Текст книги "Кровь на холсте"

– Да что вы вообще несёте? – выдавила из себя Кэрол, желая поскорее заткнуть его.

Но старик всё продолжал:

– Знаете, вы напоминаете мне маленького одичалого котёнка, который настолько напуган, что бросается на всех подряд. Я однажды держал такого, так он расцарапал мне все руки. Но не подумайте, я здесь не для того, чтобы учить вас манерам. Просто мне интересно – на кого вы злитесь?.. Хотя, наверно, и это неважно… Куда важнее вам понять, что я не собираюсь плясать под вашу дудку и отыгрывать ту роль, которую вы мне определили…

Старик замолчал и, чуть погодя, откинулся обратно на спинку стула; а Кэрол первые секунды даже не находила, что сказать. У неё в горле встал ком от ощущения, будто её застукали за чем-то неприличным. Ещё она чувствовала сильное отвращение от того, что «этот мерзкий старик» так глубоко заглядывал ей в душу. И чтобы хоть как-то прикрыться от его пристального «взора», она по привычке попыталась напасть сама:

– Послушайте меня, – произнесла она сдавленным, но в то же время очень холодным тоном, – вы ни черта обо мне не знаете. Советую вам заканчивать эти игры в психолога и оставить все свои предположения при себе… – А в самом конце она объявила: – Я собираюсь перейти к вопросам…

Её агрессия вызвала лишь улыбку у старика.

– У вас хорошие защитные рефлексы, – пробормотал он. И добавил позже: – Надеюсь, они не помешают нам добраться до нашей цели…

Однако едва ли старик успел договорить, как он вдруг повернул голову в сторону кухни, словно оттуда донёсся какой-то резкий звук, несмотря на то, что на самом деле в зале было тихо…

– Извините, сейчас нас прервут… – произнёс он спустя несколько мгновений.

И, стоит отметить, старик не соврал: ещё через пару секунд двойная дверь за стойкой с окошками – будто иллюминаторы – распахнулась, и из кухни вылетел очень высокий, очень полный мужчина преклонных лет.

На ходу поправляя поварской колпак и натягивая сеточку на густую седоватую бороду из толстенного, вьющегося, как макароны «Фузилли», волоса, он поспешил к центральному столику, но на полпути, заметив практически пустой бокал, стоящий рядом с Кэрол, тут же спохватился и мигом вернулся к стойке.

– Зигмунд, это вы, мой друг? – спросил старик, по-прежнему держа голову повернутой в сторону незнакомца.

– Да, да, Мэтр, – извиняющимся тоном произнёс толстяк, уже вновь топая к столу с бутылкой красного вина наготове, которую специально для него оставили на самом краю стойки. – Я опоздал. Прошу прощения. Там на дорогах…

Но старик сразу прервал его:

– Знаю. Не объясняйся… без тебя ужин всё равно бы не начался…

Не успел шеф-повар подлететь к единственным посетителям ресторана, как тут же принялся подливать Кэрол вина, несмотря на то, что его об этом даже не просили.

– Спасибо, – вполголоса пробубнила она, вжавшись в стул и вытаращившись на то, как огромный, словно нависающая гора, толстяк, поджав губы, внимательно наблюдает за тем, как красная жидкость в бокале поднимается до общепринятой нормы.

Когда же журчание вина прекратилось, и здоровяк стал выпрямляться в полный рост, старик поинтересовался:

– Как ты, старый друг?

Прежде чем ответить, бородатый великан запихнул пробку в горлышко и спрятал за спину бутылку.

– Неплохо, – кивнул он. – Сожалею только о том, что последнее время мы видимся слишком уж редко.

– Согласен, – старик тоже качнул головой, словно глядя через очки в ноги своему высоченному собеседнику. – К сожалению, последние месяцы у меня и вправду много дел. К тому же ты меня знаешь, еды мне много не надо. Даже сегодня я позвал тебя исключительно ради дамы…

Но не успел старик договорить, как он вдруг нахмурился и, подавшись ближе к толстяку, несколько раз коротко втянул ноздрями воздух.

– Что это за запах? – спросил, продолжая обнюхивать поварской фартук. – У тебя что, новый помощник?

– В точку, – подтвердил толстяк, и, к изумлению Кэрол, сделал он это ни капельки не удивившись. – Буквально на днях нанял его…

– Значит, прошлый всё-таки решил отправиться в вольное плаванье, – подметил старик, после чего стал медленно отстраняться от здоровяка. – Это хорошо… Приятно наблюдать за тем, как вырастают дети… – с какой-то потусторонней мрачностью произнёс он.

Повар же после его слов сильно изменился в лице, но, чуточку помедлив, всё-таки ответил:

– Это правда.

– Не дави на новенького, – продолжил слепой. – Запах у него имеет приторно-сладкий оттенок – парень очень нервничает…

Но на это повар уже ничего не ответил. Вместо этого он слегка покачнулся на ногах, словно на миг потеряв равновесие, а когда всё же восстановил баланс, он собрался с мыслями и произнёс:

– Мэтр, наверно, это сейчас совсем некстати… но я хотел бы выразить свои соболезнования… Просто мне сообщили об этом только вчера, – снова попытался оправдаться великан, – но… Но я прекрасно знаю, как вы относились к нему, и из-за этого я даже всю ночь не спал и молился, чтобы чудо всё-таки произошло, и Дэниэл нашёлся…

Толстяк явно намеревался продолжать, но старик, лицо которого словно потемнело, как небо во время внезапной летней грозы, молниеносно и безошибочно схватил повара за руку:

– Ты прав, – прохрипел слепой чуть дрогнувшим голосом, сжимая мясистую ладонь здоровяка изо всех сил. – Это сейчас совсем некстати… Но всё равно я очень благодарен тебе…

После такого толстяк в качестве ответа тоже сжал старческую руку посильнее…

Несмотря на то, что эта сцена была немногословна, в ней отчётливо ощущалась настоящая боль с одной стороны и глубочайшее сочувствие с другой. И даже Кэрол не могла этого отрицать. Весь её жизненный опыт, не в малой доле сопряжённый с постоянным обманом – в том числе и на работе, – просто кричал ей, что это не ложь, так же как и отношения между слепым художником и поваром-здоровяком в целом. Они по-настоящему были старыми друзьями, причём их дружба была из тех, что не каждый может себе позволить…

Если обойтись без лишних слов, в ту секунду Кэрол поверила в искренность старика, и это многое меняло. Разумеется, где-то у неё внутри по-прежнему проскакивали мысли, что это может быть куда более серьёзным обманом, но с каждым мгновением ей было всё больше на это плевать.

Все потому, что после того, как она услышала из уст толстяка имя Дэниэла, её сердце пронзила невыносимая боль, а в голове словно всё перевернулось.

Наверно, это покажется странным, но из-за суматохи она словно забыла, что перед ней отец человека, которого она так любила. Нет, конечно, она понимала это, но как бы на заднем фоне и лишь сейчас этот факт выскользнул на свет… В том числе и от этих осознаний у неё на глазах навернулись слёзы, и чтобы хоть как-то притупить нахлынувшие эмоции, она сделала судорожный глоток вина и отвела помутневший взгляд в противоположную сторону от продолжающих разговаривать слепого старика и повара-великана.

Кэрол смотрела в никуда примерно полминуты до тех пор, пока чей-то голос не стал её звать:

– Мадам?.. Мадам?..

С трудом вырвавшись из мира собственных ощущений, она повернулась к вновь нависшему над ней шеф-повару.

– Вы что-нибудь желаете? – спрашивает, заглядывая Кэрол в покрасневшие от подступивших слёз глаза. – Стейк, овощи гриль, салат – всё что угодно…

Но Кэрол, всё ещё пребывая в лёгком шоке, секунду пораздумав, выдавила из себя:

– Простите… Я не голодна…

На мгновение в ресторане повисло гнетущее молчание, однако его решил прервать старик, взяв инициативу на себя:

– В таком случае извини нас, Зигмунд, – пробормотал он. – Мы попусту тратим твоё время. Я был уверен, что моя гостья будет голодна.

Толстяк перевёл взгляд на старика.

– Ничего страшного, Мэтр. Но если вы вдруг что-нибудь захотите, я буду ждать на кухне.

– Благодарю, – кивнул слепой.

Тогда здоровяк развернулся и отправился обратно той же дорогой, что и пришёл, унося с собой бутылку. А в самый последний момент перед тем, как исчезнуть на кухне, он обернулся и сказал:

– Просто крикните, если вам нужно будет подлить вина…

Когда же маятниковые двери за стойкой перестали ходить ходуном, Кэрол вернула взгляд к слепому и на этот раз взглянула на него уже совершенно по-иному.

Старик был прав, до этого момента она видела в нем по большому счёту своего отца, и эта проекция мешала ей заметить в нем другого человека. Но теперь стоило ей получше приглядеться, как она поняла, что в действительности человек напротив был очень похож на Дэниэла… В нем действительно было многое от него: его проницательность, внимательность к мелочам, несмотря на слепоту, и даже некоторые черты лица.

Особенно это стало очевидно, когда старый художник снял очки и принялся тереть пальцами воспалившиеся веки. Невзирая на седину и морщины, прорезающие кожу до костей, Кэрол узнавала в его бровях брови Дэниэла. То же отчасти касалось и лба, и носа старика. Кэрол даже доли секунды надеялась увидеть принадлежащие Дэниэлу глаза, когда старик убрал руку от лица, а его ресницы слегка задрожали, прежде чем веки приподнялись. Но, к её разочарованию, вместо знакомых голубых глаз там были лишь совершенно белые глазные яблоки с тонкими красными прожилками, по-видимому, тоже из-за подступивших к ним слезам…

Несмотря на не самое приятное зрелище, Кэрол, к собственному удивлению, осталась совершенно спокойна. Хотя, от этого у неё снова чуть не навернулись слёзы, и в первые мгновения она сама не понимала из-за чего. А произошло это от того, что пока она смотрела на лицо старика, разглядывая в нем черты Дэниэла, Кэрол даже не заметила, как от этого необычного соприкосновения с покинувшим её человеком напряжение и тревога, терзавшие её уже долгое время, вдруг прошли, и вместо них на неё снизошло абсолютное умиротворение. Причём это спокойствие имело специфический привкус – это было то же самое ощущение, которое дарил ей Дэниэл…

Правда, от этих пропитанных ностальгией переживаний её немного отвлекал старик – несмотря на то, что он делал вид, что занят протиранием очков и собственными чувствами, Кэрол ощущала на себе его всепроникающее внимание…

– Ну что, мы будем продолжать? – неожиданно спросил слепой, возвращая очки на переносицу.

От звука его голоса Кэрол чуть вздрогнула и окончательно пришла в себя. Она по-быстрому смахнула собравшиеся на ресницах слёзы с мыслью: «Слава богу, он ничего не видит…» и промочила горло внушительным глотком вина.

– Да, да, разумеется, – пробормотала она, а затем, отставив бокал в сторону, опустила глаза на рабочий блокнот подле себя, что был по-прежнему открыт на странице с пятью небольшими вопросами. Едва она успела пробежаться взглядом по всем пяти, как её заинтересовала одна вещь, о которой она не замедлила спросить: – Но прежде, чем мы перейдём к вопросам, скажите: почему все называют вас «Мэтр»?

Однако вместо развёрнутого ответа, на который рассчитывала Кэрол, старик вяло пожал плечами и пробормотал:

– Не знаю. Просто так пошло…

«Просто так пошло…» – слегка разочарованно повторила она про себя, после чего вновь опустила глаза в блокнот.

– Я тут собрала вопросы, которые возникали у меня, пока я размышляла над работами других художников и наблюдала за тем, как некоторые из них творят, – ни капли не смущаясь, лгала ему Кэрол.

– Очень интересно, – уже с заинтересованностью пробормотал старик и положил на стол сложенные в замок руки.

– Тогда приступим, – объявила она и слегка прокашлялась. – Кхм-кхм… Что заставляет вас делать то, что вы делаете? – зачитала она первый вопрос. Затем немного расшифровала: – Попытайтесь описать те внутренние процессы, которые вынуждают вас творить…

Когда она вернула глаза к старику, то увидела, что он сидит с опущенным лицом, словно переваривая вопрос. А спустя некоторое время он принялся задумчиво качать головой прежде, чем ответить:

– Знаете, Кэрол, искусство – это очень сложная материя… – наконец подал он голос. – Она способна задевать те грани человеческой души, о которых мы иногда даже не подозреваем, – старик перевёл свой слепой взгляд куда-то вверх. – Нередко творчество заставляет тебя идти туда, куда бы ты сам никогда не решился, и даже больше – туда, куда бы ты даже не додумался пойти. Оно способно столкнуть тебя лицом к лицу с ужасающими вещами, но взамен, временами, в закоулках собственного разума ты можешь наткнуться на настоящие бриллианты – то, что до этого мало кто замечал… Так что, если было бы возможно выделить что-то одно из того, что заставляет меня творить, я бы назвал непреодолимую жажду открытий – ту же самую, что заставляла моряков в Эпоху Великих географических бороздить моря и океаны; средневековых звездочетов глядеть на небо; а учёных двадцатого века с головой погрязать в расчетах, вычисляя атом… – Слепой художник замолчал, словно подытоживая в уме свою мысль: – Думаю, да. Это именно то, что заставляет меня делать, что я делаю…

– Хотите сказать, это не ради славы и даже не ради других людей? – практически следом поинтересовалась Кэрол.

– Нет, – слепой художник мотнул седой головой. – Я просто делюсь с людьми своими открытиями, а уж поймут ли они – их дело… Давайте дальше, я хочу услышать следующий вопрос… – с лёгким нетерпением произнёс он и вновь, опуская лицо, сложил на столе руки в замок.

– Хорошо, – ответила Кэрол и поглядела в блокнот… – Попробуйте описать желание творить, и что вы испытываете когда вынашиваете идею?

На этот раз старик просидел неподвижно намного дольше. Но позже он всё-таки вновь покачал головой, правда, вместо того, чтобы ответить, произнёс:

– Кэрол, это очень хорошие вопросы… – он поднял лицо, прихватив с собой упавшие седые пряди. – На первый взгляд они довольно простые, но вы достали их из самых недр души… Не могли бы вы прочитать мне их все?

– Их здесь не много, – попыталась заранее оправдаться она.

– Их и не может быть много, – успокоил её старик. – Прошу прочитайте. Причём я хочу послушать их все с самого начала…

Тогда Кэрол в очередной раз опустила глаза на вопросы, искренне не понимая, что такого в них нашел старик. Но несмотря на сомнения, она всё же пробормотала вслух: «Ну ладно…» и снова зачитала первые два пункта, а затем добавила к ним ещё три:

3. Что вы чувствуете, когда творите?

4. Какие эмоции вы испытываете, когда работа над картиной завершена?

5. Что вы получаете от работы в конечном итоге?

Выслушав до конца, старик ещё несколько мгновений продолжал мять виски пальцами руки, на которую он опёрся лбом перед тем, как выслушать вопросы.

– Вы удивили меня… – пробормотал он, поднимая взгляд очков на Кэрол. – Странно, что я не заметил этого раньше… Вы точно никогда не занимались искусством?

– Нет, – слегка настороженно ответила Кэрол.

– Значит, у вас есть дар, о котором даже вы сами не подозреваете, – подметил слепой. – Впрочем, этого стоило ожидать. Проницательность и крайняя чувствительность – это как раз то, что отличает подобных вам от остальных…

– Подобных мне? – удивлённо переспросила Кэрол. – Что вы имеете ввиду?

Прежде чем что-либо сказать, старик помял седую бороду:

– На это не так просто ответить, – он повёл подбородком и снова задумался. – Знаете, лучше скажите, как по-вашему: почему вы оказались здесь?

– Потому что я попросила вас об интервью, – удачно вывернулась Кэрол.

Это слегка позабавило старика, но вскоре он снова стал серьёзен:

– Ладно. Не хотите рассказывать вы – придётся мне, – сказал он и перед тем, как продолжить, натужно сглотнул, словно отражая на себе напряжение Кэрол. – Вы оказались здесь потому, что вы не хотите играть по чужим правилам, – заявил старик. – Вы из тех редких людей, кто всегда готов идти до конца. Вам может быть страшно, больно, невыносимо, но несмотря на это, вы всегда продолжаете идти вперёд. Скажу вам честно, даже по вашему голосу можно понять, что вы из тех, кто предпочитает сопротивляться – этот инстинкт у вас в крови, и его нельзя недооценивать… Вспомните, даже там, в Галерее, в отличие от толпы прихлебателей, вы шли не за созданным мной образом, а непосредственно ко мне. Вот что отличает вас от остальных – тотальное стремление к сути вещей, а не слепое довольство тем, что вам подсовывают. Именно поэтому вы оказались здесь. Именно поэтому вам удалось созреть до отказа от чужих игр… но, к сожалению, вы ещё не готовы отказаться от своей…

Первые несколько секунд Кэрол не находила, что сказать, и просто молчала. Она многое не понимала из его слов, но в то же время ощущала, что нечто внутри неё соглашается с ним. Поэтому, взяв небольшую паузу и побегав взглядом по клетчатой скатерти стола, она в этом прямо и призналась:

– Если честно, я ничего не понимаю, – пробормотала она, зажмурив глаза и помотав головой из стороны в сторону. – И о какой игре вы вообще говорите?

А старик, сидевший до этого с приопущенным лицом, в то же мгновение будто бы поднял глаза на Кэрол, отчего создавалось впечатление, что он только и ждал подобного развития событий:

– Я говорю об игре, в которую играют все и в которую даже мы сейчас вынуждены играть от части. О игре, в которой предписано абсолютно всё: что думать, что чувствовать, как поступать. И скажу не тая, Кэрол, от неё не так просто отказаться, даже если очень захотеть. Всё потому, что её правила надежно отпечатаны у нас в самом надёжном месте: тут… и тут… – слепой сперва коснулся своей груди в районе сердца, а затем виска. – В этой игре нет свободы выбора, в ней даже нет людей – одни лишь маски. Эта игра давно заменила им реальность и даёт примитивный суррогат, который они принимают за жизнь. Это игра давно стала для них тюрьмой, в которой каждый участник является пленником, но в тоже время – тюремщиком для другого… – старик закусил до бела губу и просидел так ровно секунду. – Стыд, страх, вина – вам же знакомы эти чувства? Это как раз те самые инструменты, которыми они удерживают в игре… Они винят, осуждают, запугивают всех, кто не желает соблюдать их правил, и пытаются наказать тех, кто всё же осмелился пойти им наперекор. Причём делают они это настолько ревностно и жёстко, словно бы от этого зависела их собственная жизнь… Однако у этого есть и обратная сторона медали: у всех этих тюремщиков имеется один серьезный недостаток – они не способны действовать самостоятельно. Им постоянно требуется тот, кто бы ими руководил. Им вечно нужно получать разрешение и одобрение от кого-нибудь повыше – иначе они просто не могут существовать. Поэтому они до ужаса боятся сами выбирать свою судьбу. Их воля с самого рождения атрофирована, как ненужный придаток, а сознание затуманено из-за выдумок и условностей, которыми они оплетают сами себя, пытаясь сделать мир вокруг маленьким и понятным, и всё ради того, чтобы он укладывался в рамки их скудоумных представлений… – Старик снова повернулся к своей гостье: – В следующий раз, когда вы окажетесь на улице, Кэрол, понаблюдайте за ними повнимательней. Вам не составит труда понять, что большинство из них не являются двигателем цивилизации – наоборот, большинство из них давно стали её отходами. Они никому не нужны. Даже самим себе. Именно поэтому они настолько слабы… И именно поэтому тирания этих маленьких людей заканчивается ровно в тот момент, когда человек вдруг осознаёт (нередко неожиданно даже для самого себя), что у него достаточно сил, чтобы сопротивляться и в конце концов отказаться от этих бессмысленных игр…

Старик, наконец, прервался и, взяв небольшую паузу, глубоко вздохнул.

– Правда, на такие риски не каждый готов пойти, – продолжил он с заметной печалью в голосе. – Для этого нужна смелость. Для этого требуется решительность, чтобы взять ответственность за себя и свою жизнь, и выдержать шторм перемен, который приходит всякий раз вслед за подобными решениями… Увы, это единственный путь вернуть себе свободу. Только так можно вернуть себе то, что по-настоящему принадлежит нам. И право забрать это мы тоже можем дать себе лишь сами. А пока мы даём другим решать хоть что-либо значимое в своих жизнях, власть над нами всегда будет оставаться в чужих руках… Но тут нужно помнить, эту власть мы однажды отдали сами, поэтому право её вернуть тоже остаётся по-прежнему у нас… Только мы сами можем определять, кто мы такие… только мы сами в праве это определять…

– Либо ты с ними, либо против них. Либо ты над ними, либо они растопчут тебя… – пробормотал он, словно цитируя кого-то перед тем, как закончить.

Лишь когда старик замолчал, и в пустом помещении ресторана воцарилась гробовая тишина, Кэрол почувствовала, что от обилия сказанного у неё словно распухла готова.

Она ещё некоторое время просидела в небольшой фрустрации, но позже озвучила вопрос, который первым делом всплыл у неё в опустевшем сознании:

– Зачем? Зачем вы рассказываете всё это?

Но неожиданно с лица слепого художника пропала вся серьезность.

– А что? – уклончиво ответил он вопросом на вопрос. – Вы переживаете, что это придётся не по вкусу вашим читателям?

– В каком-то смысле, – потеряно отозвалась Кэрол.

– Тогда вам не стоит беспокоиться, – заявил старик. – Я не дам вам написать об этом. Не зря же я взял с вас слово, – напомнил ей об обещании.

А затем он вдруг стал подниматься из-за стола.

– Постойте, вы куда? – как-то само вырвалось с уст Кэрол.

– К сожалению, сегодня у меня ещё много дел… – объявил слепой. – Так что мне уже пора…

Эта новость окончательно выбила у Кэрол землю из-под ног.

– Как, уже?.. – выдавила она из себя.

Её снова пронзило насквозь ощущение, что из её рук выскальзывает выпавший ей шанс – прямо как тогда, в Галерее.

– А вы как думали? Что я просижу здесь с вами целую вечность? – на лице старика всё сильнее проступала довольная ухмылка, собиравшая у него на висках плотные узоры морщин.

Стоя уже в полный рост и словно глядя куда-то вдаль за Кэрол, он застегнул верхнюю пуговицу шерстяного пиджака и продолжил, не давая ей даже возможности что-либо вставить:

– Ладно. Я знал, что вам не понравится эта идея. Скажу вам честно: вы показались мне очень любопытной девушкой. Поэтому я предлагаю встретиться ещё раз.

От такого предложения Кэрол опешила ещё сильнее – это было как раз то, что она собиралась предложить сама.

– Я согласна, – промямлила она.

– Замечательно, – старик кивнул. – В таком случае в ближайшие дни Юэль свяжется с вами.

После этих слов слепой художник уже собирался выйти из-за стола, но вдруг внезапно замер в последнюю секунду.

– Хотя… – пробормотал старик и задумался, словно ему в голову что-то пришло. – У меня есть к вам один вопрос…

Накренившись и похлопывая по воздуху ладонью, он в конце концов нащупал стул и аккуратно сел обратно.

– Скажите, – обращается к ней, придвигаясь к столу ближе, – вы когда-нибудь в жизни подвергались гипнозу или трансу?..

Кэрол на некоторое время зависла, не понимая, что вообще на такое отвечать…