Текст книги "Нездешний"

17

Сарвай спал чутко. Он прикорнул на стене, завернувшись в толстое одеяло и подложив под голову подобранное у конюшни разбитое седло. Он промерз и даже сквозь кожаную подкладку и шерстяную рубаху ощущал каждое звено кольчуги. Спать в доспехах всегда неудобно, а уж под ветром и дождем – просто невыносимо. Сарвай повернулся и оцарапал ухо о бронзовую застежку. Выругавшись, он сел, достал нож, перепилил мокрый ремешок и скинул ненавистную бляху со стены.

Над головой прокатился гром, ливень обрушился на камни с новой силой. Сарвай пожалел, что у него нет дождевика из промасленной кожи, – но даже он не спас бы в такую бурю. Рядом безмятежно спали Йонат и Ванек, ничего не ведая о разбушевавшейся непогоде. Они даже порадовались бы грозе – хоть какая-то передышка защитникам, вконец измотанным ночными атаками.

Молния прорезала небо, озарив замок, торчащий среди серых гранитных гор, как сломанный зуб. Сарвай встал и потянулся. В заливе плясали и раскачивались на якорях вагрийские триремы. В гавани стояло теперь больше пятидесяти судов, и армия Каэма выросла почти до шестидесяти тысяч человек. По уверениям Карнака, это означало, что вагрийцы дошли до крайности.

Сарвай был в этом не столь уверен. За последние две недели защитники потеряли около тысячи человек, и примерно столько же вышло из строя вследствие тяжких ран. Ветер то и дело доносил из лазарета крики страждущих.

Храброму кавалеристу Элбану из-за гангрены отняли ногу, и во время операции он умер. Сидрика, первого в полку шутника, стрела поразила в горло. В памяти Сарвая мелькали имена, лица и обрывки видений. Геллан еще жив, но очень устал. Он сильно поседел, впалые глаза обведены красными кругами. Только Карнаку все нипочем. Сбросил, правда, немного жира, но его размеры по-прежнему внушают трепет. Накануне, во время передышки, он явился на участок Сарвая.

– Еще на денек ближе к победе, – сказал он. Из-за широкой ухмылки его лицо в предвечернем свете казалось совсем мальчишеским.

– Надеюсь, – ответил Сарвай, обтирая меч от крови и вкладывая в ножны. – А вы похудели, генерал.

– Открою тебе секрет: худой такого нипочем бы не выдержал. Мой отец был толще меня вдвое, а дожил до девяноста с лишним.

– Здорово. Мне до двадцати пяти бы дожить.

– Им нас не одолеть – кишка тонка.

Сарвай не стал спорить с командиром, и Карнак прошел дальше, к Геллану.

Гром, на слух Сарвая, откатывался к востоку. Перешагивая через спящих солдат, Сарвай дошел до башни и поднялся по винтовой лестнице. На ступеньках тоже спали – там хотя бы было сухо. Он наступил кому-то на ногу, но солдат только заворчал и не проснулся.

На верхушке башни сидел, глядя на залив, Геллан. Дождь теперь едва моросил, словно какой-то злобный бог вспомнил, что до рассвета всего лишь час, а вагрийцам для штурма нужна хорошая погода.

– Вы что, совсем никогда не спите? – спросил Сарвай.

– Как-то не испытываю в этом нужды, – улыбнулся Геллан. – Подремлю немного, и мне довольно.

– Карнак говорит, что победа близка.

– Вот и славно. Пойду укладывать вещи.

Сарвай присел рядом с Гелланом.

– Кажется, будто мы здесь уже целую вечность, – а то, что было раньше, вспоминается, как сон.

– Мне это чувство знакомо.

– На меня сегодня наскочили двое, так я убил их, думая при этом о прошлогоднем бале в Дренане. Тело думает само за себя, пока разум блуждает где-то.

– Не отпускай его слишком далеко, дружище. Бессмертных среди нас нет.

Настало молчание, и Геллан задремал, прислонившись головой к камню. Немного погодя Сарвай сказал:

– Вот было бы здорово проснуться сейчас в Дренане.

– И оставить дурной сон позади?

– Да… Сидрик погиб вчера.

– Я не слышал.

– Стрела попала ему в горло.

– Быстро, значит, умер?

– Да. Надеюсь, что и я уйду быстро.

– Попробуй только – и жалованья тебе больше не видать.

– Жалованье? Что-то припоминаю. Мы, кажется, получали это регулярно, когда мир еще был в здравом уме?

– Представь только, сколько ты огребешь, когда все это кончится!

– Кончится? – повторил Сарвай. Вспышка его веселья прошла столь же быстро, как гроза. – Это никогда не кончится. Даже если мы победим, мы на этом не остановимся. Мы погоним вагрийцев домой и устроим у них резню, чтобы впредь неповадно было.

– Ты хотел бы этого?

– Сейчас – да, а завтра – кто знает? К чему все это? Узнать бы, как там дела у Эгеля.

– Дардалион говорит, что он намерен совершить прорыв где-то через месяц. Лентрийцы между тем одержали победу и вступили на дренайскую землю. Помнишь старого Железного Засова?

– Того старика на пиру? У него еще зубов не было, и он ел только суп да мягкий хлеб?

– Да, его. Теперь он командует лентрийской армией.

– Не могу в это поверить. Тогда мы смеялись над ним.

– Смех смехом, а вагрийцев он погнал.

– Солоно им, поди, приходится. Они не привыкли к поражениям.

– В этом их слабость. Человеку или армии полезно иногда терпеть неудачу. Это все равно что закалять сталь в огне – если не даст трещины, то станет еще крепче.

– Карнак тоже ни разу не проигрывал.

– Я знаю.

– Значит, ваша доктрина подходит и к нему?

– Вечно ты с каким-нибудь подвохом. Отчего же? И к нему подходит. Когда Карнак говорит о неминуемой победе, он сам этому искренне верит.

– А вы?

– Ты мне друг, Сарвай, и я не стану говорить с тобой как командир. У нас есть вероятность, не более.

– Это я и сам знаю. Вы мне вот что скажите: победим мы, по-вашему, или нет?

– Почему ты думаешь, что из меня пророк лучше, чем из Карнака?

– Вам я доверяю.

– Я ценю это, но на твой вопрос ответить не могу.

– Думается мне, вы уже ответили.

В замке Карнак, выведенный из терпения приставаниями лекаря Эвриса, грохнул кулаком по столу.

– Я не позволю переносить раненых в замок! Как мне еще растолковать это тебе, Эврис? Ты что, слов не понимаешь?

– Как не понять, генерал. Я говорю, что раненые у меня умирают десятками, а вам все равно.

– Все равно? Вовсе мне не все равно, наглец проклятый! Аудиенция окончена – уходи!

– Аудиенция, генерал? Я думал, их только короли назначают, а не мясники.

Карнак мигом выскочил из-за стола, сгреб субтильного лекаря за окровавленный передник и оторвал от пола. Подержав Эвриса так несколько мгновений, он швырнул его к двери. Лекарь ударился о стену и сполз на пол.

– Убирайся, пока я тебя не убил! – прошипел Карнак.

Дундас, молча наблюдавший за этой сценой, подошел к лекарю и помог ему выйти в коридор, заметив мягко:

– Слишком уж далеко вы зашли. Сильно ушиблись?

Эврис освободился от его рук.

– Ничего страшного, Дундас. Меня не пожирает заживо гангрена, и черви не кишат в моих ранах.

– Попытайтесь же взглянуть на дело пошире. У нас много врагов, и угроза чумы – не последний. Мы не можем размещать раненых в замке.

– Думаешь, я до того туп, что мне надо все разжевывать, как это делает твой начальник? Я знаю, что у него на уме, и уважал бы его куда больше, если бы он сознался прямо. Долго мы крепость не удержим – стену придется сдать, и солдаты отойдут в замок. Карнаку нужно будет разместить здесь бойцов – он не желает загромождать здание тысячью раненых, которых надо кормить, поить, обмывать и лечить. – Дундас промолчал, и Эврис улыбнулся: – Спасибо и на том, что не споришь со мной. Когда Карнак отступит, вагрийцы перебьют раненых прямо на койках.

– У него нет выбора.

– Без тебя знаю.

– Зачем вы тогда докучаете ему?

– Потому что он здесь! Его власть – его ответственность. И еще потому, что он мне противен.

– Как вы можете так говорить! Ведь он защищает все, что вам дорого.

– Защищает? То, что мне дорого, нельзя защитить мечом. Тебе этого не понять, верно, Дундас? Я же не вижу особой разницы между Карнаком и Каэмом. По духу они братья. Ладно, некогда мне тут с тобой лясы точить – у меня раненые умирают. – Эврис пошел прочь, но у самой лестницы оглянулся: – Нынче утром я нашел троих человек мертвыми в погребе под конюшней, куда вынужден был их поместить. Их съели крысы.

Он ушел, а Дундас со вздохом вернулся к генералу. Открывая дверь, он набрал в легкие побольше воздуха. Карнак сидел за столом, все еще кипя от гнева.

– Жалкий червяк! – вскричал он, увидев Дундаса. – Как смеет он говорить со мной подобным образом? Я посчитаюсь с ним, когда кончится осада!

– Ничего подобного, генерал. Вы наградите его медалью и извинитесь перед ним.

– Никогда! Он обвинил меня в том, что я довел Дегаса до самоубийства и не забочусь о моих людях.

– Он хороший лекарь и неравнодушный человек. И он понимает, почему вы не позволяете класть раненых в замке.

– Откуда он может это знать?

– Он ведь тоже солдат.

– Если так, то почему же он, черт его дери, нападает на меня?

– Не знаю, генерал.

Карнак усмехнулся, и гнев его прошел.

– Для человека такой комплекции он держался со мной очень смело.

– Весьма и весьма.

– Ладно, медаль я ему, так и быть, повешу, а извиняться не буду. Скажи-ка, как у нас с водой?

– Мы перенесли в замок шестьсот бочек – это последние.

– Надолго нам этого хватит?

– Зависит от того, сколько нас останется.

– Ко дню отступления – около двух тысяч, я полагаю.

– Тогда недель на шесть.

– Этого недостаточно, совсем недостаточно. Какого черта Эгель засел там в лесу?

– Время еще не пришло. Он не готов.

– Слишком уж он осторожен.

– Он знает, что делает, командир. Он хитрый малый.

– Ему недостает чутья.

– Храбрости, хотите вы сказать?

– Ничего подобного я сказать не хотел! – рявкнул Карнак. – Ступай-ка отдыхать.

Дундас вернулся к себе и лег на узкую кровать. Снимать доспехи не было смысла – до рассвета осталось меньше часа.

Он погрузился в дремоту, и перед ним всплыли образы Карнака и Эгеля. Оба они люди незаурядные. Карнак – словно буря, уносящая ввысь, а Эгель больше похож на бурное море – глубокое, темное, гибельное. Никогда эти двое не смогут стать друзьями.

Дундасу представились тигр и медведь, окруженные стаей разъяренных волков. Пока общий враг угрожает им, оба зверя бьются бок о бок.

Но что будет, когда волки уйдут?

Сарвай застегнул ремень шлема и отточил меч на бруске. Рядом Йонат молча наблюдал, как враг идет на приступ с лестницами и мотками веревки. На стенах осталось мало лучников – запас стрел почти совсем иссяк еще три дня назад.

– Чего бы я только не отдал, чтобы скакать на коне в пятитысячном строю легионеров, – проворчал Ванек, глядя на идущую к крепости пехоту.

Сарвай кивнул. Кавалерия разметала бы их столь же легко, как копье протыкает свиное сало. Первые вагрийцы уже лезли на стену, и защитники отошли чуть назад, чтобы не попасть под острые крючья.

– Новый денек начинается, – сказал Ванек. – И как им до сих пор не надоест?

Сарвай в ожидании первого вражеского солдата думал о другом. Кому это надо – лезть первыми? Первые всегда гибнут. Любопытно, как чувствовал бы себя он сам, стоя у подножия лестницы? О чем они думают, карабкаясь навстречу смерти?

Вот над стеной появилась рука, толстые пальцы вцепились в камень. Ванек взмахнул мечом, и рука со скрюченными пальцами отлетела под ноги Сарваю. Он подобрал ее и швырнул вниз. Появились новые вагрийцы. Сарвай ткнул клинком кому-то в зубы, так что острие вышло из затылка. Вытащив меч, он рассек горло следующему. Рука устала, а бой еще толком и не начинался.

Около часа враг не мог закрепиться на стене, но потом какой-то высоченный воин прорвался-таки к западу от башни. Вагрийцы хлынули в образовавшуюся брешь, вбив клин в оборону. Геллан с пятью людьми ударил на них с фланга от башни. Громадный вагриец замахнулся на него мечом. Геллан пригнулся и вогнал клинок ему в бок. Вагриец только заворчал и тут же нанес Геллану новый удар. Отразив удар, Геллан отступил.

– Я убью тебя! – заорал вагриец.

Геллан молча сделал шаг вбок и направил колющий удар ему в горло. Вагриец упал, захлебнувшись кровью, но успел напоследок рубануть по ноге соседнего с Гелланом солдата.

Вагрийский клин постепенно таял. Геллан заколол кинжалом только что взобравшегося на стену врага. По ту сторону клина уже слышались громкие команды Сарвая. Вагрийцев медленно теснили назад, стена очищалась – но в тридцати шагах правее уже образовался новый клин.

На этот раз в брешь кинулся Карнак, размахивая своим огромным топором, рассекая доспехи, круша ребра и вспарывая животы.

Сарвай споткнулся о чей-то труп и упал, ударившись головой о камень. Перевернувшись на спину, он увидел летящий на него меч.

В самое последнее мгновение кто-то отбил удар, и вражеский меч чиркнул о камень над его головой. Ванек прикончил врага, Сарвай вскочил на ноги. Благодарить не было времени – оба снова кинулись в бой.

Тяжкий грохот заглушил звон стали. Сарвай понял: вагрийцы опять пустили в дело таран, и окованное бронзой бревно бьет в дубовые ворота. Солнце пылало вовсю на ясном небе, соленый пот ел глаза.

В полдень атака утихла. Вагрийцы отошли, унося с собой раненых. Дренайские носильщики складывали пострадавших во дворе – в лазарете больше не было места.

Другие таскали на стену ведра с водой, чтобы защитники могли наполнить фляги, третьи смывали со стены кровь и посыпали камень опилками.

Сарвай послал троих за хлебом и сыром для всего отряда, сел и снял шлем. Вспомнив, что Ванек спас ему жизнь, он стал искать его глазами. Солдат сидел около башни. Сарвай устало поднялся и подошел к нему:

– Горячее выдалось утро.

– Скоро еще горячее станет, – слабо улыбнулся Ванек.

– Спасибо, что спас меня.

– На здоровье. Хотел бы я, чтобы кто-то сделал то же самое для меня.

Только тут Сарвай заметил, что лицо у Ванека серое от боли и что он сидит в луже крови, зажимая рукой бок.

– Сейчас кликну носильщиков, – привстал Сарвай.

– Не надо… что проку? Да и неохота мне, чтобы крысы сожрали меня ночью. Боли я не чувствую – говорят, это дурной знак.

– Не знаю, что и сказать.

– Ну и не говори ничего. Слыхал ты, что я ушел от жены?

– Да.

– Глупо это. Я так ее любил, что не мог видеть, как она стареет. Понимаешь? Связался с молодой, с красивой, а она обчистила меня до нитки и завела молодого любовника. Почему все люди должны стареть? – Голос Ванека все слабел. Сарвай придвинулся к нему поближе. – Год назад меня бы так просто не подкосили. Но я все-таки убил того ублюдка! Извернулся так, чтобы он не мог вытащить клинок, и взрезал проклятому глотку. Этот-то поворот, думаю, меня и доконал. Боги, вот бы жена сейчас оказалась здесь! Глупо, да? Хотеть, чтобы она оказалась в этом кромешном аду. Передай ей от меня, Сарвай, – передай, что я думал о ней. Она была так красива прежде… Люди – точно цветы. Боги! Ты посмотри только!

Сарвай оглянулся – и ничего не увидел.

– О чем ты?

Но Ванек уже умер.

– Они возвращаются! – закричал Йонат.

18

Нездешний в жизни не раз испытывал боль и полагал, что способен выдержать любую муку. Теперь он понял, что заблуждался. Точно тысяча пчел жалила вздувшуюся пузырями кожу, и тошнота накатывала волнами, вызывая приступы головной боли.

Когда он уехал, оставив умирающего Кадораса, боль была еще терпима, но теперь, к ночи, с ней не стало никакого сладу. Нездешнего схватило снова, и он застонал, проклиная себя за слабость. Весь дрожа, он заполз поглубже в пещеру, трясущимися руками надрал коры и развел костерок. Лошади, привязанные в глубине пещеры, заржали, и этот звук пронзил все его тело. Он встал, шатаясь, доковылял до коней, ослабил подпругу у своего, набросил на него одеяло и вернулся к огню.

Подложив в костер толстых веток, он почувствовал, как тепло охватывает его тело, и медленно стянул рубашку, морщась от прикосновения шерсти к обожженным плечам. Потом открыл кожаный кошель у пояса и достал длинные зеленые листья, которые набрал еще засветло. Лорассий – опасное растение. В малых количествах он облегчает боль и вызывает цветные сны – в больших убивает. Нездешний понятия не имел, в каких дозах или в каком виде его следует употреблять. Он смял один лист в руке, понюхал, положил в рот и начал медленно жевать. Лист оказался горьким, от вязкого сока свело челюсть. От гнева тяжело застучало в висках, и он стал жевать быстрее. Прошло минут десять – облегчения не наступило, и он сжевал второй лист.

Над костром заплясали огненные танцовщицы, вскидывая руки и стряхивая с пальчиков искры. Стены пещеры начали вздуваться, по ним пошли трещины, у лошадей выросли крылья и рога. Нездешний ухмыльнулся. Ухмылка мигом сошла с его лица, когда он увидел, как его руки покрываются чешуей и на них отрастают когти. Огонь преобразился в лицо – широкое красивое лицо, обрамленное огненными волосами.

– Зачем ты пытаешься помешать мне, человек? – спросило огненное лицо.

– Кто ты?

– Я Утренняя Звезда, Князь Темного Света.

Нездешний, отпрянув, швырнул в огонь палкой. Изо рта высунулся язык пламени – раздвоенный язык – и поглотил деревяшку.

– Я тебя знаю, – сказал Нездешний.

– Еще бы тебе не знать, дитя мое, – ведь ты служил мне много лет, и твоя измена опечалила меня.

– Я никогда не служил тебе. Я был сам себе господин.

– Ты так думаешь? Хорошо, оставим это.

– Нет, говори!

– Что ж тут говорить, Нездешний? Много лет ты охотился на людей и убивал их. Не Истоку ты этим служил, но Хаосу, то есть мне! Ты мой, Нездешний, и всегда был моим. Я же на свой лад охранял тебя, отводил направленные на тебя ножи. Я и теперь оберегаю тебя от надирских охотников, которые поклялись съесть твое сердце.

– Зачем ты это делаешь?

– Я добрый друг для тех, кто мне служит. Разве я не прислал к тебе Кадораса в час нужды?

– Этого я не знаю – зато знаю, что ты Князь Обманщиков, и не верю тебе.

– Опасные слова говоришь ты, смертный. Я могу казнить тебя за них, если захочу.

– Чего ты хочешь от меня?

– Хочу избавить тебя от позорного пятна. Ты стал уже не тот с тех пор, как Дардалион замарал тебя своей слабостью. Я могу очистить тебя. Я почти уже сделал это, когда ты охотился на Бутасо, – но теперь я вижу, что слабость вновь разрастается в твоем сердце подобно раку.

– Как же ты намерен избавить меня от нее?

– Скажи только, что хочешь этого, – и она исчезнет.

– Я этого не хочу.

– Думаешь, Исток возьмет тебя к себе? На тебе кровь невинных, которую ты пролил. К чему идти на смерть ради Бога, который отвергает тебя?

– Я делаю это не ради Бога, а ради себя.

– Смерть – еще не конец, Нездешний, по крайней мере для таких, как ты. Твоя душа уйдет в Пустоту и затеряется во тьме, но я найду ее и вечно буду хлестать огненными бичами. Понимаешь ли ты, что тебя ждет?

– Твои угрозы мне больше по душе, чем твои посулы. Они хотя бы не расходятся с твоей репутацией. А теперь оставь меня.

– Будь по-твоему, но знай, убийца, моим врагам не позавидует никто. Руки у меня длинные, и когти держат крепко. Твоя смерть уже внесена в Книгу Душ, и я с удовольствием прочел это место. Подумай, однако, о Даниаль. Она путешествует с человеком, чья душа принадлежит мне целиком.

– Дурмаст не причинит ей зла, – сказал Нездешний более с надеждой, нежели с верой.

– Увидим.

– Оставь меня, демон!

– Последний дар – прежде чем я уйду. Смотри!

Лицо, замерцав, исчезло, и Нездешний увидел Дурмаста, бегущего за Даниаль по темному лесу.

Он догнал ее у реки и развернул к себе. Она замахнулась, но он отвел ее руку, ударил ее сам, и она упала. Он сорвал с нее платье…

Нездешний молча наблюдал за тем, что было дальше, и закричал лишь, когда Дурмаст перерезал ей горло. Потом сознание оставило его, и боль прекратилась.

* * *

Тридцать во главе с Дардалионом стояли на коленях во дворе у конюшни. Разумы их объединились, души, освободившись от оков, устремились вниз, сквозь деревянные балки и половицы.

Первая крыса проснулась, открыла глаза-пуговки и, почуяв присутствие человека, шмыгнула прочь. Она раздула ноздри, но в сыром подвале не пахло врагом. Охваченная невыразимым ужасом, она с визгом бросилась наружу. К ней присоединялись все новые и новые. Крысы хлынули во двор из всех дыр, желобов и сточных канав. Первая крыса улеглась рядом с Астилой, зная, что только тут можно спастись от страха. Ничто не грозит ей здесь, в тени, которую отбрасывает при луне Человек. Остальные последовали за ней и сбились огромным кольцом вокруг коленопреклоненных священников.

Карнак как завороженный наблюдал это зрелище со стены. Офицеры и солдаты около него осеняли себя знаком Хранящего Рога.

Вокруг Тридцати собрались сотни крыс – они цеплялись за одежду священников и взбирались им на плечи. Сарвай, тяжело сглотнув, отвернулся, Геллан покачал головой.

Дардалион поднял руку, подав Геллану знак.

– Откройте ворота. Немного, всего на фут! – скомандовал офицер и спросил солдата на башне: – Что ты видишь?

– У неприятеля тихо, командир.

Солдаты, стараясь не шуметь, сняли с ворот тяжелые бронзовые засовы и приоткрыли створки.

Крыса-вожак заморгала и вздрогнула, поняв, что ничто больше не защищает ее. Она устремилась к воротам, и вся крысиная орда последовала за ней.

В ночной прохладе черная лава стекла с холма в тихие улицы города Пурдола, миновала рыночную площадь и двинулась к вагрийским палаткам. Крысы, валом катясь по булыжной мостовой, вливались в лагерь.

Солдат, которому крыса вскочила на лицо, с воплем сел, молотя в темноте руками. Вторая крыса сорвалась с его плеча и шлепнулась на колени, куснув его за ляжку. Новые вопли наполнили ночь. Одни вагрийцы в панике выдергивали шесты, на которых держались палатки, и белый холст накрывал их с головой, другие неслись к морю и бросались в воду. Жаровни с углями опрокидывались, пламя лизало сухую холстину, восточный ветер, раздувая огонь, нес его от шатра к шатру.

Карнак на крепостной стене заливался громоподобным смехом.

– Можно ли столь неприветливо встречать свою родню? – сказал Сарвай.

Йонат хмыкнул.

– Экое светопреставление! – воскликнул Геллан. – Дардалион! Поди посмотри, что ты натворил.

Священник в серебряных доспехах покачал головой и увел Тридцать в лазарет, где ждал их Эврис.

– Превосходно, молодой человек! – вскричал лекарь, схватив Дардалиона за руку. – Превосходно! А как насчет тараканов?

– В другой раз, – усмехнулся Дардалион и упал, но Астила, бдительный, как всегда, успел подхватить его.

– Неси сюда, – велел Эврис, открывая дверь в свою комнату. Астила уложил Дардалиона на узкую койку и снял с него доспехи, а Эврис пощупал запястье. – Пульс нормальный. Думаю, он просто обессилел. Сколько времени он уже не спит?

– Не знаю, лекарь. Я сам за последние восемьдесят часов проспал только три. Вокруг столько дел, столько раненых и умирающих, А ночью…

– Я знаю. Черное Братство любит ночные часы.

– Мы не сможем долго сдерживать их. Скоро мы умрем.

– Сколько их тут?

– Кто знает? – устало махнул рукой Астила. – Недавно к ним прибыло подкрепление. Прошлой ночью мы чуть не потеряли Байну и Эпвая. Что будет в эту?

– Отдохни немного. Ты взвалил на себя слишком тяжелую ношу.

– Такова расплата за грех, Эврис.

– Но тебе не в чем винить себя!

Астила положил руки на плечи лекарю.

– Как сказать, друг мой. Нас учили, что всякая жизнь священна. Однажды, вставая с постели, я нечаянно раздавил жука – и почувствовал себя виноватым. Как ты думаешь, что я чувствовал сегодня, видя, как в городе сотнями гибнут люди? Что чувствовали мы все? Нас здесь ничто не радует – а там, где нет радости, поселяется отчаяние.

Шесть человек стояли на коленях перед шаманом, шесть воинов с горящими глазами и угрюмыми лицами. Бодой, два года назад потерявший правую руку; Аскади, повредивший себе хребет при падении с утеса; Нента, прежде отменно владевший мечом, а ныне скрюченный ревматизмом; слепой Беликай; Нонтунг-прокаженный, вызванный сюда из пещер Митенги; Ленлай-одержимый – его припадки в последнее время участились, и однажды он в корчах откусил себе язык.

Кеса-хан в одежде, сшитой из человеческих скальпов, дал каждому испить лиррда, приправленного горными травами. Глядя им в глаза, он примечал, как расширяются у них зрачки, – еще немного, и они впадут в беспамятство.

– Дети мои, – медленно произнес он, – вы избраны свыше. Вы, обделенные жизнью, вновь обретете силу. Силу и гибкость. Мощь вольется в ваши жилы. Натешившись этой новой силой, вы умрете, и ваши души отойдут в Пустоту, исполненные радости. Ибо вы послужите своему племени, исполнив предназначение всякого надира.

Шестеро смотрели на шамана, не шевелясь и не моргая – казалось даже, что они не дышат. Удовлетворенный Кеса-хан хлопнул в ладони, и шестеро служек ввели в пещеру шесть серых волков в намордниках.

Кеса-хан обошел их одного за другим, снимая с каждого волка намордник и поводок. Он прикасался костлявыми пальцами к волчьим глазам, и звери покорно шли туда, куда он вел их. Он рассадил всех шестерых перед увечными воинами, и служки удалились.

Кеса-хан закрыл глаза, и дух его вылетел из пещеры во тьму надирской ночи. Он нащупал пульс земли и заставил биться в лад со своим. Стихийная мощь гор вошла в него, стремясь разорвать хрупкую человеческую оболочку. Шаман открыл глаза и укротил поток, бурлящий в его крови.

– Убийца ночевал в этой пещере. Его запах остался на камнях. Последнее, что вы запомните, будет этот человек, высокий круглоглазый дренай, дерзнувший стать на пути у нашего народа. Запечатлейте его образ в своей памяти, пока волки вбирают в себя его ненавистный запах – запах убийцы-Нездешнего. Похититель Душ силен, но его сила не сравнится с вашей. Он скор и опасен – но вы превзойдете его во всем, дети мои. Плоть его будет сладкой и кровь его – словно вино из горных виноградников. Никакая другая плоть не насытит вас. Всякая другая еда будет для вас отравой. Ваша жизнь только в нем одном.

Кеса-хан глубоко вздохнул и стал обходить волков, трогая каждого за загривок. Звери ощетинились и заворчали, пристально глядя на молчаливых людей.

Шаман издал вопль – и волки прыгнули, вонзив клыки людям в глотки. Ни один из шести надиров не шелохнулся.

По волчьим телам пробежала дрожь, и они стали расти…

Люди съеживались, кожа на них обвисала складками. Волки вытягивались – на лапах вырастали поросшие шерстью пальцы с длинными загнутыми когтями, грудные клетки расширились, плечи раздались. Чудовища встали на ноги, отбросив от себя сморщенные мешки с костями.

– Повернитесь ко мне, дети мои, – позвал Кеса-хан.

Они повиновались, и шаман ощутил на себе свирепую силу их кроваво-красных глаз.

– Идите и убейте, – прошептал он, и шестеро чудовищ вывалились в ночь.

Немного погодя вернулись служки.

– Уберите тела, – приказал шаман.

– Можно ли назвать это телами? – спросил один юноша. Лицо его было пепельно-серым.

– Называй их как хочешь, мальчик, но делай свое дело.

Кеса-хан проводил их взглядом, развел костер и завернулся в козью шкуру. Обряд высосал из него все силы, он чувствовал себя старым и очень усталым. В былые дни для таких превращений отбирали самых крепких воинов, но Кеса-хану это было не по душе. Так гораздо лучше – так люди, согнутые несчастьем, смогут напоследок приобщиться к жизни.

Они выследят Нездешнего и пожрут его. Потом они умрут. Вода не пойдет им в горло, и мясо будет для них ядом. Не пройдет и месяца, как они погибнут от голода и жажды.

Но перед этим они насладятся своей последней трапезой, вонзив зубы в плоть Нездешнего.

Каэм молча выслушал своих офицеров: шестьдесят восемь погибших, сорок семь раненых. Уничтожено четыреста палаток, два склада с мясом и зерном сгорели дотла. На корабле, стоявшем у причала, сгорели паруса, но все остальное уцелело. Крысы, однако, пробрались на оставшиеся склады с провизией и теперь хозяйничают там. Каэм отпустил всех, оставив при себе только человека в черном плаще.

– Верните мне доброе расположение духа, Немодес. Расскажите еще раз, как Братство намерено разделаться со священниками.

Немодес пожал плечами, отводя от генерала глаза, прикрытые тяжелыми веками. Глава Братства был мал ростом и худ, и его мясистый нос казался неуместным на изнуренном лице. Зубы в безгубом рту торчали, словно могильные камни.

– Прошлой ночью у них погибли трое. Скоро им всем конец.

– Трое? Я потерял сорок восемь человек.

– Эти трое стоят больше, чем весь ваш сброд, – отрезал Немодес. – Скоро у них не останется сил сдерживать нас, и мы разделаемся с Карнаком так же, как с Дегасом.

– Ваши обещания – точно ветры, пущенные свиньей. Громко, а пользы никакой. Да знаете ли вы, как нужна мне эта крепость? Железный Засов разбил нашу армию на юге и идет на Дренан. И я не могу послать против него войска, пока Эгель гуляет на воле в Скултике, а Карнак удерживает эту последнюю крепость. Я меж двух огней – ни поражения, ни победы.

– Мы убьем этих отщепенцев, – заверил Немодес.

– Я не хочу, чтобы они умерли от старости! Вы обещали мне, что крепость падет, – а она стоит. Вы обещали, что священники умрут, – а они живы. Вы обещали мне Нездешнего. Что плохого скажете о нем?

– Кадорас предал нас. Он похитил убийцу из надирского становища, где его ждала неминуемая смерть.

– Зачем? Зачем Кадорас это сделал?

– Это превышает мое понимание. Всю жизнь Кадорасом руководила одна лишь корысть. Возможно, они с Нездешним заключили какую-то сделку. Но теперь это уже не важно – Кадорас умер. Сейчас к Рабоасу приближаются девять моих собратьев – это лучшие воины в Ордене, а стало быть, и на всем континенте. Притом у нас остается Дурмаст.

– Я ему не доверяю.

– Именно поэтому на него можно положиться. Он так жаден, что всегда продается тому, кто больше предложит.

– Вы удручаете меня, Немодес.

– У меня есть и хорошая новость, генерал.

– Не могу в это поверить.

– Мы нашли вход в крепость со стороны гор – тот, через который пришел Карнак.

Каэм глубоко перевел дух и улыбнулся.

– Мне нужно, чтобы тысяча человек готова была выступить через два часа.

– Я позабочусь об этом, – пообещал Немодес.