Текст книги "Бета-самец"

Марина Никитична довольна, что сын наконец разобрался со своими проблемами. Она будет счастлива, если Саша переедет к ней, согласившись терпеть компанию Зины.

20

Передняя пассажирская дверь неплотно закрыта. Топилин не придал этому значения: водилось за ним такое, в гараже частенько бросал машину незапертой. На сигнализацию не ставил. Бывало, и ключ в салоне оставлял. Как только завелся и тронулся с места, дверца бардачка раззявилась – и тут он заподозрил неладное. Выгнал «Тигуан» за ограду, не спеша вернулся, так же не спеша запер ворота на замок. Еще немного потянул время: наклонившийся столбик поправил, отряхнул осыпавшуюся краску с рукава. Уже догадывался, что произошло. Не понимал, что делать, после того как убедится.

Можно, конечно, в полицию сходить, написать заявление… собственно – обязан сходить, написать заявление…

Он сел в машину и заглянул в бардачок.

«Стримера» в бардачке не было. Больше ничего не взяли.

– Ну не придурок…

С размаху хлопнул обеими руками по рулю. И еще раз.

– Идиот!

После вспышки ярости медленно приходил в себя, пытался обдумать ситуацию. Теоретически, конечно, травмат могли стащить и полярники. Задолго до визита малолетней компании. Витек, бывало, ходил мимо в воинскую часть, доставляя заказ самогона… И все-таки нет. Витек не полез бы. Сперли малолетки, топтавшиеся во дворе, пока он разговаривал с Владом.

– Осторожно, дети.

Гнал довольно рискованно по грязной запруженной трассе, хотя понимал прекрасно, что незачем: прошло три дня, «Стример» давным-давно осел в подростковом тайничке. Не факт даже, что у Влада. Воришки могли скрыть от него добычу.

Футбольный интернат с общежитием располагался на восточной окраине. Кратчайший путь – по прилегающим к городу деревенькам. Но тащиться по узеньким дорожкам, по черной зимней жиже, когда внутри уже сорвалось и вот-вот выдавит ребра, – было немыслимо. И Топилин заложил десятикилометровую петлю по объездной.

«БМВ-6» со ставропольскими номерами пустилась с ним наперегонки. Топилин в такие забавы никогда не ввязывался, но ставропольский шумахер мешал, снова и снова занимая просветы между шедшими впереди грузовиками и вынуждая откладывать обгон.

– Кубаноид хренов, – проворчал Топилин, переводя коробку передач в спортивный режим. – Жертва Олимпиады.

Вышли на встречку одновременно. «Бэха» обошла длинномерный Man и вернулась в свою полосу – по встречке уже приближалась вереница машин. Шедший следом Топилин утопил педаль в пол и проскочил вперед на несколько легковушек, отвернув руль перед самым носом у междугороднего «Икаруса», водитель которого в доли секунды успел высказать много горячих слов.

– Самому противно, – извинился Топилин, глядя в боковое зеркало на удаляющийся «Икарус».

«Бэха» догнала его перед развилкой Москва – Любореченск – дальше им было не по пути.

Анна нужна непременно. Без нее и затеваться не стоит.

Именно к ней – прилепиться и быть одна плоть. К ней, к светлоглазой Аннушке, у которой верткие устричные губы и синяя бабочка вспорхнула с бедра.

И нужно что-то решать с Владиславом Сергеичем.

Разобраться с травматом – и что-то решать.

Решать что-то.

Знать бы, как это сделать. Как это делается вообще? Как влезть в берлогу к малолетке? Что сказать? «Привет, малыш, давай дружить. Не кусайся». А дальше? Строить отношения, ага… Он же из параллельного мира – поди пересекись. Заискивать? Выманивать рублем? С уроками помогать, играть с ним в компьютерные игры? Что с ним, черт побери, делать – с неопознанным Владькой? Будет ходить на его матчи, кричать: «Нужен гол!» – или что они там кричат… Чтобы когда-нибудь, посверкивая счастливой слезинкой и облегченно вздыхая, отметить наедине с Анной эпохальное событие: Влад назвал его «дядя Саша».

Перспектива волшебная.

Машина подала сигнал: пора заправляться. До Любореченска хватит, но там на заправках очереди длинней. Решил заправиться. И в кафетерий при АЗС заскочить.

Пока заправлялся, пока пил кофе у витрины с видом на прилегающие окрестности, растерзанные недавним дорожным строительством, – паника улеглась. Раньше не случалось с ним такого. Разглядывая под кофеек неприбранную землю: все эти вывороченные корни, эти валуны, скатившиеся с обочины в поле, брошенные лишние сваи, и горки застывшего асфальта, и вездесущий нескончаемый мусор, – подумал: «Глупо выходить из себя там, где новая трасса выглядит вот так».

Еще ничего не случилось. Еще есть шанс все исправить.

После заправки поехал спокойней.

«Но с Владом, – напомнил себе Топилин, – нельзя откладывать, никак нельзя». В то, от чего он до сих пор ухитрялся увиливать, оставляя на потом – напоследок, на новые времена, в которых верховодит новый Топилин, – придется нырять без подготовки. А какой выбор?

Затор на въезде в Любореченск был небольшой, и на Вятской почти свободно. Принаряженные, одержимые распродажами улицы то бежали, то крались мимо.

«Можно и переехать, – раздумывал Топилин. – Чем-чем, а возможностью свинтить оттуда, где не заладилось, родина не обделила».

С Владом встретиться не удалось. Вахтерша долго морщила лоб над таблицей, лежавшей под стеклом на столе, проворчала, снимая очки:

– Тренировка у них. После часу приезжай.

В дверях столкнулся с крикливым крепышом из Владькиной компании. Шапку тот успел снять, совал ее в карман куртки.

Топилин преградил мальцу дорогу.

– Скажи-ка, отрок, можешь ли ты позвать мне Влада Митрохина? Очень нужен. И очень срочно.

Парень скроил высокомерную мину, голову откинул, будто лег на спинку дивана. Думал.

– Зачем тебе? – спросил.

– Затем.

Снова думал.

– Не могу, – сказал он. – Тренировка у них до часу. Хочешь, сам иди. Только без толку.

– Почему же, о достойнейший отрок?

– Достал, бля! – проворчал отрок и двинулся дальше.

Топилин прихватил его за локоток.

– Слэшь, ты, руки свои уберррее! – разразился парнишка на весь вестибюль, да заливисто так, с бубенцами.

И ушел. Стоявшие в вестибюле мужчины угрюмо рассматривали Топилина.

Пожалуй, кликушный был прав: соваться к Владу на тренировку не стоило.

Ждать было долго, ждать Топилин не умел. Два часа могли его вымотать. Посидел в машине, поглазел по сторонам. И отправился к Анне на новую квартиру.

Обстоятельства, правда, неудачные. Обстоятельства – из рук вон. Уж он-то понимает в неудачных обстоятельствах.

Про травмат он ей говорить не станет. Пока не нужно. Сначала с Владом обсудит.

Думал устроить Анне грандиозное свидание. А тут вон как…

Нажал на звонок и прислушался. Тишина. Подождал, позвонил снова – то же. Открылась соседняя дверь, выглянула молодая женщина – по-домашнему, в тонкой футболке.

– Здесь никто не живет.

– Как? Совсем?

– Да. Ремонт раньше нас сделали, но так и не въехали, – сказала она, переступая через пушистого кота, вышедшего поглядеть, кого там принесло в такую рань. – Не знаете, где их искать? А то мы хотели тут тамбур перегородить. Все так делают…

– Нет. Не знаю. Сам ищу.

– Жаль.

Подцепив кота ногой в толстом шерстяном носке и перенеся его, послушно повисшего, через порог, женщина исчезла за дверью.

Покурил на открытом балкончике, который вел с этажа на лестницу, – там, где они с Анной курили, когда он показывал ей квартиру… высокие потолки, холл… Сделав несколько затяжек, вынул телефон, вдавил сигарету в кирпичи и позвонил Анне.

«Просто попроси о встрече. Спокойно и коротко договорись о встрече».

Аппарат абонента был отключен или находился вне зоны действия сети.

Топилин вернулся на площадку.

Настроение было такое, будто опоздал на рейс. Самолет еще стоит – вон он, серебрится крылатым телом, лобастая морда еще только примеривается к небу. Но уже не пускают. Посадка окончена. И блата никакого, чтобы договориться. Можно постоять, посмотреть, как он вырулит на дорожку, побежит, поднимется над разлинованной землей, – и идти сдавать билет. Жизнь унеслась далеко вперед. Догоняй, если сможешь.

Что-то очень важное состоялось, догадался Топилин. Без него.

Пока искал, где ухватить, как развязать, – пока мечтал о том, как одолеет второстепенность и будет сам себе голова, – упустил, быть может, главное.

Уходи, чего. Снова опоздал.

– Да вон же он, – махнул поджарый старичок в окно. – Мяч пинает.

Шагнув дальше по коридору, Топилин посмотрел туда, куда ему показали, и увидел Влада. На пустом футбольном поле с ярким искусственным покрытием Влад лупил мячом в обтянутый резиной переносной щит. Мяч отскакивал, Влад подбегал, возвращал его на позицию, бил. Одет в зимнюю спортивную форму. Свободная трикотажная шапка, надвинутая на брови, делала его похожим на дружка-верзилу. Уменьшенная копия.

– А вы ему кто? – поинтересовался старичок. – Родственник?

Топилин и не заметил, что тот все еще стоит рядом.

– Нет, я… знакомый, – замялся Топилин. – Никто, в общем. По делу.

Старичок резким движением завел руки за спину, будто пташка крылья сложила.

Большинство ударов ложились недалеко от потертого красного круга в центре щита. Те, что отправлялись в защитную сетку, Влад сопровождал колючим взглядом, поджимая, будто проглатывая, губы. Уже знакомое – запомнилось после встречи на даче.

Заметив в окне Топилина, подросток задержал на секунду взгляд и продолжил упражнение. С площадки уходить не собирался. Пришлось идти к нему.

– Привет.

Влад кивнул в ответ, не оборачиваясь, и всадил мяч точнехонько в центр мишени.

– Есть пять минут? Поговорить бы.

Отлетевший от щита мяч проскакал вдоль ворот, Влад подошел к нему, подцепил носком бутсы и резким рывком отправил в руки. Топилин невольно вспомнил кота, которого похожим финтом, но нежно и неторопливо, соседка Анны препроводила из подъезда в квартиру.

– Тренировка закончилась?

– Надо кой-чё отработать.

«Что, есть контакт?» – всматривался в него Топилин.

– А у вас праздники уже закончились?

– Да сколько можно.

Казалось, последний удар, точно в яблочко, должен был поднять ему настроение. И Топилин готов был принять за доказательство любую мелочь: спокойную линию рта или расслабленную походку, которой Влад подходил, зажав под мышкой мяч.

– Посмотрел фотографии?

Ответил не сразу. Какое-то время рассматривал Топилина с таким видом, будто решает: промолчать или все же ответить.

– Посмотрел.

– Классно, правда? – спросил Топилин и тут же выругал себя за обветшалое это «классно». – Портреты, и пейзажи тоже.

Влад пожал плечом. Что, скорей всего, означало: не буду с тобой обсуждать. Шут его знает, какое у него там настроение. Может, самое что ни на есть. Но с Топилиным он держался более замкнуто и неприветливо, чем на даче. Тогда показалось, в его глазах мелькнул интерес… Показалось.

– Насчет выставки не решил? – Топилин попробовал зайти с козыря.

– Нет.

На дальнейшие пояснения рассчитывать не приходилось. Выспрашивать Топилин не стал. Кроме того что подростка приходилось переводить, как с малознакомого языка, – делать это следовало быстро, налету, не мельтешить и не канителить. Иначе, подозревал Топилин, Влад развернется и уйдет.

– Мое предложение в силе. Когда захочешь. Я, кстати, с дачи съезжаю.

Влад переложил мяч в другую руку.

Топилин начинал понимать, что раздражает его в замкнутом подростке – пожалуй, не сама эта замкнутость, а то, что Влад, очевидно, не испытывает от нее ни малейшего дискомфорта. И ему искренне безразличен дискомфорт Топилина. Это никакой не Влад Митрохин, это инопланетянин из упавшей тарелки: готов до поры до времени потерпеть докучливое любопытство землян – пока свои не подтянулись, а там уж не обессудьте.

Взять бы за грудки, вытрясти хоть несколько откровенных слов.

– Я только что к вам на новую квартиру заезжал. Хотел с мамой твоей поговорить. Не застал ее. На мобильник не ответила.

Влад постучал мячом оземь по-баскетбольному, вернул под мышку.

Снова рассматривал. И никакого вопроса в глазах. Мол, все с тобой ясно, только время на тебя терять… «Эй! Что там тебе ясно? Когда успел?»

– Мы там не живем, – сказал Влад и метнул мяч в сторону углового флажка, возле которого уже собиралась на тренировку следующая группа.

– Не живете? Вы не живете там?

– Нет.

– Почему?

Они двинулись ко входу в общежитие: на поле началась разминка.

Не доходя до двери, Влад остановился: внутрь Топилину нельзя, и снаружи время его истекает.

– Мать от его квартиры отказалась. Сказала, ошиблась, когда соглашалась.

– Отказалась?

– Хватит переспрашивать… Даже перед ним извинилась, – он угрюмо отвернулся. – При мне было. Она попросила, чтобы я приехал. Ну, я приехал, поприсутствовал.

Влад одернул олимпийку.

Теперь договорит.

– Он пригрузил, твой Антон.

А вот и первые эмоции. Повылазили, как шило из мешка.

– Конкретно пригрузил. Ты в курсе?

– Я с прошлого года у вас на даче сижу, ты в курсе?

– От матери не отстает. Гонит, не могу вас оставить. Типа, не по-божески. А он по-божески хочет. Типа, совесть мучает. Из-за отца. Гонит, буду вам помогать во всем. Деньгами и по-всякому. Мне помогать по жизни. Кричит, ему это надо самому позарез.

– Ясно, – сказал Топилин. – Влад, сейчас главное, чтобы мы с твоей мамой… чтобы у нас с твоей мамой сейчас…

– Думает, всё купил, – продолжил Влад.

Вряд ли он допускал, что «главное» может быть как-то связано с Топилиным.

– Если бы матери не касалось, попросил бы пацанов, встретили бы его в тихом месте… И мать, конечно, виновата. Что согласилась его хату принять.

«Расслабься, – сказал его взгляд. – С тебя спрос невелик».

– Короче. Мать ему русским языком сказала: ошиблась, не хочу ничего, отстань. А он грузит… За меня теперь взялся, – Влад загнул довольно увесисто. – Тоже… приезжает сюда. Интересуется, как я поживаю.

Влад двинулся к двери, Топилин остановил его испуганным жестом.

Чуть не забыл про травмат.

– Влад, нам еще кое о чем поговорить нужно.

Молчит, но не возвращается – говори, дескать, но недолго.

– Я насчет пистолета.

– Какого, на хрен, пистолета?

Бровь нетерпеливо приподнята. Точно – его дружки сперли.

– Насчет «Стримера». У меня из машины травмат пропал. После твоего визита и… твоих друзей.

– Серьезно?

– Влад, это опасная штука. С ней можно в беду попасть.

– Серьезно?

– Влад… просто верните, и забудем об этом. Всем же лучше будет.

– Слышь, а чё ты мне это тут вешаешь? Я с тобой наверху сидел.

Был контакт – и не стало.

– Влад, я и не говорю, что это ты, но…

– Слышь, ну иди в мусарню, заявление пиши. Я-то тут при чем?

Развернулся и пошел, не оборачиваясь.

– Влад, давай нормально поговорим. Посидим где-нибудь, потолкуем.

– Некогда.

21

Антон взглядом отослал Томочку в приемную.

На ней длинная черная юбка ниже колен, без разреза. Кажется, волосы перекрасила – или прическу сменила?

Косметики поменьше, и парфюм какой-то простенький, цветочный.

– Отсортируй пока по районам, – напомнил ей вдогонку Антон. – Потом скажу, что дальше.

– Хорошо, Антон Степанович.

По правую руку от него, там, где раньше стоял телефон, появился новый аксессуар: настольный календарь в форме церковной луковицы с врезанными по окружности экранчиками, на которых зеленоватым светом, как часы в метро, высвечивались какие-то даты. Церковные праздники, предположил Топилин.

– Садись уже. Стоит как пень.

Топилин устроился на диване возле аквариума.

– Кофе?

– Можно.

Антон по привычке потянулся вправо. Рука споткнулась о пустоту и тут же перелетела налево, куда был переставлен телефон. Неудобно. Приходится разворачиваться всем корпусом. Ткнул в кнопку селекторной связи.

– Тома, принеси нам кофе. Мне без сахара. Саша с двумя кусочками пьет – не забыла еще?

В голосе дребезжит волнение. Несколько смущен, но быстро берет себя в руки. Заметно, что ждал этой встречи и не терпится добраться до главного. Но боится спугнуть. Будет подступать издалека, терпеливо сужать круги.

Последние сомнения развеяны: Антон и ему предложит мировую. Мирись, Саша, мирись и больше не дерись. Руки сунул под стол, плечи опустил: смотри, какой я компактный, совсем неопасный.

– Как дела, Саш?

– Нормально. Как у тебя? Как фирма?

– Дома всё тип-топ. День рождения малой справили. Зря не пришел, кстати. Мама о тебе спрашивала. И Оксана.

Топилин слегка растянул губы, изобразив на лице что-то вроде: «мои запоздалые поздравления».

– Здесь вон, – кивнул на стопку картонных папок, – завал. Не успел разобраться. Забыл, точнее. Пришлось, видишь, выйти. А ты…

– Я мимо проезжал. Смотрю, машина стоит. Решил, раз ты здесь…

– На бетоноконструкции нужно переключаться, – Антон как будто случайно перебил Топилина. – К лету участки начнут под новый микрорайон отводить. С плитки уже доходы не те.

Тамара принесла кофе. Поставила чашку Антону на стол, потом перед Топилиным на угол аквариумного столика. Выйдя, очень долго, с осторожностью сапера прикрывала за собой дверь, стараясь избежать малейшего стука. Топилин готов был восхититься преображением Тамары. Но с первым глотком кофе передумал. Кофе горчил – видимо, приготовила без сахара обе чашки.

– Антон, я, как ты понимаешь, ухожу из фирмы, – перешел Топилин к делу. – Мне причитается четверть… если ты еще не провернул допэмиссию. Работу оценщика я готов оплатить из своей доли.

Отхлебнув в свою очередь кофе, Антон печально усмехнулся.

– Сказал же ей, без сахара. Ты же слышал? Четко-внятно сказал. А она мне вбухала… Эх, Тома, Тома.

Поставил чашку на стол, ближе к краю.

– Ну что ты, Саша, сразу так? – сказал с упреком.

Погладил пятерней череп – помял аппетитно, потискал.

– Во-первых, ты дал мне в бубен, – сказал Антон и снова отправил руки под стол. – Ну, так? Возможно, я немного тебя спровоцировал. Не нарочно, – он мотнул головой. – Мне, в общем, непросто это признать, Саша. Но – да. Спровоцировал. Сказал немного фривольно об Анне Николаевне. Хотя уже знал, что у вас как бы ну… отношения. Но, согласись, это не тянуло на реальный мордобой. Это всё твои нервы, Саша. Ну, так ведь? Скажи.

Прислушиваясь к себе так чутко, как только мог – как ребенок, оставленный на весь день один дома, прислушивается к шагам на лестнице, как работавший всю ночь спасатель прислушивается к пустоте за последней стеной, – Топилин пытался понять: преодолена ли паскудная бета-сущность – или по-прежнему крепка ее хватка… и она все еще хозяйничает в его судьбе своими умелыми, натренированными на недобор лапками… велит прибиваться и приноравливаться… в шаге от победы канючит: «Сойдет и так»…

– Антон, давай не будем в этом ковыряться, – попросил он, улыбаясь собственным мыслям: он вообще много улыбался в последние дни.

– О как! – теперь и Литвинов улыбался во всю ширь. – В табло, значит, дал, и точка. А поговорить? Знаешь этот анекдот, про колхозного осеменителя?

– Знаю.

– Ну. Без «поговорить» никак. Я, Саша, первый готов извиниться за то, что… скажем так, неловко выразился… и все такое… Прости меня, Саша. Я неловко выразился.

Топилин допил кофе одним глотком. Ладно, давай поизвиняемся друг перед другом. Хуже не станет.

– И ты меня прости, Антон. Это были нервы.

– Вот. Полдела сделано!

Основательно задумавшись, Антон с таким остервенением помял мясцо на затылке, что показалось – цапнул неуступчивую мысль и терзает.

– Эх-х, выпить бы! И нельзя. Пост.

– Ты можешь мне ответить? Как будем расходиться?

– Заладил.

Волнуется, отметил Топилин. Важно, какую он цену предложит. Обоим понятно: какую предложит, по такой и продаст.

Поднявшись из-за стола, Антон прошелся вдоль кабинета, остановился у закрытого шкафчика, в котором располагался бар, постучал по дверце, будто просился внутрь.

– Н-да, сейчас бы в самый раз.

Он вернулся обратно, но садиться не стал. Облокотился о спинку кресла. «Началось», – поморщился Топилин, ухватив знакомый охотничий взгляд – пристальный, по касательной.

– Вот сколько лет мы с тобой дружим, и ты всегда, всегда уходил от искреннего разговора. Всегда. Меня это напрягало, Саша. А как ты думал? Вроде бы друзья. С одной тарелки, как говорится. А настоящей вот чтобы искренности от тебя никогда не дождешься. Как шпион, ей-богу.

– Да, с искренностью была напряженка, – сознался Топилин. – Хотя я старался.

Антон выслушал Топилина с выражением дружелюбной снисходительности.

– Выделываешься, – улыбнулся он куда-то в ноги Топилину. – Хотя бы сейчас, раз уж пришел, мог бы не выделываться. Из уважения к прошлому хотя бы. Столько лет. Столько всего пережили. А что касается твоей просьбы, так на это время нужно, Сань. Чтобы все путем устроить. Я же не буду фирму продавать, чтобы с тобой рассчитаться, согласись. Это ж твой каприз, на хрена мне такое счастье… От семьи кусок отрывать. Ну, так? Признаюсь, первая мысль была – послать тебя. И точка. По бумагам, конечно, иначе. А по справедливости, если подумать? Сколько ты тогда вложил? Можно пересчитать с учетом инфляции, и до свиданья. Я даже больше скажу. Какая разница, кто сколько вложил. Если бы с Ромчиком изначально не договорились, не было бы и «Плиты» никакой. Правильно? Так что вложения тут дело десятое.

Широко развел руками. Впервые с начала разговора позволил себе жест, не окороченный на полпути.

– Это я, Саша, вначале так думал, – махнул правой рукой, будто за спину себе что-то бросил – мол, забудем об этом. – Потом понял, что не по-людски так. Нельзя так. После всего. Ты пока возвращайся, работай… Ну, если будешь настаивать, ладно. Оценим всё, обмозгуем. Выделим тебе дочернюю фирму…

– Нет, Антон, – сказал Топилин и подвинулся на край дивана, чтобы подняться и уйти. – Говорю тебе искренне, как ты хотел: в фирму я не вернусь.

– Полная самостоятельность…

– Возьму, сколько дашь. Согласен пересчитать с учетом инфляции.

Отходя торопливо от стола, Антон толкнул кресло, оно прокрутилось вокруг оси.

– Все-таки надо, надо. Как же так, с другом, и не выпить, – мягко рокоча, повторял Литвинов, пока вытаскивал из бара бокалы, салфетки, бутылки. – Думаю, могу грешок себе позволить, – он подмигнул Топилину. – Можно. Постись духом, а не брюхом. Правильно? Потом батюшке исповедуюсь. Попощусь, если что, дополнительно. Не вопрос. На Новый год в детдом пожертвовал сто косарей. Ну, на кладбище еще дорожки в двух кварталах отремонтировал.

Антон больше не сдерживался. Речь, движения, занимаемое пространство – все свидетельствовало о том, что Литвинов отбросил первоначальный план – «подкрадываться и поджидать». Выпустил себя на волю.

И Топилин остался.

Для того на самом деле и шел – пройти экзамен перед тем, как заявиться к Анне.

Вероятность того, что удастся договориться с Антоном о разделе бизнеса, действительно была мизерной. А понаблюдать за самим собой в компании бывшего вожака-кормильца – было интересно. Было нужно. Нужно выяснить, чего от себя ждать, на что способен.

Через час, сидя по разные стороны литвиновского стола, они добивали бутылку Caol Ila, закусывая орешками и колбасой.

– Вообще-то он первым делом сказал, чтобы я подвергся всем положенным взысканиям. От государства.

– Ах, все-таки…

– Что «все-таки», Саша?! Не начинай. К тому времени ты все уже уладил. Не отматывать же назад. Понимаешь, нет? Ты-то ладно. Кореш. А перед вдовой как, перед Анной Николавной? Это же не игрушки, чтоб вот так!

Топилин опрокинул порцию виски.

– Кстати, не хочешь в «дочку» уходить, не надо, – сказал Антон, протягивая Топилину кружок колбасы. – По-любому нужно мощности наращивать. В Адлере зацепка есть, батя уладит. В тех краях на плитке еще долго можно жить. Или вот еще тема. Подумываю пасеку в Озерцах организовать. Там возле монастыря участки есть дармовые. Клевер, разнотравье.

Взгляд Антона скользнул по лицу Топилина: не мелькнула ли заинтересованность?

– Ты, кстати, про монастырь не договорил, – напомнил Топилин.

– В общем, сказал, чтобы я наказание принял. От светских властей. Суд, все дела.

– Так.

– Я, Саша, отцу Феофану не стал говорить, что у нас без суда обошлось. Человек в монашестве пятьдесят два года. Еще при советской власти постригся. У него в представлении всё, как раньше было. Насчет судов там и прочая. Понимаешь?

– Допустим.

– Насчет того, что вдове с жильем помог, отец Феофан одобрил. И что я вдову с парнишкой решил по жизни не бросать, помогать им.

Тут бы и разобраться с главным. Хороший шанс. Лучше не бывает, чем самый первый. Встать, пройтись свободно, смерив жестким взглядом: сиди пока, слушай, – как в гостиной у бедолаги Рудольфовича, на котором правильную хватку тренировал, перед которым в шкурку альфы рядился. Встать, сказать: «Ты больше туда не лезь, Антон. Тебя русским языком просили: иди, ничего не надо. В другом месте совесть свою ублажай. Анна – моя женщина. Теперь я с ней. Больше не лезь». Встать бы и сказать. Но не встал. Не всталось ему.

– Главное – покой в душе обрести, Саша. Так?

– Точно.

– Вот за него и выпьем.

И вот ведь какая засада. Бета – не какая-нибудь там лямбда, сигма завалящая или омега. В отличие от этих, каждая бета всенепременно, хотя бы раз в жизни, имеет шанс стать альфой. А бывает, что и каждый понедельник шанс такой выпадает. Всего-то и нужно – на голову подрасти. По крайней мере, попробовать. С омегами все проще. Омегам – чем альфа, стало быть, самцовей, тем милей. Лишь бы здоровья на всех хватало. Природа, ничего не попишешь. А бетам сердешным горизонты открываются всякие, перспективы. Они – вот же в чем самая гадкая гадская гадость, они каждый раз выбирать должны: стелимся или попробуем, стелимся или пробуем… Не могут не выбирать. Но и выбрать не могут.

Дышится, пожалуй, полегче. Бета-зависимость ослабла. Но свободы зубастой, настырной – в организме не ощущается. Нет чувства «как хочу, так и будет», которое вело в самом начале – в тот недолгий период после армии, прожитый на свой страх и риск, без Антона Литвинова. Нет свободы, закончилась. Все тот же обрюзгший средней паршивости мужик. Всюду второй и опоздавший.

Зря, наверное, остался.

– Понимаешь, Сань. Вины-то за мной никакой.

– Опять двадцать пять, – ввернул Топилин, но Антон его не слушал.

– А ведь все равно гложет. Душит. Даже мысли дурные в голову лезут: может, лучше было бы на зону? Я и на зону уже съездил. Да. Которая под Петровкой. Батя договорился там. Я им благотворительность возил.

– Благотворительность?

– Возил. Но на самом деле посмотреть ездил.

– Чего лишился?

– А ты, Саш, не подначивай… Посмотреть ездил, что да как. Просто посмотреть.

– Посмотрел?

Антон кивнул угрюмо.

– Сами пусть в дерьме своем бултыхаются. Половину всего, что я привез… Саша, я еще уехать не успел… тут же смотрящему оттаранили. Понял? Вот так вот. Взыскание от светских властей.

– В общем, не подошло тебе?

– Ни хрена не подошло, корешок.

Разнервничался, принялся разливать виски по стаканам.

– Приходишь к венерологу, а там потаскуха, – сказал Топилин, хлопнув Антона по плечу. – Да, корешок?

Тот лишь поморщился: завязывай умничать, не темни.

Тамара была отправлена домой с указанием наклеить на дверь офисного корпуса объявление, которое Антон набрал и распечатал собственноручно: «Все ушли на фронт. Не беспокоить».

– Это если охранник с проходной припрется.

Откровенного разговора, к которому призывал Литвинов, так и не состоялось. Стараясь не отставать от Антона, Топилин, как обычно, перебрал и вскоре, придавленный алкоголем, погрузился в тупую апатию. Антона, впрочем, это не смущало. Сам он говорил без умолку, посматривая на Топилина, как переговорщик, который только что прочитал записку, извещающую о том, что его условия приняты, – но придется соблюсти этикет. Приунывшему корешку наливал теперь понемногу. Его же стакан пустел и наполнялся с прежней скоростью.

Придвинулся совсем близко, Топилин ощущал его дыхание на своей щеке.

– Я тебя, Саша, очень понимаю. Очень, – шептал Антон. – Анна редчайшая женщина. Я от чистого сердца. Вот те крест. Удивительная. Вот сколько у меня баб было – и ничего похожего. Красивей, да, были. Но вот любую вспомнишь – рядом с ней – тьфу, как подделка дешевая. Да. Как такой осталась в своем гадюшнике, не понимаю…

Разлил, выпили.

– Сейчас отказывается на новую квартиру переезжать, – он прожевал орешек, одновременно оценивая реакцию Топилина. – Знал об этом, нет? Отказывается. Там, у себя живет, в коммуналке. Ну, ничего… Даже телефон сменила. Ничего, и с этим справимся… Правильно? Ну, взбрыкнула женщина. Мало ли. Пройдет. Пройдет, ничего. Я сейчас с сыном ее налаживаю. Врать не буду, получается не ахти. Но ничего. Как говорится, велика беда начало. Потихоньку, полегоньку.

О том, что настала глубокая ночь, напоминал рев двигателей, проносившихся иногда за стеной: любителей погонять по пустым улицам в Любореченске хватало. Свет падал из коридора в распахнутую дверь. Вода в бассейне ходила темными волнами, сонно помешивая пропахший хлоркой полумрак. Голый и отчаянно пьяный Топилин стоял на краю бассейна, любовался переливами – то на потолке и колоннах, то на воде – и представлял, как прыгнет с бортика, взметнет фонтаны брызг.

– Не могу свет включить, – сказал Антон, возвращаясь. – Прикинь, забыл, где выключатель.

Он запустил тапками в разные стороны и бросился рыбкой в воду. И взорвалась водяная гладь, и взметнулся фонтан, и тени закружились вихрем.

– Говнюк, – бросил Топилин в расползающееся пенистое пятно.

Антон вынырнул с пронзительным рыком, будто очередной ночной шумахер, заблудившись, протаранил стену бассейна.

– Холодная! – крикнул и, шумно отфыркиваясь, поплыл к ступенькам. – Срочно нужно топлива подбавить.

Поднявшись на бортик, принялся выуживать мобильник из кармана запутавшихся брюк. Операция давалась ему с трудом.

Передумав нырять, Топилин уселся на лавку.

– Я в фирму не вернусь, Антон. Это закрытая тема.

Антон никак не отреагировал.

Вызванный с проходной охранник, потасканный мужичок неопределенного возраста, перенес в бассейн выпивку и закуску, достал простыни и полотенца из кладовки, включил свет и вслед за Томой был отправлен домой.

Топилин, при охраннике стыдливо прикрывшийся локтем в позе роденовского мыслителя, внимательно наблюдал за тем, как Антон запросто, без малейшего замешательства, разбрасывает указания: это давай сюда, это туда поставь.

– Нам тут лишние уши не нужны, а? – подмигнул Антон Топилину, плюхаясь рядом на лавку. – Любопытные, спасу нет.

Они выпили и синхронно впали в задумчивость. Вытерли руки о разные края полотенца. Молча закурили.

– Охота тебе все портить, Санек? Я-то что… Батя на тебя обидится.

– И мне это по фигу. Представляешь? Сам не ожидал от себя. Хочу за это выпить, – потянулся он к бутылке.

Антон недоуменно повел плечами, но выпить налил обоим.

– Нырять будешь?

– Вода холодная?

– Не то слово.

– Буду.

Качнувшись, поднялся с лавки.

Вода оглушила и обожгла, горло и грудную клетку перехватило стальными обручами. Он не слышал уже, как следом за ним, улюлюкая, в воду бросился Антон.

Пока опускался отломившейся сосулькой ко дну, успел вспомнить о «Яблоневых зорях»: болтливый огонь в буржуйке, допотопный электрический обогреватель, ворохи теплых одежек, одеяла, спальный мешок.