Текст книги "«Орки» с Востока. Как Запад формирует образ Востока. Германский сценарий"

Ни один баварец, ни один шваб, ни живущий на Рейне или в Гамбурге не затруднится назвать место своего рождения. А на Востоке родина как определенное место и рождение как определенное время всплывают лишь в контексте диффамации и катастрофы. Многие из выходцев с Востока, кто вопреки всем противодействиям и уверткам добился успеха и получил признание, сознаются, что держали свое происхождение в тайне и открывали его лишь при крайней необходимости, поскольку знали, чем это чревато. Там, где, несмотря на мрачные ожидания, карьера удалась, продвижение достигалось ценой отречения, умалчивания, явного или неявного дистанцирования от Востока, и часто это было едва ли не conditio sine qua non[120]120
  Непременное условие (лат.).


[Закрыть]. Вот и Ангела Меркель лишь в самом конце политической карьеры в своей прощальной речи рассказала о дискриминации и стигматизации, которые ей пришлось пережить из-за происхождения. Сама торжественная церемония прощания была знаменательна в плане коммуникационного разрыва между Западом и Востоком. Доходило до смешного: межрегиональные СМИ – газеты, радио, телевидение, – сплошь укомплектованные западными немцами, не знали, как прокомментировать выбор Ангелой Меркель песни панк-рокерши Нины Хаген: Du hast den Farbfilm vergessen («Ты забыл цветную пленку»). В итоге сошлись на том, что это просто курьез, остальгия[121]121
  Остальгия (нем. Ostalgie, от Osten) – тоска по временам и культуре ГДР. Сама Нина Хаген родилась в Восточном Берлине и как певица была популярна в ГДР в 1970-е.


[Закрыть] и досадная сентиментальность. Вдобавок ко всему, оркестр бундесвера изрядно напортачил. А вот то, что на своих проводах Герхард Шрёдер не придумал ничего банальнее, чем заказать I did it my Way («Я сделал это по-своему») Фрэнка Синатры, почти не вызвало вопросов, скорее наоборот. Срам, да и только! Весьма неприглядные игры.

Один лейпцигский коллега-профессор, естественно с Запада, похвалил Лейпциг, мол, «совсем нормальный западногерманский город». Судя по его высказыванию, Восток лишь тогда хорош, когда похож на Запад. То есть «Запад» и «норма» опять синонимы.

Опрос 2019 года показал, что к этому времени, а именно тридцать лет спустя после падения Берлинской стены, 17 процентов западных немцев ни разу не побывали на Востоке, иначе говоря, каждый шестой. Но, несомненно, 100 процентов имеют ясное представление «об этом Востоке». О многих из них можно сказать: тверды во мнении, да слабы в знании. «Восток» рассматривается как однородная структура без региональных особенностей, буквально как ломоть, который в 1990 году хоть и проглотили, но не переварили и все еще давятся, поскольку западногерманская перистальтика не приспособлена к еде, чреватой поносом и рвотой.

Восприятие и конструирование «Востока» в недавнем прошлом и настоящем, которое я пытаюсь здесь описать, несомненно, опираются на более старые образцы интерпретации, связанные с зародившимся в XIX веке национализмом. То, как он пробивал себе дорогу после революции 1848 года, особенно наглядно показано в самом успешном романе буржуазного реализма «Приход и расход» Густава Фрейтага, опубликованном в 1855 году. Эта мощная книга, в которой слились парадигмы реализма и национализма, переиздавалась чуть ли не до конца XX столетия. Примечательно, что самые высокие показатели продаж пришлись на период с 1918 по 1930 год и еще раз с 1945 по 1960 год, то есть сразу после окончания обеих мировых войн. Только с 1945 по 1960 год, времена «экономического чуда», в ФРГ было продано полмиллиона экземпляров! И это не случайно, ведь в книге предъявляются и превозносятся так называемые немецкие ценности: труд, чистоплотность, трудолюбие, пунктуальность, честность и порядочность[122]122
  Ср.: Raphael Gross: Anständig geblieben. Nationalsozialistische Moral. Frankfurt/M. 2012.


[Закрыть], противопоставляемые двум другим культурам и жизненным укладам – еврейскому и польскому, или, шире, славянскому. Действие разворачивается в Силезии, которая ныне находится на территории Польши, а в то время была немецко-польским пограничьем. Изображение евреев пропитано крайним антисемитизмом со всеми его стереотипами и клише. Изображение настолько презрительное, что даже молодой Теодор Фонтане, сам далеко не друг евреев, в своей рецензии на книгу был вынужден заявить, что автор зашел слишком далеко. Позже Ганс Майер, известный германист из Лейпцига и Тюбингена, заметил, что стереотипы Фрейтага послужили образцом для национал-социалистической агитационной газеты Stürmer. Не менее негативно изображены поляки и вообще славяне: они и ленивы, и глупы, и распутны, и бесчестны, и не способны приобщиться к настоящей культуре. Среди прочего Фрейтаг ведет разговоры о «польском хозяйстве»[123]123
  Freytag: Soll und Haben. S. 325.


[Закрыть] и «славянской Сахаре»[124]124
  Freytag: Soll und Haben. S. 638.


[Закрыть]. Разумеется, пренебрежительное отношение к «польскому хозяйству» подхватил потом Вольф Йобст Зидлер, грезивший о колонизации Востока[125]125
  Baring: Deutschland, was nun? S. 63.


[Закрыть]. Славян на Востоке Фрейтаг рисует настоящими варварами, которых нужно колонизировать, цивилизовать и развить. «То, что там называют городами, всего лишь тень наших городов, а в их горожанах нет того, что делает нашу трудолюбивую буржуазию первым сословием в государстве»[126]126
  Freytag: Soll und Haben. S. 332; в общем контексте см. также: Wilhelm Heinrich Riehl: Die deutsche Arbeit (1861).


[Закрыть]. Пронизанный несносным немецким высокомерием, этот текст одновременно и антисемитский, и антиславянский, причем в такой степени антиславянский, что сформированная в нем идея «Востока» как неполноценного, нецивилизованного и недоразвитого региона глубоко укоренилась в немецком сознании и в конце концов трансформировалась в расистский образ «русского недочеловека», созданный нацистами[127]127
  Ср.: Himmlers Broschüre Der Untermensch (1942).


[Закрыть], ответственными за гибель более чем 25 миллионов советских людей во Второй мировой войне.

Очевидно, что «Восток» больше не сторона света, а обозначение чего-то фундаментально отсталого, бескультурного, варварского. Негативные идентификации и ассоциации продолжали насаждаться и после Второй мировой войны. Возьмите термины «Восточная зона», «Восточный блок», «Восточная Европа» или глумливые высказывания Аденауэра в так называемых анекдотах о поляках вроде «Валахия начинается за Касселем, а Азия под Магдебургом», равно как и позже распространившийся неологизм «осси». Впрочем, список уничижительных обозначений и образов можно продолжать до бесконечности. В сущности, все немецкие сложные слова с составной частью «Ost-» затасканы, замараны и негодны к употреблению. Их, как говорил Витгенштейн, надо отправить в чистку, прежде чем снова прибегнуть к ним, тем более что многие западные немцы даже не представляют себе, как грязны эти понятия. И не забывайте: предубеждение и ресентимент в отношении Восточной Европы господствуют в общественном мнении по сей день. Менталитет, если перефразировать Вальтера Беньямина, меняется так же медленно, как слои горных пород. Вполне закономерно, что при создавшихся условиях фигура «уполномоченного по делам восточных земель», назначенного федеральным правительством, не может восприниматься положительно, вне зависимости от личности – сама эта должность есть символ возмутительного патернализма.

Есть еще один фактор, восходящий к XIX веку, он появился с индустриализацией и сыграл значительную роль в формировании негативного образа географического Востока. В XIX веке почти все крупные промышленные предприятия Центральной Европы, которые были источником токсичных отходов, шума, грязи, строились на восточных окраинах, чтобы дым и выхлопные газы относились преобладающим западным ветром от разрастающихся индустриальных центров. Вследствие этого Восток не только уступает в развитии культуры, но еще и уродлив и грязен. И сегодня привлекательные жилые кварталы, как правило, расположены в западных районах, недалеко от центра, как, например, в Берлине, во Франкфурте-на-Майне или в Лейпциге, где также есть свой респектабельный или, по крайней мере, «топовый» Запад с кварталом Вальдштрассе, Музыкальным кварталом, с районами Шлейссиг, Плагвиц или Голис-Зюд. Здесь много старых зданий эпохи грюндерства[128]128
  Период в экономическом развитии Германии и Австро-Венгрии в XIX веке до экономического кризиса 1873 года.


[Закрыть], окруженных парками с водоемами, роскошными виллами, магазинами экологически чистых продуктов, аптеками натуральных препаратов, студиями пилатеса и йоги, улицами, свободными от интенсивного транспортного потока, короткими маршрутами к центру. Во многих смыслах и отнюдь не случайно это «западная среда», комфортная для жизни. Напротив, восток Лейпцига пользуется дурной репутацией как из-за неблагоприятных условий жизни, включая праворадикальные тенденции, так и из-за высокого уровня преступности, вследствие чего печально известный район Айзенбанштрассе официально объявлен зоной, где запрещено оружие. Радикальная социальная сегрегация осуществляется с максимальной скоростью именно в Лейпциге.

Как ни поразительно, но мнение, что Восток – место скверное, уродливое, грязное, разделяют и в других европейских странах. Вольфганг Бюшер описывает это как «континентальный сдвиг» в своей книге «Берлин – Москва. Пешее путешествие». «Восток – это нечто, чего никто не хочет для себя. ‹…› Когда я спросил в Бранденбурге, где начинается Восток, ответ был: с той стороны, в Польше, конечно. Спросил в Польше, в ответ: в Варшаве, Варшава, она уже на Востоке. Меня уверяли: Западная Польша и Восточная – большая разница, даже сравнивать нечего, сам, мол, увижу, когда пройду за Варшаву. Другой мир – провинциальнее, беднее, грязнее. Словом, восточнее. ‹…› В Беларуси все началось сначала, ‹…› Восток отодвигался все дальше и дальше, от Берлина до Москвы. Точнее, до Подмосковья, потому что Москва ‹…› снова Запад»[129]129
  Büscher: Berlin – Moskau. S. 61 f.


[Закрыть]. Лет двадцать назад так еще можно было писать и думать. Февраль 2022 года разрушил и это.

Некоторое время я полагал, что мы на правильном пути, что сближение «тех, кто принадлежит друг другу», как надеялся Вилли Брандт, пойдет вперед. Самые важные должности в стране занимали восточные немцы: Ангела Меркель – канцлер, Йоахим Гаук – президент, Маттиас Заммер – спортивный директор мюнхенской «Баварии», ну и я в должности профессора немецкой литературы Новейшего времени в Лейпцигском университете. Между тем Гаук и Заммер, а теперь и Ангела Меркель сдали свои позиции. Я пока намерен остаться, но это ничего не меняет в сути коллизии между Востоком и Западом, которая в последние годы, хотя бы на отдельных площадках, обсуждалась публично. Если не брать во внимание чудовищный экономический дисбаланс, в глаза бросается мизерная представленность восточных немцев на ключевых общественных позициях. Циничная структурная, институциональная и прежде всего кадровая дискриминация на Востоке лежит в основе скрытого и явного раскола между Востоком и Западом. Доля восточных немцев на высоких постах в сфере науки, управления, права, средств массовой информации и бизнеса в настоящее время составляет в среднем 1,7 процента[130]130
  Цифры несколько варьируются в зависимости от сферы. Иногда они представлены чуть выше 2 процентов, иногда чуть ниже; в армии, например, на уровне 0,0 процента. Значение 1,7 взято из исследования: Bluhm und Jacobs: Wer beherrscht den Osten? S. 30. Приведенные в нем данные за 2016 год и по настоящее время, 2022 год, либо остаются стабильными, либо даже понизились. Ср.: Jacobs u. a.: Der lange Weg nach oben.


[Закрыть]! Достаточно одного примера, чтобы проиллюстрировать ситуацию: в настоящее время только один из 108 немецких университетов возглавляет восточный немец; по сведениям информационного бюллетеня Центра развития высшей школы (CHE) в марте 2022 года, «типичный руководитель университета – мужчина за 50, западный немец». Причины столь вопиюще малой репрезентативности я уже назвал, когда говорил о Йене. Их можно перенести и на все другие общественные сферы: если обобщить, то системные элиты, пришедшие с Запада, несомненно, пополняются только из своей среды[131]131
  Ср. также: Kowalczuk: Die Übernahme. S. 183–185: «Элиты рекрутируются из своей среды. Пробить брешь в их однородности, внедриться в них и по сей день оказывается невозможным. И дело здесь не в индивидуальных неудачах. Дело в культуре продвижения, проще говоря, ему препятствует происхождение. Разумеется, никто не скажет, что восточных немцев ограничивают. Восточные немцы просто не представлены в тех кругах, где рекрутируются элиты: в частных школах, торгово-промышленных и предпринимательских союзах, карнавальных клубах, клубах для состоятельных и т. д., откуда они и знают друг друга. В научной среде осси не входят в когорту западно-немецкой профессуры. ‹…› Восточному немцу, чтобы подняться, надо пролезть в бутылочное горлышко. Он должен быть не просто так же хорош, он должен быть на голову выше. Проблема элит фатальна, потому что, если разобраться, западные немцы не только упорно объясняют восточным, как все должно происходить, но и растолковывают им их собственную историю».


[Закрыть]. Но ничто так сильно не напоминает Востоку о том, что он Восток, ничто так не навязывает ему отрицательную, ex negativo, «восточную идентичность», как это тотальное изъятие из социальной и экономической политики. Соответственно, Восток чувствует себя оскорбленным, когда в воскресных речах и прочих выступлениях говорят о многообразии, диверсификации, интеграции, инклюзивности, потому что его это никаким боком не касается.

Из-за социализации в период диктатуры ГДР Востоку постоянно ставят в упрек «непонимание демократии», а подчас и полностью отказывают в «способности к демократии». Не потому ли западно-немецкий историк Пер Лео приписывает Западу «державную гордость за демократию» и вещает о том, что «с Запада распространялась атмосфера моральной нетерпимости, которую противники демократии перманентно ощущали на Востоке»[132]132
  Leo: Tränen ohne Trauer. S. 160.


[Закрыть]. Со своей стороны могу заметить: во-первых, не надо объяснять, что такое демократия, тем, кто, часто с большим для себя риском, поставил диктатуру на колени. Более того, Восток понимает демократию даже лучше, потому что он не получил ее в подарок от американцев, а ему пришлось ее завоевывать. Или, как сказал Клаус Вольфрам: «Ни один восточный немец никогда не пренебрегал демократией, ни до 1989 года, ни после, – просто он распознает ее вернее и воспринимает более лично»[133]133
  Wolfram, речь в Академии искусств от 8 ноября 2019 года.


[Закрыть]. Тем не менее Запад непрестанно старается делегитимизировать политический опыт Востока, твердя, что это исключительно опыт диктатуры. «Современная историография демократии в большей степени, чем какая-либо еще, пишется пером победителя. Тот, кто лишь недавно присоединился к демократии, тот, кто замешкался на правильном пути, не достоин и упоминания»[134]134
  Lessenich: Grenzen der Demokratie. S. 15.


[Закрыть]. Да, но у Востока есть не только опыт диктатуры, а значит, и не меньший политический опыт, напротив, его политический опыт гораздо богаче: опыт диктатуры, опыт революции и свержения, затем опыт прямой народной демократии и, наконец, опыт нынешней разновидности демократии – «постдемократии»[135]135
  Я снова заимствую сильный термин у Рансьера (Ranciere), которым он описывает западную демократию после 1989 года. Он определяет «постдемократию» следующим образом: «Это выражение просто обозначает парадокс, когда под видом демократии целенаправленно и согласованно искореняют формы демократического действия». Ranciere: Das Unvernehmen. S. 111.


[Закрыть]. Вследствие этого по логике вещей у него есть обширные возможности комплексного сравнения, что естественно позволяет видеть вещи иначе, а некоторые и зорче. Но Запад этого не понимает или, как обычно, не хочет признавать. Он быстренько решил «интерпретировать самоосвобождение Востока как победу Запада», внося тем самым свою лепту в неолиберализм[136]136
  Schulze: Der Amerikaner, der den Kolumbus zuerst entdeckte… S. 297.


[Закрыть]. А во-вторых, с 1990 года Восток, по сути, отстранен от реального участия и соучастия в развитии этой демократии, поскольку в реальности, а не формально, у него нет почти никаких шансов участвовать, представительствовать, входить или даже продвигаться в общественно значимых структурах. Не говоря уже о власти, деньгах и влиянии. Обвинение Востока во «враждебности демократии» на основании таких предпосылок не только цинично, оно еще и откровенно наследует существовавшие веками модели господства и дискурса, с помощью которых западный колониализм различных мастей стремится установить свою гегемонию. Сначала в поле зрения выдвигается превосходство письменной культуры, затем – истории, позднее – более высокого развития, а совсем недавно – превосходство в демократии: «We went from the sixteenth century characterization of “people without writing” to the eighteenth and nineteenth century characterization of “people without history” to the twentieth century characterization of “people without development” and more recently, to the early twenty-first century of “people without democracy”»[137]137
  От характеристики «народ без письменности» в XVI веке мы прошли путь к «народу без истории» в XVIII–XIX веках, к «народу без развития» в ХХ веке и совсем недавно, в начале XXI века, к «народу без демократии» (англ.).


[Закрыть][138]138
  Ramon Grosfoguel: The Epistemic Decolonial Turn. В: Cultural Studies 21/2007, Nr. 2–3, S. 211–223, конкретно S. 214. Ссылкой на этот содержательный текст я обязан Анне Шахин (Anne Chahine).


[Закрыть].

Представительная демократия, в которой у человека нет представительства, это не упущение и, по сути, не репрезентативная демократия, а демократия некоторых для некоторых. Для остальных лишь симуляция демократии. В федеральных министерствах, где определяется политический курс и готовятся решения, представителей Востока менее чем один процент (по состоянию на январь 2022 года)[139]139
  Репортаж в Tagesschau от 26 января 2022 года: https://www.tagesschau.de/inland/innenpolitik/ostdeutsche-bundesregierung-101.html.


[Закрыть]. И какое впечатление должно сложиться об этой демократии, если высокопоставленные политики заботятся исключительно о создании собственного позитивного образа, но их действия идут с ним вразрез? Десятки политиков, которые получили докторскую степень нечестным путем и были лишены ее (Карл-Теодор Гуттенберг, Аннет Шаван, Франциска Гиффай, Сильвана Кох-Мерин и так далее – устанешь перечислять), ведут себя так, будто они совершили мелкое правонарушение, будто кража интеллектуальной собственности менее преступна, чем кража денег или имущества. Политики, которые оказывают давление на СМИ, радея о собственной карьере или об интересах своей партии (бывший федеральный президент Кристиан Вульф). Политики, которые следуют предписаниям лоббистов, особенно от автомобильной промышленности, и поэтому препятствуют созданию давно назревшего реестра лобби. Политики, данные мобильных телефонов которых таинственным образом исчезают, как только их намереваются привлечь к ответственности, без каких-либо последствий (Андреас Шойер, Урсула фон дер Ляйен). Политики, фальсифицирующие свое резюме (Анналена Бербок). Политики, публично и безнаказанно выступающие с расистскими заявлениями (Гюнтер Эттингер). Политики, бессовестно распределяющие ресурсы и финансы в пользу своего избирательного округа (Андреас Шойер, Аня Карличек). Политики, вбухивающие миллионы, деньги налогоплательщиков, во внештатных консультантов (фон дер Ляйен) и т. д. и т. п. Порядочность, достоинство, стыд, честь – где они? Таково сегодня лицо демократии – заслуживает ли она доверия? Вроде как есть свободная пресса, только она больше ни на что не влияет и часто просто бессильна. О checks and balances[140]140
  Система сдержек и противовесов, обеспечивающая разделение трех ветвей власти (законодательной, исполнительной и судебной), главный принцип демократии.


[Закрыть] нет и речи. Или это всего лишь неизбежный побочный ущерб, причиняемый группами интересантов? Должна ли любая критика в демократическом обществе интерпретироваться как враждебная демократии, будто она играет на руку диктатуре? Какая близорукость! Критика – один из основополагающих принципов демократии. Но Востоку в ней отказано.

Как Востоку доверять институтам, которые не он строит, не говоря уже о том, чтобы руководить ими, и в которых он видит только бюрократические машины принуждения, а не важный элемент функционирующей демократии? В ГДР институты всегда воспринимались большинством населения как враждебная и угрожающая сила. Чтобы нравственно выстоять, людям приходилось постоянно быть настороже. Сотрудничество с институтами часто оборачивалось сговором с властью и вынуждало идти против совести. Скептицизм, глубоко засевший тогда в сознании восточных немцев, по моему ощущению, так и не исчез. Как раньше они дистанцировались от «системы», представленной в основном институтами, так и сегодня толкуют о «системе», которой нельзя доверять. Институты при диктатуре и при демократии, конечно, не одно и то же, а их сравнение свидетельствует скорее о том, что существуют глубинные истоки у определенных моделей поведения, которые, в свою очередь, закрепляются, если нет допуска к участию в демократии. Мы видим, что институты работают, но не видим, чтобы они содействовали, например, социальной стабилизации[141]141
  «Хороший институт – тот, в котором индивиды реализуют свои запросы и с которым могут себя отождествить. Нежизнеспособный (плохой) институт остается обязаловкой. Он отличается косностью, проявляющейся, помимо прочего, в том, что все противоречащее и несоответствующее институциональному процессу уже не может войти в сферу интересов института». Rahel Jaeggi: Was ist eine (gute) Institution? В: Rainer Forst u. a. (Hg.): Sozialphilosophie und Kritik. Frankfurt/M. 2009. S. 528–544, конкретно S. 542 f.


[Закрыть]. Поэтому Восток выходит на улицы быстрее, что, несомненно, связано с его экзистенциальным опытом демократии в 1989 году, желая уличными протестами привлечь к себе внимание и изменить что-то в государстве или даже само государство. Улица – это место, где представлена общественность, более того, улица – единственное общенемецкое пространство волеизъявления Востока, где он может быть увиден и увидеть себя. Правда, с парадоксальными и фатальными побочными последствиями, ибо этим же пользуются и нацисты, в итоге Запад немедленно заклеймил уличные протесты как неприемлемые эксцессы. Эти исконно демократичные, порожденные скепсисом выступления, гарантированные конституцией, вменяются Востоку в вину как антидемократическая позиция и даже как патологическое поведение, бунт и скандал. Однако демократия осуществляется не только истеблишментом и не сводится к результатам выборов. Но об этом позже.

Полное исключение из демократического процесса проявляется даже там, где и не ожидаешь, – в АдГ. Мало того что АдГ основана на Западе и была партией западногерманских профессоров, ее руководящая верхушка, за исключением Тино Хрупаллы, всецело состоит из западных немцев, пусть некоторые из этих известных политиков и перебрались на Восток. «АдГ – вовсе не восточно-немецкий продукт, – пишет Клаус Вольфрам, – а целиком и полностью западногерманское создание. Оно олицетворяет раздел между мелкой и крупной буржуазией»[142]142
  Далее у Вольфрама (Wolfram): «Эта трещина много значит для Федеративной Республики, она уходит глубоко и меняет страну до неузнаваемости. Она и дальше будет углубляться. В Восточной Германии такой буржуазии нет. Здесь электоральные успехи АдГ имеют другие корни. Вероятно, около пяти процентов здешних избирателей действительно разделяет убеждения партийного руководства. Но обида на публичную немоту саднит давно, она может дать 15 процентов. С другой стороны, нынешние 25 процентов – реальное следствие обучения восточных немцев дурным урокам демократии». Wolfram, речь в Академии искусств от 8 ноября 2019 года.


[Закрыть]. Все они пришли и приходят с Запада: Бернд Люке, Александр Гауланд, Йорг Мойтен, Алиса Вайдель, Беатрикс фон Шторх, Андреас Кальбиц, Готфрид Курио, Бьорн Хёке, которого официально и публично называют «фашистом», и, разумеется, идейный вождь правых Гётц Кубичек, тоже родом с Запада, а точнее, что особенно пикантно и не случайно, из Равенсбурга, немецкого юго-запада, этого своего рода эльдорадо для теоретиков заговора. Даже известный политик СвДП Томас Кеммерих, печально знаменитый своим краткосрочным премьерством в Тюрингии, поддержанным АдГ, родом из Аахена, самого западного Запада. Как видите, вопрос происхождения можно и перенаправить. Тем не менее АдГ воспринимают преимущественно как партию Востока, и вследствие этого ее репутация изрядно подмочена. Безусловно, то, что АдГ стала ужасающе популярной на Востоке, набрав на выборах свыше 25 процентов, в немалой степени обусловлено политическим провалом других партий, но не стоит упускать из виду, что популярность АдГ растет и на Западе. Даже в богатых Баден-Вюртемберге и Нижней Саксонии процент голосующих за эту партию сейчас измеряется двузначными числами. От духов, которых вы вызвали, уже нельзя избавиться. До 1989 года Восток утверждал, что все нацисты живут на Западе, с 1989 года все перевернулось. Теперь Запад утверждает, что нацисты живут на Востоке. Все верно, и все не так, тем более что многие идейные нацисты давно перемещаются с Запада на Восток. В начале 2022 года Федеральное ведомство по охране конституции Германии прямо указало на угрозу, связанную с тем, что все больше правых радикалов передислоцируются с Запада на Восток, а значит, в глазах общественности Восток de facto сдвигается вправо.

Карикатура Герхарда Местера (Висбаден) с фронтисписа исследования Фонда Отто Бреннера «30 лет внутреннего раскола». Представители западной прессы составляют список негативных характеристик восточных немцев: неблагодарные, непродуктивные, некультурные и т. п. На плакате написано: «Цветущие ландшафты. Восточная Германия»

Раз в четыре-пять лет, когда Восток на демократических выборах получает-таки возможность участвовать в принятии решений, СМИ и политические элиты поднимают вой. Если до этого Восток интересовал их не более чем обратная сторона Луны, то во время выборов ARD и ZDF через свои издания ZEIT, SPIEGEL, FAZ, Tagesspiegel, Süddeutsche Zeitung и другие ведущие медиа буквально бьются в истерике. Их обуревает бесконечный страх, и они разражаются многословными описаниями надвигающегося ужаса, будто монгольская орда стоит у ворот Европы. Земельные и федеральные выборы 2021 года снова стали ярким примером этого.

Самое время подробнее поговорить о СМИ. Без разделения властей и, в частности, без четвертой власти – свободы прессы, – без ежедневного подтверждения своей жизнеспособности демократия давно бы погибла. Публичность и свобода печати – Кант называет это принципом «гласности» – суть условия справедливости. При этом они не должны пользоваться данной им властью со злым умыслом, тенденциозно. К сожалению, именно это случается сплошь и рядом в ориентированном на Запад медиадискурсе о Востоке. Нынешняя публичная сфера неполноценна, потому что Восток в ней выступает лишь объектом высказываний, а не субъектом.

Для наглядности приведу кое-что из собственного опыта чтения СМИ. С 1990 года я по подписке читал газету taz (die tageszeitung), но только до 1992 года, потому что ее позиции становились все тенденциознее и предсказуемее. С первых номеров в спортивных репортажах меня смущал неоправданно ироничный тон в рубрике «Физические упражнения». Потом я несколько лет выписывал ZEIT, пока в середине 1990-х там не сменился главный редактор, в результате не только «похудел» ее оригинал-макет, но и содержание стало легковеснее. Поэтому я переключился на FAZ и SPIEGEL и с тех пор читаю их более или менее регулярно. Позже добавилась Frankfurter Allgemeine Sonntagszeitung, которая с момента выхода стала гостем моей семьи за воскресным завтраком. И, как я уже говорил, я каждый день начинаю с SPIEGEL ONLINE. С октября 2001 по сентябрь 2002 года, будучи постдоком в Висконсинском университете Мэдисона, я подписывался на газету New York Times. Еще смотрю новости на ARD или ZDF и, ради поддержания своего английского, на CNN и BBC News. Не в последнюю очередь слушаю Deutschlandfunk, если вообще слушаю радио. Я говорю об этом не ради саморекламы или тщеславного дистанцирования от «прочих», а потому что моя читательско-медийная биография – это часть моей западной социализации, с одной стороны, и моего восприятия реальности – с другой, и она опровергает расхожее суждение, будто западные СМИ игнорируют на Востоке. Многие мои знакомые и друзья, независимо от того, откуда они родом, как и я, читают федеральную прессу, в том числе Frankfurter Rundschau, Süddeutsche Zeitung или Tagesspiegel; смотрят главные новости по общественно-государственным каналам, слушают DLF (Deutschlandfunk) и DLF Kultur. Причины того, что на Востоке мало подписчиков на крупные межрегиональные газеты, разные. Во-первых, они относительно дороги; во-вторых, не отражают проблемы и события повседневной жизни региона, поэтому жители и предпочитают местные газеты, в-третьих, репортажи о Востоке в межрегиональных СМИ зачастую крайне предвзяты, надменны и тенденциозны. Подчас они напоминают «репортажи» Клааса Релоциуса об избирателях Трампа в США. Вместо истинной картины – демонстрация собственных представлений[143]143
  Ср.: Juan Moreno: Tausend Zeilen Lüge. Das System Relotius und der deutsche Journalismus. Berlin ² 2019.


[Закрыть].

При этом явно отсутствует как воля, так и желание понять. Редакции всех крупных печатных и электронных СМИ возглавляют западные немцы. Недавно RBB (Rundfunk Berlin-Brandenburg), один из двух крупных вещателей ARD на Востоке, было вынуждено «из-за темных делишек» уволить своего директора Патрисию Шлезингер из Ганновера – и кого назначают? Очередную даму с Запада: Катрин Вернау, уроженку Филлинген-Швеннингена. Комплектование СМИ западными кадрами в начале 1990-х годов было еще более или менее объяснимо. Выглядело это примерно так: «После 1990 года в Восточной Германии два года не было ни одной теле– или радиостанции, ни одной популярной газеты, которую не возглавлял бы западный немец. Общие дискуссии, политическая активность, социальная память, самоопределение – все, что было завоевано всем обществом, внезапно обернулось опекой или поучениями»[144]144
  Wolfram, речь в Академии искусств от 8 ноября 2019.


[Закрыть]. Такое положение вещей сохраняется и поныне. Все ключевые посты в крупных региональных газетах на Востоке по-прежнему занимают западные немцы со своими взглядами, убеждениями и повесткой дня. И почти ни одна из ведущих газет не имеет региональных корпунктов[145]145
  Ср. уже упомянутое исследование Фонда Отто Бреннера, а также Kraske: Der Riss.


[Закрыть], через которые она могла бы влиться в жизнь Востока. Их либо вовсе не создавали, либо через короткое время закрывали. То, что у бульварной Bild большая аудитория на Востоке, связано не с тем, что люди там глупее, менее образованны или менее любознательны, а с тем, что она намного дешевле и ее журналисты работают в региональных корпунктах, поэтому и заметны на местах. Для сравнения: ежемесячная подписка на газету Bild сейчас, в октябре 2022 года, стоит всего 29 евро, тогда как подписка на FAZ – 61,90, а на SZ даже 84,40. Опять-таки на региональные газеты вроде Thüringer Allgemeine можно подписаться за 45,90 евро в месяц, на Leipziger Volkszeitung – за 47,90. Восточный немец не только больше работает, но ceterum censeo[146]146
  Букв.: «кроме того, я думаю…» (лат.). Начало знаменитой фразы Катона Старшего: «Ceterum censeo Carthaginem esse delendam» – «Кроме того, я думаю, что Карфаген должен быть разрушен». Согласно преданию, Катон заканчивал этими словами каждую свою речь в сенате. В нашем контексте фраза означает настойчивое напоминание.


[Закрыть] зарабатывает гораздо меньше западного. Неудивительно, что он не может позволить себе дорогие межрегиональные газеты, которые либо не по карману, либо не отражают жизнь региона, либо пишут о Востоке неприемлемым образом. Зачем Востоку читать западные газеты, где его регулярно поносят и унижают?

Есть, конечно, и примеры взвешенного освещения Востока в СМИ, то есть корректного, вдумчивого, уважительного, объективного, не только критичного, но и самокритичного. Среди них могу назвать некрологи Хансу-Юргену Дёрнеру («Дикси») и Йоахиму Штрайху в футбольном журнале 11FREUNDE или трэвел-серию Фридерики Хаупт во Frankfurter Allgemeine Sonntagszeitung о самых удаленных местах на востоке, западе, севере и юге Германии. Здесь «просто» и искусно, сочувственно и точно передана региональная специфика. Смотрите, и это возможно, если захотеть и выйти за рамки набивших оскомину шаблонов. Только не все этого хотят, чаще наоборот. Хорошим тоном в разговоре о Востоке считается обидеть, оскорбить, оклеветать, презреть, унизить – и обязательно в бестактной манере.

Показательна статья Николауса Бломе в SPIEGEL ONLINE в сентябре 2022 года. В ней снова ответственность за социальную напряженность, как в прошлом, так и в будущем (!), возлагается на восточных немцев: они, мол, зациклены на «идеологии заговора», страдают «манией преследования» и вообще не в себе. Одним словом, «чернь». И он вразумляет их, а значит, и меня: «Стыдитесь!»[147]147
  Ср.: https://www.spiegel.de/politik/deutschland/wutwinter-proteste-die-buerger-sind-nicht-besorgt-sondern-bescheuert-meinung-a-2e99c3e6-aeea-40df-87cf-c141c96f8550.


[Закрыть]. Возвращаю обратно: «Имейте совесть!» Заметьте, это статья в SPIEGEL, а не комментарий «хейтера» в соцсетях. Это тот уровень, на котором в средствах массовой информации говорят о восточных немцах публично и «без проблем».

Меня не раз призывали расширить контекст, смотреть в европейском или, еще лучше, в мировом масштабе. Как удобно! Вы превращаете проблемы в абстракцию или находите стрелочника, так что в конечном итоге они как бы не касаются вас. Но проблемы-то существуют здесь и сейчас, на нашем пороге, и только тут можно их решить. Тем не менее любопытства ради окинем взглядом Европу в целом. Здесь быстро обнаруживаются и аналогии, и тьма другого. Различие в доминирующем положении и коммуникации внутри Германии как в зеркале отражает несхожесть Западной и Восточной Европы. Юстина Шульц, директор Западного института в Познани, пишет о развитии событий в Польше с 1989 года: «Неолиберальная модель развития предполагала импорт западных идей и подходов к их внедрению, которые часто мыслятся как безальтернативные. В результате местные знания и опыт оказались маргинализированы. Вытеснение отечественного истеблишмента международной технократической элитой неизбежно привело к иерархическим и патерналистским отношениям учитель – ученик, что скорее усилило, чем смягчило неравенство»[148]148
  Schulz: 30 Jahre nach dem Vertrag: Gefangen in Mittelmäßigkeit? Paradoxe, Hindernisse und Perspektiven // Hillebrand / Schulz (Hg.): Zwischen Freundschaft und Frust. S. 25–37, конкретно S. 27. Крастев (Krastev) и Холмс (Holmes) сформулировали это еще жестче: «Когда популисты Центральной Европы поднимаются против мнимого императива имитации как наиболее несносного признака гегемонии либерализма после 1989 года, они, очевидно, имеют в виду нечто менее вездесущее и более политически провокационное. Предлагаемая здесь к обсуждению модель масштабной институциональной имитации включает, во-первых, признанное моральное превосходство имитируемого над его имитаторами; во-вторых, политическое устранение всех жизнеспособных альтернатив, в-третьих, ожидание того, что имитация будет безусловной и не адаптированной к местным традициям и, в-четвертых, высокомерное притязание представителей стран, которым подражают, на право долгосрочного наблюдения, контроля и оценки прогресса стран-имитаторов». Krastev / Holmes: Das Licht, das erlosch. S. 17. О лицемерном отношении Германии к своим восточным соседям см. также главу «East of Erinnerung» в: Leo: Tränen ohne Trauer. S. 207–236.


[Закрыть]. Шульц также указывает, что на Западе «экономический успех ‹…› возведен почти в моральную категорию»[149]149
  Schulz: 30 Jahre nach dem Vertrag. S. 30.


[Закрыть]. Тот, кто имеет деньги и власть, да к тому же определяет дискурс, имеет и право поучать других, что и почему они делают неправильно. Но самое примечательное: такой тип правления еще и представляется морально превосходящим, moral grandstanding, par excellence, а люди верят – возможно придерживаясь протестантской этики, – что размер богатства напрямую связан с высокой нравственностью как приоритетной ценностью. Иван Крастев и Стивен Холмс считают, что это имеет отношение и к «продвижению посткоммунистической демократии» в ЕС: «По условиям вступления в ЕС, на страны Центральной и Восточной Европы оказывалось давление, чтобы они в рамках процесса демократизации придерживались политических стратегий, разработанных невыборной бюрократией из Брюсселя или международными финансовыми учреждениями. Полякам и венграм указывали, какие законы принимать и какую политику проводить, и в то же время делать вид, будто они не находятся под внешним управлением»[150]150
  Krastev / Holmes: Das Licht, das erlosch. S. 19.


[Закрыть]. Знакомо по личному опыту, не правда ли? Особенно в сфере коммуникации. Поговорите с поляками, чехами или венграми – у них в этом плане нет иллюзий. Хотя их государства и члены Евросоюза, говорить они могут только о собственных проблемах, а не общеевропейских, которые остаются уделом исключительно Германии и Франции. Так и восточному немцу дозволено говорить о Востоке, но не обо всей Германии, потому что это полномочия западного немца[151]151
  В этом отношении после 1989 года все осталось по-прежнему. Юрек Беккер (Jurek Becker), переехавший из ГДР в ФРГ в 1977 году, описал это явление в 1980-х годах: «[К]огда я заговариваю о проблемах в ФРГ ‹…›, тут же ощущаю себя незваным гостем, который лезет в чужие дела. ‹…› Даже сегодня [1989] я ясно чувствую, какого поведения от меня ждут, а какое вызовет отчуждение. Если, например, я усмотрю повод обеспокоиться происходящим в ГДР, я соответствую ожиданиям и мне точно дадут микрофон; если же мне придет в голову посетовать на местные обстоятельства, его, как правило, убирают. ‹…› Если же взгляды, которыми меня в этих случаях награждают, и недовольство, которое я вызываю, облечь в слова, то они звучали бы примерно так: “Ты лучше говори о том, зачем тебя позвали. Если нам понадобится твой совет, узнаешь об этом заранее”». Becker: Warnung vor dem Schriftsteller. S. 37 f.


[Закрыть]. Может быть, по этой причине Восток «упрямо» нащупывает свой путь. Когда Венгрия пытается уйти от такой асимметрии, пусть даже через разрушение демократии, – это крайне тревожный симптом.