Текст книги "По законам Преисподней"

Зажег, и по всей комнате поплыл приятный аромат душистого табака.

– Как видите, здесь мы все на виду, каждый друг о друге все знает. Была у нас молодая пара, – и он пригожий, и она работящая. Сыграли свадьбу, построили молодые дом, но вот беда, Великая Магма детьми их не наградила. Все чаще и чаще они печалились об этом, и возносили молитвы серым вулканам, но как-то не были их просьбы услышаны.

И вот однажды, зимой, я отправился за дровами в лес, и что вы себе думаете? Вышел я на дорогу, и у самой околицы увидел корзину, и там лежал маленький ребенок. Я сперва решил, это демон, или некромант, или какой-то гоблин, вот я и подумал, – зачем он нам нужен? Выброшу-ка его в прорубь, чтобы родителям неповадно было, мальца одного пускать на прогулку.

Френки приподняла одну бровь, – ибо младенцы, которые еще лежат в корзинках, редко имеют обыкновение гулять по лесу.

– Я открыл занавесочку, которая закрывала лицо ребенка от холода, и что бы вы думали? Это был маленький ворм. Забыв о дровах, бросив топор, я со всех ног побежал домой. Смотрю, ребенок жив, плачет, знахарь наш его какими-то настоями напоил, искупал в соке мандрагоры, и сказал, что мальчик здоров.

Долго мы искали его родителей, но не нашли. И на совете деревни решили отдать его той бездетной паре.

Сперва казалось, что все хорошо; три года прожил ворм в приемной семье, но так и не стал родным. Мне потом отчим его рассказывал. Был Грегори вежлив, но как-то не по-детски суров, неотзывчив. К нему обратишься с ласковым словом, он ответит, воспитанно, но так при этом посмотрит, – и надо сказать, что взгляд у него был ужасающим; казалось, перед вами старик, умудренный веками, и знает все о таких вещах, которые вам и на гномин-день не приснятся.

Прошло три года, приехали к нам от Совета Тринадцати, да спросили, есть ли у нас ребенок, мальчик, – девочек они не берут, – которого мы хотим отдать в учение. Несколько раз в год они приезжают, когда открываются места в колледже, или в Гильдии какой подмастерье нужен.

Не буду вас обманывать, – дело это очень хорошее, но мы, вормы, очень мирные существа, и представить, что наш ребенок учится где-то там, у демонов… И вроде бы недалеко город Преисподней, а с другой стороны, жуть как далеко, и видеться можно будет не каждый день.

Решили отдать Грегори; и только тогда мы увидели радость на лице этого малыша, и поняли, что он тоже не стал здесь своим, и радостно ему покинуть вормовскую слободу. И как-то очень грустно тогда мне стало…

5

Меня удивило, что в доме Онуфрия царит тишина.

Ставни с резными петухами стояли открытыми, и в гостиную залетал ласковый весенний ветерок, принося запах цветущих яблонь. За окном, по тенистым улицам, ходили вормы. Они разговаривали, спорили о чем-то, – но в дом не доносилось ни звука.

Онуфрий угадал мои мысли.

Улыбнулся и пояснил:

– Любят у нас, деревенские, балабонить. Да громко так, хоть уши слизнями затыкай. Поэтому вормов с детства обучают заклятиям Гарпократа, бога молчания. Даже те, у кого талантов помене, могут Малый щит сотворять, и сквозь него никакие звуки не просочатся. Другие Средний колдуют, он и тебя самого закроет, и тех, кто рядом стоит.

Онуфрий перекрестился на образа Святой Капибары.

– А батенька мой, упокой господи его душу, был знатным зерновым заклинателем. Пшеницу зачаровывал, и овес, – ну, чтобы в хлебе пели они, а в каше плясали, и молитвы творили, пока их на мельнице перемалывают, – так он всяким разностям меня научил. Вот и поставил я щит на весь дом; вы, небось, с дороги устали, и скучно вам будет всякие пустяки-то слушать, о которых наши калякают.

Он водрузил на стол большой самовар, в форме раздувшегося утопленника.

– У Пахома Шестикутяпки жук ездовой пропал; видно, угнал бродячий священник, что давеча приходил, деньги клянчил на храм. Это, говорит, боженька вам милость великую оказал – денежки ваши заберет. Фигли! А у Селивана дочка родила тройню; так вот и спорят они, удачный сегодня день или неудачный.

Онуфрий показал на большую яблоню, что росла на рыночной площади. С одной из веток свисал причудливый знак, свитый из соломы, бересты и старых журналов.

– Если хороший день, красной стороной поворачиваем, а когда плохой, – серой. Обычай у нас такой. Вот-да мужички и заспорили, остановиться не могут, словно других забот у них нет.

Он заговорщецки подмигнул мне.

– А Пахом-то твердит: коли три дочери у тебя родились, Силька (а у него все девочки), так какая ж эта удача? Замуж ты их не выдашь, в хозяйстве столько не нужно. Вот и будут сидеть у тебя на шее, как гоблин на водокачке.

Староста взмахнул двумя лапами.

– Э! Теперь до завтра не успокоятся. И людей только взбаламутили, – потом пойду разбираться.

Онуфрий излучал доброту, как плутон – радиацию, и едва ли не перхал медовыми пряниками. Однако в глазах его металась тревога, – и я подумал: староста и правда не хочет, чтобы мы с Франсуаз услышали слова деревенских, но вовсе не потому, что бережет наши уши.

А судя по тому как вормы себя вели, – речь шла вовсе не о пропавшем жуке.

Жители собирались по двое, по трое, о чем-то оживленно судача. На это стоило посмотреть; горячились, спорили, размахивали всеми шестью руками, – словно взлететь хотели, но крупные, упитанные тела тянули их вниз.

– О чем еще спросите, господа хорошие? – спросил староста.

Я посмотрел на него, и когда снова перевел взгляд на окна, – неясная тень уже набежала на них. Казалось, над слободой спустился туман. Теперь я не мог увидеть, что происходит на улице; лишь размытые силуэты, да пара деревьев росли у самого дома.

– Думаю, это все, – отвечал я. – Спасибо, сеньор Онуфрий, что уделили нам время. Будете в городе Эльфов, – обязательно заходите. Еще раз примите наши соболезнования; да упокоится ваш друг в Солнце.

Мы поднялись; хозяин проводил нас к двери, – не к главной, а к боковой, выходившей в сад.

– Мужики еще медовухи выпили, – пояснил Онуфрий. – Да перевозбудились чуток. Я вот-а думаю, нечаго их смущать; а то еще пердерутся. Пущай все страсти улягутся. Здеся есть тропочка покороче.

Он провел нас к низкой калитке, что пряталась в укромном уголке вишневого сада.

Живая изгородь здесь была очень высокой, – в полтора роста минотавра, – и я не мог разглядеть, что находится по ту сторону.

Староста покряхтел, загремел тяжелой защелкой, – и когда калитка раскрылась, мы поняли, что оказались на Тетеревином холме, за околицей.

Ворм чуть не трясся от нетерпения, лишь бы спровадить нас натролль.

– Всего вам доброго, – маслицем стелился Онуфрий. – Если встретите мастера Браттака, передавайте привет, магистратору опять же, и прочим наш глубокий поклон.

Я сомневался, ждет ли с нетерпением мэр привета из вормовской слободы, – но решил не углублять. Были проблемы и посерьезней, – я не мог решить, какую из лап пожать ему на прощание, а староста совал мне все шесть.

О боже!

Он хочет расцеловать меня в щеки!

Я уже начал колдовать себе полный шлем, с прорезями для глаз, – когда на тропинке раздался шум. По стежке, ведущей из слободы, кто-то спешил, – и явно за нами.

Первой, подобрав шесть юбок, бежала вормовица, – румяная, средних лет, с пылающими от гнева глазами. На ней колыхалась шаль из серебристого шелка, и белая блуза с вышивкой. На шее переливалось монисто, браслеты из черного янтаря говорили о том, что перед нами вдова.

Как и все замужние вормовицы, она носила остроконечную шляпу, с тремя колокольчиками.

– Подождите, – задыхаясь, кричала незнакомка. – Подождите.

Вслед за ней поспешали трое дюжих селян. Один крепко ухватил ее за руку.

– Возвращайся в слободу, Анте. Незачем чужакам о наших делах рассказывать.

Женщина гневно посмотрела на старосту.

– Леди Дюпон, ченселлор, – лебезил Онуфрий. – Простите эту безобразницу. Так, сельские дела; незачем вам время терять.

– Что случилось? – спросила Френки.

– А, ничего серьезного, госпожа, – добродушно ответил староста. – Пошли, Анте. Уверен, мы сможем все уладить.

– Онуфрий, – лицо женщины посуровело.

Она приняла какое-то решение.

Вормовица посмотрела вокруг, собралась с силами и продолжила:

– В присутствии демонессы, из города Преисподней, я требую справедливости, – и по древним законам вы не можете мне отказать.

– Эк, – досадливо скривился Онуфрий, и не без раздражения посмотрел на Френки. – И надо же было вам подтаскаться именно в этот день.

Франсуаз приподняла одну бровь.

Она и представить не может, что кто-то ей не рад, – а тем более, опишет ее королевский визит словами «подтаскалась невовремя».

Я вспомнил, о чем говорила леди Артанис.

С давних времен, вормы были в городе Преисподней скорее гостями, чем хозяевами. Если кто-то не соглашался с решением старосты или жреца, – он мог обратиться к демону за заступничеством.

– Посмотри, Анте, что ты натворила! – сокрушался Онуфрий.

На тропинке появлялись новые вормы. В их лапах поблескивали вилы и топоры. Вы скажете, что это не самое страшное оружие, если ты владеешь эльфийской магией. А теперь вспомните, что у них по шесть рук.

Один из селян решительно шагнул к старосте.

– Онуфрий, нечего здесь чужакам делать. Мы не живем по их законам.

Тот замялся и нерешительно произнес:

– Но она требует справедливости.

Было видно, что староста хотел бы решить все миром, – но страсти чересчур накалились.

– Да нам плевать и на их справедливость, и на них самих, – пророкотал ворм, сжимавший тяжелый цеп.

Три мифриловых обруча на хвосте выдавали мушира, – что следил за порядком и отвечал за безопасность деревни. С лысой головы стекал оселедец.

– Это ты про меня? – спросила Френки. – А ну попробуй-ка плюнуть.

Дайкатана сверкнула в ее руке, как луч холодного солнца.

– Подождите, подождите, – заюлил Онуфрий. – Зет, да оставь свою колотушку. Вернемся-ка в слободу, ледяной картошки покушаем, пиявок ко лбу приложим, – охолонимся, и начнем все сначала.

– Ноги ее больше в селе не будет, – настырялся верзила Зет. – Да и этот прощелыга ушастый, – кивнул он в мою сторону. – Неча топтать наши дороги.

Я не хотел сражаться с селянами, да тем более с вормами.

Битва с ними казалась мне, – ну, немножко ниже моего достоинства.

– Слушайте все, – громко произнес я. – Франсуаза Дюпон, демонесса пламени, выслушает тебя, Анте, – я посмотрел в сторону вормовицы, – и рассудит по-справедливости. Каждый, кто нарушит решение Леди-Демона, будет наказан, по законам Преисподней.

Будь у меня посох, охнул бы им об землю, но к сожалению, палки подходящей не оказалось; а просто топнуть ногой было как-то неубедительно.

Мушир Зет недовольно посмотрел на меня.

Наверное, он не совсем ясно понимал, а что может сделать ченселлор, и не превращу ли я его в соляной столб, или в автомат с орко-колой на веки вечные. Честно говоря, было у меня такое желание, – очень уж люблю орка-колу, – но я раздумал, жестянкой он не сможет нам рассказать ничего полезного.

Я отодвинул Зета с дороги, и мы направились в слободу.

При виде Анте, одни селяне шипели и распушали жабры, – показывая, что на ее стороне. Другие бросали на нас мрачные взгляды. Третьи стояли, молча, поодаль, вздрагивая охвостьями. Были они из тех, кто хочет, чтобы все оставалось по-прежнему, лишь бы ничего не менять, – и именно потому, из-за этого безмолвного безразличия, их мир обречен на гибель.

На площади собралась вся деревня.

Онуфрий вышел вперед, мокро прокашлялся, потоптался, сбивая лапти, и скорчил такую рожу, словно пытался выплюнуть мозгового полипа.

Френки сдвинула его в сторону, – так, что староста летел бы до ледников Асгарда, не окажись на его дороге плетня, – и воскликнула:

– Fiat justitiа!

Бурлящие столбы пламени вырвались из земли, чертя вокруг девушки пентаграмму. Огненный ветер пронесся над слободой, и каждый из вормов вскрикнул, увидев картины своих грехов, – прошлых и будущих, – и бесконечные муки, ждущие их в Геенне.

Эльфы во всю эту ерунду не верят, поэтому мне показали только рекламу женских прокладок.

– Говори, – приказала Френки.

Глава 4. Потухший адамантин

1

Староста молча стоял поодаль, – кирпичной миной подчеркивая, что не одобряет вмешательства демонов в дела вольной вормовской слободы, – однакоже все шесть лап у него повязаны древним законом Магмы.

Анте вытерла лицо, помолчала немного, собираясь с мыслями.

– Что же это такое получается, – обратилась она, почему-то ко мне. – Я честная вдова, но, – кто ж станет отрицать, – женщина еще не старая, и с чего бы мне отказываться от jearnot, что послала мне сама великая Магма.

– Jearnot? – негромко переспросил я.

– Амурчиков в сеновале, – пояснила Франсуаз.

Чоботы Анте, – тупоносые, на низеньком толстом каблуке, – говорили о том, что женщина не спешит за модой. Однако три маленьких стеклышка, под изумруд, нашептывали, – сердце вдовы еще открыто для нового плевка Купидона.

Вормовицы согласно закивали головами, распушая жабры.

Их мужья прятали усмешку, а некоторые из слободянок поджимали губы, и с осуждением смотрели на Анте, – явно считая, раз схоронила мужа, так и кукуй одна, пока саму не зароют.

– Вот я и говорю, – продолжала вормовица. – Пришли в слободу нашу городские, на заработки. Был среди них один, – порядочный, основательный, он и по хозяйству мне помогал, – крышу залатал, погреб выкопал, предложение сделал, – но в одночасье вдруг заболел и умер, вместе со своими товарищами. И что же наш староста? Свитком каким-то помахал, что из магистрата прислали, и велел Андрианоса закопать, словно преступника!

– Да подожди ты, глупая женщина! – закаркал Онуфрий. – Все ж тебе объяснили, и пяргамент с пячатью я тебе показал.

– Может, тебе и все равно, – отрезала вормовица. – Но я хочу знать, почему Андрианос умер? Почто его преступником объявили, за какие грехи такие вы его прокляли?

Староста немного смутился, но потом все же отвечал:

– Вормы те, сама знаешь, все были городские, – а что найдешь ты в городе этом? Грязь, магия, звездочетство, прочие порождения диабольские, – не в обиду вам будет сказано, высокая леди. Не каждый может с демонами ужиться. Те ауру волшебную излучают, коя на вормов действует угнетающе.

– Ну и что? – спросила вдова.

– Да как же «ну и что».

Онуфрий прокашялся, видимо, вновь хотел назвать ее глупой женщиной, но раздумал.

– Вот, решили они вернуться, так сказать, к истокам, к корням вормовитским.

Селяне во все глаза смотрели на старосту, и не могли понять, куда это он клонит.

– А дело-то в том, – продолжал, уже осмелев, Онуфрий.

Голос его окреп, и вид был уже не такой потерянный, как раньше.

– А дело-то в том, что пришли они, – ну смотрите, воздух у нас здесь чистый, вода прозрачная, никакого тябе волшебства да магии, или чаго другого. Вормы не смо’гли перенесть всю эту радость природы, так сказать, затосковали и померли.

Говорил Онуфрий уверенно, убедительно, а мушир Зет и его компания согласно кивали головами и громко поддакивали:

– Да!

– Ну и то…

– Конечно!

– Каждый поймет!

– Кто ж с этим не согласится?

Прочие не решались выступить против старосты, – но вряд ли были согласны с его словами.

Вдруг из толпы выступил старичок.

Смуглое лицо пряталось под большой соломенной шляпой. Носил он потертую хламиду-руб, из грубой опоны, подпоясанную сушеной змеей. В правой руке сжимал сучковатую палку, с раздвоенным наконечником.

– Ты, Онуфрий, – дребезжащим голоском начал ворм. – Глупость какую-то несешь, совсем уже непросветную. Гости, наоборот, должны были расцвести, а ты тут бухтишь, что от воздушка, свежей водички, фрухтов, – взяли и окочурились. Да ты хоть соображаешь, что говоришь?

Староста потемнел лицом, нахмурил узкие брови, и уставился на осмелевшего ворма.

– А ты, дед Анфим, случаем, не потчевал их своими грибками?

Тот смешался, – видимо, он в деревне славился как известный знаток поганок. Да и на шее у него висела связочка сухих подберезовиков, вместо бус.

– А при чем тут это? – засмущался старик. – Ну, угостил, конечно, а как же не поделиться? Всем известно, что я…

– Не ты ли их отравил?

Как-то незаметно, соседи поотстранялись, отошли от Анфима чуток подальше, не желая стоять рядом с отравителем.

Дед почесал в затылке, сорвал с нитки сухой гриб, пожевал его и ответил:

– Ну ладно, ты староста, тебе и видней, – и юркнул в толпу.

Онуфрий хотел было праздновать победу, но снова зазвенел голос Анте.

– Странные дела в слободе творятся! Раньше, Онуфрий, по правде ты поступал, как прадеды завещали. Но сейчас…

Зет хотел было подойти и приструнить вдовицу, но на пути его вырос огненный столб, припалив оселедец.

– Вот я и говорю, – разорялась Анте. – Во все времена муширом брали ворма серьезного, умелого в ратном деле. А вы посмотрите на этого балбеса’!

Верзила стал неловко оглядываться, сразу не поняв, о ком речь.

Анте не унималась:

– Где ж это видано, чтоб мушир с деревянной саблей ходил?! Настоящей, небось, отродясь в руках не держал!

Зет покраснел, смутился, – и чем дольше смотрел на разгневанную вормовицу, тем сильней закипал от негодования.

– Саблю такую я ношу потому, что слобода у нас мирная! И оружие мне не нужно. Я и кулаком так приложить могу, что не подымешься, ты это попомни!

– Можно, можно, я скажу? – высунулся молодой ворм.

Протиснулся сквозь толпу, встал напротив Онуфрия, обращаясь к селянам.

– Мне хотя маменька строго-настрого запретила, да я молчать не могу.

Щеки одной из вормовиц, стоявшей возле колодца, вспыхнули от стыда и гнева. Будь ее воля, схватила бы сынка двумя лапами, а остальными влупила.

Но вмешаться сейчас, на глазах у демона, она не решилась. А судя по мстительно поджатым губам, – дома юного ворма ждали плюхи и колотушки.

– Мы с приятелями, – мальчишка кивнул на своих товарищей.

Те смущались, вздрагивали хвостами и прятались за спины селян.

– Поздно вечером, мы с приятелями отправились в Тетеревиную рощу.

– А чего это вы в такой поздний час шлёндрали? – задал ехидный вопрос Онуфрий. – По лавкам должны были сидеть, или родителям помогать.

– А мы и помогали, – важно ответил малец. – За селом жужлы завелись; всю сурепку нам поедят. Спят они по ночам, вот мы и пошли гнездо ихнее подпалить.

Онуфрию сказать было нечего, – в слободе такими делами, и правда, занимались обычно дети да старики.

– А гнездо это вточня за вашим-то домом, староста, – продолжал мальчишка. – Могли бы и сами усмотреть. Идем мы, все уже спят, токо у вас огонечек светится. Слышим потом, – щеколда стукнула, и с задней двери выходят существа странные, в черных плащах, масках, шляпах, – ясно, что не вормы. Мы и скумекали: что они в слободе, да в такой поздний час, делают? Уж не замыслили ли супротив Онуфрия зло какое? Подошли поближе, и видим, – вы, дяденька староста, раскланиваетесь с ними, любезничаете, чуть ли не ручки целуете.

– Ну я до ушей твоих доберусь, – пробормотал Онуфрий. – Дай срок. Расцелую, мало не покажется. Как же ты, поганец, мог видеть, коли б на забор не залез? Хулиганье беспорточное.

Селяне начали переглядываться, шушукались, кивая на старосту.

Мальчишкам врать вроде бы и незачем; но и поверить в их рассказ тоже было непросто.

Ворменок повысил голос:

– Потом двое эти дошли до избы, где пришлые жили, да и накорябали что-то на дверях и окнах. Знаки-тко загорелись да погасли, а потом еще взяли, гостюшки ваши, и, как черти, принялись скакать вокруг дома. Семь кругов сделали, – даже запыхались. На лошадей повскакали, – а кони ихние недалёко стояли, – и умчались. А вормы-то эти, пришлые, которым ты, дяденька Онуфрий, дал приют, через день-то и померли. Замыслил ты, верно, с чужаками недоброе; что ты на это скажешь?

Лицо юного ворма осветилось, словно он был праведником, идущим на костер.

– Так что ты, Онуфрий, можешь сказать своим соседям? – повторил он.

– Та ничего я не буду говорить, – отмахнулся староста от назойливого мальца. – Врете все; яблоков моих понакрали, а теперь невесть что плетете.

– Нет, нет, подождите, – заволновались селяне. – Да что это у нас происходит?

– Слушайте, вормы добрые! – засепетил Онуфрий. – Клянусь иконой Лемминга Чудотворца…

Отравленная стрела просвистела в воздухе.

Тонкое древко было вырезано из слоновьей ольхи, а наконечник светился тремя магическими глазами.

На краткий миг, она замерла возле старосты, едва ли не уперевшись ему в кадык, – затем дрогнула, медленно развернулась, – словно стрелка компаса, когда стоишь над залежами мифрила, – и понеслась прочь.

С тихим звоном растаяло заклятие бумеранга.

Каждый эльф носит с собой десяток, – вот почему у нас так мало врагов.

Не задерживаются.

– Кара небесная! – завизжали вормы.

У околицы раздался сдавленный крик.

Несколько селян, стоящих под апельсиновым дубом, с ужасом увидели на своих лицах кровь.

– Берегись! – крикнул один из них, и им на головы упал кротоглав.

Франсуаз подбежала к ним, держа в руках обнаженную дайкатану.

Но в этом уже не было необходимости.

Отравленный наконечник пробил воину горло, треугольный лук выпал из его пальцев.

– Довольны теперь? – зашипел Онуфрий. – Из-за вас пришли кротоглавы диабольские! Покайтесь, несчастные; враг грядет, убьет ваших жен и ваших червячат; а вас самих превратит в рабов.

В бессилии, он потряс сухонькими кулаками. Хотел еще на колени пасть, да немного землю погрызти, – но испугался, что сам потом не поднимется, а просить о помощи будет неловко.

Я склонился над умирающим.

Тот взглянул на меня, и ненависть мешалась с тенями смерти в его глазах.

– Ты не знаешь, эльф, Что вырвалось на свободу… Скоро от этой червивой деревеньки ничего не останется. А ты сам…

Его тело вздрогнуло, ледяные пальцы вцепились в мою ладонь.

– Хозяин придет, – прошептал кротоглав. – Никому не будет пощады.

Он замолчал.

Тонкая струйка крови брызнула из его рта.

2

Онуфрий, бледный от ужаса, подскочил ко мне, склонился над кротоглавом и попытался его встряхнуть.

– О великий Лемур, – воскликнул староста. – Он что-нибудь успел сказать?

Никто ему не ответил; вормы были слишком испуганы.

Повторить последние слова умирающего, – все равно, что испить вместе с ним Чашу смерти.

– И часто на вас дохлые кротоглавы падают? – спросил я.

Анте зябко завернулась в серый платок.

– Давно у нас неспокойно. Вот уже год какие-то гости ходят к Онуфрию, да все по ночам. И что-то они там шушу да мушу, сюкретничают за спиной у односельчан. Никогда такого не бывало в честной вормовской слободе. А уж и верно, как завелся на яблонке червяк, так всем яблокам будет плохо, – и она с негодованием уставилась на Онуфрия, наверное, ожидая, что тот сейчас сгорит от стыда.

Однако староста не собирался этого делать, – а только бестолково притопывал, размахивал руками и тревожно оглядывался по сторонам.

– Стрелок был один, – сказала Франсуаз.

Она успела проверить периметр и вернуться, – так же незаметно, как и ушла.

– Но я нашла вот это.

Девушка подбросила на ладони потухший адамантин.

Магический глаз исподволь следил за деревней, и сообщал неведомому колдуну о каждом шаге ее обитателей. На гранях драгоценного камня, корчились руны Призрачного тумана, – поэтому вормы не видели соглядатая, и ничего не знали о нем.

Приметив камень, Онуфрий подхватил запыленные полы хитона, и со всех ног кинулся к своему дому. Калитка за ним захлопнулась, староста юркнул в дверь, и мы услышали, как гремят засовы.

– Спятил, наверное, – почесал в розовом затылке Зет.

Теперь забияка держался ближе ко мне, – такие, как он, всегда встают на сторону победителя.

Франсуаз шагнула к калитке, и одним взмахом меча снесла ее с петель. Взбежав на крыльцо, она уже собиралась вышибить дверь, и вытащить старосту за загривок, – но в этот момент глубокие трещины пробежали по стенам дома.

Тонкие щупальца выползали из них, рвались, истекая кровью, и обращались в астральные письмена. Железные твари явились из рокочущих вихрей, и начали пожирать землю. Магия растворялась в воздухе, наполняя слободу возгласами отчаяния.

Вормы сбились в кучу, многие крестились хвостами, и шептали молитвы святой Выдре.

Франсуаз отпрыгнула в сторону, дважды перевернувшись в воздухе через голову.

К слову, надо спросить, зачем она это делает.

Над крышами домов заметались призраки; то были лица, залитые кровью и обезображенные глубокими шрамами. Видения сталкивались, на миг сливаясь в одно, – и вновь разделялись, обретя новые черты.

– Горе нам! – воскликнула Анте. – Сам Нидгаард гневается на нас.

Земля разверзлась, и горячий пар забил из глубоких трещин.

Вместе с ним, на поверхность возносились обрывки проклятых душ; парили в горячем воздухе, корчась от адских мук, и личинки харблингов расползались по обагренной земле.

– Мы все прокляты! – в ужасе закричал кто-то.

На наших глазах, дом Онуфрия медленно погружался в землю. Призраки взвыли; огненный ветер подхватил их, смял горящей рукой, и унес в зубастые пасти трещин. Древняя магия исчезла, а вместе с ней – и видения Нидгаарда.

Наступила мертвая тишина.

Над слободой сгустилась чорная туча, и свистящий шепот застелился между деревьями.

– Что есть жизнь одного, когда решаются судьбы мира?

Из-под земли, там, где стоял дом старосты, раздался сначала жалобный, а потом все нарастающий крик ужаса, боли и отчаяния.

– Так воскричите вы все, но никто не придет на помощь.

Вормы оглядывались, не в силах понять, откуда слышится голос, – но черная злоба была разлита вокруг, казалось сочилась с самого неба.

Страх, охвативший вормов, внезапно обратился на Анте.

Слободяне во всем винили ее: если бы вдова не привела чужаков, все бы оставалось по-прежнему. Лица посуровели, кое-кто вновь потянулся к вилам, – и взгляды, которые я ловил на себе, были едва ли не темнее, чем черная туча над нашими головами.

Время клонилось к обеду, а я не люблю пропускать обед.

Я щелкнул пальцами.

Земля треснула, – медленно, словно борясь с незримыми силами, дом Онуфрия начал подниматься из Бездны. Туча рассеялась, и изумленным селянам вновь предстало жилище старосты, – несколько подзасыпанное глиной, травой, и дерном.

Если постараться, можно вернуть цветник и деревья; сперва я подумал, что это лишнее, но без них картина была неполной. Я произнес еще одно заклинание, и раскидистые вишни поднялись над землей, вместе с аккуратными клумбами, кустами крыжовника и шипящим от гнева жирным котом, державшим в зубах палец праведника.

Дверь открылась, правда, с трудом, – немножко скособочилась, и я не стал ее поправлять. Не потому, что не мог, а просто в назидание старосте, – пусть потрудится.

Перепуганный, с мелко дрожащими губами, на пороге появился Онуфрий.

Вормы не выдержали.

Слободяне отступили на шаг, потом на два, и вскоре, все ускоряя ход, ринулись по домам, закрыли окна и двери и, верно, кое-кто залез под кровать – удачное место, чтобы переждать грядущие перемены, в обнимку с ночным горшком.

– А вот теперь, – сказал я, – можно и поболтать.

Франсуаз шагнула к крыльцу, но Онуфрий замотал головой.

– Я боюсь возвращаться в дом. Ни за что туда не пойду.

– Брось, Онуфрий, – рыкнула демонесса. – Не пори ерунды. На каждую силу есть своя сила, – кроме моей, конечно. Никто тебя больше не тронет.

– Но что скажет Хозяин?

– Хозяин с шестерками не разговаривает, – отрезала Франсуаз. – А придет время, и я сама с ним потолкую.

Онуфрий не знал уже, что сказать.

Эльфийская магия поколебала его веру в Хозяина, и пробудила слабую надежду.

Мы вошли в дом. Там все осталось по-прежнему, – царил уютный порядок, не разбилось даже круглое зеркало, где отражались берега Дуная и восход Змеиной Звезды.

Я выбрал диван, – подушки пахли фиалками и клубникой, а ножки изображали грифонов, упирающихся клювами в пол.

Френки уселась в кресло; Онуфрий сперва решил подобострастно стоять, но потом понял, что разговор, скорее всего, окажется длинным, а колени у старосты и так подгибались от страха, – поэтому рухнул на лавку.

– Говори, – приказала девушка.

Онуфрий вздохнул, вытер лицо и шею большим платком в зеленую клетку, высморкался в него с оттяжкой и начал:

– Пришел ко мне, значица, Селифан, наш плотник. Видели резных петухов у меня на ставнях? Его работа, и колодезь, что возле рынка стоит. Дом, говорит, как-то странно перекосился. И правда, хата проседать стала. Вызвали кротоглава, из гильдии землекопов. Он сказал: «подземные воды, надо бурить». Посмотрел там, здесь, в земле покопался носом, вызвал бригаду. Что-то они там рыли, мостили, строили, – да укрепили фундамент.

Онуфрий замолчал, и уставился в пол.

Боялся говорить дальше, – словно приблизился к порогу, который страшно переступить.

– А через несколько дней, – ночь уже наступила, – ко мне кто-то постучался. Не хотел я выходить, а все же открыл; и вот теперь думаю, – что, если бы тогда заперся я покрепче, да фигу им скрутил пожирнее?

– Не беспокойся, – ответил я. – Дверь бы просто снесли. Пришлось бы на ремонт тратиться.

Онуфрий неуютно поерзал.

– Было их двое. Вошли, на меня не взглянули даже. Один высокий, другой пониже. Лица точно туман застилает; мне батенька сказывал, как это заклятие называется, да я позабыл.

«То, что ты видел, ворм, – всего лишь начало. Проснулась древняя магия; еще немного, и вся ваша слобода сгинет под землей. Никто не спасется.»

Было в его голосе что-то, – злое, холодное…

Может, морок какой на меня нашел, или заколдовали меня, – но я сразу ему поверил, хотя никогда еще не слышал о таком могущественном волшебстве.

«Что же я должен делать?» – спросил я тогда.

«Да ничего и делать-то не придется. Скоро в вашу слободу придут вормы, может, пять или шесть. Прими их, пусть поживут у вас, но помни – встретьте их, как положено».

Я не совсем понял, что это значит, но согласился.

И правда – наутро ко мне прибежал подпасок, держал в руке огурец, и сказал, что из города Преисподней пришли к нам шестеро наших, и просят здесь поселиться.

Мы всегда новым вормам рады, и никто не заподозрил плохого.

В ту же ночь снова пришли Безликие.

«Вот запечатанная бумага, – сказал высокий. – Через неделю будет тебе знак, и тогда этот пакет откроешь, и прочитаешь при всех.»

Тщетно я пытался спросить, что за знак, какой знак, – куда там! Рукой махнули, как на деревенского дурачка, и ушли.

– А ты не пытался сорвать с них маску? – спросила Френки.

– Да вы что, госпожа хорошая! Вмиг бы искрошил мечом меня супостат, соплей бы я не собрал. Вы, может, и боевая дама, а я не такой. Мы вормы мирные, хоть у нас по шесть рук, драться мы не приучены.

– И что было дальше?

– Через неделю все наши гости померли. Я и понял, что это знак. Собрались деревенские, и я сказал про письмо из города. Боялся, конечно, – мало ли, о чем там, в пергаменте, говорится.

А в конверте бумага, с печатью из Магистрата. Мол, были то каторжане, сбежавшие из алмазных шахт. В копях, заразились они опасным проклятьем, и кто найдет их тела, должон немедленно закопать, и завалить камнями.