Текст книги "Пару штрихов тому назад"

Никак не ожидая такого стремительного развития событий, Мария даже не запаслась ручкой и блокнотом.

– Что вы молчите? – строго спросил Эдуард. – Вы не заснули, пока я говорил?

– Не, то есть нет, – ответила Мария, прижимая трубку к уху плечом. – Ищу лист бумаги или что-нибудь, чтобы записать. Так, как вы говорите, в три часа дня. А где?

– Скажу, если пойму, что вы готовы записать адрес.

– Готова, пишу.

– Комсомола, дом семь. Просьба не опаздывать. Когда подъедете, позвоните мне, я выйду за вами или скажу, как пройти дальше, – словно на автомате пробубнил Эдуард. – Записали?

– Записала, – испуганно сказала Мария. – Скажите, а что мне с собой нужно? Понимаете, я никогда не ходила к магам…

– Я не маг, я экстрасенс.

– Простите, – краснея, произнесла Мария. – Я никогда не была у экстрасенса и не знаю, что нужно иметь с собой, не просто же так все это делается.

– Ничего страшного не будет. Вы пишете о муже, значит, принесите его фотографию и продумайте свой рассказ о том, что произошло. Чтобы не пришлось отвлекаться на вспоминание подробностей и разные присказки. – Экстрасенс сохранял спокойствие, однако Мария ощутила признаки его раздражения. – Все? Мы с вами договорились?

– Да, – ответила Мария.

– Прекрасно. До встречи, – произнес экстрасенс и повесил трубку.

«Экстрасенс по имени Эдуард, – Мария прилегла обратно на диван и погрузилась в размышления. – Забавно».

Ей вспомнился Евгений. Из больницы не звонили, значит, его состояние не улучшилось, но и не ухудшилось. В соседней комнате зазвонил будильник. Мария нехотя поднялась с дивана и босиком, не надевая тапки, прошла в соседнюю комнату. Завод будильника почти иссяк – когда Мария подошла, он уже почти не звонил, а просто слегка дрожал.

Наступало утро, для Марии – первое утро без мужа. Предшествующие два она провела в больнице рядом с ним, осознавая его присутствие рядом. Без Евгения было непривычно и одиноко. Некого было растрясать, стараясь разбудить, не для кого готовить завтрак, не на кого ворчать за наспех одетую невыглаженную рубашку.

– Мамочка, ты уже встала? – В дверь просунулась Аленка. – А где папа?

– Папа в больнице, милая, мне пора к нему, так что давай быстро умывайся и завтракать, потом в садик, – скомандовала Мария. – Давай, беги в ванную, а я пока поставлю чайник.

Но Аленка не сдвинулась с места и так и продолжала стоять, повиснув на дверной ручке.

– Не хочу, – закапризничала девочка. – Хочу к папе!

– Папа должен побыть в больнице, хорошенько подлечиться там, солнышко. Сегодня тебя снова бабушка заберет. Будешь ее слушаться – и вот увидишь, папа скоро вернется. А летом мы поедем куда-нибудь на море. Ты хочешь на море?

Аленка весело закивала и скрылась в коридоре.

Как и в тот злополучный день, Мария снова вела дочку по дорожке в детский сад. Было пасмурно, временами начинал накрапывать мелкий дождь. На середине пути Мария сообразила, что оставила зонт дома. Вместо того чтобы после детского сада сразу же направиться в клинику, пришлось возвращаться назад, в квартиру. Взяв с крючка в прихожей зонт, она остановилась: почему-то непреодолимо хотелось взглянуть на картину, на ту, из-за которой произошло столько трагичных событий. Но едва она прошла в комнату мужа и взглянула на полотно, к горлу подступили слезы. Мария громко всхлипнула, высморкалась в маленький скомканный носовой платок – тут же взяла себя в руки.

В клинике все было по-прежнему. Пожалуй, даже не заходя туда, она могла бы описать все до мельчайших деталей. Евгений лежал в той же палате, но в самом углу. Рядом стояли еще две койки – видимо, Александр Александрович делал все, чтобы минимизировать расходы на лечение Евгения без ущерба для возможного его результата. Шутка ли – отдельная палата в стационаре частной клиники, да еще и в реанимации!

– Ну, здравствуй, как ты? – спросила Мария у мужа, не обращая никакого внимания на то, что он лежит неподвижно и молчит, а вместо ответа слышится лишь сигнал кардиомонитора. – Как себя чувствуешь? Знаю, что так же. Я сделаю все, чтобы тебе помочь, милый. Нам надо пережить это, и все наладится.

Мария закатала рукава халата и принялась проверять капельницы.

– Уже пришла? – Александр Александрович стоял на середине палаты и, прищурив глаз, наблюдал за ней. – Никаких улучшений и ухудшений, все стабильно, как и было. А ну-ка, посмотри на меня?

– В чем дело? – удивилась Мария. – Халат расстегнулся?

– Нет, с халатом все нормально. Просто посмотреть на тебя хочу. Все равно выглядишь неважно. Завтра выйдешь на работу? Сегодня девчонки еще тебя подменят, а завтра на смену-то выйти придется, ты у нас незаменимая, Маша.

– Да бросьте вы, Александр Александрович. Сегодня я хотела с Женей немного побыть, потом у меня дела, а вечером я бы снова вернулась. – Про свое вечернее возвращение Мария говорила робко, зная, что Александр Александрович будет не в восторге от этой идеи.

Он действительно нахмурился, так что Мария сразу пошла на попятную.

– Вы правы, если мне завтра нужно выйти на работу, то нужно отдохнуть. Но если с Женей что-то будет происходить, хоть какие-то изменения или если он придет в себя, то вы мне сразу позвоните, хорошо?

Александр Александрович щелкнул пальцами и кивнул. Это означало: «Конечно, позвоню, как же еще может быть иначе?»

– И сегодня у тебя отгул, – спокойно произнес главврач. – Так решил я, и хотя бы из уважения ко мне не надо возражать, просто скажи спасибо. Хотя ничего не говори, и без того много слов и проблем всяких, голова идет от них кругом.

Он взглянул на остальных больных, подошел к Евгению, проверил зрачки, взглянул на кардиомонитор, снова покачал головой и вышел.

– Я догадываюсь о картине, Женя, – прошептала Мария. – Ты ведь мне о ней хотел сказать. У меня есть кое-какие подозрения, и я ищу того, кто мне поможет разобраться. С Аленкой все в порядке, она у мамы. Вернее, сейчас в детском садике, а мама ее заберет вечером. Я еще побуду с тобой немного, а потом пойду. Эх, Женечка, просила же я тебя поберечь здоровье, меньше себя нагружать, просила же!

Солнечные зайчики носились по палате, проникая сквозь неплотно сдвинутые створки жалюзи. Весна – не робкая, ранняя, а самая настоящая – вступала в свои права. На деревьях за окном набухали почки, последние слабые ручейки доносили свои воды до люков и трещин в асфальте.

Из клиники Мария шла медленно. Торопиться было некуда, до назначенной встречи оставалось полтора часа. Солнечная погода с трудом гармонировала с ее внутренним настроением и мыслями. Еще какую-то неделю назад все было совершенно по-иному. Потом Евгений стал рисовать картину – и с первыми его штрихами начала меняться жизнь. И его жизнь, и ее. Она мысленно поворачивала время, прокручивала события, возвращалась на пару штрихов назад – и ругала себя за то, что была слишком занятой для того, чтобы спокойно поговорить с мужем по душам, как это было, когда они только поженились.

Ее тянуло зайти в кафе и выпить чашку чая с пирожным, как она по обыкновению делала, когда нет возможности нормально пообедать, а нужно спешить куда-то. Но, взвесив все, она впервые поймала себя на мысли об экономии денег, ведь Евгений не работает и вряд ли сможет работать, пока не поправится и не восстановится полностью. И даже если и будет стремиться к этому, то она как жена и как врач в одном лице ему сделать это точно не позволит. Довольно пересиливать себя и бездумно тратить силы.

Пожалев денег на дорогое кафе, Мария зашла в небольшую пирожковую. Она чувствовала, что от запаха свежей выпечки у нее не просто разыгрывается аппетит. Становится не по себе, хочется присесть и вздремнуть. Обманчивое ощущение, если не сказать больше.

«Вот, доигралась, еще и мне не хватало сыграть в больничку, – подумала Мария. – Прыгает сахар, нужно что-то съесть, а то точно у этого мага от впечатлений в обморок шлепнусь. Что-то Женя мне про это цитировал. Кажется, и я, без чувств упав к твоим ногам, останусь рядом хотя бы ненадолго. Забавно. И откуда-только в нем это берется?»

– Возьмите с капустой, – настоятельно советовала пожилая женщина, стоявшая за кассой и, очевидно, заметившая неестественную бледность на лице Марии. – И кусочек медовика взять советую, очень вкусный, нежный. Такой только у нас можно попробовать.

– Хорошо, давайте, – равнодушно бросила Мария. – И чай, большую чашку.

– У нас только в чайниках чай.

– Тогда чайник. И, пожалуйста, женщина, выберите на свое усмотрение, я ничего не могу сообразить.

Мария заплатила, сделала шаг и упала бы, если бы не плюхнулась на мягкий стул и не облокотилась на столик. Продавщица, видя все это, молча сама собрала все на поднос и, выйдя из-за стойки, поставила его перед Марией на столик.

– Приятного аппетита.

Пирожки с капустой были хороши: Мария вгрызалась в них с яростью, понимая, что кроме скудного завтрака и такого же скудного ужина накануне она толком не ела три дня. В других обстоятельствах она не позволила бы себе подобного безумства. Стройная от природы, она никогда не следила за своей фигурой. Силы и ясность ума возвращались. «Просто помоги мне», – снова шептал ей на ухо Евгений.

Дом на улице Комсомола оказался старым, серым, полуразвалившимся, с маленькими окнами. Невдалеке гремел вокзал и какой-то рынок. Мария осмотрелась, достала из сумочки телефон и набрала номер. «Вам нужен не этот дом, а дом напротив, через дорогу. Вход со двора. Заходите в парадную, поднимайтесь по лестнице на второй этаж», – услышала она, а дальше пошли короткие гудки. «Вот это конспирация», – подумала Мария. Она в нерешительности стояла перед дверью того самого дома напротив и дергала ручку. Наконец раздался щелчок – дверь открыли через домофон. В парадной было на удивление чисто. На втором этаже, когда Мария на него поднялась, открылась одна из дверей. Худощавый высокий мужчина громко сказал: «Вам сюда». Конечно же, она узнала этот голос. Она скинула куртку в прихожей и прошла в комнату. На столике у стены горели свечи. Они стояли в небольших металлических подсвечниках. Рядом с ними было множество каких-то баночек и бутылочек. В целом же Мария ожидала увидеть что-нибудь более впечатляющее. На самой середине комнаты стояло два кресла.

– Присаживайтесь, – сказал экстрасенс. – Разговор, чувствую, нам с вами предстоит очень долгий.

– С чего вы взяли?

– А ко мне с другими и не обращаются. Напоминаю, меня зовут Эдуард, я психолог и экстрасенс. Я не называю себя магом, это глупо. Я не занимаюсь приворотами, проклятиями и всем прочим, что навыдумывали люди в угоду себе и своим прихотям.

Мария осматривала комнату и никак не могла оторваться от зеркала, висевшего на стене. Ей чудилось, что это какое-то особенное зеркало, раз в нем так играют блики пламени свечей. Но, приглядевшись, она сообразила, что почти такое же зеркало стоит у нее в прихожей.

– Что, ожидали увидеть что-то таинственное, какие-нибудь реликты? Заспиртованную мумию или стеклянный шар, в котором видно прошлое и будущее? Не дождетесь, я не маг. Да даже и если бы им был, то все равно к чему вся эта показуха?

– Понятно. Надо же, – удивилась Мария. – По мне так маги и экстрасенсы – все это…

Она никак не могла закончить мысль, так как разглядывала своего собеседника. Колоритный тип. Черные волосы, стриженные, впрочем, довольно коротко. Пробивающаяся бородка. Очки в черной оправе. И этот совершенно спокойный взгляд. «Сорок пять, не больше, – мысленно прикинула Мария. – Все-таки интересно, сколько ему лет?»

– Мне сорок три, – многозначительно произнес Эдуард, улыбнувшись, наблюдая, какой эффект это произвело на его собеседницу. – Еще вопросы будут? Если нет, то, прошу вас, расскажите о том, что произошло с вашим мужем. Из вашего, мягко говоря, несодержательного послания я мало что сумел понять.

Сбиваясь, Мария рассказывала все. И об их с мужем знакомстве, и о его привычках, вкусах, пристрастиях. Ей казалось, что важной может оказаться любая мелочь, любая подробность. О проблемах со здоровьем мужа Мария рассказывала отвлеченно, как и подобает медику. Под конец рассказа она описала картину, ее пугающие странности и, сомневаясь, все же поделилась своими ощущениями и историей с возникшим из ниоткуда силуэтом.

– Вы не могли ничего напутать? Скажем, просто плохо рассмотрели картину. Ведь было же явно не до нее. Этот взрыв, ваша дорога домой, ожидание помощи. Это стресс.

– Я, Эдуард, прекрасно знаю, что такое стресс. Нет, я уверена, что никакого силуэта на картине не было, тем более Женя очень редко пишет людей, обычно они вообще у него отсутствуют. Его за это на выставках, знаете, как ругали критики! А ему все нипочем, ни разу не расстроился из-за этого. Говорит, критикуют, значит, внимание обращают.

– Логично, – заметил Эдуард. – А вы фотографию взяли?

Мария спохватилась и достала из сумочки его фото – на даче, летом, с огромным букетом одуванчиков.

– И еще, – передавая фото и заметно волнуясь, добавила она. – Не знаю, важно это или нет, наверное, мне все это показалось. Но когда я была с ним там, в больнице, он будто бы шептал мне, просил не трогать картину и спасти его, помочь ему. Я посчитала, что он приходил в себя, пока я спала, а я даже не заметила. Но нет, это не так. Наверное, это все мне приснилось. Но знаете, эти его слова: «Помоги мне» – и еще что-то про картину я слышала уже несколько раз. Они как будто из ниоткуда возникают. Простите. Да вы не слушайте меня, это все от усталости. Я толком не спала.

– Я не могу вас не слушать, ведь вы для этого пришли. – Эдуард разглядывал фотографию Евгения. – И вы хотите спросить меня о том, смогу ли я вам помочь. Да, смогу. Вы оставите фотографию? Сейчас вы уйдете по своим делам, а я примусь за работу.

– Сколько я вам должна? – Мария решила этот вопрос задать напрямую.

– Нисколько, пока не надо денег. Сейчас уходите, пожалуйста, мне нужно поработать, чтобы вам помочь.

– А как я…

– Я вам позвоню, когда мне что-то станет ясно. Только не спрашивайте, когда именно это будет. Быть может, сегодня, может, завтра или послезавтра. Сказать сложно, как и то, смогу ли я вытащить вашего мужа оттуда. – Экстрасенс занервничал. – Сейчас я как можно скорее хочу остаться один.

Мария даже не запомнила, попрощалась ли она. Через минуту была на улице, еще через час в клинике рядом с мужем, шепотом, по секрету рассказывая ему обо всем, что произошло. А ночью, когда она решилась вздремнуть, он снова шептал ей: «Помоги, Маша, я не могу так больше. Ты нашла того, кто может помочь. Но не трогай картину, умоляю тебя».

VIII

– Я был там, Франсис, понимаешь? Я видел жену, даже говорил с ней. – Художник снова не верил, что это происходит именно с ним, а не с кем-то другим. – И было такое чувство, что она тоже меня слышала. Хотя не так, как бы я хотел. Но она мне говорит, что все понимает, догадывается про картину! И обещает помочь!

– Обещает! – Старик ухмыльнулся. – Довольствуйся и этим, мой тебе совет. Ты – это твоя душа. Ты можешь очень многое, но не все. Безграничных возможностей не бывает, как бы нам этого ни хотелось. Тут для тебя кусочек сыра и немного воды.

Худым пальцем старик показал на стол, за которым сидели все и молча трапезничали.

– Франсис, только не говори мне, что тебя не радует то, что я смогу выбраться отсюда. Нет, обещаю, если я выберусь отсюда, то помогу и вам всем. Слышите меня?

Художник увидел, как оживились все сидевшие за столом, как заблестели их глаза. Даже Лукас, прожженный до мозга костей скептик, и тот перестал жевать и задумался.

– Только наших тел давным-давно нет, – произнес он. – А если и помогать нам выбраться, то только отсюда, из-заточения. Прежней жизни там, откуда мы, уже нет и никогда уже не будет. Я бы хотел выйти отсюда, чтобы изменить то, что там.

Лукас кивнул на дверь.

– Готов поклясться, что, если выйдешь отсюда, ты моментально о нас забудешь, – в спор вмешался Эвен. – Но не потому, что ты плохой или обманщик. Просто свобода закружит голову любому после этого заточения. Будешь уже думать совсем по-другому, у тебя появятся совсем иные желания и стремления.

Эвен был значительно моложе остальных и пятым по счету, попавшим в замок. Он говорил тонким, слегка испуганным голосом. Он был сыном богатых родителей: они занимались торговлей, владели несколькими судами, ходившими за тканями и пряностями. Вопреки их желанию Эвен не проявлял никакого интереса ни к торговле, ни к морскому, ни к военному делу. Научившись читать, он целыми днями пропадал в библиотеке. Увидев в книгах гравюры, он попытался делать с них копии, прижав лист со страницей книги к стеклу. Со временем необходимость в этом отпала: Эвен с легкостью перерисовывал гравюры. Точность копирования поразила отца Эвена, когда он впервые увидел то, чем занимается его сын в свободное от учебы время.

Ему наняли в учителя одного известного художника. Поначалу тот отказывался. Смешно – почему он, признанный мастер, заказы на картины которого расписаны на годы вперед, должен учить мастерству какого-то щенка? Но отец Эвена умел торговаться и делать предложения, от которых невозможно было отказаться. Мастеру нехотя пришлось согласиться.

Эвен учился с удовольствием, переходящим в азарт. Он рисовал то, что его окружало, своих родителей и прислугу, окрестные парки и поля, пруды и дома. Его поражала свобода творчества, он ею упивался: одним взмахом кисти или штрихом угля он мог сделать красивых еще краше, бедных богатыми, грустных веселыми, непутевых счастливыми. А однажды он сам не заметил, как в порыве стал рисовать странный серый замок под серым небом с сухими безжизненными деревьями. И, не успев ничего понять, попал в замок. Как и Художник, он отказывался верить в то, что это навсегда, но очень скоро смирился.

– Не будь так критичен, Эвен, – сказал Франсис. – Разве ты не будешь рад за него, если он все же выберется отсюда? Не будь завистлив, это не лучшее качество.

– Послушайте, – оборвал его Художник. – Вы на меня показываете пальцем, говорите «он», «вот тот». У меня, между прочим, есть имя. И, кажется, я его называл вам, когда-только попал сюда. Меня ведь зовут Ев…

Одним прыжком Франсис оказался подле него и с силой заткнул рукой рот. Художник с яростью что-то бубнил и пытался освободиться, искренне удивляясь такой прыти старика.

– Тсс, тише, не вздумай произносить его вслух, – шептал Франсис. – Мы прекрасно знаем твое имя. А они не должны его узнать ни в коем случае, конечно, если ты еще не раздумал предпринимать попытки вырваться из-замка на свободу. Понимаешь? – Старик продолжал зажимать рот Художника ладонью. – Ничего не говори, просто кивни, если понял. Художник завертел головой и снова попытался выпутаться. Лукас захохотал:

– Нет, вы посмотрите на него! Ему желают добра, желают его обезопасить от всяких неприятностей, а он брыкается. Сейчас кусаться начнет, вот увидите!

Смешок прокатился по замку, многократным эхом отразился от сводов и вернулся назад. Такова есть человеческая природа: смеешься сам, слышишь вокруг смех других людей – и хочется смеяться еще и еще, пока из глаз не брызнут слезы и не начнет тянуть живот от проглоченного со смешками воздуха. Неожиданно старик отпустил Художника.

– Ты понял? Тише! И не смей произносить своего имени вслух, пока все не закончится. Ты думаешь, они не знают, что ты здесь? Знают. И придут за тобой, будут вынюхивать, решился ли ты остаться, бросил ли попытки вернуться назад. А если в тебе живет надежда на то, что ты сможешь стать свободным, то зачем ее убивать своей неосмотрительностью?

– Почему же они до сих пор не пришли сюда? Я уже давно здесь, – сказал Художник.

– Не время, – бросил старик. – Ты закончил трапезу?

– Угу.

– Тогда идем наверх.

– В библиотеку? – удивился Художник и, обернувшись, взглянул на Лукаса. – Вы же не разрешаете мне читать книги, которые там. И не то чтобы читать, а даже раскрыть, посмотреть, полистать.

– Почему же? Все это теперь и твое. Просто для их чтения нужен настрой. И спокойствие нужно, вдумчивость. – Франсис стоял, нервно двигая руками и изредка потирая ими подбородок. – Раз тебе так хочется, то сегодня сможешь почитать, только сначала мы справимся с твоим любопытством.

Художник несколько опешил. Неужели он действительно столь любопытен и нетерпелив, что это начинает не только доставлять неудобства, но и подвергать всех реальной угрозе? В жизни, конечно, жена его частенько, шутя, отчитывала за подобное. Но чтобы это переходило какие-то границы – такое представить было сложно.

Они прошли наверх по лестнице, оказались в библиотеке, прошли мимо массивных стеллажей в самый дальний угол.

– Карабкайся наверх, – скомандовал Франсис.

Художник хотел было спросить, куда именно, но тут разглядел торчащие из каменных блоков стены небольшие деревянные дощечки-ступени, а наверху – тонкую перекладину, за которую можно было ухватиться. В потолке было отверстие, ведущее наверх. Совсем небольшое, но достаточное для того, чтобы в него протиснуться. Художник с трудом карабкался, одно неверное движение – и он свалился бы вниз, прямо на голову старика, который и сам пытался приноровиться, чтобы последовать за Художником. Подтянувшись на руках, Художник оказался в маленьком тесном помещении. Было темно. Он встал в полный рост, но тотчас же согнулся, больно ударившись головой об потолок.

– И зачем мы сюда пришли? – в ярости бросил он.

– Сейчас узнаешь, – прокряхтел, подтягиваясь на руках, Франсис. – Помоги мне, силы уже не те, руки не держат совсем.

Выглядел он и вправду беспомощно и, если бы не Художник, упал бы вниз. Ухватившись за руку Художника, Франсис, тяжело дыша, буквально вполз в комнатку и какое-то время просто лежал на полу, собираясь с силами.

– Хочется верить, что здесь что-то действительно важное есть, – саркастически заметил Художник, – а то обидно, если все это было просто так, лишь бы чем-нибудь меня занять и отвлечь от мыслей… ты сам знаешь, от каких.

Франсис отдышался. Если бы в комнатку проникало хоть немного света, то Художник разглядел бы на его лице улыбку. Добрую, если не сказать больше. В каждой фразе Художника, в каждом его действии и даже движении он непременно узнавал себя. То же спокойствие, скрывающее внутренние переживания, та же надменность – и в первую очередь по отношению к самому себе. Недоверие, опаска, желание самому во всем разобраться, не удосуживаясь прислушаться к чьему-либо мнению. Старику в этом отношении было сложнее: когда он попал в замок, то целое столетие провел в заточении один. Спросить что-либо было не у кого, прислушиваться удавалось лишь к самому себе, да и то не всегда.

– Куда дальше? – в нетерпении спросил Художник.

– Подожди, сейчас. – Франсис наконец смог подняться на ноги. – Здесь есть проход, надо поискать хорошенько.

Он принялся ощупывать стены. В темноте это был единственный способ найти то, что он и пытался отыскать, – проход куда-то дальше, туда, куда явно ходили нечасто. Заскрежетали камни, в комнатке стало светло от лунного света. Старик разобрал часть стены, складывая каменные плиты на пол, чтобы впоследствии их столь же аккуратно поставить обратно.

– Только тихо, умоляю тебя, – прошептал Франсис.

Художник видел его глаза в этот момент. Они выражали даже не страх – ужас. «Может, он просто храбрится, а на самом деле сейчас замурует стену, и мы спустимся вниз».

Художник не удивился бы, если бы все произошло именно так. Но старик первым нырнул в образовавшийся проход и нервным взмахом руки пригласил Художника последовать туда же.

Это была башня – та самая, что возвышалась над замком и виднелась издалека. Ее Художник старательно прорисовывал на картине. Еще ступенька – и перед ними оказалось широкое окно. Когда-то оно предназначалось для того, чтобы обозревать окрестности и вовремя заметить приближение врагов.

– Пригнись, чтобы тебя не было заметно! – дрожащим голосом приказал старик и сам распластался на каменных ступеньках.

Они были в башне замка, а замок стоял на холме. За такой вид Художник многое бы отдал. Лес, едва заметная тропинка, стена, ворота, статуи. Серое небо и столь же серый песок. Устрашающая, но одновременно невероятно притягательная картина. Вдали, там, где лес расступался, образуя небольшую поляну, виднелись какие-то постройки. Франсис понял, что Художник хочет спросить его именно о них.

– Да, там они и живут, – прошептал он, – и наблюдают за нами. А некоторые живут дальше, за лесом. Надеюсь, теперь ты видишь, что пройти по лесу незамеченным невозможно.

– А если ночью? – спросил Художник, но тут же вздрогнул и опомнился. – Хотя что я говорю, какие же здесь ночи. Скажи мне, старик, а лес давно умер?

– Давно, очень давно. Когда я попал сюда, с него опадала листва. Если ты пройдешь вглубь, то увидишь, что на некоторых деревьях еще висят листья.

– А ты откуда знаешь? Пытался отсюда сбежать?

Старик молчал. Художник уже знал, что молчание вызвано не его нежеланием отвечать, а неспешным обдумыванием ответа.

– Убегал, когда-только попал в заточение. И потом, когда понял, что с прежней жизнью покончено.

– А если бежать в другую сторону? – Художник приподнялся, повернул голову, чтобы посмотреть назад, за замок, но старик с силой дернул его вниз. – Я хотел сказать, если бежать туда, где их нет.

Франсис натянуто улыбнулся:

– Они везде, поверь мне, и их много. И они знают, что мы можем сбежать, особенно ты. Очень скоро они придут сюда.

– Ты мне это уже говорил. – Художник подпер голову руками и продолжал смотреть то на лес, то просто вниз, на ворота. – Говорил, а они все не приходят.

– Просто еще не время, они собираются, выясняют. А там, – старик махнул рукой вправо, – у них что-то вроде небольшого города, там они живут, ведут хозяйство, собираются и решают, что делать. Я просто уверен, что сейчас они говорят о тебе.

– С чего ты взял? – удивился Художник. – Это нелепо.

– Присмотрись вон туда. – Старик снова указал вправо. – За лесом ты увидишь дымок. Это их город. Даже если ничего не разглядишь там, то просто поверь мне. Я был там, и тебе просто придется мне поверить. Я бежал туда как безумец, просто думая, что меня не найдут, что затеряюсь в лесу. Но я наткнулся на них, и это была моя ошибка. Нужно было вернуться, а я бежал дальше и дальше. Они всесильны, видят и чувствуют все. И их много, очень много…

– Сколько же ведьм было тогда там, то есть здесь, на костре? – Художник понял, что вопрос не совсем уместный, но все же не спросить было бы глупо.

Старик замолчал. Художник всерьез было пожалел о своем любопытстве, которое в очередной раз создавало неудобную и даже в чем-то трагичную ситуацию, но все разрешилось само собой.

– Дай подсчитаю, – бормотал Франсис. – Около сотни, может, немного меньше. Чтобы подсчитать, нужно вспомнить, а я не хочу вспоминать те дни и все, что произошло. О другом сейчас хочу, чтобы ты узнал. Бежал я все дальше и дальше, как мне казалось. Но слышал, как за мной следуют по пятам. Потрескивали ветки, шуршали листья. А в мертвом лесу все видно очень далеко. И когда я выбился из сил и прилег отдохнуть, они меня окружили. Я был в бессознательном состоянии, не помню, что произошло, но оказался в их городе. Меня привязали к столбу на маленькой площади между домами. Они смотрели на меня, плевали в мою сторону, возносили руки к небу. А потом сказали мне, что если я еще раз попытаюсь сбежать, найти дорогу обратно, то они расправятся с моей женой и детьми точно так же, как я расправился с ними. Потом не помню, что произошло. Мне развязали руки, и я очнулся уже в замке. С тех пор из-замка я ни ногой! Да, это безумие, потому что моей жены и сыновей, и их сыновей, и сыновей их сыновей давно уже нет. Время бежит, но бежит там. А здесь оно остановилось.

Художника охватил страх. Неужели всем его надеждам на возвращение суждено рухнуть? И он должен будет смириться с заточением в замке лишь потому, что других вариантов у него не будет? Все может быть иначе – только вот как это устроить? Он закрыл глаза. Перед ним улыбались Мария и Аленка, бегали на даче, на большой поляне возле огорода и поливали друг друга водой из садового шланга.

– Думаешь о них? – прервал раздумья старик. – Понимаю, только это сейчас не время делать. Насмотрелся?

– Насмотрелся, – ответил Художник. – А у тебя не было желания устроиться здесь, в этой башне, осмотреться да и нарисовать весь этот лес, горизонт, луну, тропинку?

– Идем, – сердито сказал Франсис. – Нам пора, здесь нельзя оставаться надолго, они могут нас услышать. Идем, давай поторапливайся, поможешь мне заделать стену так, как она была. И не вздумай ходить сюда один, всех нас погубишь.

Назад они возвращались очень поспешно. Старик нервничал, что их могут заметить, что Художник не ползет по ступенькам вниз, к отверстию в стене, а идет пригнувшись, слишком сильно задирая голову. Он то и дело оборачивался и сурово смотрел на Художника, отчего тот вздрагивал и принимался как можно быстрее двигаться вперед. Заделать проход плитами никак не удавалось. Они плохо прилегали друг к другу, оставались просветы, которые никак не получалось ликвидировать. Старик доставал камни из стены и вновь пытался приладить их обратно, каждый раз по-другому. Стук от этих попыток был слышен, очевидно, по всему замку, потому что очень скоро за спиной появились Лукас и Эвен. Они молча наблюдали, а когда поняли, что нужно срочно вмешаться, сделали это. Лукас оттолкнул Франсиса, а Эвен выхватил из его рук огромную каменную плиту.

– Значит, показывал ему уже все, – стиснув зубы, пыхтел Лукас, силясь поднять сразу две плиты. – Так-так. И подействовало? Одумался? Передумал убегать отсюда?

– Не передумал, – не дожидаясь отговорок старика, ответил Художник. – И теперь решаю, как все сделать так, чтобы и самому вырваться к своим, и вам не навредить, и вытащить и вас отсюда потом. Понятно, что бежать напрямую через лес – это глупо.

– Не просто глупо, но и опасно, – заметил Эвен.

Пара усилий – и ход, ведущий в башню, был снова заложен каменными плитами, причем настолько искусно, что вряд ли бы кто посторонний мог догадаться о его существовании. Старик, Эвен, Лукас и Художник по очереди скользнули по выступам стены, заменявшим лестницу. Художник был готов к тому, что, как только они окажутся в библиотеке, Лукас, а вместе с ним и Эвен начнут его корить за все, даже угрожать. Но этого не случилось. Ни слова не сказав, они отправились дальше, вниз, оставив Художника и Франсиса в библиотеке. Художник чувствовал, что все, что происходит, складывается по какому-то веками наработанному сценарию. И все те, кто оказался в заточении в замке, знают этот сценарий и покорно ему подчиняются. Он и сам порой стал чувствовать необходимость сделать то и то, а в чем-то себя ограничить. Однако эти стремления вступали в спор с предшествующим, пусть и небогатым жизненным опытом и воспоминаниями о прошлом.