Текст книги "Сумерки героя"

Элдикар долго молча смотрел на него и наконец произнес:

– Пора изведать боль, Мадзе Чау. – С этими словами он указал пальцем на Лю. Кинжал офицера вылетел из ножен, взвился вверх и вонзился Лю в правый глаз. Он упал, не издав ни звука.

Мадзе, сложив руки на коленях, молча смотрел на приближающихся к нему стражников.

Трехмечный отступил от каменной двери, но Железнорукий продолжал молотить в нее рукоятью своего меча.

– Хватит, – сказал ему Трехмечный. – Все равно без толку.

– Как же они-то тогда прошли?

– Не знаю. Но мы осмотрели весь холм, и это единственный выход. Будем ждать.

Они спустились к остальным. Шаговитый сидел у входа в пещеру, Четвертый – рядом с ним. Двое из четверки Острого Когтя стояли в стороне. Трехмечный подозвал их. Оба недавно вышли из питомника. Острый Коготь, выбрав их для такого задания, поступил глупо, но вполне предсказуемо. Он любил поражать, а щенков из питомника поразить легче, чем опытных воинов.

– Расскажите мне об этом бое, – велел Трехмечный, и один из юнцов начал:

– Острый Коготь приказал нам оставаться позади, пока он не разделается с меченосцем, и стал драться с тем, кто носит волчью шкуру. Все произошло очень быстро. Человек двигался, как криаз-нор. Потом Острый Коготь упал. Тогда Шестой напал на второго человека, и тот убил Шестого.

– А вы, значит, удрали?

– Да, командир.

Трехмечный, отступив немного назад, обнажил один из клинков и с быстротой молнии обезглавил рассказчика. Второй попытался убежать, но Трехмечный тут же догнал его и рубанул по шее.

– Свежее мясо, – сказал он, вернувшись к Железнорукому. – Только сердца выкинь. Не хочу, чтобы кровь трусов струилась в моих жилах.

В этот миг земля заколебалась, и Трехмечный едва устоял на ногах.

– Землетрясение! – крикнул Четвертый.

Прокатился глухой звук, похожий на отдаленный гром, и мимо промчался потревоженный валун.

– Это идет из холма, – сказал Железнорукий.

Еще один валун упал сверху, ударившись оземь.

– Все в лес, – скомандовал Трехмечный. Железнорукий ухватил за ногу труп и, волоча его за собой, побежал под деревья следом за остальными.

Ю-ю, проснувшись, почувствовал себя окрепшим, и тело уже не так ныло. Кисуму сидел рядом в медитативном трансе, подогнув ноги и закрыв глаза. Ю-ю тоже сел и уставился на белые ряды призрачного войска.

Вскоре он встал и начал ходить среди глиняных фигур, вглядываясь в их лица и ища Кин Чонга, но так и не нашел его. Наконец он дошел до разбитых фигур и кое-как сложил вместе их головы. Закончив эту работу, он ощутил печаль. Перед собой он увидел лицо риадж-нора, который приходил к нему во сне.

– Что мне делать теперь, когда я здесь? – прошептал Ю-ю. Ответа не было. Ю-ю сел рядом с черепками. Это Кисуму следовало быть приа-шатхом как прошедшему воинскую школу раджни.

Кисуму вышел из транса, открыл глаза и спросил Ю-ю:

– Ну как, тебе лучше?

– Да, – горестно ответил Ю-ю.

– Кин Чонг не приходил к тебе, пока ты спал?

– Нет.

– Имеешь ты какое-нибудь понятие о том, что делать дальше?

– Никакого! – рявкнул Ю-ю. – Не знаю, чем эти статуи могут помочь нам.

Он вскочил и отошел в сторону, чтобы избежать дальнейших вопросов. Никогда еще он не чувствовал себя таким никчемным. Бредя вдоль стены, он пришел к нише с золотыми вещами. Мысленно он видел, как воины, двигаясь в затылок друг другу, складывают сюда свои украшения. Он взял одно колечко и бросил его назад. В своих снах он видел, как воины входят в холм, живые, а теперь они только статуи. Где же воины? Может, их обмазали глиной? Но разбитая голова Кин Чонга была полая, и под глиной не обнаружилось ни черепа, ни волос. Какой же тогда прок в этих фигурах?

Ю-ю думал, пока голова не разболелась. «Ты должен разбудить Глиняных Людей», – сказал ему Кин Чонг.

– Проснитесь! – заорал Ю-ю.

– Чего ты кричишь? – спросил Кисуму, но Ю-ю не ответил ему. В груде золота он разглядел стерженек дюйма четыре длиной, а рядом – круглую подставку с отверстием посередине. Ю-ю вставил стержень и плотно завинтил. На конце стержень был загнут крючком, как пастуший посох. – Что ты делаешь? – Кисуму подошел поближе.

– Так, ничего – забавляюсь. Мне думается, на этом крючке должно что-то висеть.

– У нас есть дела поважнее этого.

– Знаю, знаю. – Ю-ю порылся в украшениях и достал маленький золотой колокольчик с кольцом на верхушке. – Вот оно, – сказал он и нацепил колокольчик на крючок. – Красота.

– Да, красиво, – вздохнул Кисуму.

Ю-ю качнул колокольчик, и тот зазвенел – сначала совсем тихо, потом погромче. Подхваченный пространством купола, звон стал звучать все более громко. Стены заколебались, золото посыпалось на пол. Кисуму пытался что-то сказать, но Ю-ю его не слышал. Ушам стало больно, и Ю-ю зажал их руками.

С потолка заструилась пыль, в стенах появились трещины. Звон превратился в гром. Ю-ю, одолеваемый тошнотой, упал на колени. Кисуму тоже зажал уши и присел на корточки с искаженным от боли лицом.

Глиняные статуи дрожали, и Ю-ю видел, как по ближней фигуре бежит паутина мелких трещинок. Страшный звон все не унимался. В голове Ю-ю вспыхнула боль, он лишился сознания.

13

Кисуму стоял на коленях. Из носа у него текла кровь. Шум уже перешел все мыслимые пределы. От него болело все: уши, глаза, пальцы, живот. Суставы ломило. Кисуму заставил себя встать. Привалившись к нише, где продолжал звонить колокольчик, он обхватил рукой стержень, и звон сразу прекратился. Кисуму пошатнулся и упал, едва дыша. Пыль стояла в куполе, как туман. Он закрыл рот воротником кафтана. В ушах все еще звенело, руки тряслись.

В этот миг он осознал, что сквозь трещины в статуях пробивается яркий свет. Кисуму заморгал: ему казалось, что само солнце зажглось в глиняных фигурах. Трещины ширились, глина отваливалась прочь. Пыль осела, и Кисуму увидел, что почти все статуи сияют золотым светом. Купол озарился так ярко, что Кисуму зажмурился, и теперь ему пришлось зажать уже не уши, а глаза. Выждав несколько мгновений, он отвел пальцы. Свет по-прежнему бил сквозь сомкнутые веки, и он подождал еще. Наконец сияние померкло, и Кисуму открыл глаза.

Глиняные Люди исчезли. Вместо них зал заполняли несколько сотен живых риадж-норов.

Кисуму встал и подошел к ним. Они молча смотрели на него. Он низко поклонился и сказал на церемониальном чиадзийском:

– Меня зовут Кисуму. Есть ли среди вас Кин Чонг?

Вперед вышел молодой воин в длинном кафтане из серебристого атласа, с мечом, заткнутым за черный шелковый кушак. Он снял шлем, но на поклон Кисуму не ответил.

– Кин Чонг не дожил до преображения.

Кисуму взглянул воину в глаза. Золотую радужку пересекали узкие щели зрачков. Что-то кольнуло Кисуму в самое сердце, и он понял, что эти воины – не люди, а такие же существа, как криаз-норы.

– Мое имя Рен Танг, – продолжал воин. – Ты – приа-шатх?

– Нет, – отвернувшись, сказал Кисуму. – Приа-шатх потерял сознание от звона.

Рен Танг подошел к лежащему без памяти Ю-ю. Другие воины молча обступили его. Рен Танг потыкал лежащего ногой.

– Поглядите-ка на хваленого приа-шатха. Мы прошли через века, чтобы помочь обезьяне в волчьей шкуре.

На лицах некоторых риадж-норов появились усмешки. Кисуму, опустившись на колени около Ю-ю, увидел, что у того тоже идет кровь из носа. Он перевернул его на спину, Ю-ю застонал, и Кисуму помог ему сесть.

– Ох, тошнит. – Пробормотав это, Ю-ю открыл глаза, увидел стоящих вокруг воинов, вздрогнул и громко выругался.

– Ты сделал это, Ю-ю, – сказал Кисуму. – Оживил Глиняных Людей.

– Чтобы позвонить в колокольчик, особого ума не надо, – ухмыльнулся Рен Танг.

– Я говорил с Кин Чонгом, – холодно молвил Кисуму. – Он был мужем великой силы, но это не мешало ему соблюдать учтивость.

Кошачьи глаза Рен Танга впились в лицо Кисуму.

– Прежде всего, Кин Чонг не был «мужем», или человеком, как ты говоришь, – он был риадж-нором, как и мы. Затем скажу, что твое мнение меня не волнует. Мы бросали жребий, чтобы решить, кто из нас будет сражаться за вас, людей, когда заклятие, удерживающее Врата на запоре, ослабеет. Довольно с тебя того, что мы на твоей стороне – большего от нас не жди.

– Ничего, – сказал Ю-ю, поднимаясь. – Мне все равно, обращаются они со мной уважительно или нет. Кин Чонг отправил их сюда, чтобы они сражались, – вот и пускай сражаются. Тебе известно, с кем и где вы должны драться? – спросил он, глядя Рен Тангу в глаза.

– Приа-шатх ты, – презрительно бросил тот. – Мы ждем твоих приказаний.

– Прекрасно. Для начала тебе не мешало бы взять несколько бойцов и выйти наружу. Там дожидаются вражеские воины.

Рен Танг надел шлем, завязал под подбородком, позвал с собой нескольких воинов и пошел к выходу, но тут же вернулся.

– Мы не можем выйти. Дверь не открывается.

– Эх ты, задница! – фыркнул Ю-ю. – Простого приказа выполнить не можешь.

На мгновение Рен Танг замер. Затем его меч сверкнул в воздухе, остановившись у самого горла Ю-ю.

– Ты смеешь оскорблять меня?

– По-твоему, это оскорбление? Ты ждал тысячи лет, а дождавшись, первым делом обнажаешь меч против единственного человека, который способен вывести вас из этой гробницы. С каким животным тебя скрестили – с козлом?

Рен Танг зарычал, и Кисуму поспешил отвести его меч в сторону своим клинком.

Глаза Рен Танга вспыхнули.

– Тебе со мной не совладать, человек. Ты и моргнуть не успеешь, как я вырежу твое сердце.

– Покажи, – спокойно сказал Кисуму.

– Довольно, – заявил, выйдя из рядов, другой воин. – Убери свой меч, Рен Танг, и ты, человек, тоже… – Воин, выше большинства риадж-норов, слегка сутулился. Его доспехи – высокий шлем и нагрудник из золотых колец – ничем не отличались от доспехов других воинов, но кафтан был из тяжелого багрового шелка. – Я Сонг Чжу, – сказал он, вежливо поклонившись Кисуму и Ю-ю. Рен Танг под его взглядом отступил назад и спрятал меч.

– Ты чего такой злой? – спросил его Ю-ю.

– Он гневен, потому что вчера одержал великую победу, – ответил за молодого воина Сонг Чжу. – Нам казалось, что теперь, после долгих лет борьбы и страданий, мы сможем наконец насладиться миром. Отдохнуть, полежать на солнышке, позабавиться с девками и напиться. Чудесный был день. Но черный волшебник сказал нам, что заклятие когда-нибудь ослабеет, и Кин Чонг попросил всех риадж-норов бросить жребий – кому из нас уйти из этого мира и погрузиться в долгий сон. Теперь нам снова предстоит сразиться и умереть за чье-то чужое дело. Это не у одного Рен Танга вызывает гнев, человек. Мы согласились только потому, что Кин Чонг обещал сам повести нас в бой. Но теперь он мертв. Он прошел два континента и одолел опасности, недоступные твоему воображению, а умер из-за упавшего с крыши камня. Ты полагаешь, что нам не из-за чего гневаться?

– Вы не хотели сюда идти – я тоже, – пожал плечами Ю-ю. – Однако мы здесь. Давайте-ка выбираться наружу – мне надо подышать свежим воздухом.

Ю-ю подошел к каменной двери и приложил к ней руку – но рука не прошла сквозь камень, а уперлась в него.

– Эге, – промолвил он и пнул скалу. По двери побежали трещины, она распалась на куски и обвалилась с выступа вниз. – А мне ведь никто не говорил, что надо делать, – с гордой усмешкой сказал Ю-ю Кисуму. – Сам догадался! – Он вышел и стал спускаться.

Кисуму и все риадж-норы последовали за ним. Воины обращали лица к солнцу. Один из них, подойдя к мертвому криаз-нору, сунул палец в зияющую рану у него на шее и слизнул кровь.

– Свежий, – объявил он, отрезал у мертвеца кусок мяса, пожевал и выплюнул. – Страхом отдает.

Кисуму отошел от других и стал смотреть вдаль. Ю-ю присоединился к нему.

– Ты чего, раджни?

– Посмотри на них, Ю-ю. Всю жизнь я мечтал стать таким, как они. И вот они, передо мной! Полуживотные, такие же злобные, как враги, с которыми мы сражались. Я ожидал найти великих героев, а вместо этого…

– Однако они подчинились чарам, которые сделали их… мертвыми на долгие века, чтобы когда-нибудь защитить новое поколение людей. Разве это не делает их героями?

– Да где тебе понять! – отрезал Кисуму.

– Ты полагаешь, что землекопу это не по разуму?

– Нет-нет. – Кисуму стиснул Ю-ю за плечо. – Я не хотел тебя обидеть. Хотел только сказать, что всю жизнь отказывал себе в удовольствиях. Ни вкусной пищи, ни крепких напитков, ни женщин, ни игры. У меня нет ничего, кроме той одежды, что на мне, меча и сандалий. Я жил так, потому что верил в орден раджни. У меня была благородная цель. Теперь я вижу, что все это было основано на лжи. Наши предки, чтобы выиграть ту войну, попросту последовали примеру врага. Ни чести, ни благородных устоев. Что после этого моя жизнь?

– У тебя есть и честь, и устои. Ты большой человек. Какая разница, что было в прошлом? Когда я только начал рыть землю, нам говорили, что глубина котлована должна быть четыре фута, а после первого же землетрясения все наши новые дома обвалились. В котловане должно быть не меньше шести футов глубины, вот так-то. Рыли мы, рыли, и все насмарку. Но это не делает меня плохим землекопом. Я великий землекоп. Легенда среди землекопов.

В это время к ним подошли Рен Танг и Сонг Чжу.

– Каковы будут твои приказания, приа-шатх? – спросил воин в красном.

– Знаете ли вы, что надо делать, чтобы Врата не открылись? – спросил в свою очередь Ю-ю.

– Конечно. Для их заклятия использовалась сила риадж-норских клинков. Мы должны собраться у Врат и приложить к ним свои мечи.

– Всего-то? – удивился Ю-ю. – Подходишь к воротам и стукаешь в них мечом? Это мы и сами могли бы!

– Для этого понадобится больше двух мечей, – сказал Рен Танг.

– Сколько же? – спросил Кисуму.

– Десять, двадцать, а может, и все, сколько есть, – не знаю, – пожал плечами Сонг Чжу. – Но это не поможет, если Врата открылись полностью. Надо дойти до них, пока этого не случилось – пока они еще голубые.

– Голубые? – повторил Ю-ю.

– Я видел, как накладывали первое заклятие. Сначала в проеме сверкала белая молния, потом она стала бледно-голубой, как зимнее небо, затем цвет сделался еще гуще и под конец стал серебристым, как меч. После свет померк, из серебристого превратившись в серый, и перед нами оказалась стена. После отбора Глиняных Людей нам сказали, что в случае истощения чар цвета будут меняться в обратном порядке. Когда свет станет белым, чары падут. Если же мы сумеем довести его до серебристого, Врата закроются наглухо.

– Пошли тогда скорее, – сказал Ю-ю.

Элдикара Манушана мучила дурнота. Беседа оказалась болезненнее, чем когда-либо прежде, поскольку невыносимо затянулась. Но дурно Элдикару было не из-за нее, а из-за пыток, которым Дереш Карани подверг Мадзе Чау. Старик оказался крепче, чем можно было предположить, учитывая его изнеженность. Язвы, разъедающие плоть, не сломили его, но мучительная головная боль ослабила его решимость, а черви, кишащие в ранах, еще больше подточили ее. Наконец проказа полностью отдала его во власть Дереша Карани. Зрелище гниющего и распадающегося тела оказалось не по силам маниакально брезгливому старику.

– Хорошо, что ты подарил ему лишних двадцать лет, Элдикар. Без этого он не пережил бы таких страданий.

– Истинно так, повелитель.

– Я вижу, тебе тоже худо.

– Беседы всегда трудны для меня.

– Как по-твоему, из него можно выжать еще что-нибудь?

– Думаю, что нет, повелитель.

– Что ж, довольно и того, что мы узнали. Серый Человек – это наемный убийца, известный когда-то под именем Нездешнего. Поразительно: Ниаллад всю жизнь провел в страхе перед этим человеком, а теперь путешествует вместе с ним.

Элдикару казалось, что голова у него сейчас лопнет. Он привалился к стене подвала.

– Нельзя быть таким слабым, Элдикар. Бери пример с нашего чиадзе. Ну хорошо, можешь быть свободен.

Избавление от боли вызвало у Элдикара громкий крик, и он упал на колени. В подвале было холодно. Маг прислонился к стене. Рядом сидел потерявший сознание, привязанный к стулу Мадзе Чау – голый, весь в гнойных язвах и белых пятнах проказы. По его костлявым ногам ползали черви.

«А ведь я хотел стать целителем», – подумал Элдикар. Вздохнув, он встал, подошел к двери и оглянулся на умирающего. Здесь никого не было, кроме них двоих, – даже часовых не поставили у незапертой двери, а Дереш Карани уже утратил всякий интерес к этому человеку. Элдикар вернулся к Мадзе Чау, сделал глубокий вдох и возложил руки на его покрытое кровавой коркой лицо. Чары Дереша Карани имели большую силу, и всего труднее было искоренить проказу. Элдикар работал молча, сосредоточенно. Для начала он истребил червей и залечил язвы. Старик застонал и начал приходить в себя. Элдикар погрузил его в глубокий сон и продолжил свой труд. Сосредоточив в руках всю свою силу, он слал жизнетворящую энергию в жилы Мадзе Чау. С закрытыми глазами он отыскивал очаги болезни и постепенно убирал их.

Он сам не знал, зачем это делает – разве только чтобы вырастить благоуханную лилию на застойном пруду своей жизни. Отступив, он посмотрел на спящего. Кожа Мадзе Чау сияла здоровьем.

– Все кончилось не так уж плохо для тебя, Мадзе Чау, – сказал маг. – У тебя еще двадцать лет в запасе.

Затворив за собой дверь, Элдикар поднялся по каменной лестнице на первый этаж дворца и прошел в Дубовую гостиную. Берик сидел у окна, князь Арик развалился на кушетке рядом с ним.

– Где Панагин? – спросил Элдикар.

– Готовится выехать на розыски Серого Человека, – ответил Арик. – Мне кажется, предстоящая охота радует его. Узнали что-нибудь от косоглазого?

– Да. Серый Человек – не кто иной, как наемный убийца по прозвищу Нездешний.

– Я слышал о нем. Эх, не дали вы мне поприсутствовать при пытках.

– Зачем вам? – устало спросил Элдикар.

– Это развлекло бы меня. Я ужасно скучаю.

– Мне жаль это слышать, мой друг. Может быть, вам стоит навестить госпожу Лалитию?

– Пожалуй, – оживился Арик.

Маленький отряд разбил лагерь в поросшей лесом лощине у вершины холма, выходящего на Эйденскую равнину. Нездешний стоял, глядя на руины Куан-Хадора. Устарте спала, Эмрин и Ниаллад обдирали трех зайцев, которых Кива настреляла утром.

– При луне они такие мирные, – сказала Кива, и Нездешний кивнул. – У вас усталый вид, – добавила она.

– Я и правда устал. – Он заставил себя улыбнуться. – Стар я для всего этого.

– Никогда не понимала, зачем надо воевать. Какой от этого прок?

– В общем, никакого. Все дело в основном сводится к страху смерти.

– Значит, страх смерти заставляет людей убивать друг друга? Слишком мудрено для меня.

– Ему подчиняются не солдаты, Кива, а вожди – те, которые хотят власти. Чем более могущественными они делаются, тем более богоподобными становятся в собственных глазах. Слава для них обращается в нечто вроде бессмертия. Они мнят, что никогда не умрут и что их имена будут жить в веках. Только вздор все это. Они умирают, как все, и превращаются в прах.

– О да, вы очень устали, – сказала Кива, слушая, как он роняет слова. – Почему вы не отдохнете немного?

Устарте, проснувшись, позвала их. Нездешний с Кивой подошли к ней.

– Как ты? – спросил он.

– Получше, – улыбнулась Устарте, – и не только сон тому причиной. Ю-ю нашел Глиняных Людей.

– И что же?

– Риадж-норы ожили и уже идут к Вратам, все триста воинов. Когда они дойдут, сила их мечей запрет Врата еще на тысячу лет. – Улыбка жрицы померкла. – Не знаю только, успеют ли они. Ипсиссимус уже много дней направляет на Врата отворяющие чары. Если он добьется успеха и заклятие падет, никакая сила в этом мире не вернет его обратно.

– Вы ведь тоже умеете ворожить, – вмешался Эмрин. – Не можете ли вы направить свои чары против его магии?

– Чародей из меня слабый, Эмрин. Я обладаю даром дальновидения, а раньше могла свободно передвигаться между мирами. Теперь эта моя сила почти на исходе – не знаю почему. Думаю, это часть магии смешения, которая создала меня и которая теперь слабеет. С Ипсиссимусом я сражаться не могу. Остается надеяться, что риадж-норы спасут нас. – С трудом поднявшись, Устарте взяла Нездешнего под руку. – Пойдем-ка прогуляемся.

Они отошли от других. Кива развела костер и вместе с Эмрином принялась жарить зайцев. Ниаллад направился в лес.

– Они пытали Мадзе Чау, – сказала Нездешнему Устарте. – Я видела это лишь урывками. Он держался с необычайным мужеством.

– Почему урывками?

– Маг окутал себя и своего лоа-чаи волшебным плащом. Я не могу видеть, что происходит с ними, но нашла путь к мыслям Мадзе Чау.

– Он жив еще? – тихо спросил Нездешний.

– Жив. Скажу тебе еще кое-что: лоа-чаи после пыток вылечил Мадзе, который был уже на грани смерти.

– Чтобы его хозяин мог истязать старика снова?

– Не думаю. Волшебный плащ на миг как будто раскрылся, и я уловила отблеск его мыслей, вернее, чувств. Пытки вызвали у него печаль и дурноту. Исцеление Мадзе Чау – это маленький бунт с его стороны. Тут какая-то загадка. Чувствуется, что мы что-то просмотрели. Что-то очень важное. Так бывает, когда тебя мучает какая-то мысль, которую ты никак не можешь ухватить.

– У меня такое же чувство. Оно не дает мне покоя с той самой битвы с демонами. Я видел, как мага растерзали на части, а за миг перед этим им овладела слабость. До тех пор он ворожил успешно и обращал туман вспять, но вдруг как будто лишился уверенности. Голос его дрогнул, и туман накатил на него. Я увидел тогда, как ему оторвали руку. Но несколько мгновений спустя его голос снова окреп, и он победил демонов.

– Власть Ипсиссимуса очень велика.

– Как же вышло, что он, хоть и ненадолго, лишился ее? И почему с ним не было его лоа-чаи? Разве это не противоречит тому, что ты мне рассказывала о магах и их подручных? Ведь мальчик должен служить Элдикару щитом.

– Мальчик в то время был вместе с Кивой и Ю-ю. Быть может, когда на них напали демоны, Элдикар почувствовал грозящую лоа-чаи опасность, потому и заколебался.

– Нет, это тоже не имеет смысла. Он оставляет свой щит дома, а когда этот щит оказывается в беде, позволяет себя растерзать. Вот если бы против демонов выставили лоа-чаи, а опасность грозила бы его хозяину, тогда понятно. Ты говорила, что хозяин проводит свою силу через лоа-чаи. Поэтому, если он оказался бы под угрозой, связь между ними оборвалась бы, оставив лоа-чаи беззащитным. Однако на деле все было иначе – с демонами сражался сам Элдикар.

Устарте задумалась.

– Не может он быть лоа-чаи. Ты говоришь, мальчику лет восемь? Ни один ребенок, каким бы одаренным он ни был, не может обладать властью Ипсиссимуса. И я не верю, что в этом возрасте можно быть источником столь беспросветного зла.

– Берик – хороший мальчик, – сказал, выйдя из мрака, Ниаллад. – Я очень его полюбил. В нем нет зла.

– Мне он тоже полюбился, – сказал Нездешний, – но что-то здесь не то. Элдикар сказал, что не насылал демонов на мой дом, и я ему верю. При этом он упомянул о Дереше Карани.

– Я знаю этого человека, – холодно произнесла Устарте. – Зло, содержащееся в нем, превышает всякое воображение. Но он взрослый мужчина, и я бы знала, если бы Ипсиссимусов было больше одного. Прошу меня извинить, – обратилась она к Ниалладу, – но я нуждаюсь в вашей памяти, чтобы восстановить события недавнего прошлого. Вспомните, пожалуйста, ту ночь, когда погибли ваши родители.

– Нет, я не хочу, – отшатнулся Ниаллад.

– Простите меня, но это чрезвычайно важно.

Юноша сделал глубокий вдох, и Нездешний понял, что он собирается с силами. Затем он кивнул Устарте и закрыл глаза.

– Да, вижу, – прошептала Устарте. – Мальчик там. Он стоит рядом с магом.

– Так и было, я помню – но зачем это вам?

– Вспомните: каким он вам показался?

– Он просто стоял и смотрел.

– Смотрел на бойню?

– Ну да.

– Его лицо, судя по вашим воспоминаниям, ничего не выражает. Ни потрясения, ни удивления, ни ужаса?

– Он ведь совсем еще ребенок и, наверное, просто не понимал, что происходит. Он славный мальчуган.

Устарте оглянулась на Киву и Эмрина.

– Он вас всех покорил, этот мальчик. Даже Мадзе Чау, когда его пытали, думал о Берике с нежностью. Это неестественно, Серый Человек. Пожалуйста, Ниаллад, вспомните все, что было с вами, когда вы находились в обществе Берика. Мне нужно видеть это самой.

– Мы не так уж часто бывали вместе. В первый раз это случилось во дворце Серого Человека, когда мы пошли на море.

– Что вы там делали?

– Я купался, а Берик сидел на песке.

– Он не входил в воду?

– Нет, – улыбнулся Ниалл. – Я нарочно притворялся, что хочу затащить его в море, и даже схватил его, но он уцепился за камень, и я не смог его оторвать.

– В вашей памяти я не вижу камня.

– Он должен быть. Я чуть животики не надорвал, стараясь отцепить от него мальчишку.

Устарте взяла Ниалла за руку.

– Представьте себе его лицо как можно яснее. Всмотритесь в него: мне нужно видеть каждую мелочь. – Немного погодя она вздрогнула, будто ужаленная, и отпрянула от Ниалла с округлившимися от страха глазами. – Это не ребенок, – прошептала она. – Теперь он сделался смешанным.

– В чем дело? – воскликнул Нездешний.

– Твои подозрения оправдались, Серый Человек. Лоа-чаи – это Элдикар Манушан, а тот, кто представляется ребенком, – Дереш Карани, Ипсиссимус.

– Не может быть, – прошептал Ниаллад. – Вы ошибаетесь!

– Нет, Ниалл. От него исходят приворотные чары, и они действуют на всех, кто к нему приближается. Превосходная защита – кто же заподозрит в злодействе прелестное златокудрое дитя?

Устарте отошла в сторону, вся во власти страшных воспоминаний. Она перешла из мира в мир, спасаясь от Дереша Карани. Теперь он здесь, и от его присутствия все ее надежды разлетаются, словно дым.

Ей следовало знать, что он придет, следовало догадаться, что он сделает это в другом обличье. Магия смешения стала для него навязчивой идеей. На примере Устарте он убедился, что в ней заложены далеко не одни только физические возможности. Умственные способности тоже можно усилить, если правильно все рассчитать. Дереш, и так уже почти бессмертный, желал большего. Производя все более жуткие опыты над своими злосчастными пленниками, он искал ключ к тайнам смешения.

Устарте сделалась его страстью. Она содрогалась, вспоминая об этом. Он неустанно работал над ней, отыскивая источник ее способности менять свой облик. Однажды Устарте привязали к столу, вскрыли, и Дереш вынул у нее одну почку, а взамен вставил другую, начиненную магией, взятую у забракованного смешанного. Боль была нестерпима, и только громадная сила Устарте спасла ее от безумия. Отлеживаясь в своей камере после операции, она чувствовала, как почка шевелится в ней, будто живая. Отросшие из нее щупальца трогали мускулы спины, проникая в легкие. Устарте сотрясали страшные судороги. Чувствуя, что из нее высасывают жизнь, она в панике переменила облик и раздавила чуждое существо внутри, но одно щупальце оторвалось и внедрилось ей в мозг. Там оно погибло, источая обжигающий яд. Устарте-тигрица ревела и царапала когтями стены камеры, отрывая куски штукатурки. Но в конце концов она впитала в себя этот яд, как и в том, первом, случае. Он не мог больше повредить ей, но успел ее изменить.

Вернувшись в свое получеловеческое тело, Устарте ощутила, что стала другой. Испытывая тошноту и головокружение, она уселась на полу среди учиненного тигрицей разгрома, и ей внезапно открылись мысли всех живых существ в стенах тюрьмы – все сразу. От потрясения она закричала, но не услышала собственного крика. Ей казалось, что голова у нее вот-вот лопнет. Борясь с паникой, она попыталась сосредоточиться и отгородить часть своего разума от рева чужих мыслей. Но самые мощные из них, порожденные нестерпимой болью, проникали сквозь все ее заслоны.

Эти мысли исходили от Приала, на котором проводили опыт двое помощников Дереша Карани.

Кипучая, вулканическая ярость волной поднялась в Устарте. Встав с пола, она сосредоточилась на этих людях. Воздух вокруг нее заколебался, и она увидела, что стоит рядом с мучителями в одной из операционных на другом конце тюрьмы. Первому она разорвала когтями горло. Второй хотел убежать, но она прыгнула ему на спину, повалила, и он разбил себе голову о каменный пол.

Устарте освободила Приала.

«Откуда ты взялась… – прошептал он, – из воздуха?» – Его шерсть была в крови, и из тела еще торчали какие-то инструменты. Устарте осторожно убрала их.

«Сейчас мы уйдем отсюда», – сказала она. – «Значит, время пришло?» – «Да».

Закрыв глаза, она послала сообщение всем смешанным, содержащимся в этой тюрьме, и пропала.

Жилище Дереша Карани оказалось пустым, и она вспомнила, что он уехал в город на Совет Семерых. Дереш намеревался открыть Врата и вторгнуться в тот мир, который некогда изгнал куан-хадорцев из своих пределов.

Со двора слышались человеческие вопли и треск дерева. В окно Устарте увидела кишащих на ристалище смешанных. Стража в ужасе разбегалась, но далеко уйти не удалось никому.

Час спустя Устарте вывела сто семьдесят узников на лесистый горный склон.

«Они будут охотиться за нами, – сказал Приал. – Нам некуда идти».

Его слова оправдались через несколько дней, когда лес наводнили криаз-норы и собаки-ищейки.

Беглецы отважно сражались и до поры до времени даже одерживали небольшие победы. Но постепенно их, сильно поредевших, начали теснить все выше в горы. Одни из них стали добровольно уходить к самым вершинам, в снега, других Устарте, разбив на отряды, посылала в разведку на юг и восток. Она наказывала им избегать людей, ибо их самих лишили человеческого облика.

И вот настало последнее утро, когда несколько сотен криаз-норов двинулись в гору, к их лагерю. Устарте собрала вокруг себя оставшихся двадцать узников.

«Держитесь рядом, – сказала она им, – и следуйте за мной». Всей силой своего воображения она вызвала перед собой Врата в другой мир, которые видела прежде в мыслях Дереша Карани.

Воздух заколебался. Устарте простерла руки и крикнула: «Пошли!» В тот самый миг, когда криаз-норы ворвались в лагерь, вокруг нее вспыхнула яркая радуга, и Устарте очутилась на зеленой поляне в тени высоких скал. Солнце ярко сияло на голубом небе, и только девять спутников остались при ней. Тут же стояли пораженные криаз-норы. В скале перед ними была вырублена огромная арка. Камень внутри нее светился, и по нему пробегала голубая рябь. Криаз-норы бросились на них. Устарте прыгнула в проем, а с ней Приал, Мениас, Корвидал и Шетца, молодая девушка с чешуйчатой, как у ящерицы, кожей. Остальные приняли на себя удар криаз-норов.

Вытянув руки, Устарте призвала на помощь всю свою силу. Скала перед ней на миг расступилась, и в ней показались освещенные луной руины. В этот единственный миг им и удалось проскочить.

Скала позади них сомкнулась снова.

Шетца упала, и Устарте увидела, что в спине у нее торчит нож. Вытащив его, Устарте прикрыла руками рану девушки и залечила ее. Сердце Шетцы больше не билось, но Устарте усилием воли заставила ее кровь струиться по жилам.