Текст книги "«Орки» с Востока. Как Запад формирует образ Востока. Германский сценарий"

9. Речи и ораторы: «Стенания нытика»

Значение человека в том, что он человек, а не в том, что он еврей, католик, протестант, немец, итальянец и т. д.

Гегель. Философия права

Что, собственно, за текст я представил? Пасквиль, тираду, бесконечные причитания, перепалку, словоблудие? Все это вместе, наверняка скажет кое-кто. А противники из числа моих критиков воспользуются уже давно прижившимся термином «стенания» и назовут автора типичным «нытиком-осси», который со своей самовиктимизацией претендует на участие в олимпиаде социальных жертв[233]233
  Opferolympiade (нем.) – уничижительная метафора, саркастически указывающая на якобы уязвленное положение некоторых европейских (белых) граждан.


[Закрыть]. Поскольку это легко предугадать, хочу сказать, что́ сам я думаю по его поводу. Как уже говорилось, весь Восток в глазах Запада – просто Саксония, где все говорят на саксонском. А саксонский, в свою очередь, по дальнейшей спецификации, проявляется главным образом в режиме «стенания».

Нытье, нытье, нытье – a rose is a rose is a rose[234]234
  «Роза есть роза есть роза…» (англ.). Строка из стихотворения Гертруды Стайн «Святая Эмилия» (1913), выражает закон идентичности: вещь всегда остается такой, какова она есть.


[Закрыть], и чем больше всматриваешься в слово, тем дальше уходят воспоминания! Что вообще означает это так называемое стенание? Прежде всего это глухой, надоедливый, невразумительный и невнятный шум; с эстетической точки зрения – тональный диссонанс в гармоничном звучании Запада, с этической – неуместная жалость к самому себе, вызывающая у других неловкость, испанский стыд, так что хочется бросить евро в пустую кружку «осси», лишь бы он заткнулся. Но давайте внимательнее рассмотрим это «нытье».

Юргену Хабермасу принадлежит уже упомянутое тонкое замечание о том, что до 1989 года на Востоке не было публичной сферы, но не появилась она и после, потому что в общенемецкой реальности у Востока нет ни полноправного голоса, ни адекватной площадки для высказывания. Следует добавить, что выступающие на «восточном языке», если таковые вообще допускаются, кажутся чужими, поскольку южные восточно-немецкие диалекты, такие как ангальтский, тюрингский и саксонский, редко звучат в публичной сфере по радио или телевидению и поэтому производят впечатление экзотических, странных, «чудных». Люди говорят по-другому и другое. Их манеры другие, не в последнюю очередь из-за отсутствия опыта публичных выступлений, а сверх того – из опасения быть осмеянными или выставленными напоказ с их промахами в ораторском искусстве, что случалось и случается достаточно часто[235]235
  Сандра Кершбаумер в своем ответе 9 февраля указала на различия в языке, отметив, что ее дети лишь «по необходимости говорят на тюрингском». Доведенное до карикатуры, это различие в виде языкового и социального расслоения предстает в новелле Дирка фон Петерсдорфа Gewittergäste («Грозовые гости»), в которой тюрингский фермер лопочет нечленораздельно, а главный герой родом с Запада, само собой, говорит на литературном немецком. См.: D. Petersdorff, Gewittergäste, S. 13 f. (Примеч. автора.)


[Закрыть]. «Осси» смешно разговаривают, смешно одеваются и вдобавок ко всему «неправильно» называют время. Например, «четверть десятого» вместо «девяти с четвертью», как все нормальные франконцы и прочие, или «три четверти десятого» вместо «без четверти десять». Иначе говоря, человека не считают за человека, потому что он говорит и ведет себя «по-другому». Тут все сходится: тема «Востока» раздражает, речь раздражает, ораторы раздражают, в том числе из страха, что отсюда вырастут долговые претензии. А если в речи есть отклонения от нормы, то наверняка и сам говорящий с отклонениями. Помимо этого, Восток публично должен высказываться только о себе и только негативно – или молчать, особенно в общенемецком пространстве. Более того, он должен мириться с укоренившимся неравенством, покорно сносить критику и насмешки со стороны Запада. Неудивительно, что многие этим смущены, сбиты с толку, унижены, травмированы.

Восток, у которого не было и нет гласности, должен наконец ее добиться. Способы могут быть различными: можно, например, прибегнуть к низовой демократии на улицах, поскольку другие общественные формы коммуникации недоступны или не достигают цели. Публичность, естественно, означает общенемецкую огласку, общее пространство для дебатов и переговоров. В отсутствие публичности ее заменителем парадоксальным образом снова, как и прежде, выступает литература – отсюда ее мощь, отсюда шквал премий «восточно-немецким авторам».

Говорить о «Востоке», подразумевая человека с «Востока», столь же трудно и тягостно, сколь и необходимо. Особенно человеку с Востока. Он всегда принуждает себя к оговоркам, ему приходится противостоять предубеждениям и принимать во внимание, что сказанное им имеет значение, только если одобряется Западом, будто Запад и есть истина в последней инстанции. Он говорит, а его аргументы не воспринимаются, потому что мысли заняты другим: надо же, говорит кто-то с Востока, редкий случай. Да и надоели Западу эти разговоры, он больше не хочет слушать и слышать о Востоке. Запад устал, ему скучно, он раздражен и растревожен и всякий раз закатывает глаза, когда муссируется эта тема, о чем свидетельствуют и частные, и социальные связи. Но то же и в науке. В начале девяностых социологи полагали, что проблемы разрыва между Востоком и Западом не возникнет, что сглаживание политических, социальных и экономических условий всего лишь вопрос времени и различие в менталитете исчезнет само собой, Восток «догонит» и оппозиция Восток – Запад останется для историков. Однако и тридцать лет спустя тема никуда не делась и, может быть, теперь более актуальна, чем когда-либо. Вот почему социологи, пусть и немногие, снова уделяют ей внимание. При этом они не только констатируют, что еще не выработали адекватных терминов (постколониальная, интерсекциональная[236]236
  Интерсекциональность – теория, исследующая пересечения различных форм или систем угнетения, доминирования или дискриминации.


[Закрыть], новейшая? и т. д.), не говоря уже о собственной теории, но отмечают, что либо тема вообще не рассматривается как предмет исследования, либо на нее косятся, считая убийцей карьеры. Коллега из Кёльна даже определил ее как «минное поле». И, разумеется, в такой латентной политической полемике об идентичности важную роль играют вопросы: кто, когда и почему имеет право в ней высказаться? Высказывания – одна проблема, высказывающие – другая, а точнее, высказывания и высказывающие – две стороны одной и той же проблемы. Поэтому социология как наука в большинстве случаев тоже раздражена, растревожена и устала. Все подчинено требованию вернуться наконец к текущим задачам, чтобы Восток успокоился, нормализовался и вел себя как все. Есть дела и поважнее. Несомненно, есть. Изменение климата, пандемия, разрушение жизненного пространства и качества жизни автопромом и токсичными выбросами автомобилей, на переднем плане, конечно, события на Украине с их катастрофическими последствиями для всего мира. Но чем упорнее Запад не хочет слышать Восток и иметь дело с этой проблемой, тем острее проблема демократии в Германии.

А что такого необычного, если говорит человек с Востока, удивляются те, кто любит приводить в пример Ангелу Меркель или Иоахима Гаука, восточных немцев, которые поднялись на вершину власти. Стоит, однако, напомнить, как и почему они вообще смогли попасть во власть. Это отнюдь не предусматривалось, и было обусловлено фактором, давно и тщательно проанализированным социологическими исследованиями элит. В обоих случаях только кризис обеспечил их взлет. В случае с Ангелой Меркель именно аховая ситуация со сбором средств для ХДС привела к тому, что западно-немецкие лидеры, сплошь мужчины, либо прогорели, либо не желали опростоволоситься. Тогда и выдвинули Ангелу Меркель, от которой, как считали, смогут избавиться в любой подходящий момент, только не просчитали ее выдающихся лидерских политических способностей, обеспечивших ей шестнадцать лет канцлерства. В случае с Йоахимом Гауком все решила отставка действующего федерального президента Кристиана Вульфа, вынужденного уйти со своего поста из-за подозрений в злоупотреблении властью. Так смог избраться Гаук. То есть оба раза ввиду институционального кризиса пополнение из собственных рядов истеблишмента выглядело нежелательным, что и открыло двери предполагаемым аутсайдерам. Подобный феномен встречается в бизнесе или банковском деле. Нередко назначения случаются вопреки ожиданиям, когда установленные правила игры на время дают сбой.

Так что Меркель и Гаук как раз не пример восхождения восточных немцев на высокие должности. Но в их стремлении удержать позиции зримо проявилась проблема расчетливой риторики оратора, особенно в отношении к своему восточному происхождению. Иоахим Гаук выбрал самый легкий путь – он максимально дистанцировался, окрестив весь Восток «темной Германией», и тем самым оказал ему медвежью услугу. Он как бы освободился от собственной природы, в которой коренится его сущность, будто она ему не принадлежит. Своим высказыванием он подарил очернителям Востока куда как желанный термин, который теперь прочно прилип к нему. Как же, ведь это сказал восточный немец, а если уж сам «осси», значит, так оно и есть. В этом речевом акте радикальной ассимиляции и сверхотождествления себя с Западом Гаук поставил себя вне Востока, а на самом деле – над ним.

Ангела Меркель поступила иначе – она скрывала, сколько могла, свое восточногерманское происхождение. Очевидно, ее уже достало то, что в кругах ХСС ее пренебрежительно именовали «перепелкой с зоны»[237]237
  В оригинале: Zonenwachtel (нем.); слово wachtel («перепелка») на жаргоне означает «надзиратель», отсюда оскорбительная двусмысленность прозвища.


[Закрыть]. Красноречивая иллюстрация к проблеме идентификации. Когда политика Меркель идеально вписывалась в господствующий западный дискурс, тут же вспоминали, что родилась-то она в Гамбурге, то есть «наша», «западная немка», а когда ее политика не находила поддержки, то запускали жупел о ее «социализации в диктатуре» – и она вмиг оказывалась «с той стороны», будто реинкарнация Эриха Хонеккера (родившегося, кстати, в Сааре, самом западном Западе). Совсем недавно консервативное крыло ХДС буквально набросилось на нее, приписав все ошибки ее происхождению из ГДР. Подумайте, лишь в своей заключительной речи на посту канцлера Ангела Меркель впервые заговорила об унижениях, которые ей пришлось пережить из-за восточной идентификации.

В принципе, все, отмеченные стигмой восточногерманского происхождения, включая и меня, могут рассказать о таком опыте, все, против кого его прошлое самым грязным способом используется как оружие. Когда меня вот уже несколько лет зовут поговорить о Западе и Востоке, то приглашают не литературоведа, а профессора, точнее, одного из немногих профессоров с восточным бэкграундом. Интерес вызывает не моя профессия, а мое положение, которое априори подразумевает не столько определенный ораторский авторитет, сколько вес моих высказываний, связанный с занимаемой академической должностью, прежде всего активирующей защитную функцию звания «профессор». И в какой-то степени оно защищает меня от зачисления в «осси-нытики». Здесь сразу следует объяснить тем, кто еще не понял, что критический анализ нынешней ситуации законен и не имеет ничего общего со «стенаниями». Любимый риторический трюк Запада – выдать критическое слово с восточно-немецкой стороны за жалобные стенания «нытика осси» и тем самым заставить его умолкнуть. Условный рефлекс Павлова – это еще мягко сказано.

У меня, в моем привилегированном положении, нет оснований для «нытья». Именно поэтому, как меня неоднократно убеждали в разных ситуациях, особенно значимо и убедительно то, что звучит из уст восточно-немецкого профессора. Обычно меня просят показать Восток как движущую силу общественного раскола, изобличить, насколько злобен этот ужасный Восток. Того, кто дудит в одну дуду, в доминирующем дискурсе ждут реверансы и награды. Это хорошо видно в рецензиях последнего времени на книги упомянутых молодых авторов, которые описывают свою молодость в праворадикальной среде девяностых и нулевых, в так называемые годы бейсбольных бит[238]238
  Baseballschlägerjahre (нем.) – термин ввел в 2019 году журналист Кристиан Бангель, собравший в своем «Твиттере» свидетельства о случаях насилия со стороны правых экстремистов в Германии 1990-х; бейсбольная бита в них фигурирует как символ насилия.


[Закрыть][239]239
  Ср.: Hendrik Bolz: Nullerjahre (2022); Daniel Schulz: Wir waren wie Brüder (2022); Domenico Müllensiefen: Aus unseren Feuern (2022).


[Закрыть]. Очевидно, восточный немец должен существовать в режиме непрерывной мантры, твердя о Востоке то, что думает Запад о Востоке. Ему снова и снова надо «присоединяться» к Западу, как он присоединился в 1990 году, вместо того чтобы воссоединиться с ним, что, собственно, и прописано в статье 146 Основного закона[240]240
  Ср. подробно об этом: Kowalczuk: Die Übernahme. S. 65–82.


[Закрыть]. Присоединиться означает согласиться с действующей нормой, признать ее в полном объеме и в конечном итоге подчиниться ей. Критика Востоком Запада в общественном мнении принципиально недопустима, словно мы обитаем в лучшем из миров. Правда, уже не в лучшем, поскольку лучшим из всех миров была старая ФРГ, закатившаяся в 1989 году, как обнаруживается в Kurze Geschichte der Deutschen («Краткой истории немцев») берлинского историка Генриха Августа Винклера, опубликованной в 2020 году. Конечно, это разновидность вестальгии: все было устроено красиво и правильно, правда, если не учитывать порядочное число старых нацистов на высших общественных и политических постах.

Итак, главная проблема в западно-восточном конфликте, который я считаю частью глубокого раскола в обществе, заключается в том, что у восточного немца практически нет возможности на публичной площадке адекватно высказать свою позицию, не переходя в оборону. До сих пор существуют только два дозволенных, то есть более или менее признаваемых способа выразить отношение к стигме восточного происхождения: либо неприкрытая критика и дистанцирование от этого происхождения, поскольку, говоря официальным нормативным языком, ты родом из «неправового государства», либо самоунижение под маской упреждающей иронии, как это продемонстрировал артист развлекательного жанра Олаф Шуберт. Это, по выражению Фуко, принятые «речевые ритуалы» и в то же время «великие процедуры дискурсивного подчинения»[241]241
  Фуко М. Порядок дискурса // Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности / Пер. с франц. С. Табачниковой. М.: Касталь, 1996. С. 74–75.


[Закрыть][242]242
  Foucault: Die Ordnung des Diskurses. S. 30.


[Закрыть], которые маркируют наше отношение к «стыду перед собственным происхождением»[243]243
  Феномен «стыда происхождения» (Herkunftsscham), конечно, проявляется и в других, но в сущности сходных контекстах. Ср.: Ernaux: Der Platz (1983) и Die Jahre (2008); Eribon: Rückkehr nach Reims (2009) и Gesellschaft als Urteil (2013). Саша Станишич (Saša Stanišić) по поводу распространенных предрассудков вспоминал: «Я написал в иммиграционную службу, что я югослав, но, несмотря на это, никогда ничего не крал в Германии, кроме пары книг на Франкфуртской книжной ярмарке. См.: Stanišić: Herkunft. S. 10. Он выступает против «фетишизации происхождения» и противопоставляет «самосознание гетерономии». Ibid., S. 221, 234. Бото Штраус (Botho Strauss), наоборот, никогда не страдал от недостатка общественного признания, он, по его словам, всегда старался «пережить благополучие». См.: Strauss: Herkunft. S. 94. Дважды изгнанный Герхард Нойманн (Gerhard Neumann) – сначала из Чехословакии, потом из советской оккупационной зоны – пишет по поводу происхождения: «Там, в той тюрингской деревне, я разучился говорить о своем прошлом, которое меня сформировало, о прошлом, которое вдруг стало ложью, вымыслом, сплетней, о мире, который все более отдалялся и приходил в упадок. Все счастье, все богатство и красота детства, каким я его помню до изгнания – все разом испарилось из меня, остался только этот путь вперед, который я надеялся пройти, без “землячеств”, карточек беженцев и обрыдлых спорадических пособий, отравлявших мои воспоминания. Тогда я думал, что должен уйти от всего, что заложено во мне происхождением». Neumann: Selbstversuch. S. 155. См. также: J. D. Vance: Hillbilly Elegy (2016); Julia Reuter u. a. (Hg.): Vom Arbeiterkind zur Professur. Sozialer Aufstieg in der Wissenschaft. Bielefeld 2020.


[Закрыть] (Дидье Эрибон). Любой другой способ выражения расценивается как заносчивый и неправомерный. Однако, поскольку я сам не раз успешно испробовал оба эти кунштюка ассимиляции и не в последнюю очередь благодаря им достиг своего нынешнего, несомненно комфортного положения – примерно такого, как у обезьяны Красного Петера в «Отчете для академии» Кафки, – я больше не буду этого делать.

Но проблема кроется не только в апоретической[244]244
  Здесь: двусмысленной, сомнительной.


[Закрыть] ораторской позиции как таковой, но и в поводах для выступления. Западный немец говорит всегда, везде – и обо всем – с полным сознанием собственной репрезентативности и легитимности, и, конечно, он всегда говорит от имени «немцев». На Востоке испытываешь другое: внутри Германии никогда не забываешь, что ты родом с «Востока» и что в любой момент тебя могут превратить в «восточного немца» и лишить права публично выступать. В ноябре 2020 года философ Вольфрам Айленбергер разместил на SPIEGEL ONLINE статью под названием 50-Jährige in der Coronakrise («50-летние в коронакризисе»), в которой выдвинул тезис о том, что ни падение Берлинской стены, ни теракт 9/11, ни изменение климата не перекроили «нашу жизненную модель» так, как коронавирус. «Корона» – ни с чем не сравнимое «потрясение реальности». Употребляя местоимение «наша», Айленбергер, разумеется, считал, что имеет право говорить от имени всех немцев своего поколения. Хотя он написал замечательную книгу о немецкой философии 1920-х годов «Время магов»[245]245
  Русский перевод вышел в 2021 году.


[Закрыть], в нашем случае он в корне неправ. Никому из пятидесятилетних восточных немцев, к поколению которых принадлежу и я, в голову бы не пришло такое утверждать. Возможно, для Запада это верно, для Востока – нет. Несомненно, падение Берлинской стены и воссоединение стали поистине переломным историческим моментом, после которого вся жизнь категорически и бесповоротно потекла в другом направлении, со всем худым и добрым в ней. А вот пандемия коронавируса ничего принципиально не изменит в нашей жизненной модели с ее порочным, ориентированным на прибыль обществом потребления и досуга, основанным на немилосердном разрушении природы.

Этот пример подтверждает очевидные притязания Запада на общенациональный авторитет и репрезентативность. Даже такой мыслитель, как Айленбергер, недооценивает экзистенциальную силу, изменившую систему на Востоке после 1989 года, которая перемолола многое, и будет долго еще молоть; более того, у него и мысли об этом не мелькнуло. Можете себе представить обратное: восточного немца, претендующего на то, чтобы его опыт революции и преобразований считали репрезентативным для всей Германии? Тут же признают сомнительность такого обобщения, хотя после 1989 года и для Запада почти все переменилось. Только многие так и не заметили этого[246]246
  Основания для этого выводит Mau: Lütten Klein. S. 134–137.


[Закрыть]. А сейчас все мы, на Востоке и на Западе, не можем не видеть, что отнюдь не пандемия, а конфликт между Россией и Украиной кардинально меняет нашу жизнь.

Один тезис – впрочем, глубоко пренебрежительный – гласит, что различия со временем «рассосутся». То есть ставка на «биологическое решение». Когда уйдут из жизни те, которые привычно считают себя «восточными немцами» (ибо их к этому вновь и вновь принуждают), ситуация наладится, «нормализуется», и напряжение между Западом и Востоком разрядится. Тогда, мол, останутся лишь естественные, хоть подчас и досадные, но давние структурные различия, с которыми ничего не поделаешь: действительно, люди на Востоке поставлены в худшие экономические условия, им даже на Востоке ничего не принадлежит, они лишены голоса, их мнение не имеет веса в публичном дискурсе. Так все и будет, потому что так было всегда и, очевидно, так и должно быть. Вроде как вторая натура. Только пока что ничего не «рассасывается», даже среди молодежи, которая, так сказать, надежда будущего. Игры с атрибуцией бодро шагают по просторам. Снова и снова слышу от друзей и знакомых, что их дети, если выбирают для дальнейшего обучения западные заведения, тут же становятся «осси», объектом насмешек и издевательств, хотя родились уже в объединенной Германии. «Восточными немцами» они становятся только на Западе. Однако отношение сразу меняется, если сказать, что родители родом с Запада, а на Восток переехали по работе. И всё, такие дети вдруг снова «свои», к ним никаких претензий. А родителям можно простить небольшую оплошность, даже если она выглядит чудной. Если же вы не можете сказать этого о своих родителях, то ваша судьба, скорее всего, решена раз и навсегда. Самое большее, что вы можете заслужить, – это похвалу за то, что вы не выглядите «восточным немцем».

Позиция восточно-немецкого оратора всегда маркирована и, более того, патологизирована, не важно, как и о чем он говорит. Парадигмы этой патологической идентификации таковы: националистическая, реакционная, праворадикальная, остальгическая, антидемократическая, крикливая, социально ущербная, компенсаторная или, если ничего из этого не проходит, по меньшей мере провинциальная, замшелая и мелкобуржуазная. И уж ни в коем случае нельзя по логике вещей опираться на Восток, точнее, на восточный опыт, не подвергаясь шельмованию. Поэтому неудивительно, что многие, не одна Ангела Меркель, умалчивают о своем происхождении или скрывают его изначально.

В ответ на мою статью в FAZ германист из Билефельда Клаус-Михаэль Богдал в Tagesspiegel 23 февраля 2022 года уличил меня в «агрессивном языке», в котором якобы слышится реальное насилие «поры бейсбольных бит», описанное молодыми романистами, будто я член той, уже состарившейся орды, что все еще рыщет и горланит, размахивая битами. «Преувеличения и недопустимые обобщения» якобы снижают весомость моих аргументов, а «злоба и затаенные обиды» накладывают свой отпечаток на весь текст. Подобный полемический тон, мол, только углубляет трещину и надолго лишает нас шанса на взаимопонимание. Как и прочие восточные немцы, я, дескать, отличаюсь странностями в поведении, неподобающим тоном и бестактностью. И это в FAZ, витрине немецкого гражданского общества! Явно патологический случай. В пример мне ставятся тексты Вольфганга Энглера, Яны Хензель или Штеффена Мау, основанные на диалогах, в которых похвально «продуктивное смешение неуверенности и уверенности в себе». Кроме господина Богдала есть немало и тех, кто жалуется, в том числе приватно, на то, что их задел мой беззастенчиво самоуверенный тон. Лучше бы их задела суть вопроса!

Признаю, тон ужасно раздражает. А ведь я не сказал ничего нового, но, надеюсь, высказался иначе: резко и свободно. Считаю такую речь уместной в свободном обществе, в обществе, где слово «свобода» – величайшая ценность и у всех на устах. Свобода же конформная и обтекаемая свободой уже не является.

Разумеется, я понимаю и пожелания «дифференцированного описания». Таковых описаний собралась уже целая куча – и Запад ими вообще не интересуется. Никто не читает дифференцированных, взвешенных исследований, а если и читает, то без каких бы то ни было последствий в политической и социальной жизни. Разве что пожмут плечами и отмахнутся. Короткое сообщение в новостях – и к текущему распорядку: business as usual[247]247
  Здесь: все как обычно (англ.).


[Закрыть]. Естественно, сам я перелопатил целый ряд дифференцированных опусов, без них эта книга не была бы написана, более того, она есть одновременно и результат дифференцированного анализа, и реакция на него. Нетрудно предугадать, что точно так же, как мою статью в FAZ обвинили в недостаточной дифференциации, эту книгу будут обвинять в том же и критиковать за ее тон. Лучше, мол, дифференцировать и не поляризовать – очевидно, это в комплекте, – чтобы нечто неудобоваримое в самой ситуации превратить в аппетитные легкоусвояемые кусочки языка. Все, дескать, не так уж и плохо, и нечего хватать горячим, пока еще бурлит.

Меня осуждают за поляризацию, которую Запад десятилетиями приводит в действие, на свой манер говоря о Востоке. Почему я должен принимать это спокойно, безмятежно и расслабленно? Око за око. А пока я все еще жду, что Запад, дегустируя на язык Восток, проявит тот же тонкий вкус, с каким он отличает очень хорошее вино от отменного. Я все еще жду, что Запад, «в продуктивном смешении неуверенности и уверенности в себе», как выразился Богдал, наконец и сам начнет говорить дифференцированно: о Востоке, о Западе и о Германии в целом.

Все с точностью до наоборот: «агрессивен» не мой язык, агрессивны условия, которые им описываются, а именно вопиющее неравенство во власти, в правлении, собственности, заработной плате, пенсиях, наследстве и дискурсе, которое не только сохраняется между Западом и Востоком уже более тридцати лет, но и усугубляется[248]248
  К примеру, во время пандемии коронавируса разрыв в заработной плате между Западом и Востоком значительно увеличился. (Примеч. автора.)


[Закрыть]. Реальность агрессивна, отраженная в данных, цифрах и фактах, а теперь и в словах, она сбивает с ног. Восток остается – и об этом нельзя не сказать – в значительной мере отстраненным от общественного участия, причем он даже не имеет «шансов на шанс участия» («Chancenteilhabechancen»), как это сформулировал социолог Штефан Лессених[249]249
  Lessenich: Grenzen der Demokratie. S. 29.


[Закрыть]. Впрочем, категориально это нечто иное, чем просто социальное неравенство, которого хватает повсюду в мире, будь то Гельзенкирхен или Детройт. Требование от нас деликатного подхода, осторожных и сдержанных формулировок, тщательного рассмотрения со всех сторон, понимания означает не что иное, как признать упомянутое выше неравенство (во власти, в правлении, собственности и дискурсе), свыкнуться с ним и смириться. Таким образом неравенство натурализуется.

Без сомнения, в повседневной жизни между Западом и Востоком существуют дружба, партнерство, сотрудничество, перемешивание во всех мыслимых сферах. Это проживается в непосредственной реальности. Иначе нельзя, спустя более чем тридцать лет это было бы безумием. Однако за такой отсылкой теряется проблема, поскольку она прикрывает крайне неравномерно распределенные конституционные условия сложившейся реальности. Дифференциация здесь означает не видеть за деревьями леса и считать статус-кво «естественным порядком вещей». Два уровня, быт и устройство общества, не тождественны друг другу. На втором уровне одни владеют почти всем, другие – почти ничем; одни имеют право голоса, другие – нет; у одних та же работа оплачивается гораздо выше, чем у других, и наследуют они не в пример больше, что усиливает неравенство. Разве об этом не надо напоминать?

Запад пытается определять, что допустимо говорить. И когда это не удается, когда не хватает аргументов против голых фактов и цифр, он норовит по меньшей мере указать, как нужно говорить. Поэтому повторюсь: скандальна реальность, а не мой тон. Я настаиваю на методе обострения, чтобы что-то вообще попало в поле зрения, чтобы напомнить: привычное еще не значит приемлемое, а известное не то же, что познанное. Так, тон может быть и диссонансом, и новой музыкой, и он определенно относится к делу. Иначе человеку не осознать диапазон проблемы и не понять, что представительная демократия находится под угрозой, если пять федеральных земель, с одной стороны, адекватно не представлены и отстранены от участия в жизни государства, а с другой – ощущают себя лишенными соразмерной доли в общенациональном богатстве.

Высказывания Востока, если они и появляются публично, почти всегда воспринимаются Западом как отклонение от «нормы»: «чудны́е» по манере и диалектной окраске, а по сути – «жалостливое нытье» или «беспардонность», если повышается тон. Дело вовсе не в том, что Восток молчит или ему не дают слова, но каждое его выступление подспудно или во всеуслышание обесценивается Западом. Однако Восток должен обрести публичную сферу, которой у него не было и нет, ни до 1989 года, ни после, и которая прежде всего должна стать естественной, чтобы голос Востока звучал полноправно. В борьбе за общественное признание, по мнению социального философа Акселя Хоннета, «задача и дело самих участников – кропотливая работа над экспрессивной и языковой культурой своего социального сообщества, пока их собственный опыт не будет более или менее адекватно артикулирован»[250]250
  Honneth / Ranciere: Anerkennung oder Unvernehmen? S. 166.


[Закрыть]. Здесь Востоку предстоит еще многое сделать. Когда Запад сам с собой ведет беседу о Востоке, Восток слушает, а когда говорит Восток (даже не важно о чем), Запад пропускает мимо ушей – ему без разницы. Вот почему Восток должен наконец найти путь к формированию общего пространства для публичных выступлений и дискуссий, где Запад и Восток смогут встречаться на равных. Помимо этого, Востоку пора уже поговорить с собой о себе хотя бы для того, чтобы ему не Запад рассказывал, кто он такой, этот «Восток», а чтобы он сам рассказал свою историю.

Говорить и быть услышанным – вещи разные. Быть услышанным – значит реализовать право на участие в общественной жизни. Хоннету не удалось объяснить, почему (до сих пор) речь Востока заведомо кажется чудно́й, непривычной и неадекватной и поэтому не воспринимается Западом, зато этот феномен прекрасно укладывается в теорию «неслышания» Рансьера. Согласно его теории, все политическое имеет и чувственное измерение, то есть эстетическую составляющую. Если на первый план выходит эстетическая неординарность восточной речи, маркируемой как «нытье», то эта речь воспринимается как политическая бессмыслица, «белый шум», ибо «язык проблем» не вписывается в «язык приказов»[251]251
  Ranciere: Das Unvernehmen. S. 57.


[Закрыть]. Рансьер описал это явление на примере рабочих движений XIX века, но, по его мнению, его можно наблюдать на всех начальных этапах социальных движений.

Обвинение в «нытье» теперь равнозначно обвинению в «шуме» в политическом и социальном пространстве[252]252
  К понятию «шум» см. там же, S. 34 f.


[Закрыть]. И речь даже не о содержании, а о самом факте высказывания. «Нытье» и «шум» здесь в конечном счете синонимы понятия «язык проблем», то есть тех непривычных западно-немецкому уху социальных артикуляций, которые не желают признавать, которые поначалу воспринимаются как шумовой фон, неотделимый от нытья «обездоленных» (Рансьер) с их надоедливыми жалобами на всякие там несправедливости и ущемление интересов. Обездоленные, лишившиеся в значительной степени права голоса, должны мириться не только с тем, что они были, есть и будут безгласны, но и с тем, что их редкие появления на публике всегда под прицелом критики и вызывают только смех. При этом эстетически непривычное постоянно принимается за политически иррациональное и морально ущербное. Поэтому и Востоку пора наконец успокоиться и не устраивать шум. По-настоящему все только начинается.

Если мы не найдем выхода из раскола страны, доверие к демократии неизменно будет падать, а общество в целом понесет ущерб, который в долгосрочной перспективе может поставить его на грань распада. Надо понимать, что обещание равных условий жизни – это всего лишь красивая иллюзия. Но при наличии политической воли можно хотя бы положить начало созданию мало-мальски равных жизненных шансов и «шанса на шанс участия» для всех, на Востоке и Западе, для Востока и Запада. Это прежде всего равная заработная плата за равный труд и не в последнюю очередь равные пенсии, не говоря уже об адекватных налогах на наследство и имущество. Это элементарный вопрос социальной справедливости в демократическом строе. Можно, наконец, реализовать политические решения в их изначальной формулировке, например, согласно решению совместной Комиссии бундестага и бундесрата по модернизации федеративного устройства в 1992 году, федеральные учреждения и исследовательские институты должны были быть преимущественно переведены на Восток. Этого не только не сделали, но поступили с точностью до наоборот[253]253
  В настоящее время на Востоке есть только семь федеральных органов власти, все, естественно, возглавляют западные немцы. Согласно первоначальным постановлениям, их давно уже должно бы быть более 20. Сегодня из 217 федеральных учреждений 194 расположены на Западе. И «на закуску» приведу еще один кричащий пример, чтобы продемонстрировать чудовищный масштаб издевательств. По постановлению бундестага, принятому осенью 2018 года, в Лейпциг должен был переехать «Форум права» (Forum Recht) – центр коммуникации, информации и документации, где можно ознакомиться с основами правового государства и историей права, а также получить юридическую консультацию. В начале 2019 года Федеральное министерство юстиции, которое тогда возглавляла СДПГ, отменило это решение и отвергло лейпцигское размещение, а вместе с ним и Восток, не имеющий своего лобби. Вместо Лейпцига новым местом назначения выбрали Карлсруэ. И только активное вмешательство Лейпцига позволило скорректировать это решение – не отменить и не вернуться к прежнему, нет, как можно! Теперь в обоих городах создали по такому форуму. Но если Карлсруэ получает на него 70 миллионов евро, то Лейпциг лишь 45 миллионов. Восток снова надули. Понятно, что такими действиями политические институты подрывают демократию.


[Закрыть]. И пора перестать в публичном дискурсе валить с больной головы на здоровую, объявляя Восток источником всех зол. А главное, пора положить конец одиозной бинарной схеме Запад – Восток, которую я вынужден был здесь в очередной раз продемонстрировать, пора увидеть всю страну в ее исторически приросшем богатстве – богатстве ее разнообразных регионов, диалектов, менталитетов и культурных ландшафтов, пора всерьез взглянуть на это разнообразие и увидеть в нем мощный потенциал ее будущности. Только этим мы уже много выиграем.