой когтей и клыков вполне может стать она сама, Алаха.

Нет!

Она прислушалась. Теперь вокруг царила мертвая тишина. Однако звериный инстинкт, пробудившийся в Алахе в минуту смертельной опасности, безошибочно подсказывал настороженной девушке: смертельная опасность таится впереди, в пещерном зале, куда ведет широкий ход, вырубленный в скале в незапамятные времена и украшенный у входа орнаментом в виде виноградных листьев.

Кто там притаился? Белая Смерть, отнявшая жизнь Асара? Или, может быть, все гораздо проще – там Сабарат, не пожелавший делить с приятелем сокровища?

Алаха стиснула в ладони кольцо, которое сняла с пальца замученной бандитами Керы. Сабарат, последний из оставшихся осквернителей святыни, должен умереть. Это и будет той службой, которую Алаха сослужит Богине.

Если Белая Смерть и вправду охраняет святыню от посягательств нечистых рук, то Алахе нечего опасаться. Она сама пришла сюда ради этого. Если же это просто чудовище, яростное, голодное, неразумное, – то Алаха предупреждена. И вооружена.

Крадучись, словно сама она превратилась в охотящегося хищника, девушка двинулась по подземному ходу.

Здесь было еще темнее. Словно мрак сгущался в пещере, становясь почти осязаемым. В воздухе застоялся запах пыли и еще чего-то затхлого. Несколько раз летучие мыши срывались со своих невидимых насестов над головой у Алахи и беззвучно пролетали мимо, задевая девочку по лицу кожистыми крыльями. Всякий раз Алаха на миг замирала, но потом, взяв себя в руки, вновь продолжала двигаться вперед.

Наконец потянуло сквозняком. Алаха оказалась в большом пещерном зале. Стараясь не отрывать пальцев от стены, чтобы не потеряться в этом огромном, исполненном тьмы пространстве, Алаха осторожно пошла дальше. Да, любое чудовище, любой зверь, способный видеть в темноте, может напасть на нее внезапно. Она и руки поднять не успеет…

Оставалось уповать на милость Богов.

– Тебе, наверное, плохо видно без света? – послышался чей-то спокойный голос. От неожиданности Алаха едва не вскрикнула. – Хорошо… Я и забыла, что люди на свету чувствуют себя увереннее. Прости. Мне-то он ни к чему…

Голос принадлежал женщине. Он был довольно высокий, мелодичный, певучий.

В темноте что-то щелкнуло, словно кремнем высекли искру, и вдруг вся пещера озарилась мягким светом. Алаха изумленно огляделась по сторонам. Горели мириады маленьких глиняных ламп, заправленных маслом, источавшим приятный аромат. Эти лампы были расставлены по выступам и нишам, высеченным в стенах огромной пещеры. Понадобилось бы не менее двух десятков слуг, чтобы зажечь их все в течение, по крайней мере, десятка минут. Каким образом они вспыхнули все одновременно?

– Ты шаманка, госпожа, или Богиня? – вырвалось у Алахи. Девочка низко поклонилась.

– Подойди, не бойся, – позвал ее тот же голос. – Ведь ты Кера?

В голосе, однако, послышалась нотка сомнения, словно говорившая не была так уж уверена в том, что посетила ее именно Кера.

– Нет, госпожа, – тихо ответила Алаха. – Кера мертва.

Алаха чувствовала себя сбитой с толку. Неведомая женщина без труда догадалась о том, что в пещере появился человек, и зажгла лампы. А теперь, при свете, перепутала суровую жрицу Праматери Слез с Алахой, которая уж никак не напоминала покойную жрицу. Ни ростом, ни сложением, ни лицом, ни одеждой. Как же так?

– Ты… ИЗЛУЧАЕШЬ как Кера, – пояснила женщина, чувствуя недоумение Алахи. – Не понимаю…

– У меня ее жреческое кольцо, госпожа, – вспомнила Алаха. – Кера отдала мне его перед смертью. Может быть, в этом дело?

Теперь Алаха поняла, в чем причина ошибки. Говорившая была слепа. Наделенная таинственной силой, обитательница пещеры воспринимала окружающее совершенно иначе, нежели зрячие. ИЗЛУЧЕНИЕ. Она чувствовала ИЗЛУЧЕНИЕ мертвой жрицы.

Алаха подошла поближе. Теперь она могла разглядеть старую женщину с очень бледным лицом, большими, совершенно белыми глазами и длинными, распущенными, белыми волосами. Она лежала на большом ложе, вырубленном прямо в скале и застеленном мягкими шкурами. Рядом с ложей находилась выдолбленная в полу пещеры большая круглая чаша – скорее даже не чаша, а маленький водоем! – наполненная прозрачной водой.

– Здесь были какие-то мужчины, – проговорила странная белоглазая женщина. – Что с ними? Кто они такие?

– Госпожа… – проговорила Алаха и смешалась. – Я не знаю, как обращаться к тебе. Если я случайно оскорбила тебя малой почтительностью – скажи. Я слишком мало знаю, слишком многого не умею…

– "Госпожа"? – Голос незнакомки звучал теперь чуть насмешливо. Казалось, вот-вот – и она засмеется. – Обращайся ко мне хоть "тетушка", если так тебе милее… Или "сестра"? Как тебе больше нравится? Мне все равно. Судя по всему, ты славная девушка… – И добавила: – Мое имя Атосса. Позови меня по имени, если в этих пещерах с тобой случится беда.

– Много даров получала я в своей жизни, – вымолвила Алаха, – но этот – самый драгоценный, госпожа. Дороже твоего имени ничего мне не подносили, хоть я и принадлежу к великому роду.

– О, знаю, знаю! – засмеялась наконец слепая. – Гордая девушка из великого рода! Расскажи мне о людях, что проникли в пещеры с нечестивыми намерениями.

– Разве ты не видишь их, госпожа? – удивилась Алаха. И тотчас смешалась: – Прости! По невежеству своему я подумала было, что тебе открыты все помыслы и пути людские…

– Это не так, – сказала Атосса. – Ну так сколько их было, этих негодяев? Где они, что с ними теперь?

– Их было четверо, госпожа… Они убили жриц, надругались над паломницами… Двоих я убила собственными руками! Третьего нашла умирающим у входа в эту пещеру. У него был вспорот живот, рассечена грудь. Он заклинал меня прекратить его мучения, говорил что-то о "Белой Смерти"…

– А, он умер? – перебила Атосса. И усмехнулась.

– Он мертв, госпожа, – подтвердила Алаха. – Никто не выжил бы с такими ранами… А четвертый негодяй бродит где-то здесь, неподалеку. Он ищет сокровища. Уверен, что они спрятаны в пещерах. Госпожа! Не следует ли тебе остерегаться этого человека?

Атосса снова засмеялась. На этот раз – тихо и зловеще. От этого смеха у Алахи мурашки поползли между лопаток.

– ОСТЕРЕГАТЬСЯ, говоришь ты, девочка? Пусть лучше остерегаются те, кто посмел войти сюда с нечистыми помыслами! Праматерь Слез всегда найдет себе защитников. А теперь слушай. Ступай туда, где начинается новый переход. Видишь его?

– Да.

– За этим переходом открывается новая пещера. Войди-ка туда. Не бойся. Посмотри, что там происходит. А потом возвращайся ко мне. Я ведь знаю, ради чего ты сюда пришла. Ступай.

Алаха взяла свой меч и направилась к подземному переходу, на который указала ей Атосса. Несколько раз она останавливалась и нерешительно оборачивалась к слепой. Та все еще неподвижно лежала на своем ложе, обратив в сторону Алахи бледное тонкое лицо с огромными незрячими глазами.

***

Солнечный свет, изливающийся сквозь колодец, пробитый в потолке пещеры, в первое мгновение ослепил Алаху. Огромная тяжесть словно свалилась с ее груди, перестав наконец сдавливать сердце. Солнечный свет! Клочок синего неба, видный в колодце! Скоро она выберется отсюда…

Внезапно Алаха почувствовала, что в пещерном зале она не одна. Глаза немного пообвыклись с необычно ярким освещением, и она огляделась по сторонам. Только тут она заметила нечто, от чего кровь застыла у нее в жилах.

Посреди пещеры, в столбе яркого света, на остром деревянном колу корчился человек. Его рот был забит тряпками и завязан, но глаза, широко распахнутые в немом крике, казалось, вопили от боли и смертного страха.

Алаха не сразу признала в нем Сабарата. Самоуверенный и гордый халисунец, красивый смуглый мужчина, полный сил, превратился в комок истязаемой плоти. Алаха осторожно приблизилась к несчастному. Сейчас даже мысль о бедных девушках, чьи судьбы искалечил жадный работорговец, не могла заставить Алаху признать, что Сабарат получил по заслугам.

Морщась и брезгливо отворачиваясь, она вынула кляп из его рта. Сабарат тягуче сплюнул и кашлянул. Тотчас же лицо его сморщилось от боли, и по щекам сползли слезы.

– Кто это сделал? – спросила Алаха. Она начинала догадываться. – Белая Смерть? Как она выглядела?

– Где Асар?.. Награн?.. Абахи? – выговорил разбойник с трудом. При каждом слове розовая пена вскипала в углу его рта.

– Мертвы, – коротко ответила Алаха.

– Кто ты?

– В моем роду – шаманы и воины, – ответила Алаха. – Ты хотел продать меня в рабство! – Она показала умирающему меч, с которым не расставалась. – Я убила Награна и взяла его меч. Я убила и Абахи! Никчемные воины, храбрые только с девушками. Не стоит жалеть о них!

Сабарат скривил губы.

– Нельзя поворачиваться спиной к врагу… – выговорил он. – Даже к побежденному… Ты это знала!

– Да, – ровным тоном произнесла Алаха. – А они – нет.

– Асар… – хрипло прошептал Сабарат.

Алаха поняла, что он спрашивает о судьбе последнего своего сообщника.

– Мертв, – повторила Алаха. – Я сама закрыла ему глаза! Он говорил о Белой Смерти…

Лицо халисунца исказилось гримасой страха и невыносимой боли.

– Белая Смерть… Она схватила меня, сжала мне горло… Я видел ее когти, клыки… Ее лицо, ее страшное лицо – женское, с бельмами вместо глаз… Против нее все мы точно малые дети! Беги, девочка, беги! – Он завел вверх глаза, посмотрев в столб света, на синее небо, видневшееся высоко над ним, в необозримой дали. – Беги отсюда! Она притащила меня сюда и… Прошу тебя, прошу… Убей меня! У тебя меч…

– Ты умрешь быстро и чисто, не позорной смертью от деревянного кола, но почетной – от благородной стали, – эта длинная тирада далась Алахе не без труда. Зубы у нее постукивали. Она сама не знала от чего: от страха или от возбуждения. А может, и от радости: ведь и ее душа ликовала при виде дневного света и при мысли о том, что все четверо насильников понесли заслуженную кару.

Она прикусила губу. Рано радоваться. Слишком много тайн. Это может оказаться опасным.

– Скажи мне, Сабарат… Скажи мне: кто заплатил тебе за девушек-наложниц? Кому понадобились рабыни? Клянусь, он ответит за это!

– Господин Фатагар… Из Мельсины, – простонал Сабарат. – Помоги же мне!

– Рано, – холодно молвила Алаха. – Ты не все сказал. Как найти его?

– Торговец шелками… Его напарника, молодого дурня, зовут Мэзарро… У него богатый дом на окраине Мельсины…

– У кого?

– У Мэзарро… Говорю тебе, он молод и глуп.

Алаха прикусила губу. Мэзарро из Мельсины. Брат Салиха. Неужели он тоже занимается работорговлей? Хорош братец…

– У Фатагара… – шептал Сабарат, и кровь вытекала из угла его рта. – У него поместье… В трех часах от Мельсины. Там охотничий дом, собаки, ловчие… Большой сад… Там же он держит свой гарем. Сотни девушек… Через его руки прошли десятки сотен. Он продавал наложниц, когда пресыщался ими. Он постоянно требовал все новых и новых… Я покупал и похищал для него рабынь… Он очень богат, хорошо платил. Золотом! – При этом слове глаза умирающего вспыхнули – в последний раз. – Прошу тебя, сжалься!

– Прощай, Сабарат! – сказала Алаха. – Я слышала довольно.

Она приблизилась к халисунцу и мгновение смотрела прямо в его обезумевшие от боли глаза. Затем наклонилась и поцеловала его в пересохшие губы. А после одним быстрым, сильным взмахом меча перерубила ему горло. Голова халисунца упала на пол и откатилась на несколько шагов. Фонтан крови брызнул из обезглавленного тела. Несколько теплых капель попало Алахе на щеку, и девушка содрогнулась.

– Прощай, Сабарат, – повторила она тихо. – Ты забыл о том, что Боги всегда отыщут себе защитников…

Она повернулась к обезглавленному телу спиной и выбежала из пещеры.

Глава четырнадцатая
ЖРЕЧЕСКОЕ КОЛЬЦО

Салих больше не пытался разговорить венна. Да и вряд ли такое было возможно. Немногословный и хмурый, тот подолгу неподвижно лежал на солнце – отогревался после долгих лет мрака и холода. Как подраненный пес, зализывал раны.

И отмалчивался…

Иногда подобие улыбки мелькало на изуродованном лице, когда венн играл со своим ручным зверьком – крупной летучей мышью. Вернее, НЕЛЕТУЧЕЙ – одно перепончатое крыло было у зверька изувечено. Оба они, и человек, и животное, казались давними сотоварищами, выигравшими самый трудный на свете бой – бой за выживание в Самоцветных Горах. И это куда больше роднило угрюмого венна с его питомцем, нежели с остальными людьми.

И еще были виллы. На них он глядел изумленно, не уставая дивиться и радоваться их необыкновенной красоте. И еще – чуть смущенно. Словно до сих пор не сумел постичь невероятной тайны: почему эти волшебные существа тратят на него, неповоротливого и страшного, столько сил, столько времени? И чем он заслужил их доброту?

Впрочем, этого и Салих бы не сказал…

Вечером того же дня Салих все же подсел к венну. Сказал:

– Прости мою назойливость.

Венн покосился, словно желая сказать: "Да уж, назойлив ты, брат. Прощай – не прощай, а этого у тебя не отнимешь".

Салих, чуть покраснев, пояснил:

– Я места себе не нахожу… Моя госпожа – там, в пещерах… Одним Богам ведомо, какие опасности ее подстерегают. А я… – Он вздохнул. – Жду.

Венн разлепил губы, чтобы вымолвить:

– Как ты мог отпустить женщину туда, где опасно, да еще одну?

– Она приказала… – сказал Салих. И добавил: – Она моя госпожа.

– Тем более, – сказал венн.

"У веннов всеми делами в племени заправляют женщины, – напомнил себе Салих. – Для них женщина священна. Любая. Поэтому он и не переспрашивает, почему я – вроде бы, свободный человек – кого-то именую госпожой…"

Слово цеплялось за слово – вспоминать Алаху показалось Салиху самой прекрасной темой для разговора. Она словно незримо оказалась рядом, маленькая, смуглая, с узорно заплетенными косицами.

И рассказал Салих упорно молчащему венну о том, как вызволила его девочка из рабства, как заступилась за него перед братом-вождем, как ушла из Степей и как они возвратились в Степи… И о том, что увидели на пепелище, – тоже.

В глазах венна мелькнул огонь. Он сказал просто:

– Я помог бы ей отомстить, но моя жизнь принадлежит не мне.

"А кому?" – хотел было спросил Салих, но вовремя смолчал. Этот даже отвечать на подобный вопрос не станет. Еще и уйдет, пожалуй. С него станется.

– И теперь она ушла в эту пещеру… Верит, что найдет там ответ на свои вопросы. Прости, – снова извинился Салих, – я не должен, наверное, отягощать себя своими россказнями… Но я, кажется, болен от тревоги…

– Она вернется, – сказал венн. – А коли нет… Завтра попробуем отыскать ее вместе. Ты и я.

– Спасибо, – от души сказал Салих. Он и надеяться не смел на такую удачу.

Но никуда идти, как выяснилось наутро, им не пришлось. Потому что еще до рассвета Салих был пробужен знакомым голосом, устало благодарившим за заботу. Путаясь в теплом одеяле, сшитом из звериных шкур, Салих выбрался наружу. Розовая зябкая заря занималась уже над горами, окрашивая их волшебными сиреневыми тенями. Народ Алахи верил, что в такие минуты грань, отделяющая зримый мир от незримого истончается, и становятся заметны тени, которые отбрасывают на землю пролетающие над нею демоны и духи.

Сама Алаха, серая от усталости, стояла рядом с немолодым виллином и тихим голосом повторяла:

– Благодарю тебя, Отец Мужей… Благодарю тебя…

В окоченевшей руке она крепко сжимала длинный меч. Даже в рассветных сумерках Салих разглядел: великолепный клинок, превосходная работа старого мастера. Тревога, мучившая прежде исподволь, налетела вихрем: откуда она взяла это оружие? Боги, какой опасности она подвергала себя в черном чреве горы?

Виллин поглядывал на девочку исподлобья и как бы в растерянности теребил бороду.

– Госпожа! – бросился к ней Салих. И тотчас, словно споткнувшись, остановился перед виллином: – Прости меня, почтеннейший. Клянусь Богами, я не хотел быть невежливым.

– Ты беспокоился о ней, – сказал виллин. – Мы знаем.

"МЫ". То, о чем знал хотя бы один из Крылатых, постепенно становилось общим достоянием всего народа. Виллины обладали удивительной способностью передавать друг другу мысли без слов. Даже не мысли – картины, образы, чувства. Поэтому так важно, чтобы Крылатых Господ окружали красота и добрые отношения. Боль, причиненная любому из них, тяжко ранила целый народ.

– Прости, – повторил Салих, склоняя голову.

– Она пережила что-то страшное, – сказал виллин, все еще поглядывая на Алаху и покачивая головой. – Обрывки серых теней… смерть…

"А я валялся на мягкой травке и занимался всякой ерундой, – подумал Салих с ужасом. – И ведь знал, что там ей грозит смертельная опасность. Знал! Боги! Как бы я жил, если бы с ней что-нибудь случилось?"

И, устыдившись еще более жалких своих мыслей, ответил сам себе: "Никак бы ты не жил, Салих, потому что если бы по твоему недогляду что-нибудь случилось бы с Алахой, не стал бы ты жить… Незачем. Солнце не будет светить на тебя, дождь не прольется тебе под ноги, ветер пролетит мимо, не задев твоей щеки – никому ты не будешь нужен, а меньше всего – самому себе".

Но Алаха была жива и невредима. Только шаталась от усталости.

– Позволь, я провожу тебя, – сказал Салих, забирая у Алахи меч.

Она с трудом разжала пальцы и нехотя отдала оружие.

Наверное, нельзя вот так запросто отдавать свой меч, да еще завоеванный в неравном бою. Да еще кому!..

А кому? Кто он ей – этот Салих из Саккарема? Почему она так истово желала, чтобы в трудную минуту он оказался рядом?

Она покачала головой, отгоняя лишние мысли. Какая разница! Она отдала ему меч и пошатнулась – только теперь слабость одолела ее. Салих подхватил маленькую госпожу за плечи и увел в дом – к теплому очагу, где еще тлели угли, к пушистому одеялу, сшитому из шкур, на мягкое ложе, где не нужно опасаться ни недоброго человека, ни страшных снов.

***

Оборотень. Оборотень! Нехитрой – но какой страшной! – оказалась тайна «Белой Смерти»… В стародавние времена жил в самых недоступных местах Самоцветных Гор – тогда никто еще не поименовывал их так – малочисленный, сторонящийся других народ. Сами себя они назвали Ведающими Мед, избегая произносить вслух древнее, скрытое от всех имя. Тогда оборотничество не было ни тайной, ни проклятием…

Времена ли менялись, звезды ли на небе сдвинулись – только наступили годы, когда начал этот народ уходить, отступать, словно бы уступая дорогу другим. Все реже рождались дети, все меньше появлялось на свет тех, кто умел менять облик. Ныне только двое доживали свой век в горах, прячась от любопытного людского взора: Атосса и дядюшка Химьяр.

К ней-то, к Атоссе, и вернулась Алаха, все еще с раздувающимися ноздрями, потревоженными запахом крови убитого. Слепая жрица встретила ее коротким смешком:

– Многое ли увидела, дитя мое?

– Достаточно, госпожа, – глухо отозвалась Алаха.

– Но это ответ не на тот вопрос, ради которого ты пришла в храм, – полуутвердительно-полувопросительно молвила Атосса.

– Ты права, госпожа! – ответила Алаха. – Но могущество твое так сильно, что я не… – Она замялась. Слово "не смею" застряло у нее в горле, как слишком большой кусок черствого хлеба.

Атосса еле слышно засмеялась. Воцарилось молчание. Слышно было, как потрескивает в темноте огонь.

– О чем ты хотела узнать? – нарушила тишину белоглазая жрица. – Спрашивай! Не бойся.

– Я не боюсь! – вспыхнула Алаха. – Никого и никогда еще не боялась дочь моей матери, поверь мне, госпожа… – Она перевела дыхание и поняла: теперь или никогда! – Мои родные, мое племя – все погибли… Но брат мой, Вождь Сирот, – он жив, как мне сказали… Я хочу увидеть его, госпожа! Мне нужно знать, где он, что с ним и как мне с ним повстречаться.

– Так ли уж необходимо тебе встречаться с братом? – спросила Атосса. – Если я не ошибаюсь, ты часто ссорилась с ним, особенно в последнее время…

– Откуда тебе это знать, госпожа? – возразила Алаха, сама дивясь собственной дерзости.

– Ничего удивительного в этом знании нет, – улыбнулась Атосса. – Судя по голосу, ты очень молода, девочка, и довольно горда. Если брат твой похож на тебя, то вы не могли не ссориться.

– Это так, – согласилась Алаха со вздохом. – Но я люблю его…

– Он был доблестным человеком, – согласилась и слепая жрица. – Ты назвала его "вождем"?

– Так и есть…

– Ты увидишь его, – обещала Атосса. – Смотри!

Неожиданно пламя погасло само собой, словно его потушил кто-то невидимый. В пещере разлилась кромешная тьма.

– Смотри! – прозвучал во мраке голос Атоссы.

Алаха ничего не понимала. Куда смотреть? Куда ни бросишь взор – везде непроглядная темень.

Внезапно на полу пещеры загорелось яркое пятно. Алаха склонилась над ним. В чаше с хрустально-чистой водой появилось изображение. Алаха прикусила губу, чтобы не закричать: она снова увидела шатер своей матери – на этот раз он был не обугленным, а охваченным пламенем. Люди ее рода выбегали, хватаясь за оружие, и падали под вражескими стрелами. То одного, то другого настигал безжалостный удар меча. А женщины… Алаха невольно закрыла глаза, чтобы не видеть того, что творили победители с женами и дочерьми побежденных.

– Смотри, смотри, – голос Атоссы звучал безжалостно, – ведь ты пришла сюда для того, чтобы увидеть! Теперь же не плачь, не проси пощады, не отворачивайся! Любое знание имеет цену, и чаще всего это – цена крови!

"Так и есть", – прошептала Алаха. Все ее тело покрыла испарина. Крупная дрожь сотрясала девушку. Она изо всех сил стиснула зубы, чтобы они не стучали. В ушах шумела кровь.

Алаха поднесла ладони к вискам. Она не ожидала, что воскресшая перед глазами картина гибели ее рода – тем более страшная, что она была безмолвной, – окажется для нее самой, для оставшейся в живых, почти невыносимой. "Ты – последняя в роду", – говорила ей тетка Чаха. Последняя. Теперь Алаха до конца осознала горький смысл этого слова.

Последняя? Она тряхнула головой. ПЕРВАЯ!

И вновь она склонялась над чашей и видела, как падают под ударами кривых сабель друзья ее брата, как хохочущий венут хватает юную Аксум, служанку матери, смешливую подружку Алахи, как зажимает ей рот грязной ладонью… Пушистый белый пес со стрелой в боку повизгивает от боли. Пробегающий мимо грабитель бьет издыхающую собаку сапогом…

Смотри, смотри, Алаха! Что ты сделаешь со всеми этими людьми за то, что они уничтожили твой род?

Неожиданно живая картина в чаше с водой погасла. Алаха облегченно опустилась на пол пещеры и несколько минут ни о чем не думала. Тяжело переводила дыхание, студила пылающие ладони о холодный камень пола. Наконец она пришла в себя настолько, чтобы позвать слепую прорицательницу:

– Госпожа Атосса!

Та не отозвалась. Алахе это показалось подозрительным. Она нащупала в темноте факел и зажгла его – конечно, без всякой магии, с помощью кресала. Подняла факел повыше, принялась осматриваться. Что-то в пещере изменилось…

Атосса лежала, вытянувшись на своем каменном ложе, неподвижная и немая. Алаха с ужасом подумала о том, что жрица, должно быть, умерла. Что могло убить ее? Может быть, усилия, которые ей пришлось приложить, чтобы вызвать в чаше смертоносное видение?

Алаха осторожно коснулась лба жрицы и тотчас, содрогнувшись всем телом, отдернула руку. Атосса была холодна, как камень. Она лежала, слегка запрокинув голову назад, словно превратившись в собственное надгробие. Когда Алаха, преодолев себя, осмелилась второй раз прикоснуться к этой застывшей фигуре, девушка вдруг поняла: белоглазая жрица вовсе не мертва – она обратилась в изваяние, такое же ледяное и бездушное, как скалы, из которых высечено ее ложе.

Теплится ли в этой каменной глыбе жизнь? Скрывается ли под окаменевшей оболочкой живое сердце? Разомкнутся ли эти мертвые уста для разговора? Ответов на все эти вопросы у Алахи не находилось. Ей было страшно. Впервые в жизни она испытывала настоящий ужас. Ясно ей было одно: нужно как можно скорее уходить из оскверненного святилища. Не было никакой вины Алахи в том, что древний храм Праматери Слез подвергся нападению четырех отчаянных головорезов. Алаха и сама едва не сделалась жертвой разбойников. Но теперь это место, много лет служившее убежищем для всех, чья жизнь изувечена страданиями, превратилось в могильный склеп. Жрицы мертвы; мертвы и нападавшие. Морана Смерть, Незваная Гостья царит под этими сводами. И живому человеку здесь места быть не должно.

Алаха почему-то чувствовала себя виноватой. Словно бросала кого-то в беде…

Она торопливо покинула зал с мертво спящей прорицательницей и по знакомому уже пути вернулась в девичью спальню. Зарубленные Алахой бандиты и умершая Кера по-прежнему лежали там – к ним никто не прикасался. Алаха бережно накрыла тело Керы покрывалом, которое подняла в углу. Большего она сделать для погибшей сейчас не могла.

Пламя заката полыхало над горами. После мрака пещеры этот свет показался Алахе ослепительным. Несколько минут она щурилась, привыкая к нему, а затем откинула голову назад и рассмеялась. Она была жива; жив и брат – в этом она уверилась. Его не было среди погибших. Не было.

Оставалось еще одно: выполнить последнюю волю Керы…

Когда пещера осталась позади, Алаха остановилась. Кругом были только безмолвные горы. Заснеженные вершины ослепительно сверкали в лучах заходящего солнца. Алаха глубоко вдыхала разреженный горный воздух. Пьянящий запах свободы, думала она, да, пьянящий запах свободы!

Хмурый, неразговорчивый венн кивнул бы, пожалуй, головой, если бы Алаха рассказала ему о том, как вышла из пещеры на свет. Уж кому-кому, а ему было бы понятно, какое неправдоподобное, пугающее и пьянящее чувство охватило девочку, вырвавшуюся из жадного чрева гор! Но ни Алаха, ни венн об этом никогда не разговаривали. Оба они, каждый по-своему "дикарь" (с точки зрения выросшего в городах Салиха), не были склонны делиться подобными переживаниями. Незачем.

Впрочем, ни с каким венном Алаха еще не была знакома в тот миг, когда стояла на горной тропе, всей грудью вдыхая свежий воздух. В горле покалывало тоненькими иголочками от холода. Радость наполняла Алаху – непонятная, странная, она словно делала тело невесомым, готовым взлететь.

Алаха вынула кольцо, которое дала ей умирающая Кера, и некоторое время рассматривала его. Тогда, в мрачном полумраке залитой кровью пещерной спальни, у Алахи просто не было возможности разглядеть его хорошенько. Теперь она впервые увидела жреческое кольцо Керы при свободном солнцечном свете – пусть даже угасающем. Он был достаточно ярким для того, чтобы Алаха поразилась великолепной работе искусного мастера, создавшего этот шедевр. Тончайший серебряный ободок, изящная резьба по камню, прозрачный многоцветный сердолик…

Алаха залюбовалась игрой света, заставившего вспыхнуть самоцвет множеством огней. На миг она даже пожалела о том, что придется выбросить такое совершенство в пропасть. Но тотчас же устыдилась недостойных мыслей. Ее, дочь вождя, не должны пленять подобные пустяки. Это всего лишь ВЕЩЬ. Вожди владеют душами и телами людей.

Не колеблясь больше ни мгновения, Алаха широко размахнулась и бросила перстень в пропасть.

В тот же миг огромная птица со сверкающими на солнце крыльями взмыла в воздух и, блеснув разноцветным оперением, сделала несколько кругов у Алахи над головой. Затем, испустив ликующий крик, она унеслась прочь – куда-то в сторону Вечной степи.

***

Прощались немногословно. Виллам – поклонились, поблагодарив от души за гостеприимство, за кров над головой и кусок хлеба за столом. (Какое там – «кусок»! Это только говорится так, а на самом деле – и молоко, и козий сыр, и моченая ягода – всего вдосталь!)

С венном же прощались и того проще. Салих подумывал было о том, чтобы сманить его с собой – такой рослый да крепкий в любом деле подспорье, а дел, судя по тому, какое упрямое и злое выражение хранило лицо Алахи, предстояло немало. И все опасные.

Но венн даже обсуждать этого не захотел. Нехотя вымолвил: мол, свой счет у него остался. И понял Салих, что счет этот – из таких, что должны быть оплачены непременно. Иначе изойдет человек желчью и кровью, сам себя задушит. Слишком хорошо довелось Салиху узнать, что это такое. И потому лишь молвил: "Прощай!", а венн поглядел на него с Алахой, и в его диковатых сумрачных глазах мелькнула странная тоска.

Так расстались.

Алаха казалась Салиху какой-то новой. О том, что произошло с ней в пещерах, не расспрашивал: сама расскажет, когда сочтет нужным. Видел только, что тяжко ей пришлось. Зубами скрипел, когда задумывался над этим: что за уродливый, жестокий мир, где пятнадцатилетней девочке приходится видеть и смерть родных, и насилие, и страх!