Текст книги "Русский рулет, или Книга малых форм. Игры в парадигмы (сборник)"

КОГДА Ж ОНО ВСЕ КОНЧИТСЯ

Иногда люди из числа тех, что полагают журналистов носителями тайного знания, спрашивают меня, когда же кончится кризис. Я мучаюсь от этого вопроса, как от зубной боли, потому что вопрошающим наверняка не понравится мой ответ.

Допустим, вопрошающие люди ничего не знают о книге главреда Newsweek International Фарида Закария «Постамериканский мир будущего», где много написано про влияние на экономику будущего Индии и Китая, а про Россию – совсем чуть-чуть.

Но эти люди не знают историю и собственной страны.

А если бы не забыли, то знали бы, что во все времена Россия была экономически (да и политически) отсталой по отношению к Западу. Просто в 1970-х это понимали все, а, скажем, в начале XIX века – только дворяне, какие-нибудь «арзамасцы», пылко ждавшие от Александра I реформ. Именно тогда Александр Пушкин писал Петру Вяземскому: «Ты, который не на привязи, как ты можешь оставаться в России? …Когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры… то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство». В начале же 20 века, чтобы преодолеть эту отсталость, социалисты устроили революцию.

Но, кажется, я понимаю, почему современные русские своей истории – то есть истории большой, но отсталой страны – не хотят знать. Ведь в 1990-х у нас прошли изменения западного образца: рыночная экономика, политическая свобода, равенство перед законом. А в 2000-х на страну хлынул дождь нефтедолларов – и мгновенно выросшее потребление создало иллюзию мощной, западного типа, экономики.

Сегодня дождь еле капает, а свобода и равенство смыты в сточную канаву. Нужно смотреть правде в глаза: у нас нет кризиса в западном смысле. Просто мы живем в экономически и политически совершенно иной стране. Если хотите, в стране – по сравнению с цивилизацией Запада – отсталой. Так было, так есть, и не исключено, что так всегда будет.

Почему? Боюсь, что ответ на этот вопрос моим соотечественникам не понравится еще больше, чем ответ на вопрос об окончании кризиса.

2009

РИТОРИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ

Одно из умений журналиста состоит в умении задать вопрос, другое – в умении добиться ответа. Однако у меня копится коллекция вопросов, на которые ответа дать не может никто.

Ну, например, никто не может ответить, почему в России везде и всегда грязно. Стоить пересечь границу Белоруссии или Финляндии – сразу же идеальная чистота. Хотя в одной стране – власть Лукашенко, а в другой – власть народа. Но именно по наличию грязи безошибочно идентифицируется сень родимых осин, где белые ботинки и брюки всегда означают выпендреж, а не наступление летнего сезона.

Многих людей я заставал вопросом про грязь врасплох, но только Иван Шаповалов, – тот самый, который создал группу «Тату» – ответил мудро. Когда я его спросил, он уронил голову в ладони, просидел так минуты три, а затем, очнувшись, произнес: «Умом не понять!..»

Вот и мне умом не понять, почему европейского производства грузовики и автобусы у нас выпускают клубищи черного дыма, – при том, что в Европе я такого не видел ни разу.

Или еще вопрос: почему, при наличии Газпрома, в российских дачных поселках нет газа? Или: почему в поездах Москва-Петербург проводники не требуют за час до прибытия сдавать белье, а во всех других – требуют? Или: кому понадобилось отдирать от дорожных «лежащих полицейских» куски, то есть именно куски, а не все ограничительные валики целиком? Или: почему на улицах свет включают по расписанию, а не когда становится темно?

А недавно, обратившись к своим друзьям через Живой Журнал, я коллекцию вопросов сильно пополнил. Почему общественный транспорт не ходит по расписанию? Зачем нам два паспорта, если в Европе обходятся вообще без паспортов? Почему каждое лето отключают горячую воду? Зачем нужна постоянная регистрация, она же прописка? Почему во всех ресторанах и кафе громкая музыка? Почему все заборы кривые? Почему во всех госучреждениях очереди? Почему с нами дружат только страны-изгои? Почему менты, останавливая ночью, предлагают проехать с ними, хотя ты трезвый, а менты пьяные? Почему по телику в новостях лишь позитив, а в сериалах – только убийства? Почему, если у нас все так плохо, мы здесь все еще живем?

И вот из этих-то риторических вопросов и складывается наша жизнь.

И из того, что президенту или премьер-министру этих вопросов никогда не задают этих вопросов, наша жизнь складывается тоже.

2009

HOMO POSTSOVETICUS

Я устал искать в России средний класс, но вместо него разглядел нечто куда более интересное.

Родила она в ту ночь не то сына, не то дочь…

Это я про новую, про современную Россию, и про те времена, когда казалось, что новая Россия непременно должна родить сына по имени middle class. И Россия действительно разрешилась социальным бременем, и тот класс, который появился на свет; и тот класс, который потребовал, чтобы в меню каждого ресторана были солянка мясная, салат «Цезарь» и роллы «Калифорния»; и тот класс, который сел в подержанную, а потом и в новую иномарку, и тот класс, который освоил отдых all-inclusive, с пьянкой и музыкой, в Анталье и Хургаде, – тот класс действительно, хотя и стыдливо, стали называть средним. Почему стыдливо? Потому что очень уж он отличался от европейского братца. Он отличался количественно, он отличался качественно. Он отличался по планам на будущее, по размеру и цели сбережений, по объему вручаемых – и получаемых – взяток. По уровню образования, наконец.

Это как если бы в СССР тоже вдруг вздумали искать средний класс на иностранный манер на том основании, что все в СССР средненько живут. Но ведь никакого мидл-класса при Брежневе не было, – вот в чем правда. Там были абсолютно другие социальные группы – например, интеллигенция. Или был тот класс, который интеллигенция презрительно называла «совком».

Вот и в сегодняшней России, мне кажется, существует некий никакой не средний, но весьма заметный специфический класс – пост-совок, homo postsoveticus. Это ведь именно он потребляет не столько товары, сколько статус. Это ему подавай элитные квартиры, vip-залы и «престижные бутики». Это ведь он слушает во всех едальнях, от придорожной столовки до грузинского ресторана, русскую попсу, раньше называемую совэстрадой. Это он создает рейтинги телевизору, где лишь поют, пляшут и шутят, и не говорят ни слова правды. Это ведь он покупает лишь иностранное, но считает себя патриотом, причем на том основании, что Россия-де, окружена кольцом врагов, которые только и мечтают, чтобы наши пространства схарчить. Он вообще – эдакий инфантильно-глянцевый милитарист, как высказался один из моих комментаторов в Живом Журнале.

Знаете, если вы все еще пытаетесь понять, относитесь ли вы к среднему классу, бросайте это дело.

Лучше попробуйте осознать, имеете ли вы отношение к постсовку.

2009

НА СМЕРТЬ ТРАХТЕНБЕРГА

Я скажу о природе русского юмора ровно то, что мне говорил Роман Трахтенберг.

Внезапная смерть Трахтенберга – в 41 год, в прямом эфире «Маяка» – поставила в неловкое положение тех, кто считает Трахтенберга похабником и скабрезником, которого лучше бы не было на телевидении или радио.

Между тем Рома не был ни первым, ни вторым.

Он начал превращаться в Трахтенберга знаменитого, то есть в Трахтенберга Великого и Ужасного, Знающего-Все-Анекдоты-Мира, когда на зеленом лугу жизни, пафосно выражаясь, еще гарцевали лошадки, оборвавшие узду советского стойлового содержания. Я помню то время. 90-е едва перевалили за половину. Петербург каждый второй еще звал Ленинградом. В витрине гнусной пятиэтажки на Черной речке выставили клетку с анатомическим муляжом, мужиком с мускулатурой без кожи, между бедренных мышц засунут детский рожок, над мужиком надпись «Каждому – свое», – и это было кабаре «Хали-гали». Там Трахтенберг проводил чемпионат по экстремальным шашкам; вместо шашек – рюмки с водкой и коньяком. Победителя увозила «Скорая», Трахтенберг комментировал происходящее на языке, что называется, телесного низа, девушки из хороших семей визжали от восторга, кто-то из случайных посетителей кривился: «Мне это не нравится». «Нравится не нравится, а президент поправится», – мгновенно реагировал Трахтенберг.

Это был 1997-й, время бесконечных болезней Ельцина, а в «Хали-гали» шампанское разливали из самовара и водку из чайника, официантки носили цветные парики и немецкие каски, и ветераны требовали закопать Трахтенберга живьем. В кабаре валила публика трех сортов: бандиты, богема и прилетевшие из Москвы свежекупленными самолетами олигархи.

Дело в том, что Трахтенберг и правда не был скабрезником, несущим со сцены непристойности. Он был кандидатом наук и культурологом, знающим цену эффекта от сдвинутых с места смыслов; это и есть цена смеха. Однажды он сказал, что похабщина – это русское чувство юмора. Вот евреи смеются надо всем, даже терактами, иначе сойдешь с ума. А русские смеются не надо всем, но все русские шутки – ниже пояса. Трахтенберг и был таким русским анекдотом, когда бы анекдот ожил и сказал вслух все, что думает о тех, кто над ним хохочет.

Вне сцены Трахтенберг был грустным, даже занудным человеком. Мог долго жаловаться на невозвращенный пустяковый долг. Среди друзей, случалось, переходил на привычный игривый тон, но тут же прекращал. Страдал от того, что сначала его никто не любил, потому что он рыжий, толстый, некрасивый – а потом потому, что любили только за то, что он знаменит. А он читал книжки, был доверчиво нежен – и возмущался тем, что происходит в стране. Классический ведущий кабаре с грустными глазами, над репризами которого корчатся от смеха. Такие кабаре маркируют концы эпох. Просто тогда думали, что это конец СССР, а оказалось, что конец короткой эпохи свободы.

Затем Трахтенберг перебрался из Петербурга в Москву, потому что там больше платили, но «Трахтенберг-кафе» в столице продержалось недолго. В Питере Рома издевался над бандитами, но они ему все прощали, а в Москве на каком-то корпоративе его ударили, и хирург наложил с десяток швов.

В общем, луг вытоптали и отдали под элитное строительство. Кто бы мог подумать, что Трахтенберг умрет от кардиошока в эфире на государственной радиостанции «Маяк», где он официально будет называться anchor-man, – якорем, удерживающим аудиторию? Ведь этот якорь знавал другие воды.

В 2004-м, отвечая на вопрос интервью, чего он боится увидеть, выходя на улицу, Трахтенберг ответил, что ничего не боится, что к смерти готов. А на вопрос: «Чем ты будешь заниматься через 20 лет?» ответил, цитирую: «По всей видимости, такие, как я, долго не живут».

Трахтенберга будет не хватать. И ушедшей эпохи тоже.

2009

САПСАНОВЫЙ БУНТ

На днях что-то вновь стряслось со скоростным поездом «Сапсан», который пролетает 650 километров между Питером и Москвой за три с половиной часа. Сначала сообщили, что в поезд снова чем-то швырнули местные жители, потом – что оборвался контактный провод.

Удивления никакого. За полгода, что «Сапсан» носится по трассе, придорожные жители швыряли в него тяжелыми предметами 9 раз, уподобляясь герою чеховского рассказа «Злоумышленник». Впрочем, не уподобляясь. У Чехова, если помните, сиволапый мужик бездумно свинчивал с рельсов гайку, потому как из нее получалось грузило для удочки – ну, а нынешние злоумышленники думают как раз о последствиях. Они мечтают «Сапсан» остановить навсегда. Ведь у них из-за «Сапсана» отменили множество электричек.

Мягкий вывод из рассказа Чехова – о неизбежном столкновении новых (читай – западных) технологией с реальной Россией, которая на все эти технологии реагирует лапотным «чаво?». Железная дорога во времена Чехова – это ведь чистый Запад. Можно свинченную гайку воспринимать как плату за отсталость России, можно – как местную специфику: доктор Чехов просто фиксировал особенности русского организма, не предлагая лечения.

Вывод из злоключений «Сапсана» аналогичен выводу из «Злоумышленника». Западные технологии, не выросшие на русской почве, но насильно на нее пересаженные, всегда будут давать побочные эффекты в виде бунтов: когда-то – картофельных, а теперь – сапсановых. Ведь в Европе, где первыми появились скоростные поезда, все эти «Талисы», «Евростары», «ТЖВ», – они появились вместе с ростом скоростей обычных электричек и с развитием сети железных дорог. У нас же «Сапсан» поставлен на рельсы, уложенные чуть не век назад – и он прет по ним, как «мерседес» с мигалкой прет по обычному разбитому российскому шоссе.

К чему, спросите, я клоню? К отмене «Сапсана»? К отмене «мигалок»? К снятию с работы министра Якунина – или бери выше? Да ни к чему. Я тут на стороне Чехова, а не Пушкина. Поэтому, прокатившись пару раз на «Сапсане», я из Москвы в Питер продолжаю ездить на медленных ночных поездах.

Так выходит, кстати, дешевле, а спать в поезде я давно привык.

2010

ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ КАК ПРИЛОЖЕНИЕ К РОССИИ

Недавно на телеканале «Мир», где я веду ток-шоу, увешанный медалями ветеран – из тех, что не утратил ни бодрости духа, ни бодрости тела – рассказывал, как его возили в Европу по местам боев. И там в какой-то газете было интервью с американским ветераном. «Русские, – делился американец, – были отважными ребятами. Они очень помогли нам выиграть войну».

«Нет, вы представляете? – с искренней болью восклицал наш ветеран, позвякивая наградами. – Вот ведь до чего докатились!»

Признаться, я сначала не понял. Если бы меня кто-то назвал отважным парнем, кому-то помогшим, я был бы горд. Но через секунду до меня дошло. Для нашего старика было непереносимо, что кто-то мог считать Великую Отечественную эпизодом Второй мировой. Для него Вторая мировая на фоне Великой Отечественной была мелочью.

Эти непонимание и обида, перерастающие в уверенность, что в мире есть антирусский заговор, цель которой принизить роль СССР, бывшего главным освободителем человечества, характерна не только для ветеранов. Празднование Дня победы в таком именно виде и есть одна из двух опор сегодняшней нации, если второй считать празднование Нового года под салат оливье.

И бессмысленно говорить, что Вторая мировая война началась на 2 года раньше Отечественной. Что принимало в ней участие 60 с лишним стран, включая Сальвадор и Гондурас. Что война шла еще и в Африке, включая Мадагаскар, и на Тихом океане, включая Гуам. И что всюду гибли люди. То есть что Вторая мировая была действительно самым масштабным событием XX века, в котором участие СССР было колоссально важным, крупным, стержневым, – но эпизодом.

Бессмысленно. Подобный подход воспринимается как антироссийский, причем никаким не Кремлем, а населением в целом. Потому что потери, понесенные СССР – оценивай их хоть в 20 миллионов, хоть в 40 – в абсолютных цифрах являются самым страшным военным рекордом. И эти мертвецы – которые, взявшись за руки, могли бы опоясать планету по экватору – не позволяют задавать вопрос, что было причинами столь колоссальных потерь, помимо Гитлера. Отчего в самом начале войны 4 миллиона солдат оказались в окружении? Во сколько тысяч жизней обходилось каждое политическое решение – освободить такой-то город к такой-то дате или войти в Берлин раньше союзников? Ах, чтобы первыми водрузить флаг над Рейхстагом? Хорошо, а убить персонально своего прадедушку, дедушку, отца, брата не ради победы, а ради права быть первым, – вы согласны?

Мне кажется, сегодня российскому военному историку необходим в помощь математик. А потом, вероятно, социальный психолог. И тогда, может быть, 9 мая перестанет восприниматься как день, когда нужно петь и плясать, потому что победа списывает все, а нужно думать, плакать и, возможно, каяться. И перестать воспринимать историю человечества как приложение к собственной судьбе.

2010

РОССИЯ ВО МГЛЕ И В СВЕТЕ

В самом конце апреля я ехал на машине из Москвы в Петербург. Не было и пяти утра, когда я промчался по полыхающей, как рождественская елка, Тверской (кажется, на языке циркуляров это называется «художественной подсветкой) и вылетел за МКАД.

Шел дождь, и колея, пробитая в асфальте от Кремля до Дворцовой площади, была заполнена водой. Кроме того, было еще темно. И вот в этот момент, примерно в четверть шестого, вдоль всей трассы отключили свет.

Вести машину в темноте, в дождь, реально рискуя разбиться вследствие аквапланирования (кстати: пару разбитых машин я вскоре встретил), – удовольствие еще то.

Казалось бы: все должно быть наоборот. В центре Москвы вся художественность должна отключаться в полночь, максимум – в час, когда на улицах не остается гуляющей публики. За городом же фонари гаснуть должны не в 5.15, не в 5.30 и не когда восход значится в календаре – а когда действительно светает. Ведь в первом случае, отключая на ночь подсветку, мы экономим средства, а во втором, свет не отключая, мы сохраняем жизни. И поступать наоборот – в первом случае неразумно, а во втором преступно.

Таково рассуждение европейского рационального ума, да и не только европейского. В Шанхае, этой выставке достижений китайского хозяйства, с сияющими в ночи небоскребами Пудонга, все сияние отключается в 23.00. Погружение Шанхая во мглу – сильное, доложу вам, зрелище, особенно когда смотришь на город с 87-го этажа башни «Цзин-Мао». Европейско-шанхайская ночная жизнь действительно определяется стимулом к экономии и действующим в обратном направлении стимулом к безопасности. Не будь второго стимула, там на ночь вообще гасили бы все фонари. Не будь первого, включатели в подъездах или коридорах не снабжали бы таймерами и датчиками движения.

Исследование реальных стимулов (часто не совпадающих с теми, какие полагают «очевидными») – любопытнейшая наука. Об этом написана «Фрикономика» – потрясающая книга «экономиста-диссидента» Стивена Д. Левитта и писателя Стивена Дж. Дабнера (на русском этот бестселлер вышел крохотным тиражом по причине отсутствия спроса среди соотечественников, не слишком (к вопросу о стимулах) жалующих «заумь»).

Если не выходить за пределы сюжета «света в ночи», то мы обнаружим опять же принципиальные различия между русской и европейской жизнью и мыслью. Ночные Лондон, Париж, Рим кажутся русскому человеку темными. Возле Нотр-Дам де Пари я слышал сетования соотечественников, что самый знаменитый собор мира подсвечен «слабо» (и представляю, как сжималось в тех же обстоятельствах сердце Юрия Лужкова, который, будь он парижским мэром, уж точно превратил бы Нотр-Дам в сияющий бриллиант, – о, скареды-французы!) Однако скаредность, то есть стремление к экономии, в Париже отнюдь не стимул. Стимул – сохранение аутентичного вида исторических зданий. То есть чтобы знаменитые соборы или музеи были видны в ночи, их следует освещать. Но чтобы не убивалось ощущение старины, их следует освещать деликатно – ну и, понятно, не целую ночь. Так достигается баланс, характеризующий Европу.

В России баланс совершенно иной. Здания полыхают в ночи, чтобы поразить воображение всякого: у нас главный стимул – произвести впечатление, пустить, как свойственно нуворишам, пыль в глаза, причем первыми самим себе, не заботясь о цене. А вот дорожное освещение отключается в темноте, потому что в 5 утра власть имущие в области не ездят, а если ездят, то не сами за рулем. Здесь действует стимул соблюдения инструкции, в которой зафиксировано время поворота рубильника, и ценность инструкции выше ценности жизни, потому что за несоблюдение инструкции могут дать по шее, а за аварию на дороге нет.

Вот эти два главных стимула и будут, как мне кажется, определять будущее России. Соблюдать предписанное свыше, даже если предписание вредно – и пускать пыль в глаза, даже если это экономически неразумно. А когда какой-нибудь новый царь, набравшись, по примеру Петра, заморских впечатлений, велит снабдить фонари датчиками освещения, а в офисах всюду ввернуть энергосберегающие лампочки – так это просто усилится действие имеющихся стимулов.

2010

НАЛОГ НА РОДИНУ

Недавно по социальным сетям ходил забавный видеоролик, рассказывающий о наших налогах. Там говорилось, что российский подоходный налог в 13 % – один из самых низких в мире – с лихвой компенсируется другими налогами.

Например, работодатель платит государству социальный налог – 26 % с каждой зарплаты. В магазине мы все платим НДС – это еще 18 %. Кроме того, бизнес облагается налогом на прибыль и недропользование, выплачивает аренду и госпошлины… То есть, если внимательно посмотреть на цену любого товара, выяснится, что она в основном состоит из налогов.

Правда, в ролике умалчивалось, что точно так же обстоят дела практически во всем мире. Всюду платят социальный налог – правда, в Европе работодатель делит его с работником. Всюду платят НДС либо налог с продаж, не говоря уж про налог на прибыль.

Но главное, про что не говорилось в этом ролике – так это про то, что, в отличие от европейских стран, мы платим еще один, специфический налог. Я бы назвал его налогом на Родину. А вы как думали? Имея производительность труда в четыре раза ниже, чем в США, имея вместо автодорог разбитый асфальт, решая все дела исключительно в Москве и окормляя стада гаишников, чиновников, милиционеров – вы как, рассчитывали от расплаты увильнуть?

Налог на Россию имеет три формы: высоких цен, низких зарплат и высокой инфляции. Цены высоки потому, что в них включены взятки за разрешения, согласования, предписания, плюс плата за крышевание. Это причина того, что чашка кофе в Москве на Тверской стоит от 150 до 250 рублей при себестоимости в максимум в 10: люди из префектуры ведь не просто так давали разрешение на аренду, и пожарный не просто так ставил свою подпись.

Зарплаты низки потому, что бизнес при таких откатах должен хоть на чем-то экономить, а экономить он может только на тех, кто взяток не берет, то есть на работниках. Это причина того, что минимальная месячная зарплата в России в прошлом году составляла 4330 рублей: в США, для сравнения, минимальная зарплата $7,25 в час, то есть, в пересчете на месяц, 40 тысяч рублей.

Ну, а инфляция высока, потому что государевы аппетиты имеют свойство расти. В Москве за 10 лет цены на ЖКХ выросли в 10 раз, в отличие от зарплат.

Кстати говоря, есть и четвертая форма налога на Россию. Это когда повар, или официант, или продавец, имеющие крохотную зарплату и видящие огромные цены, попросту недоливают, недовкладывают и подворовывают. И это причина, по которой кофе в Москве на Тверской – дрянной.

Заплатить налог на Россию можно – точнее, не заплатить его нельзя. Мы платим и будем платить. Правда, спать после этого почему-то не получается спокойно. Ну, разве что в других странах.

2010