Текст книги "«Орки» с Востока. Как Запад формирует образ Востока. Германский сценарий"

Таким образом, существующий конфликт между Западом и Востоком – это не просто еще одна часть общенемецких дебатов о неравенстве в отношении расы, класса, пола и возраста. На почве понятных географических очертаний и таких же понятных исторических контуров неожиданно обозначилось новое социальное, экономическое и дискурсивное неравенство, порожденное происхождением, то есть place[85]85
  Место, город, страна (англ.).


[Закрыть], которое прибавилось ко всем существующим неравенствам в качестве катализатора[86]86
  Об этих критериях неравенства см.: Lessenich: Grenzen der Demokratie S. 65 f. По результатам исследований Рэймонда Мерфи (Raymond Murphy) Лессених делает вывод, что в конечном итоге происхождение / место рождения / place доминирует над остальными критериями.


[Закрыть]. Другими словами, происхождение с Востока усугубляет неблагополучие социально незащищенных слоев и существенно снижает их жизненные шансы.

Нынешние приглашения занять определенную позицию в конфликтной ситуации между немцами для меня не внове, напротив. Еще в 1992/93 учебном году, когда я получил фулбрайтовскую стипендию и год учился в США, меня постоянно приглашали на панельные дискуссии. Я прибыл с Востока Германии, и всем хотелось знать, как жилось за железным занавесом и как живется в объединенной Германии. Для историков, социологов и политологов в США я был желанным и, главное, из-за юного возраста идеологически непредвзятым свидетелем, к тому же одним из немногих, кто в те времена приезжал учиться в Штаты. Такой редкий гость был своего рода диковинкой.

Диковинкой я и остался, правда, не в США, а в Германии. Один из немногих профессоров восточного происхождения, получивший право преподавать на гуманитарном факультете немецкого университета. В 2011 году, приехав в Лейпциг, я оказался первым с Востока, кто занял должность профессора современной германистики. С тех пор лишь немногие поднимались так высоко в иерархии, и все они значительно моложе меня. А поскольку они изрядно моложе, их затруднительно идентифицировать как восточных немцев, их академическая карьера, в отличие от моей, началась уже в западных условиях с западными возможностями в западных университетах. Они, как и многие другие, стыдятся своего происхождения, поэтому избегают любого намека на стигматизированное прошлое в своей публичной самопрезентации, в том числе и на своей домашней страничке. Один коллега-профессор из Берлинского университета представился мне: «Осси под прикрытием». Он скрывает, откуда он родом, так как это выставит его в невыгодном свете. Он не только стыдится своего происхождения, но и подчеркивает свое зыбкое положение на занимаемой должности. От коллег с кафедр философии и истории знаю, что в их дисциплинах ситуация еще радикальнее, там на профессорской должности нет почти никого с Востока[87]87
  В этом контексте см. также панельную дискуссию от 17 февраля 2021 года с почти полным исключением восточных немецких специалистов по истории Германии с 1990 года; организатор дискуссии Фонд Герды Хенкель (Gerda-Henkel-Stiftung) при участии: Jürgen Kocka, Martin Sabrow, Stefan Wolle, Krijn Thijs u. a.: https://lisa.gerda-henkel-stiftung.de/125jahrevhd_ddr1990.


[Закрыть].

Когда я приехал в Лейпциг, коллеги то и дело подступали ко мне с вопросом, как я чувствую себя на Востоке, – что показалось мне по меньшей мере странным. «Прекрасно, – отвечал я всякий раз. – Я сам отсюда». Они такого не ожидали, и немудрено, ведь до сих пор профессора и профессорини в восточных университетах сплошь с Запада. В Институте германистики Лейпцигского университета та же картина, что и в ректорате: последние двенадцать лет здесь распоряжаются исключительно западные немцы. Так что для организаторов цикла лекций «Перспективы через осмысление» я, с моим прошлым, оказался счастливой находкой, ибо пресловутую «восточную идентичность» вполне естественно обсудить с восточно-немецким профессором. Собственно, у них и не было особого выбора, попробуй-ка на этом уровне еще кого-нибудь найти! С другой стороны, надо отдать им должное: они не стали приглашать к разговору на тему Востока «специалиста» с Запада. Но, как ни крути, судьба сыграла с ними злую шутку: ошибкой было меня спрашивать и ошибкой было бы не спрашивать[88]88
  Правда, есть еще одно пикантное решение: запретить публичные выступления на эту тему. В летнем семестре 2023 года мы с коллегой хотели провести в Лейпцигском университете в рамках studium universale [неформальное объединение учащихся и учителей] цикл лекций на тему Запад – Восток с участием высокопоставленных политических и общественных деятелей. Однако в октябре 2022 года, несмотря на предварительное соглашение, мы получили от западного куратора уведомление о том, что наш цикл не вызвал достаточного интереса. Конечно, демократия под угрозой, но примечательно, что обсуждать возможные причины этого ему кажется излишним. (Примеч. автора.)


[Закрыть].

Университеты охотно позиционируют себя как места высочайшей морали, с гендерно корректными текстами, с «профессоринями», которые даже не станут читать гендерно не маркированные тексты, с равными правами для всех, включая сотрудников с ограниченными возможностями, с кампаниями по интернационализации и диверсификации, с требованиями обучать с учетом этих особенностей. Это признание неравных возможностей правильно, и, конечно, неравенству следует противодействовать институционально. Однако выходцы из восточных земель из всего этого исключены. Их без труда мы найдем в секретариате, среди технического персонала и администраторов низшего уровня, но не в академической среде, ни с профессорской степенью, ни с профессорской должностью. Таким образом, возникло классовое общество, расслоенное исключительно по происхождению.

Итак, западногерманское – в первую очередь, мораль – во вторую. Мораль, которая институционально демонстрируется и преподносится как справедливость, в принципе ничего не стоит, даже в качестве символической политики, а если чего-то и стоит, то за счет Востока, и не только в финансовом плане.

Но где искать причину такого громадного структурного дисбаланса? Ответ, который лежит на поверхности: «осси» сами по себе некомпетентны, ленивы, в общем, не способны на что-то большее. Мне могут возразить, что я перегибаю палку, что столь грубого предубеждения нет и в помине или, во всяком случае, давно нет. Разве? Я часто встречаю такие суждения даже у моих глубокомысленных коллег, правда, в утонченной риторической форме. Не так давно заведующий кафедрой истории в Йенском университете, потомственный западный немец и к тому же пользующийся особыми вековыми привилегиями, на торжествах, посвященных тридцатилетию объединения Германии, так объяснил то обстоятельство, что никто из восточных студентов, кому ко «времени перемен» было 20–25 лет, впоследствии не получил звания профессора: они просто были необразованны и не способны к дискуссии, а посему и не могли претендовать на профессорскую должность in the long run[89]89
  Здесь: в перспективе (англ.).


[Закрыть]. Quod erat demonstrandum[90]90
  Что и требовалось доказать (лат.).


[Закрыть][91]91
  Мой непосредственный предшественник на профессорской должности, которую я занимаю с 2011 года, видел и до сих пор видит вещи со своей колокольни. К счастью, он оставил записи. Какой обильный источник! Приехав в Лейпциг с Запада в 1994 году, он явно мнил себя «своего рода оккупационным офицером ‹…› из отдела “перевоспитания”». И далее в том же колониальном духе: «…с другой стороны я, как ученый, университетский преподаватель и член университетского самоуправления, не мог отказаться от участия в программе, которая основывалась на идее, что в ГДР почти все в корне было сделано неправильно, несмотря на “достижения” в отдельных областях. Также и я, не хочу показаться самонадеянным, поспособствовал тому, что сегодня, без малого тридцать лет после “поворота”, на Востоке снова усиливается ощущение, что “Запад” признает его недееспособным. И этого было – как мне видится из сегодняшнего дня – не избежать». Нет сомнений, что человек, почти тридцать лет проживший на «Востоке», так ничему здесь не научился и ничего не понял. Вместо понимания закоснелая неисправимая назидательность. Эту и другие прекрасные цитаты см. в: Ludwig Stockinger: Germanistische Literaturwissenschaft nach der deutschen Einheit. S. 20–21.


[Закрыть].

На мой взгляд, причина вовсе не в недостаточном образовании или отсутствии языковых и разговорных навыков. Вернемся в Йену, где я учился с 1986 по 1992 год. Рожденный в 1967 году, я как раз попадаю в эту самую когорту «необразованных». На философском факультете Йенского университета в середине девяностых преподавательский и научно-исследовательский состав профессорского уровня был почти полностью замещен выходцами с Запада[92]92
  Ср.: Oschmann: Jenaer Nachlese. В: Fulda (Hg.): Revolution trifft Aufklärungsforschung. S. 172–183, здесь S. 180 f.


[Закрыть]. Смена элит происходила из-за разнообразных идеологических и политических осложнений с прежним научным сообществом, зачастую резонно, особенно в тех случаях, когда было доказано, что действия одних ущемляли права и свободы других и совершались агентами Штази бывшей ГДР. Разумеется, почти все новоназначенные ученые с Запада привозили с собой и своих аспирантов и докторантов. Тем самым почти все университетские горизонты, которые были доступны, оказались закрыты для молодых научных сотрудников с Востока – они остались не у дел, по крайней мере в Германии. Причем это коснулось не только тогдашних аспирантов и кандидатов, но и – что́ здесь кроется, непреднамеренная оплошность или вероломный умысел? – студентов, выросших в течение следующих трех десятилетий. Политические врата, открывшиеся в 1989 году, в девяностые годы были институционально захлопнуты: с одной стороны, новыми структурами, с другой – конкретными деятелями. Такая радикальная смена научных элит, растянувшаяся на поколения, которая с небольшим фазовым сдвигом происходила и в других университетах Восточной Германии[93]93
  Этот процесс в отношении германистики Ростока подробно описал Хайнц-Юрген Сташак (Heinz-Jürgen Staszak). Ср.: Staszak: Evaluation und Transformation in der DDR-Germanistik. Ein Erfahrungsbericht. В: Jan Cölln / Franz-Josef Holznagel (Hg.): Positionen der Germanistik in der DDR. Personen – Forschungsfelder – Organisationsformen. Berlin/Boston, 2013. S. 29–43. Важно отметить, что столь беспрецедентная замена элит в начале 1990-х годов имеет очевидную связь с тем, что после 1945 года подобная «чистка» в ФРГ не проводилась: «Можно было подумать, что ФРГ при приеме ГДР сменой элит хотела преодолеть собственное прошлое замещением своей нацистской истории, так сказать, восстановив демократию в другом месте». См. там же, S. 31.


[Закрыть], привела к тому, что и по сей день, по крайней мере в гуманитарных науках, профессорские ставки редко достаются ученым восточно-немецкого происхождения, поскольку лишь немногие имели хотя бы шанс подготовиться к таким должностям. Пути приобретения компетенции были просто заблокированы[94]94
  Но, конечно, в этом разрыве между Западом и Востоком играют роль и другие факторы, например то, что у поколения родителей на «Востоке» значительно меньше или вообще нет доходов, которые позволили бы их обучающимся детям пускаться на риск академической карьеры.


[Закрыть]. И тридцать лет спустя после падения Стены ситуация не изменилась, потому что, как хорошо известно, элиты готовят молодую смену из собственной касты методом непотизма. Несмотря на вторую волну назначений, начиная примерно с 2010 года философские факультеты на Востоке остаются почти исключительно департаментами, управляемыми западными персонами для западных персон, не говоря уже о политике назначений в университетах самого Запада. Впрочем, такое положение никого не заботит. Ну, действительно, чего ради тем, кто снимает пенки, переживать за судьбу каких-то маргиналов?

Что это значит и как выглядит, я узнал на собственном опыте, поучаствовав в действе, которое в конечном итоге свелось к showdown[95]95
  Здесь: момент истины (англ.).


[Закрыть], а именно к вопросу: кого выбрать, западного немца или восточного? Оба подходили по всем параметрам. Дама-профессор заметила, что если бы речь шла о мужчине и женщине, то решение, кого выбрать, было бы очевидно: при одинаковой квалификации в приоритете безусловно женщина. И хотя здравый смысл подсказывал, что, учитывая особенность научно-политической и общественно-политической ситуации на Востоке, выбор при равных достоинствах кандидатов должен пасть на восточного немца, тем не менее все, кроме меня, проголосовали за «пришлого». Ничего удивительного. Почти все участники действа были с Запада. Если женщину пришлось бы избрать по формальным юридическим причинам, невзирая на ее происхождение, то у мужчины с восточным бэкграундом шансов никаких. Это была идеальная демонстрация теории социального пространства Бурдьё с его механизмом расслоения и противостояния[96]96
  Согласно Пьеру Бурдьё (1930–2002), социальное пространство – динамическая структура, особенностью которой являются не только процессы перемещения социальных акторов в социальном пространстве, но и их борьба, противостояние.


[Закрыть] – лучше нельзя ни проиллюстрировать, ни подтвердить.

В начале девяностых признание неравенства стартовых условий для Востока на следующее десятилетие было для всех бесспорно, а устоявшееся неравенство сегодня не кажется чем-то недопустимым, и все чаще раздаются призывы по возможности не поднимать эту тему. Иначе, мол, это будет восприниматься как нытье. Например, восточная молодежь, окончившая в начале девяностых среднюю школу и поступившая в высшие учебные заведения, с некоторым оптимизмом – а по сути, наивно – верила в реальную демократию, в те же стартовые возможности, что и у их западных ровесников. Теперь задним умом понимаешь, что об этом не могло быть и речи – кроме аттестата, ничего, что к нему полагалось, у них не было: ни финансовой поддержки, ни связей, ни «запаха конюшни», ни «родства по габитусу[97]97
  Габитус, в теории Бурдьё, есть система прочных приобретенных предрасположенностей.


[Закрыть], которое побуждает находить мысли и действия другого “симпатичными” или “несимпатичными”»[98]98
  Bourdieu: Ein soziologischer Selbstversuch. S. 30.


[Закрыть]. Одним словом, ВСЕГО: экономического, социального, культурного, символического капитала, который существует только как западный капитал; понятие «восточный символический капитал» само по себе есть contradictio in adiecto, оксюморон. Такого нет и быть не может. Не случайно, что и более чем через тридцать лет после воссоединения все карьеры делаются исключительно на Западе или через череду инстанций на Западе, как особо подчеркнуто в социологическом исследовании «Долгий путь наверх. Как восточные немцы попадают в элиту», опубликованном в 2022 году[99]99
  Ср.: Olaf Jacobs u. a.: Der lange Weg nach oben. Wie es Ostdeutsche in die Eliten schaffen. Repräsentation und Karrierewege. Entwicklungen nach drei Jahrzehnten deutscher Einheit. Leipzig 2022. S. 4.


[Закрыть]. У того, кто не может предъявить вышеперечисленное, нет шансов получить хорошую должность, и его быстро отфутболят. Если бы я не работал долго в США, на этом «Западе Запада», меня вряд ли пригласили бы на должность в Германии. У меня гораздо больший зарубежный опыт, чем у многих моих коллег-германистов, но, поскольку все они с Запада, им не нужно было двигаться таким окольным путем, они всегда могли и могут полагаться на старые, налаженные западногерманские связи.

Недавно в одном из исследований делалась попытка обнаружить «истинные причины», по которым восточные немцы не занимают позиций в социальной элите, и искали их не на Западе, а в самих «осси». Они, мол, не заинтересованы в высоких должностях, боятся ответственности, предпочитают бездействие и самоуспокоенность и удовлетворяются вторыми или третьими ролями. Слишком складно, чтобы быть правдой, а по сути, прекрасная отговорка! Удивительно, почему раньше до этого никто не додумался. Ну конечно, «осси» сами во всем виноваты. «Самомаргинализация» – волшебное слово. Кроме того, восточные немцы, как сообщили авторы исследования в онлайн-статье, «менее склонны к риску» и у них нет навыка «стремиться в элиту»[100]100
  Ср.: https://www.springerprofessional.de/personalmanagement/transformation/der-wessi-ist-immer-der-chef/17223048.


[Закрыть]. Такое красивое и убедительное, даже роскошное объяснение, вероятно, приходит на ум в кресле Чарльза Имза[101]101
  Имеется в виду ставшее культовым предметом интерьера клубное кресло с пуфом для ног, созданное в 1956 году знаменитой дизайнерской четой Чарльзом и Рэй Имз.


[Закрыть], и к тому же несет на себе печать неолиберализма. Всем давно известно, что «осси» ленивы и некомпетентны, а теперь еще и выясняется, что они напрочь лишены амбиций.

Отлично! Восточным немцам – многим из которых в начале девяностых выбили почву из-под ног, ведь они потеряли работу, недвижимость, а с ними и доверие к миру, которым пришлось полностью переориентироваться, часто начинать с нуля и учиться новой жизни – теперь вменяют в вину еще и неготовность рисковать. О жизненных рисках, на какие им приходилось идти в девяностых и доныне, о рисках, в которых они жили и живут, на Западе, по-видимому, не имеют ни малейшего представления. За Бременом восточно-немецкие земли «относятся к группе регионов с самым высоким уровнем угрозы бедности. Длительная бедность (свыше пяти лет) встречается здесь в шесть раз чаще, чем в старых федеральных землях, где проживает 95 процентов людей с высокими доходами»[102]102
  Mau: Lütten Klein. S. 163.


[Закрыть]. Не готовы рисковать? Что за черт?! Угроза бедности! Перед лицом галопирующей из-за войны инфляции, грозящей рецессии, энергетического кризиса и вызванного им резкого скачка стоимости жизни Восток снова страдает гораздо сильнее от всякого рода потерь. Ведь здесь нет или ничтожно мало сбережений, состояний, владений, наследства, «зато» ниже зарплаты и пенсии, меньше защищенности. Риск во всех сферах жизни – это тот крайне разреженный воздух, которым дышит Восток. Если бы он постоянно не шел на риск, начиная с революции 1989 года и позднее, он вообще не выжил бы. На этом фоне ссылаться на нежелание рисковать как на причину, по которой Восток не занимает ключевых позиций, столь же абсурдно, сколь цинично и низко. Первостепенное значение здесь имеют вездесущие механизмы социальной изоляции. Вслед за Бурдьё нам не придется долго размышлять, можно ли назвать действующие здесь «методы скрытого социального расслоения» еще «мягким устранением» или уже «жестким устранением»[103]103
  Bourdieu: Das Elend der Welt. S. 285.


[Закрыть].

Что же до возрастных групп, то я хотел бы еще раз сослаться на недавние социологические исследования, подтвердившие, что наиболее обделенная группа в обществе в целом с 1990 года – мужчины из Восточной Германии 1945–1975 годов рождения, то есть первое и второе послевоенные поколения мужчин в ГДР[104]104
  Ср.: Mau: Lütten Klein. S. 166 f. См. в этой связи также подкаст DLF (Deutschlandfunk) с Гретой Тауберт (Greta Taubert) от 4 октября 2020 года, цикл Essay und Diskurs: Auf der Suche nach dem ostdeutschen Mann (der Jahrgänge 1975–1990).


[Закрыть]. И именно их любят выставлять и клеймить не только в социальных сетях, но, к сожалению, в общественных и государственных СМИ, изображая разгневанными бюргерами, избирателями АдГ, нацистами, расистами или просто невменяемыми безмозглыми приматами. Такого рода примеры медиа специально выискивают и отбирают, чтобы на следующем витке представить как характерное явление. Сюда попадают сплошь те, кто в 1989 году поставил диктатуру на колени, кто боролся за собственную зрелость и свободу – чтобы тут же снова оказаться опекаемыми, но на другой лад: без влияния, без средств, без связей, зачастую и без работы. Опекаемыми, заметьте, при демократии и благодаря демократии[105]105
  Ср. о том же: глава «Ausgebremste Demokratisierung» в Mau: Lütten Klein. S. 122–125.


[Закрыть]! Об этом, разумеется, везде, кроме социологии, молчок. Но тот, кто не способен увидеть связь между полной социальной девальвацией этих людей в воссоединенной Германии и некоторыми современными событиями, ничего не смыслит в долгосрочных последствиях истории. Не перестаю удивляться тому, как авантюрно и неисторично интерпретируются нынешние события даже в тех средствах массовой информации, которые должны бы их отражать. Очевидно, это часть «тоталитарного презентизма»[106]106
  Презентизм рассматривает историческую науку не как отражение объективных, имевших место в прошлом явлений, а лишь как выражение идеологических отношений современности.


[Закрыть], который Хорст Бредекамп недавно раскритиковал в другом контексте[107]107
  Ср.: Horst Bredekamp: Warum der identitäre Wahn unsere größte Bedrohung ist // FAZ. 8.03.2021.


[Закрыть].

И раз уж я коснулся истории, сделаю еще один решительный шаг назад, к истокам всех бед. Немцы вместе с австрийцем Гитлером несут ответственность за так называемый Третий рейх 1933–1945 годов, когда совершались все мыслимые и немыслимые преступления, за национал-социализм, Вторую мировую войну, Холокост. Вот почему страна была разделена державами-победительницами, а это, в частности, означает, что Ялтинская конференция определила и судьбу Востока, по мне, так на сто лет вперед, из которых семьдесят семь уже позади. Если Западная Германия после войны благодаря плану Маршалла[108]108
  «План Маршалла был подарком Запада восстанавливающемуся немецкому послевоенному обществу – хотя, без сомнения, эти же вливания послужили и созданию в лице Западной Германии бастиона против коммунизма на фронтах холодной войны». Negt: Überlebensglück. S. 11.


[Закрыть] была экономически и политически переориентирована на демократию и это позволило ей интегрироваться в европейское западное сообщество, то Восточная Германия была вынуждена выплатить СССР гигантские репарации[109]109
  О пропорциях см. данные в Википедии.: Der Osten hat im Unterschied zum Westen das 130-fache pro Person bezahlt.


[Закрыть] и провести сорок лет в реальном рабстве за железным занавесом. По словам Генриха Августа Винклера: «Восточные немцы с самого начала были настоящими проигравшими в войне»[110]110
  Winkler: Wie wir wurden. S. 130.


[Закрыть]. И по сию пору это так! Но почему только Восток должен на протяжении долгих лет искупать вину всех немцев за преступления национал-социализма?!

4. «Восток»: игры атрибуции и эссенциализации

То, что о названиях сторон света стоит серьезно поразмыслить, мне пришло в голову в порту Сан-Франциско, когда мы с другом забрались на плоскую крышу его дома и оттуда обозревали город, сбегающий вниз и карабкающийся вверх по склонам. Когда на легком повороте нашей непринужденной беседы мой друг внезапно заговорил об особенностях западного мира, я проследил взглядом за его жестом, к моему удивлению, в сторону Тихого океана, за которым простирались Россия и Китай. Разве, возразил я, эти страны не принято называть Востоком? Ты говоришь о Западе, а показываешь на Восток. Восток, воскликнул он, у нас на востоке! А вам подходяще жить в окружении двух востоков? Настоящий Восток, если вы его ищете, лежит на Западе, тогда как Запад, о котором вы говорите, находится далеко на Востоке!

Райнхард Леттау. К вопросу о сторонах света

Ничто из сказанного мной не ново, но, похоже, самое время напомнить об этом еще раз, может быть по-другому. По крайней мере, все, кому приходится сталкиваться с атрибуцией «восточный немец» и вытекающими из нее дискредитацией, предрассудками, девальвацией и механизмами исключения, знают последствия, потому что испытывали и продолжают испытывать их на своей шкуре.

Фраза, часто используемая западногерманскими политиками, о том, что нужно «уважать жизненные достижения восточных немцев», не меняет ситуации. Это так же казенно и бесполезно, как аплодировать медперсоналу в начале пандемии коронавируса: ничего не стоит, ничего не меняет, зато оставляет приятное чувство. Честное слово, без иронии и самоиронии все это не вынести.

В целом знания, основанные на опыте ГДР, или «восточном» опыте, представляются как знания «той системы»: либо специфически «восточногерманские», либо, если они профессиональные, знания специалистов, а именно социологов, историков Нового времени, политиков, журналистов. Не существует общенемецкого знания и общенемецкого публичного пространства, поскольку нет общенемецкого сознания или всеохватывающего интереса к такому знанию. Я намеренно говорю тут о знании, а не о «чувствах», «душевном настрое» или «умонастроениях», которые вообще-то не менее реальны, законны и значимы, чем «факты» и «данные». А во многих случаях становится очевидным, что положение с фактами у нас еще хуже, чем с сознанием.

«А что, собственно, такое “Восток?”» – спросит неискушенный читатель. Сторона света, географическое пространство, изменчивое направление, зависящее от точки зрения? Ближний Восток, Средний Восток, Дальний Восток? Кто решает это? Символическое место, игра воображения, фантазм? Наверное, все вместе и все разом. Стоит, однако, заметить, что в отношении Германии ситуация иная. Когда здесь что-то публично говорят, пишут, транслируют о «Востоке», то преподносится это в форме неизменно негативной атрибуции идентичности и эссенциализации[111]111
  Эссенциализация – выявление сущности, которое происходит в ходе создания теории.


[Закрыть] и способ подачи полностью формируется «Западом». При этом термин «Восток» выполняет функцию позорного клейма и знака различия, дистанцирования и изоляции, а также обобщающего маркера. Дискурс Запада о Востоке монолитен и предельно бинарен, определением «Восток» удивительно легко манипулировать еще и благодаря мнимо четким историко-географическим контурам. Запад любит разглагольствовать о многообразии мира, но с наивным простодушием считает свою точку зрения единственно возможной. В эту монополию на точку зрения он естественным образом включает и монополию на истину, и монополию на мораль.

Сопутствующее этому перекладывание всех проблем на Восток свидетельствует лишь об инертности и лености мышления. Характеристики, которые восточный немец вынужден нести на себе как печать, привели к тому, что никакой цельной самоидентификации у него не сформировалось. «Восток» – одно из тех типичных «социальных воображаемых»[112]112
  Согласно Ч. Тейлору, социальное воображаемое представляет собой типовые ожидания, которые мы возлагаем друг на друга, своего рода общепринятое понимание вещей, позволяющее реализовать коллективные практики, из которых состоит наша социальная жизнь.


[Закрыть], чья функция, по словам Акселя Хоннета, заключается в том, что «в отношении фиксированных свойств, к которым стремится каждая социальная группа, они служат “стрелочниками” на путях, направляя власть имущих туда, где те смогут получить удовлетворение от своей самолегитимности. Беспрепятственное следование циркулирующим в обществе иллюзиям, согласно которым бессильные всегда склонны к неискренности, беспринципности, аморальности, приносит сильным мира сего приятное ощущение оттого, что они обладают всеми привилегиями и преимуществами по уважительной причине»[113]113
  Honneth/Ranciere: Anerkennung oder Unvernehmen? S. 154.


[Закрыть]. В каком-то смысле Восток социально интегрирован, но из дискурса и политической активности в значительной степени исключен. Восток часто попрекают адаптацией к диктатуре, прошлым, происхождением, а уж если человек говорит на саксонском или другом диалекте, то и языком. Таким образом, ставится под сомнение или даже разрушается то, что человек считает своей неотъемлемой самостью. Словно этого мало, образовавшийся вакуум заполняется всем тем, что люди на Западе думают о «Востоке», превращая живущих там людей в «восточных немцев» с приписываемыми им предрассудками, стереотипами, ресентиментом и так далее.

Вторая попытка. Что такое «Восток»? Забавная деталь: три западногерманских суда по трудовым спорам официально постановили, что восточные немцы не составляют «меньшинства» и, следовательно, не подпадают под действие законов о дискриминации. Мошенник, который еще и задумал недоброе. Все соответствующие иски были отклонены (Вюрцбург 2009 г., Штутгарт 2010 г., Берлин 2019 г.). Но, как неоднократно показывали переписи, восточные немцы не составляют и большинства. Так что же такое Восток с его восточными немцами, точнее, как его трактовать, если «осси» не меньшинство и не большинство? Ответ очевиден: он либо «Восток», либо вообще ничто. Именно так трактуют и воспринимают его в публичном пространстве. Запад, который и не ведает, что он Запад, считает это «совершенно нормальным». А как же иначе? Из-за такого абсолютно неприемлемого положения речь пойдет не о том, «что есть Восток» в плане онтологизации, субстанционализации или эссенциализации, а о том, что и как ему постоянно вменяется. Каждый рожденный на Востоке знает, о чем я говорю. О почти физическом опыте обесценивания через перманентную негативную идентификацию, притом что эта неподобающая игра с идентификацией лицемерно маскируется под игру в правду. Приписывание определенной идентичности – это основной способ доминирования, он не дает индивиду простора для развития и саморазвития и особенно эффективен там, где, как на Востоке, нет симметричной, независимой от Запада полемики по поводу самоидентификации.

Третья попытка. Если не дискредитировать «Восток» снова и снова, не обвинять его во всех бедах, миф о «восточных немцах» давно сошел бы на нет, потому что из-за миграции и смешения многие различия неминуемо исчезли бы, однако они все время муссируются. А потом лукаво вопрошается: «Так кто такой восточный немец? Тот, кто рожден на Востоке? Тот, кто там родился и живет? Тот, кто не там родился, но там живет? Тот, кто там родился, хоть и не живет?» Негласное требование дифференциации при перемещении внутри Германии с востока на запад и с запада на восток предполагает разделение, а не растворение категорий. Это поистине странная игра, внутренне каждый уже определился, с какой группой он себя соотносит. Западный немец, долгое время живущий на Востоке, должен задаться вопросом, чувствует ли он лично себя задетым, когда «Восток» снова подвергается остракизму, или готовит пути отступления, чтобы в случае чего слинять через заднюю дверь; временщик ли он на Востоке, а в душе был и остается западным немцем. Свою категориальную привилегированность западный немец сохраняет и на Востоке. Можно выразиться и жестче: «восточный немец» – понятие для каждого гражданина федерации вполне определенное, каждый может сразу сказать о себе, «осси» он или нет, не важно, где он живет или жил. Идентификация вносит предельную ясность. По ней видно, насколько активны связанные с ней дискурсивные модели.

В зависимости от ситуации человек, естественно, подбирает аргументы, выгодные ему на данный момент. Вспомните Михаэля Баллака, который, безусловно, был лучшим немецким футболистом начала нулевых, прославленной международной звездой, который практически в одиночку решал исход многих матчей сборной Германии. Но как только дела у сборной пошли не очень хорошо, многие, в том числе и мой бывший кумир Гюнтер Нетцер, заявили, что Баллаку не хватает лидерских качеств, потому что в ГДР его «научили только коллективной игре», ведь личность там ничего не значила, а индивидуальное мастерство не было востребовано. Какая чепуха! В конце восьмидесятых годов маленькая ГДР была третьей в мире сильнейшей спортивной державой после США и Советского Союза. Такое количество побед на Олимпийских играх, чемпионатах мира и Европы не было бы возможно без индивидуального мастерства и силы, даже в командных видах. О глобальном допинге, как в случае с Корнелией Эндер, Беном Джонсоном или Флоренс Гриффит-Джойнер, тогда и речи не было[114]114
  Сообщается, что в финале мужского забега на 100 метров на Олимпийских играх 1988 года в Сеуле шесть из восьми финалистов, а не только Бен Джонсон, принимали допинг. Забег считается «самым грязным в истории». Спортсмены из ГДР в нем не участвовали. (Примеч. автора.)


[Закрыть].

Четвертая попытка. Говоря о Востоке, мы имеем в виду внутринемецкие отношения, медийное, дискурсивное, политическое конструирование «Востока» внутри Германии, той «Восточной Германии», которая странным образом в некотором смысле охватывает федеральные земли ныне Центральной Германии; существует, например, «Центральногерманское радио», созданное совместно Тюрингей, Саксонией и Саксонией-Анхальт. Возможно, в давние времена подобная двуединая конструкция Востока и Запада и имела бы историческое обоснование, но после 1945 года этот термин выглядит крайне подозрительно, а, скажем, для польских и чешских ушей может звучать даже угрожающе, ведь он как бы намекает, что далее к востоку от Одера и Нейсе все еще продолжается «в сущности Восточная Германия». В конце концов, Пассау расположен восточнее Восточной Германии, хоть он и на юге. Видите, как быстро перепутываются термины, хотя кажется, все понимают, о чем речь. А речь, собственно, о территории бывшей ГДР, особой географической области, которая имела всего три государственные границы и история которой тянется до настоящего времени, о «пяти новых федеральных землях», как ее долго называли после 1990 года, но и это прошло.

На момент написания текста новому статусу этой историко-политической и географической области тридцать два года. В отношении человеческого возраста тридцать лет – весьма символичная дата. Она знаменует бесповоротный конец молодости, порог, за которым иногда болезненный переход во взрослую жизнь. Это возраст, в котором человек, возможно, впервые становится исторической персоной: подводит итог былому, что́ и как прожито и сделано, и в то же время задумывается о смысле будущей жизни. Мировая литература изобилует персонажами, которые переживают этот возраст как решающий поворот в своей жизни, как освобождение себя для истинного бытия, но чаще как погружение в экзистенциальный кризис. Потрясающей силы образы созданы в произведениях Клейста и Кафки, Бальзака и Ингеборг Бахман, а также во многих других.

То, что применимо к человеку, можно смело относить к коллективу и обществу: возраст 30 лет – это время подведения итогов и определения точки своего нахождения, когда оглядываешься на прошлое и в то же время устремляешь взгляд в будущее. Большая часть публикаций 2019 и 2020 годов посвящена тридцатилетию революции и, соответственно, воссоединения, что говорит о важности взаимопонимания. Конец ГДР и политический слом 1989–1990 годов уже отстоят от нас на глубину тридцати лет. А историки определили, что все культуры через 20–30 лет переживают смену эпох, поскольку именно в этот период коммуникативная память начинает обращаться в память культурную. С возрастом воспоминания свидетелей исторического события крепнут и становятся решающим фактором в восприятии настоящего, иначе говоря, объем опыта растет, а горизонт ожиданий сужается[115]115
  Эта пара понятий идет, как известно, от Райнхарта Козеллека (Reinhart Koselleck).


[Закрыть]. Одновременно устные формы знания по возрастающей замещаются письменными, а на смену индивидуальной памяти приходят средства массовой информации[116]116
  Ср.: Assmann: Das kulturelle Gedächtnis. S. 11, 51, 217 f.


[Закрыть]. При переформатировании политики памяти[117]117
  Политика памяти – один из важнейших инструментов формирования идентичности того или иного сообщества. Автором этого концепта считается французский историк Пьер Нора, автор многотомного исследования «Места памяти» (1984–1992).


[Закрыть] тут же приоритетное место занимают политические вопросы современности.

На фоне этого, выходит, проблема не в «Востоке», а в связанных с ним примитивных, напрочь негативных или негативно окрашенных атрибуциях, бесконечных упрощениях, инсинуациях и доносах, от которых я уже устал. Поскольку о Востоке искусственно разносится ложь, я считаю, что одной из главных задач книги является радикальная «дезидентификация», в терминологии Жака Рансьера. Он понимает это как абсолютное право человека или социальной группы не принимать приписываемой им идентичности[118]118
  Ср. Рансьер (Ranciere) в: Honneth/Ranciere: Anerkennung oder Unvernehmen? S. 67: «Борьба за признание может, как известно, пониматься просто как требование сформировавшегося субъекта признать его идентичность ‹…›. В притязаниях меньшинств, например, можно видеть запрос на уважение их идентичности. Но мы можем также трактовать их – и, на мой взгляд, в этом заключается зерно диалектики признания – как требование не приписывать им какую бы то ни было идентичность. Меньшинство вправе настаивать не только на том, чтобы их собственная культура и прочее наконец-то были признаны, но и на том, чтобы их как раз не принимали за меньшинство со специфическими правилами и особой культурой. Смысл их требования – иметь те же права и пользоваться таким же уважением, как любой другой человек, то есть как все, кому не приписывается какая-либо специфическая идентичность» (Курсив Рансьера).


[Закрыть]. Этим правом я и пользуюсь здесь. Парадоксально, но такая группа должна сперва идентифицировать себя, чтобы суметь выступить против подобного присвоения. Более того, Восток нужно не только дезидентифицировать, но и дезинфицировать, чтобы он мог найти выход из грязного угла, в который его успешно загнал Запад, обеспечивая собственное благополучие.

Настолько успешно загнал, что некоторые начали ненавидеть себя. Мой коллега переехал с семьей в Галле, и первый вопрос, который ему задали: зачем они перебрались на Восток, здесь ведь ничего нет, им бы лучше оставаться на Западе. Какой симптом фатального развития событий! Люди перестают гордиться родиной, оттого что чувствуют себя лишенными чести и униженными. На Западе же, как правило, превозносят свою родину, кичатся ее региональными традициями и красотами, качеством жизни. Не везде, но в большинстве случаев. По меньшей мере, живут в гармонии со своим мирком, радуются, что все идет своим чередом. У Востока это отнято без остатка. Родина и происхождение там, можно сказать, под постоянным обстрелом, того и другого следует стыдиться, а себя – оправдывать. В Восточной Саксонии из-за массового отъезда в Лейпциг, Дрезден, Берлин и на Запад на 300 молодых мужчин приходится 100 молодых женщин[119]119
  Эти и другие цифры приведены в главе Männerüberschuss в: Mau: Lütten Klein. S. 194–199, конкретно на S. 197.


[Закрыть]. Так какие шансы при таком драматическом положении есть у молодых людей, желающих обзавестись семьей? Пусть каждый сам ответит на этот вопрос и тогда представит себе прямые последствия для местной социальной структуры, для общества и демократии в целом.