Текст книги "Нездешний"

15

Кадорас следил, как Нездешний, отъехав от каравана, направился на север, к гряде невысоких холмов. Охотник распластался на животе, положив руки под подбородок; позади, за холмом, была привязана его лошадь. Кадорас потихоньку слез вниз, подошел к своему серому мерину, отвязал от седла толстую скатку и развернул ее на земле. В холсте хранилось оружие всякого рода, от разобранного арбалета до метательных ножей с рукоятками из слоновой кости. Кадорас собрал арбалет и положил десяток стрел в колчан оленьей кожи у себя на поясе. Потом осторожно поместил два ножа в высокие, до колен, голенища сапог и еще два – в ножны по бокам. Меч был приторочен к седлу вместе с вагрийским кавалерийским луком, украшенным золотом. Колчан со стрелами для этого лука висел на седле спереди. Полностью вооружившись, Кадорас убрал скатку на место. Потом вытащил из сумки вяленое мясо и стал есть, поглядывая на небо, где собирались идущие с востока грозовые тучи.

Настало время убить.

Охота не доставляла ему особой радости. Он мог бы убить Нездешнего десяток раз – но для игры нужны двое, а Нездешний играть отказывался. Поначалу это раздражало Кадораса – ему казалось, что жертва презирает его. Но со временем он убедился: Нездешнему просто все равно, – и потому не спешил пускать роковую стрелу.

Ему хотелось знать почему. Его разбирало желание подъехать к каравану, сесть напротив Нездешнего и спросить его.

Кадорас был охотником больше десяти лет и знал свою роль назубок. Он досконально изучил свою игру, самую смертельную игру на свете: охотник выслеживает, жертва либо бежит, либо нападает. Не бывало еще такого, чтобы жертва не обращала на охотника никакого внимания.

Так почему же?

Кадорас ждал, что Нездешний, в свою очередь, надумает поохотиться на него, и даже расставил вокруг лагеря хитроумные ловушки. Ночь за ночью Кадорас прятался за деревьями с луком наперевес, укладывая под одеяла у костра камни и ветки.

Сегодня он покончит с этим. Он убьет Нездешнего и отправится домой.

Домой?

Высокие стены, пустые комнаты и гости с холодными глазами, предлагающие золото за чью-то смерть. Гробница с окнами.

– Будь ты проклят, Нездешний! Почему ты сдался так легко?

– Только так я и мог защититься, – раздался сзади голос Нездешнего, и острый меч уперся Кадорасу в спину. Охотник замер, и его рука медленно поползла к ножу за голенищем. – Не дури, – сказал Нездешний. – Я тебе мигом глотку перережу, мигнуть не успеешь.

– И что же дальше, Нездешний?

– Я еще не решил.

– Надо было бы мне убить тебя раньше.

– Да – жизнь полна таких «надо было бы». Сними-ка сапоги… только медленно. – Кадорас повиновался. – Теперь пояс и камзол. – Нездешний подобрал оружие и зашвырнул его подальше.

– Ты обдумал это заранее? – спросил Кадорас, откидываясь назад и опираясь на локти. Нездешний кивнул, вложил меч в ножны и сел футах в десяти от охотника. – Хочешь вяленого мяса? – Нездешний покачал головой и вынул метательный нож, взвешивая его в правой руке. – Прежде чем ты убьешь меня, могу я задать тебе один вопрос?

– Разумеется.

– Откуда ты мог знать, что я буду тянуть так долго?

– Я и не знал – только надеялся. Уж тебе-то как нельзя лучше известно, что все преимущества за охотником. От наемного убийцы не спасется никто, будь то король или крестьянин. Но ты хотел кое-что доказать, Кадорас, и это сделало тебя легкой добычей.

– Ничего я не хотел доказать.

– Да ну? Даже себе?

– Что, например?

– Что ты самый лучший, самый непревзойденный охотник на свете.

Кадорас растянулся на траве, глядя в небо.

– Гордыня, – сказал он. – Тщеславие. Какими же дураками они делают нас.

– Мы и без того дураки – иначе мы пахали бы землю и растили сыновей.

Кадорас приподнялся на локте и усмехнулся:

– По этой причине ты и заделался героем?

– Возможно.

– Ну и как тебе это нравится?

– Не разобрался еще. Не так я долго хожу в героях.

– Ты знаешь, что Братство еще вернется?

– Да.

– Тебе недолго осталось жить.

– И это я знаю.

– Зачем тебе это надо? Я видел тебя с женщиной – почему ты не увезешь ее в Гульготир и дальше на восток, в Вентрию?

– По-твоему, там я буду в безопасности?

– Тут ты прав. Но у тебя по крайней мере появился бы шанс – тогда как теперь нет ни одного.

– Твоя забота меня трогает.

– Веришь ты или нет, но я говорю искренне. Я уважаю тебя, Нездешний, и в то же время жалею. Ты сам обрекаешь себя на гибель.

– Почему сам?

– Потому что твое мастерство изменило тебе. Не знаю, что с тобой стряслось, но ты уже не тот Нездешний. Будь ты прежним, я уже умер бы. Прежний Нездешний не стал бы точить со мной лясы.

– Не стану спорить, но и прежний Кадорас не тянул бы так с выстрелом.

– Возможно, мы оба стареем.

– Забирай свое оружие и поезжай, – сказал Нездешний, убирая нож и плавно поднимаясь на ноги.

– Я ничего тебе не обещаю. Зачем ты отпускаешь меня?

– Езжай.

– Может, ты попросту отдашь мне свой нож и подставишь глотку?

– Ты сердишься на то, что я тебя не убил?

– Вспомни, каким ты был, Нездешний, и ты поймешь, на что я сержусь. – Кадорас собрал оружие, надел сапоги, подтянул подпругу и сел верхом.

Нездешний посмотрел, как он отъехал на юг, вернулся к своему коню, оставленному за холмом, и тоже сел в седло. Караван скрылся на севере, в знойном мареве, но Нездешний не желал нагонять его, пока не стемнеет.

Весь день он рыскал по лесистым холмам, соснув пару часов у скального озерца, затененного елями. Под вечер он увидел на севере дым, и холод вошел в его душу. Он быстро оседлал коня и поскакал, нахлестывая его что есть мочи. Он мчался так около мили, но потом опамятовался и перевел коня на рысь. Все в нем будто онемело – он уже знал, что увидит, еще до того, как перевалил за последний холм. Дымовой столб был слишком велик даже для десятка лагерных костров. Нездешний въехал на холм и увидел внизу горящие фургоны. Они были расположены неровным полукругом, словно путники заметили опасность всего за несколько мгновений и попытались принять какие-то меры. Повсюду валялись мертвые тела, и воронье уже каркало над ними.

Нездешний медленно съехал вниз. Видно было, что многих убитых захватили живыми и порубили на куски, – стало быть, пленных не брали. Малое дитя прибили к дереву, а нескольких женщин привязали к кольям и развели огонь у них на груди. Чуть ближе к северу полегли люди Дурмаста, окруженные мертвыми надирами. Стервятники уже принялись за работу, и Нездешний не нашел в себе сил искать тело Даниаль. Он развернул коня и поехал на запад.

Дорога не была трудной даже при лунном свете, и Нездешний на ходу собрал свой арбалет.

В уме у него мелькали разнообразные картины, и лицо Даниаль вставало перед ним.

Он сморгнул слезы с глаз, проглотил рыдания, и что-то умерло в нем. Он распрямился, точно сбросив с плеч тяжкое бремя, и недавнее прошлое пронеслось мимо него, словно чей-то чужой сон. Он вспомнил, как спас священника и Даниаль с детьми, вспомнил битву за форт Мазин и обещание, данное Ориену. Вспомнил с изумлением и то, как отпустил Кадораса. Вспомнил, как толковал с ним о героях, и не сдержал сухого смешка. Каким дураком он должен был показаться!

Хеула была права – любовь едва не сгубила его. Но теперь Даниаль убили надиры – и они поплатятся за это. Их сотни, но это ничего. Он не может победить их всех, но это ничего.

Важно только одно: знаменитый убийца Нездешний вернулся.

Даниаль, стоя на коленях рядом с Дурмастом, смотрела с холма на ветхие хибарки речного городка. Холм густо зарос лесом, а лошадей они укрыли в лощине шагов на шестьдесят южнее.

Она устала. Накануне они в последний миг ушли от надиров, и она испытывала глубокий стыд за свое бегство. Перед набегом Дурмаст поехал на разведку, и вскоре она увидела, как он скачет обратно с топором в руке, преследуемый кучей надирских воинов. Вокруг него свистели стрелы. Он осадил коня перед фургоном пекаря и крикнул ей: «Садись!» Она не раздумывая вскочила к нему в седло, и они умчались в холмы. Она солгала бы себе, сказав, что не знала, что все оставшиеся обречены на жестокую смерть, – и ненавидела себя за свою слабость.

Четверо надиров погнались за ними. Дурмаст, доехав до леса, ссадил ее и поскакал им навстречу. Первому же он разбил топором грудную клетку. Второй сунулся к нему с копьем, но великан отбил удар и снес надиру голову. Остальное произошло так быстро, что Даниаль ничего не успела рассмотреть. Дурмаст налетел на двух последних, и их кони рухнули наземь, задрав копыта. Он поднялся первым, сверкая на солнце серебристым топором, словно бог войны. Он забрал у убитых надиров запасы съестного и воды и молча привел Даниаль степную лошадку. Держась под деревьями, они поехали на север.

Ночью похолодало, и они легли спать под одним одеялом. Дурмаст, все так же молча, разделся и обнял ее.

Она ласково улыбнулась ему, и он вытаращил глаза, ощутив холод стали у паха.

– Нож у меня очень острый, Дурмаст. Советую тебе успокоиться и уснуть.

– Довольно было бы простого «нет», женщина! – В голубых глазах блестел холодный гнев.

– Хорошо – считай, что я сказала «нет». Обещаешь не трогать меня?

– Разумеется.

– Поскольку твое слово не крепче сухой былинки, скажу тебе вот что: если ты возьмешь меня силой, я тебя непременно убью.

– Я не насильник, женщина, и никогда им не был.

– Меня зовут Даниаль. – Она убрала нож и повернулась к нему спиной.

Он сел и почесал бороду.

– Ты не слишком высокого мнения обо мне, Даниаль. Почему?

– Спи, Дурмаст.

– Ответь мне.

– Что тут отвечать? Ты привел этих людей к смерти и удрал, даже не оглянувшись назад. Ты самое обыкновенное животное – оставил своих бойцов умирать, а сам бежал.

– Мы бежали вдвоем.

– Да – и знал бы ты, как я себя за это ненавижу.

– А чего бы ты хотела, Даниаль? Ну остался бы я, ну убил бы шесть или семь надиров, а потом меня убили бы самого. Что толку?

– Ты предал их всех.

– Меня самого предали – у меня ведь был договор с этим надирским вождем, Бутасо.

– Ты меня поражаешь. Путники заплатили тебе и рассчитывали на твою верность, а ты продал их надирам.

– Без этого нельзя – иначе надиры не пропустили бы нас через свою землю.

– Скажи это мертвым.

– Мертвые не услышат.

Она отодвинулась от него, забрав с собой одеяло.

– Их смерть, я вижу, тебя не трогает?

– А с чего она должна меня трогать? Друзей у меня там не было. Все мы умрем – просто их срок пришел чуть раньше.

– Там были женщины, дети. Они доверили тебе свою жизнь.

– Ты кто, моя совесть?

– А тебе известно, что это такое?

– Язык у тебя такой же острый, как и нож. Они заплатили мне, чтобы я привел их в нужное место, – чем же я виноват, если какой-то надирский собакоед нарушил свое слово?

– Ну а меня ты зачем спасал в таком случае?

– Хотел, чтобы ты со мной спала. Это что, тоже преступление?

– Нет, только для меня это не слишком лестно.

– Боги, женщина, – оставайся при своем Нездешнем! Неудивительно, что он так изменился – ты разъедаешь душу, словно кислота. Ладно, дай укрыться.

На следующий день они ехали молча, пока не добрались до последнего ряда холмов у реки.

Дурмаст, остановившись, указал на северо-запад, где виднелись синие горы.

– Самая высокая гора там – это Рабоас, Священный Великан. Река течет оттуда и впадает в море на сотню миль севернее Пурдола. Называется она Ростриас – Река Мертвых.

– Что ты намерен делать?

– Тут есть город – найму в нем лодку, и мы поплывем к Рабоасу.

– А как же Нездешний?

– Если он жив, встретимся с ним у горы.

– А почему бы не подождать его в городе?

– Он туда не поедет – сразу двинется на северо-запад. Мы с тобой отклонились на северо-восток, чтобы избежать погони. Бутасо – вождь Копья, западного племени, а здесь земли Волчьей Головы.

– Я думала, мы едем только до Гульготира.

– Я решил иначе.

– Почему?

– Я дренай, и мой прямой долг помочь Нездешнему добыть бронзовые доспехи.

– Какая тебе от этого выгода?

– Ну хватит, поехали! – буркнул он, пришпоривая коня.

Спрятав лошадей, они взобрались на вершину холма над городом. Там насчитывалось около двадцати домов, и вдоль крепкого деревянного причала было выстроено семь складов. За складами виднелось длинное узкое здание с верандой.

– Это гостиница, – сказал Дурмаст, – а заодно и хранилище товаров. Надиров вроде бы не видать.

– А эти люди разве не надиры? – спросила Даниаль, указывая на кучку мужчин у причала.

– Нет, это нотасы – не имеющие племени. Прежде они были отщепенцами, но теперь возделывают землю и плавают по реке, а надиры ездят к ним за железными изделиями, оружием, одеялами и прочим.

– Тебя здесь знают?

– Меня знают почти везде, Даниаль.

Они въехали в город и оставили лошадей у гостиничной коновязи. Внутри было темно и разило потом, прокисшим пивом и прогорклым салом. Даниаль села у закрытого окна и, вздумав открыть ставни, толкнула ими человека, стоявшего снаружи.

– Ты, корова! – завопил он. Даниаль отвернулась от него, но он ворвался в дом, не переставая вопить, и она достала меч. Мужчина застыл как вкопанный. Он был крепок на вид и одет в меховой полушубок с широким черным поясом, на котором висели два длинных ножа.

– Убирайся, не то я убью тебя, – рявкнула Даниаль.

Сзади возник Дурмаст – он ухватил мужчину за пояс и понес к открытому окну.

– Слыхал, что сказала дама? Убирайся! – Он выбросил бедолагу в окно, и тот шлепнулся в пыль за несколько футов от деревянной пешеходной дорожки. Дурмаст с широкой ухмылкой обернулся к Даниаль.

– Ты и здесь поддерживаешь репутацию милой, приятной женщины?

– Я обошлась бы и без тебя.

– Не сомневаюсь. Я оказал услугу не тебе, а ему. В лучшем случае ты бы его зарезала, а в худшем пустила бы в ход свой язычок – уж от этого он никогда бы не оправился.

– Очень смешно.

– Как посмотреть. Я купил нам места на судне, которое отправляется завтра утром, и заказал комнату… с двумя кроватями.

16

Бутасо сидел в своей юрте, угрюмо глядя на присевшего перед ним старого шамана. Старик разостлал на земле кусок дубленой козьей шкуры и высыпал на нее дюжину костяшек. Кости были выточены в виде грубых кубиков, на каждой грани вырезаны таинственные знаки. Поглядев на них некоторое время, шаман обратил к вождю искрящиеся злобным весельем темные раскосые глаза.

– Твое предательство погубило тебя, Бутасо.

– Объясни.

– Разве и так не ясно? Ты обречен. Темная тень уже легла на твою душу.

– Я силен как никогда, – заявил Бутасо, поднимаясь на ноги. – Ничто не может повредить мне.

– Зачем ты нарушил слово, данное Ледяным Глазам?

– Мне было видение. Мне часто даются видения. Дух Хаоса не оставляет меня – он руководит мною.

– У надиров он зовется Духом Черных Дел, Бутасо. Почему ты зовешь его по-другому? Он лжец.

– Это ты так говоришь – а он дал мне власть, богатство и множество жен.

– Он принес тебе смерть. Чего он потребовал от тебя?

– Истребить караван Ледяных Глаз.

– Однако Ледяные Глаза жив – и жив его друг, Похититель Душ.

– А мне-то что до этого?

– Думаешь, ты один обладаешь властью, а я нет? Глупый смертный! С того дня, как Похититель Душ вселил в твое сердце страх, подарив тебе жизнь, ты сгорал от желания отомстить ему. Теперь ты перебил его друзей, и он охотится за тобой. Ты понял?

– Сотня моих людей рыщет по степи, разыскивая его. К рассвету они доставят мне его голову.

– Этот человек – Князь Убийц. Твои охотники не найдут его.

– Тебя это только порадовало бы, верно ведь, Кеса-хан? Ты всегда меня ненавидел.

– Твое самомнение чересчур велико, Бутасо. Я не питаю к тебе ненависти. Разве что презрение, но теперь не о том речь. Этого человека нужно остановить.

– И ты мне поможешь?

– Он представляет собой угрозу для будущего надиров. Он ищет бронзовые доспехи – это Пагуба Надиров, и он не должен найти их.

– Прибегни тогда к перевертням – пусть они выследят его.

– Это крайнее средство, – отрезал Кеса-хан, поднимаясь на ноги. – Я должен подумать.

Ссыпав костяшки в кожаный мешочек, он вышел наружу и обратил взор к звездам. Вокруг было тихо – лишь восемь часовых, окружавших юрту Бутасо, переминались время от времени с ноги на ногу от холода.

Кеса-хан вернулся в свою юрту. Его молодая рабыня Вольтис приготовила жаровню с горячими углями, налила чашу лиррда и положила шаману в постель три нагретых камня. Улыбнувшись рабыне, он залпом осушил чашу, чувствуя, как хмель огнем расходится по жилам.

– Ты славная девушка, Вольтис, и слишком хороша для меня.

– Ты всегда был добр ко мне, – с поклоном ответила рабыня.

– Тебе хотелось бы вернуться домой?

– Нет, господин. Я хочу одного – служить тебе.

Тронутый ее искренностью, он взял ее за подбородок – и вдруг замер.

Восемь часовых!

Но у юрты Бутасо всегда стояло семеро!

В юрту вошел часовой. Бутасо обернулся:

– Чего тебе?

– Пришел забрать свой подарок, – отвечал Нездешний.

В горле у Бутасо заклокотал вопль, но в шею ему вонзились шесть дюймов стали и прервали крик. Схватившись за клинок, Бутасо выкатил в агонии глаза и упал на колени. Его стекленеющий взгляд остановился на высокой неподвижной фигуре.

Последнее, что он услышал, был лязг мечей ворвавшихся в юрту часовых.

Нездешний, обернувшись, отразил рубящий удар и поворотом запястья вышиб клинок из руки противника. Тот схватился за нож, но не успел – меч Нездешнего вошел ему между ребер. Другие воины напирали, тесня убийцу вождя к середине юрты.

– Положи меч, – прошипел с порога Кеса-хан.

Нездешний хладнокровно оглядел смыкающееся вокруг него кольцо стали.

– Возьмите его сами, коли охота.

Надиры рванулись вперед, и еще один воин с криком повалился наземь. Чей-то клинок плашмя ударил Нездешнего по голове. Он упал. Град кулаков обрушился на него, и он погрузился во тьму…

Очнулся он от боли, острой и непрерывной. Пальцы у него распухли, солнце немилосердно жгло обнаженное тело. Его подвесили за руки к столбу посреди надирского стана; сорвали с него надирскую одежду, и солнце уже покрыло ожогами его мраморно-белую кожу. Лицу и рукам, загоревшим дочерна, не грозило ничего, но грудь и плечи страдали невыносимо. Он попытался открыть глаза, но преуспел только с левым: правый опух и открываться не желал. Во рту пересохло, язык был точно деревянный. Опухшие, багровые руки терзала острая боль.

Нездешний уперся ногами в землю и тут же получил удар кулаком в живот. Он сморщился, прикусив раздувшуюся губу так сильно, что выступила кровь.

– Мы тут много чего приберегли для тебя, круглоглазый ублюдок.

С трудом повернув голову, он увидел молодого надира с сальными волосами, связанными в хвост и посыпанными пеплом в знак скорби. Нездешний отвернулся, и надир ударил его опять.

– Оставь его! – приказал Кеса-хан.

– Он мой.

– Делай, что я говорю, Горкай.

– Он должен умереть в муках и затем служить моему отцу в Пустоте! – бросил, уходя, молодой надир.

Старик подошел к Нездешнему:

– Ты хорошо поступил, Похититель Душ, – ты отнял жизнь у глупца, который привел бы нас к гибели.

Нездешний промолчал – рот у него был полон крови, которая приятно увлажняла пересохший язык и горло.

– Кровь тебя не спасет, – улыбнулся Кеса-хан. – Нынче мы отвезем тебя в пустыню и увидим, как раскаленный песок вберет в себя твою душу.

День тянулся без конца. Боль нарастала. Нездешний, как мог, отгораживался от нее. Он заставлял себя сохранять спокойствие и дышал глубоко и ровно, приберегая все силы для того мига, когда его отвяжут от столба. Тогда он бросится на них и вынудит их убить его.

Блуждая мыслями в прошлом, он снова видел себя молодым идеалистом Дакейрасом, мечтавшим служить в армии Ориена, Бронзового Короля-Воина. Ему вспомнился день, когда король провел свои победоносные войска по улицам Дренана, и толпа с восторженными криками бросала солдатам цветы. Король казался десятилетнему Дакейрасу великаном, его броня сияла на полуденном солнце. Он нес на руках своего трехлетнего сына, и малыш, испуганный уличным шумом, плакал. Король поднял его высоко и поцеловал, и это умилило Дакейраса. И тут же в памяти возник образ короля Ниаллада, как тот упал, сраженный стрелой Нездешнего в спину. Это воспоминание вернуло его к действительности, и боль возобновилась. Как мог мальчик, полный возвышенных чувств, превратиться в бездушного убийцу? Запястье жгло как огнем, ноги подкосились.

Нездешний заставил себя выпрямиться и открыть здоровый глаз. Надирские ребятишки присели перед ним на корточках, а один тыкал его в ногу палкой.

Подошел воин и пинком отшвырнул мальчишку прочь.

Он снова закрыл глаза и снова, с глубокой печалью, увидел ребенка на руках у любящего отца. Поцелуй успокоил малыша – он засмеялся и в подражание отцу принялся махать ручонкой. Маленький Ниаллад, надежда государства. «Когда-нибудь, – думал тогда Дакейрас, – я буду служить ему, как мой отец – Ориену».

– Нездешний, – позвал чей-то голос, и он открыл глаз. Рядом никого не было – голос звучал у него в голове. – Закрой глаза и успокойся.

Он закрыл глаза. Боль исчезла, и он погрузился в глубокий сон. Он увидел себя на голом холме под незнакомыми звездами – яркими, близкими и совершенно круглыми. В небе светили две луны – одна серебристая, другая зеленовато-голубая, как мрамор. На склоне сидел Ориен, помолодевший, гораздо больше похожий на того короля, из воспоминаний.

– Поди сюда и сядь со мной.

– Я что, умер?

– Нет еще, хотя близок к этому.

– Я подвел тебя.

– Ты старался. Большего с человека и спрашивать нельзя.

– Они убили женщину, которую я любил.

– И ты отомстил. Сладок ли был вкус возмездия?

– Нет, я ничего не почувствовал.

– Тебе следовало бы постичь эту истину уже давно, когда ты охотился за теми, кто убил твою семью. Ты слабый человек, Нездешний, – ты позволяешь обстоятельствам помыкать тобой. Но зла в тебе нет.

– Я убил твоего сына. Убил за деньги.

– Я помню.

– Тщетно говорить, что я сожалею, – но это правда.

– Такие слова не бывают тщетными. Зло – это не скала, незыблемая и вечная, зло – это раковая опухоль, которая растет сама собой. Спроси любого солдата, побывавшего на войне; ты никогда не забываешь первого человека, убитого тобой, десятого же не сможешь вспомнить за все золото мира.

– Я помню десятого. Это был разбойник по имени Китиан, наполовину надир. Я нагнал его в городишке к востоку от Скельна…

– И убил его голыми руками, сначала выдавив ему глаза.

– Да. Он был одним из тех, кто убил мою жену и детей.

– Скажи, почему ты не стал искать Даниаль среди мертвых?

Нездешний отвернулся и проглотил вставший в горле комок.

– Я уже видел однажды любимую женщину после того, как убийцы расправились с ней. Во второй раз я бы такого не вынес.

– Если бы ты нашел в себе силы поискать ее, ты не был бы сейчас привязан к надирскому столбу. Она жива – Дурмаст спас ее.

– Нет!

– Зачем бы я стал лгать тебе, Нездешний?

– Можешь ты помочь мне бежать?

– Нет.

– Тогда я умру.

– Да, ты умираешь, – печально сказал Ориен, – зато ты не чувствуешь боли.

– Как, прямо сейчас?

– Ну да.

– Верни меня назад, будь ты проклят!

– Ты хочешь вернуться к страданиям и мучительной смерти?

– Это моя жизнь, Ориен. Моя! Я знаю, что такое боль, и могу ее терпеть – но пока я жив, я не сдамся. Ни тебе, ни надирам, ни кому бы то ни было. Верни меня назад!

– Закрой глаза, Нездешний, и приготовься терпеть.

Из его груди вырвался стон, мучительно отозвавшийся в распухшем, пересохшем горле. Он услышал смех, открыл глаза и увидел собравшуюся вокруг толпу. Молодой Горкай широко ухмыльнулся.

– Говорил я вам – он жив. Напоите его – я хочу, чтобы он чувствовал каждый укол ножа.

Кто-то запрокинул ему голову и стал лить воду из каменного кувшина в растрескавшиеся губы. Поначалу он не мог глотать, и вода лилась в иссохшее горло сама собой.

– Хватит! – сказал Горкай. – Знаешь, что тебя ждет, убийца? Мы немного надрежем твою кожу, намажем тебя медом и зароем около муравейника. Понял?

Нездешний не ответил. Он набрал полный рот воды, которую полегоньку пропускал в глотку.

Горкай вынул кривой нож и двинулся к нему, но обернулся внезапно, заслышав громкий стук копыт. Толпа раздалась, пропуская бешено скачущего всадника – солнце светило ему в спину, и Нездешний не видел его лица.

Всадник приблизился, и Горкай, заслонив глаза от солнца, завопил:

– Убейте его!

Надиры схватились за оружие, Горкай с ножом в руке бросился к Нездешнему. Клинок взвился вверх, но арбалетная стрела вошла Горкаю в висок, и он хлопнулся оземь. Всадник осадил коня у столба и рассек мечом веревки. Нездешний качнулся вперед, но удержался на ногах. К всаднику подскочили, размахивая мечами, двое надиров. Бросив арбалет, он перекинул Нездешнего через седло, взмахнул мечом, и надиры отступили. Конь взял с места крупной рысью. Вокруг засвистели стрелы.

Лука седла резала ему бок. Он чуть не упал, когда конь галопом устремился к дальним холмам. Юрты мелькали мимо с бешеной скоростью. Надиры целились в беглецов из луков. Конь начал задыхаться. Позади стучали копыта и слышались злобные крики погони.

Остановив коня в перелеске, всадник сбросил Нездешнего на землю. Он упал тяжело и приподнялся на колени – руки у него все еще были связаны.

Наклонившись с седла, Кадорас рассек его путы. Нездешний, оглядевшись, увидел собственную лошадь, привязанную к кусту. К седлу были приторочены его оружие и одежда. Рядом валялся нагой труп надира, которого он убил прошлой ночью. Нездешний дотащился до лошади, отвязал ее и с трудом взгромоздился в седло. Вместе с Кадорасом они помчались по окаймленной деревьями узкой тропе.

Погоня приближалась, и стрелы падали уже в опасной близости. Деревья остались позади. Теперь Кадорас с Нездешним оказались на открытом пространстве.

– Надеюсь, твоя лошадь умеет прыгать! – прокричал Кадорас.

Нездешний вгляделся вдаль и со страхом увидел, что они скачут прямо к обрыву.

– За мной! – крикнул Кадорас, пришпоривая коня.

Огромный серый мерин перелетел через овраг, и Нездешний ударил пятками своего коня. Далеко внизу катилась по белым камням река. Кадорас прыгнул удачно, лишь слегка оскользнувшись на осыпи. Конь Нездешнего едва не упал, но все же удержался на самом краю и вынес всадника за пределы выстрела. Оглянувшись, Нездешний увидел остановившихся на краю обрыва надиров: для их мелких лошадок овраг оказался слишком широк.

Двое всадников углубились в горы, перебираясь через камни и ручьи. Нездешний снял с седла флягу и жадно напился, потом отвязал свернутый плащ и набросил его на обожженные плечи. Ближе к сумеркам, когда они въехали в небольшую рощу, Кадорас вдруг повалился с седла. Нездешний спешился, привязал коня и опустился рядом с Кадорасом на колени. И только тогда заметил Нездешний три стрелы, торчащие из его спины. Плащ Кадораса весь промок от крови. Нездешний осторожно усадил его, и голова Кадораса упала ему на грудь. И тогда он увидел четвертую стрелу, засевшую глубоко в левом боку.

Кадорас открыл глаза и прошептал:

– Неплохое место для ночлега.

– Зачем ты вернулся за мной?

– Кто его знает. Дай-ка попить. – Нездешний бережно прислонил умирающего к дереву, принес флягу и напоил его. – Я все время ехал за тобой. Нашел надира, которого ты убил, и понял, что ты переоделся в его платье. Тогда я догадался, что ты задумал какую-то сумасбродную штуку.

– К примеру, напасть на надирский стан в одиночку?

Кадорас хмыкнул и поморщился.

– Глупо, да? Но я никогда прежде не совершал ничего героического. Дай, думаю, попробую разок… Похоже, первый раз станет для меня и последним.

– Может, вынуть из тебя стрелы?

– К чему? Ты меня на куски раздерешь. Знаешь, за все эти годы я был ранен только однажды – да и то неглубоко, в лицо. Так я и заработал этот уродливый шрам. Странно, правда? Всю жизнь я творил черные дела – а стоило совершить добрый поступок, как меня убили. Где же тут справедливость?

– Зачем ты это сделал? Скажи правду!

Кадорас запрокинул голову и закрыл глаза.

– Хотел бы я сам это знать. Как по-твоему – мы продолжаем жить после смерти?

– Да, – солгал Нездешний.

– Но можно ли одним-единственным поступком загладить совершенное тобой зло?

– Не знаю. Надеюсь, что да.

– Вряд ли. Знаешь, я никогда не был женат. Так и не встретил женщину, которой пришелся бы по душе. Ничего удивительного – я и сам себе не слишком-то по вкусу. Слушай: не верь Дурмасту. Он продал тебя. Каэм заплатил ему за то, чтобы он привез доспехи.

– Я знаю.

– Знаешь? И все-таки поехал с ним?

– Жизнь – загадка. Как ты?

– Смешной вопрос. Я не чую ног, а спину точно огнем припекает. У тебя когда-нибудь были друзья, Нездешний?

– Были когда-то.

– Хорошо это, когда они есть?

– Хорошо.

– Могу себе представить. Слушай, ехал бы ты. Надиры того и гляди будут здесь.

– Ничего, я подожду.

– Нечего тут в благородство играть. Ступай и добывай свои доспехи! Недоставало еще, чтобы я умер зазря. И возьми мою лошадь – не хочу, чтобы на ней ездил какой-нибудь собакоед. Гляди только в оба – эта гнусная скотина отгрызет тебе руку, если зазеваешься.

– Я буду осторожен. – Нездешний взял руку Кадораса и пожал ее. – Спасибо, друг.

– Ступай. Я хочу умереть один.