Текст книги "Русский рулет, или Книга малых форм. Игры в парадигмы (сборник)"

БРАТСТВО КОНЦА, ИЛИ ПОЧЕМУ РОССИЯ – РОССИЯ

В середине благостного сентября, когда страна начала дышать, наконец, после жары и пожаров, в Рунете появились записки московского журналиста по имени Панков, путешествующего с дочерью по Сибири.

За месяц они побывали в Красноярске, Абакане, Минусинске, Иркутске, Братске, Зиме, Улан-Удэ, Братске – причем в Братске подзадержались. Будучи журналистом, Панков делал записи, – возможно, лишь для себя и узкого круга. Как они появились в ЖЖ, а также на десятках порталов и форумах – не знаю. Но факт, что они взорвали интернет-Россию. В первый же день путевые заметки, названные «Братство конца. Из дневника лесоруба» прочло 150 тысяч человек, а форум города Братска превратился в вулкан и в плюющуюся ядом змею.

О чем написал Панков? Он написал о том, что люди бросают мусор там, где живут. О спившихся поколениях. О зарплатах учителей в три с половиной тысячи рублей. Об отсутствии нормального (то есть не растворимого) кофе в провинции, и о цене нормального кофе там, где он есть, в 250 рублей за чашку. О том, что цены в провинции вообще выше московских. О том, что все ругают Китай, но все надежды связывают с Китаем. О том, что на выборах голоса покупаются и продаются. Что в городе Братске нечем дышать – он провонял промвыбросами. О том, что в городе Зима закрыли роддом, и рожать ездят за 200 километров. Что в деревнях покойников закапывают без регистрации, потому как не добраться до морга и ЗАГСа. Что рыбу из реки есть нельзя, потому как водохранилищами затоплены кладбища. Что электростанций тьма, но что электричество есть не везде. Что страна разоряется ради денег. Что всюду красиво, но погано, причем местные не замечают ни красоты, ни погани.

Что получил в ответ коллега Панков на форумах?

Он получил, что ему нужно дать по морде, что он гадина, что продажный врун, что все написанное им есть заказуха и пиар, – его поймали на ряде неточностей. В общем, его обвинили в том же, в чем в свое время маркиза де Кюстина или Александра Радищева. Но никто не смог опровергнуть его по сути.

Объехав страну от Архангельска до Краснодара и от Ростова до Хабаровска, могу подтвердить, что указанная выше картина российской глубинки с вариациями повторяется всюду. Причем российскую глубинку я лично сравниваю не с Москвой (это глупо: Москву сами москвичи сравнивают исключительно с другими столицами), а с глубинкой европейской (что резонно). То есть Братск, условно говоря, нужно сравнивать с финской Иматрой, основу которой тоже составляет сталелитейный завод, и где, однако, чистота, красота и воздух подобен слезе ребенка. Когда, конечно, в Иматру не доносит ветром выбросы из российского Светогорска, где дымит ЦБК.

Но дело даже не в том, что жизнь в Сибири беднее, угрюмее и страшнее, чем жизнь в провинции где-нибудь в Греции, где, в свою очередь, существование беднее и тяжелее, чем провинции в Испании, а в Испании – чем во Франции.

Дело в том, как отчаянно защищают и как цепляются апологеты русской глубинки за свою бедную и угрюмую жизнь. Подтверждая давнюю мысль о том, что российский государственный строй – то есть строй, при котором самодержец и двор купаются в роскоши, имея все, а остальные бедствуют, имея мало чего – что этот строй защищают никакой ни царь или, там, царская опричнина.

Этот строй отчаяннее всего защищает сам российский народ.

Как говорится: грустно, девушки.

2010

АЙ, ЦВАЙ – ПОЛИЦАЙ!

Вы слышали – милиция будет переименована в полицию? Приветствую переименование! Из этого выйдет толк, – я серьезно. Хотя, боюсь, не тот, какой ожидают. То есть я радуюсь, что не тот – а вот боятся пусть другие.

Про новый закон о полиции уже высказались все, кто мог; оппозиция пробежалась и ноги вытерла, и когда я говорю либерального настроя друзьям (а других нет), что мне переименование кажется важным и нужным, они смеются. Думают, стеб такой. Или, как определяла Сьюзан Зонтаг, «камп» – ироничный трэш, заговор понимающих.

Однако я серьезен.

Одно из главных умений жить в нашей стране – это не просто умение понимать разницу между сущностью институтов и формальным их наименованием, но и практически применять. «Слово и дело» – до сих пор наша дихотомия (Иван Грозный явно был не без юмора).

В разницу между словом и делом, как в неприкрытую дверь, у нас несет тем сквозняком, который и составляет русскую жизнь. Начать с названия страны: «Российская Федерация». Да какая мы федерация? Вы еще скажите, что КНДР – народная и демократическая республика. Нет, мы примерно с XV века – самодержавная страна, в которой все важнейшие вопросы, связанные с жизнью «субъектов федерации», решаются самодержцем. «Субъекты федерации» – никакие не субъекты, а объекты власти, форму которой правильнее всего определить как патримониальную (вотчинную) автократию, то есть ту автократию, где власть передается по наследству, не обязательно кровному («преемник» есть как бы наследник, которого, впрочем, за плохое поведение наследства можно лишить). В России весь народ – именно что объект власти, а никакой не источник. «Источник» – это по Конституции, а Конституция в России – никакой не главный закон, а всего-навсего словарь, используя который, мы общаемся с пан-атлантическим миром. В котором конституция – это как раз закон.

Понимаете разницу?

Проблема в том, что те люди, которые начинают понимать ее столь хорошо, что умело используют, к этому моменту обычно превращаются в таких циников, что мама не горюй. А те люди, что никакой разницы не видят, являют собой источник дохода для циников.

То есть для того, чтобы народ России был действительно народом, а не симбиозом подлецов с тупицами, и было бы неплохо прикрыть дверь, из которой сквозит: ликвидировать щель между словом и делом.

Ведь «милиция» – это откуда взялось? «Милиция» задумывалась как народная дружина, охраняющая народные интересы, – то есть нечто противоположное самодержавной «полиции» (прошу прощения, что в «полицию», как в горшок с рагу, я кидаю все разом – и казаков с нагайками, разгонявшими тогдашние марши несогласных, и городовых, охранявших «белую» публику от «черной»). Генезис слова именно таков. Но сегодняшняя милиция – по сути, та же дореволюционная полиция, смысл которой исключительно в охране власти. Более того: сегодняшняя милиция выродилась даже не в дореволюционную полицию, а в оккупационных полицаев. С теми оккупированное население тоже сталкивалось в основном тогда, когда полицаи проверяли аусвайсы, отправляя всех, у кого аусвайсы не порядке (то есть потенциальных «партизан», несогласных с оккупационным режимом), в комендатуру.

Память об этом в России еще жива. Я, например, при посадке в поезд никогда не раскрываю паспорт (требование которого – норма полицейская, то бишь полицайская: при Брежневе, когда милиция еще немного была милицией, в поездах никаких документов не требовалось). И когда меня спрашивают: «А вам что, трудно паспорт открыть?» – я неизменно отвечаю: «Трудно. У меня дедушку расстреляли, потому что у него аусвайса с собой не было. Мы в нашей семье про это помним». И нужно видеть, как меняются лица проводников.

Пусть простит меня покойный дедушка – в войну он был в нацистском концлагере, бежал, потом в советском концлагере, откуда, дернув все возможные партийные ниточки, его вытащила моя бабушка.

Но этот маленький железнодорожный эксперимент показывает, как важно, чтобы слово не расходилось с делом, потому что когда слово с делом не расходится, у людей включается совесть – и, думаю, не только в поездах. То есть, поступая гадко, они начинают понимать, что поступают гадко, даже когда продолжают гадко поступать.

Да-да, я за то, чтобы милиционеры были переименованы в полицаев. А паспорта – в аусвайсы. А «духовный лидер нации» – в императора или даже (при освящении православной церковью, которую тоже неплохо было бы переименовать в ортодоксальную, придав более точную коннотацию) в царя.

Нужно без утайки обозначать, в какой стране, при каком строе мы живем – и в чем заключаются подлинные законы страны и строя.

Тогда, быть может, мы и начнем потихоньку менять страну, меняясь сами.

2010

ЛУЖКОВ, БОЛЛ, СОВЕСТЬ И СТРАХ

Отставка Лужкова обозначила проблемы, далекие от политических, эстетических или финансовых. Первая – этическая: бить ли врага, когда все бьют? Вторая – эсхатологическая: есть ощущение, что мы при начале конца. Но обо всем по порядку.

В книге Филипа Болла «Критическая масса» (про социальную физику, то есть про применение аппарата естественных наук к социальным проблемам) описывается, как долгая, позиционная, окопная война приводит к становлению окопной морали. Согласно которой, например, негоже вести обстрел позиций врага без предупреждения (иначе ответит тем же) или во время праздников (иначе праздника лишатся все). Но когда начинается атака, эта мораль отпадает, и каждый боец решает заново: пленных брать или не брать? Внять просьбе смертельно раненого друга прикончить его – или ждать санитаров?

Время Лужкова было, как теперь выясняется, нашей окопной войной. Все успели обжиться. По Лужкову стреляли – но не насмерть: Ревзин в «Коммерсанте» (а я, например – в «Огоньке»). Лужков огрызался посредством «ТВЦентра», но к репрессиям не прибегал: я публиковал в «Огоньке» издевательскую статью «Сделайте нам красиво», но из эфиров «ТВЦентра» меня не выбрасывали.

У войны были правила: не называть, например, публично Лужкова и Батурина «ворами» (они обижались и обращались в суды с исками, которые неизменно выигрывали: так они обобрали и без того не богатого Лимонова, что выглядело совсем некрасиво. Право, лучше бы воровали!)

Негласный договор состоял в том, что по Лужкову позволялось вести огонь, но не позволялось посягать на его контроль над финансами. В свою очередь, то, что называлось «Лужков», не налагало лапу на кошельки (за исключением лимоновского) и горло (включая лимоновское) никого из стрелков. Взаимное непосягание. Это, кстати, оценил тот же Григорий Ревзин, вполне искренне и без иронии поблагодарив Лужкова сразу после отставки за то, что он, Ревзин, жив – ибо понимал, что живи он не под Лужковым, а под Лукашенко, могло быть иначе.

Когда же началась атака, все изменилось в секунду, и я вдруг с ужасом понял, что действительно не понимаю – прилично ли сейчас ругать Лужкова, когда его планы, его идеи, его вкус стали высмеивать абсолютно все, причем чем ближе к Лужкову стояли, тем громче стали кричать, включая Ресина, с его предложением убрать церетелиевского Петра. Так что кобзоновское анекдотичное (Кобзон – кажется, единственный из ближнего круга, кто остался верен Лужкову), обращенное к Ресину – «вы не еврей, вы Иуда», звучало вовсе не анекдотично.

Нет, правда, возможно ли громить лужковщину сейчас, когда атака пошла по всей линии фронта, и миллиардерша Батурина уже, скорей всего, стала миллионершей, – но крушат сильнее всех как раз те, кто строили, а те, кто раньше ругали, как-то переминаются в стороне?

Хорошо журналистам: те оценок не дают. А колумнистам? Свободы ведь получаешь столько, сколько не боишься взять. И если случается оттепель – бери, хватай сколько сможешь, ибо завтра выпадет снег. И если не взял сегодня, не крикнул, не разрушил стену – завтра ее возведут до небес. Что, если наступил XX съезд партии и Сталина погнали его же клевреты, – это основание или нет, чтобы молчать и выражать тирану сочувствие?

Идет атака.

У меня нет ответа.

У меня внутри тихий, постыдный страх. Он и в вас живет, прислушайтесь. Страх состоит в том, что нас действительно устраивали окопы. Страх говорит: вон, рухнул Лужков, а за ним неизбежно рухнет управление «ТВЦентром», и сольют его в какой-нибудь холдинг под началом Роднянского либо Эрнста, и новый начальник решит, что в ночном эфире ему нужны не Дибров с Губиным, а например, шоу с голыми дефффками. И я Диброва не спрашивал, но сам девок не потяну.

И хотя я работу десятки раз терял, каждый раз – как новая рана.

И этот страх в нас во всех – чтобы избавиться ото всего, что мы так ненавидим, от цинизма во власти, от гайцов в кустах, от готовности на все ради денег, от всеобщего блядства, от бесконечных откатов, взяток, подкатов (не только в ЖЖ), от всей этой самодержавной, самодовольной, ничего не читающей, всеми манипулирующей, превращающей людей в быдло системы, – мы должны отправить в отставку никаких не Лужкова, Медведева или Путина.

Поздно: отставками не вылечишь и реформами не отреформируешь.

В процессе атаки рухнуть должно будет все. Вместе с нашими машинами, квартирами, зарплатами, гонорарами, поездками за границу, ресторанами, социальными – о да! – статусами, домами, деньгами.

Ведь мы же чувствуем, что все это получено нами не как получают там, к западу от Буга, то есть по труду, – а в качестве солдатского пайка, за окопы.

И вот сидим, жалуемся, что мало дают по врагу пострелять, но пуще всего боимся, что придется перелезать через бруствер.

А уход Лужкова показывает, что рано или поздно придется.

2010

НЕФТЬ И ЛАДАН

Национальную идею нельзя придумать: собственно, в России своей национальной идеи никогда и не было. А были доктрины: либо религиозные, либо политические. Но и те, и другие – заимствованные: то на Западе, то на Ближнем Востоке.

У меня есть знакомый – человек ловкий, циничный, наблюдательный, а потому в последнее время обрядово-православный. В пост теперь он не ест скоромного, но не отказывается от ресторана, замечая попутно, что вегетарианское, то бишь модное, обходится вдвое дороже обычного, однако же втрое дешевле диетического, на которое сажают алчущие денег доктора.

Наблюдательность я в нем и ценю, а потому иногда мы ужинаем, и он снабжает меня афоризмами вроде «в наше время стало так тяжело воровать, что можно уже это считать трудовыми доходами». Ну, в общем, он из тех милейших россиян, которые, отпив в свое время от кооперативного потока, затем припали к банковскому, а теперь слились с государственным, осуществляя переход с небрежной ловкостью гимнаста, что делает подъем переворотом.

В последнюю встречу, за неделю до рождественского поста («великая вещь! Сорок дней на руколле и спарже – четыре килограмма долой!») приятель попенял мне на высказывания про толерантность. «Лапуша, – сказал он, – ты же умный человек. А писаешь опять против ветра. Ближайшее будущее страны – за «Газпромом», но дальнейшее будущее – за православием. Я бы на твоем месте предложил ток-шоу телеканалу «Спас». Чем ты займешь людей, когда грохнутся цены на нефть, а они, поверь, грохнутся? Там будет простой выбор – либо отец Василий с крестом и «калашом», либо хачик с взрывчаткой и Курбан-Байрамом, которому что барашка прирезать, что неверного – все едино. Ибо на кой хрен Рамзану оставаться с Россией, если она ему перестанет платить? И он пойдет по пути шариата, а по пути попробует на вкус Ставрополье».

Я с циниками никогда не спорю. Я слушаю, потому что носы у них, как у Буратино – чуют то, чем едва начинает пахнуть в воздухе. Иногда научных знаний им не хватает, серьезное чтение утомляет – они, скорее, любят листать Акунина, следя за сюжетом, но посмеиваясь над фандоринскими нравственными императивами. Но нюх у них, повторяю – ого-го!

Так что я возражать не стал, но, отужинав, мучительно принялся вспоминать, у кого же я читал про баланс религий и политических доктрин, про импорт этих доктрин из Европы, и даже, помнится, сделал закладку?

А потом хлопнул по лбу: ба! Да это ж у Хантингтона! (Недавно скончавшийся Сэмюэль Хантингтон был политолог, он в 1990-х, после крушения социализма в Европе, предложил заменить парадигму «либеральный Запад – коммунистический Восток» парадигмой полицивилизационного мира. В котором действия стран определяются не идеологическим противостоянием, а цивилизационным, то есть общностью культур, и цивилизация больше не означает вестернизацию, – Россия составляла у него отдельную «православную» цивилизацию). Где ж у меня Clash of Civilizations?..

А! Вот! Читаю: «Основные политические идеологии двадцатого века включают либерализм, социализм, анархизм, корпоративизм, марксизм, коммунизм, социал-демократию, консерватизм, национализм, фашизм и христианскую демократию. Объединяет их одно: они все – порождения западной цивилизации. Ни одна другая цивилизация не породила достаточно значимую политическую идеологию. Запад, в свою очередь, никогда не порождал основной религии. Все главные мировые религии родились в не-западных цивилизациях и, в большинстве случаев, раньше, чем западная цивилизация. По мере того как мир уходит от господства Запада, сходят на нет идеологии, олицетворяющие позднюю западную цивилизацию, и на их место приходят религиозные и другие культурные формы идентификации».

То есть мой ресторанный приятель в фундаментальном смысле прав. По Хантингтону получается, что, отбросив заимствованную западную (родившуюся там, но не прижившуюся) коммунистическую идею в качестве национальной, Россия обречена на выбор между другой западной идеей – и заимствованной ближневосточной религией. И тут, конечно, в теории возможен выбор как между либерализмом и православием, так и между фашизмом и исламом.

Поскольку либеральную идею, пока есть нефть, русским выбирать не хочется, а православная идея у нас сводится к кресту, куличу да постному меню в ресторане.

Что будем делать, когда кончатся нефть и ладан, а?

Надо будет снова отужинать с моим знакомым через пяток лет!

2010

ПАТРИОТЫ В ЗАКОНЕ

Современный русский человек убежден в одной вещи. Если где-то в масштабах страны случается что-то плохое, то это плохое можно исправить либо посредством закона, либо школьной программы.

Допустим, если на дорогах России гибнет без малого 40 тысяч человек в год, то надо усилить ответственность за превышение скорости, за непристегнутые ремни, плюс за алкоголь в крови. И начать преподавать правила дорожного движения в школе, желательно с первого класса.

Весь жизненный опыт убеждает современного русского человека в совершенно иных вещах. Что авария случаются оттого, что дороги в России дурны и узки; и что жизнь в России ценится вообще мало; и что привычка жить на «авось», без просчета последствий, иррационально, повинуясь моменту – например, выходя на встречную полосу в повороте – вообще въелась в нашу цивилизацию. Но, зная про себя все это, человек кричит: изменить закон! Ввести урок! Как будто гаишники берут взятки оттого, что нет против взяток закона или оттого, что брать взятки их учили в школе.

С патриотическим воспитанием то же самое. Воспитывает жизнь. Жизнь показывает, что дагестанцы, азербайджанцы, осетины и так далее живут в любом русском городе тесно, близко, родственно, общиной, родом, кланом, землячеством. Если кто из них загремел в милицию – по делу или нет – община тут же собирает деньги на выкуп, то есть на взятки ментам. Русские же общиной и кланом не живут ни на родине, ни, к слову, за границей. Если менты загребают в кутузку русского паренька, родители которого бедны, ему не поможет никто. И друзья русского паренька из-за этой несправедливости изливает злобу на нерусских пареньков, потому что ментам попробуй морду набей, а чернявым паренькам можно попробовать.

Внутренне все это знают, но вслух не требуют, например, реформировать милицию по грузинскому образцу, введя запрет на госслужбу для сегодняшних ментов, – и призывают к глупостям, вроде уроков патриотизма. Чему там будут учить? Величию Родины на примере истории, где столетиями князь шел на князя, и брат резал брата, и все при этом целовали крест, и тут же за деньги комплектовали дружины из врагов-половцев? И кто будет учить? Майор-отставник, для которого патриотизм – это тоска по диктатуре?

А любовь к Родине, она, как и всякая любовь – возникает из ничего, но гаснет от обманов.

Впрочем, прибавка к майорской пенсии – это хоть какой-то от уроков патриотизма прок.

А толку от них все равно никакого.

2011

НАША РАША, ИЛИ ПРИЗНАКИ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Я о признаках не в том смысле, в каком говорят о симптомах болезни. Я о том, что каждой цивилизации сопутствуют свои внешние проявления (например: монотеизм, письменность, обработка металлов; или: политеизм, пляски у костра, подсечное земледелие). Так где Россия – в Европе или в Азии?

Мы на работе недавно делились впечатлениями о Белоруссии и, рассмеявшись, сошлись на общем ощущении: Белоруссия – это Европа. А не Азия, каковой полным-полно в Москве, несмотря на кичливые стеклянные новостройки, – и каковой навалом даже в Петербурге, несмотря на его строгий, стройный вид.

То есть, с одной стороны, сегодняшний Минск – совковый город, где нет рекламы, где возле кинотеатров висит написанный плакатным пером «репертуар на месяц», где до сих пор на вывесках значатся «Ателье» и «Гастрономы», – а с другой стороны, он все же он часть Европы. Есть такое ощущение. Да, захваченный, опущенный и униженный колхозником Лукашенко, но все же западный город.

Тот же пьянящий дух Европы бил нам в голову в СССР, когда мы выбирались в Ригу, Каунас или Таллин, да и в тот же Минск, и во Львов, не говоря про совсем западный Ужгород.

И мы с коллегами стали думать, в каком дупле гнездится этот дух, и, перебрав разные варианты, в итоге оставили те, по которым практически безошибочно можно отделить Европу от Азии, Запад и Востока.

Признак первый: грязь. В Европе неизменно чисто; в Азии неизменно грязно, – ей-ей, это главный индикатор того, какой тип культуры вас окружает. Белоруссия потому и кажется Европой, что вылизана до пылинки, как Голландия или Франция. А вот Москва – это Бангкок, где чисто только на центральных улицах, а шаг в сторону – и ужас. И Петербург – это тоже Азия, несмотря на европейский абрис: сейчас, когда я пишу этот текст, город завален сугробами, по тротуарам не пройти, а по дорогам, в чавкающей каше, движутся вперемешку машины и люди. Бомбей. И то, что в этом Санкт-Бомбее с воплями мигалок расчищают путь местной султанше – сходство лишь усиливает. Нет-нет, что ни говорите, а грязь – первый признак азиатчины. И это знает каждый, кто пересекал на машине границу что с Белорусский, что с Финляндией.

Признак второй: туалеты. Не думаю, что даже самая большая нужда заставит хоть одного российского набоба (и, тем более, набабу) посетить хоть один наш вокзальный туалет. Мамочки миа! На самом депрессивном итальянском полустанке туалет будет чист. А вот на Московском или Ленинградском вокзалах вас будет ждать вонь и дырка в полу, деликатно именуемая «турецким унитазом» (очень точно, ага). А загляните в любой туалет любой российской хоть средней, хоть высшей школы! Вонь, текущие бачки, отсутствие стульчаков и туалетной бумаги. И так всюду – от Волгоградского педагогического университета до Московского государственного на Моховой. И так на любом погранпереходе. В туалете безошибочно определяешь координаты: то ли ты в Европе, в Финляндии, в Валимаа. То ли в Азии, в Ленинградской области, в Торфяновке. Определяешь по виду и запаху. Туалет как идентификатор работает всегда: даже когда вообще не работает.

Признак третий: таксисты. Я был когда-то потрясен видом на аэропорт Барселоны. Наш самолет садился медленно и торжественно. А под крылом лежал гигантский паркинг для черно-желтых такси, откуда тек черно-желтый ручей к терминалу прибытия. Европа – это когда ты прыгаешь на заднее сиденье такси и называешь адрес, а по приезде счетчик показывает стоимость поездки. Азия – это когда у вокзала дяди с усами выкрикивают лишенную смысла фразу «Такси-не-надо-недорого!» Азия – это неизменно договорная цена проезда, и это правило действует что в Москве, что в Стамбуле. А еще Азия – это «левак», выполняющий функцию такси (так, кстати, ведут себя водители-пакистанцы в Лондоне). Это не значит, что «азиатское» такси дешевле. И питерское, и московское стоит столько же или дороже римского и парижского, и сильно дороже нью-йоркского, где оно составляет реальную альтернативу метро.

Итак, такси: если счетчик и маршрут по требованию – ты в Европе. Если крутят цены и устраивают базар – ты в Азии.

Признак четвертый: закрытость от чужих. У меня квартира в центре Петербурга, дом небедный. Но когда я здороваюсь в подъезде с незнакомцами, на меня смотрят странно и отводят глаза. В лучшем случае выдавливают «здрсссь»… В Париже я тоже живу в центре, зато все люди в подъезде расплываются в улыбке: «Бонжур, месье! Са ва? О, вы из аэропорта, как долетели?» Две принципиально разных модели поведения не означают, однако, что парижане воспитанны и доброжелательны, а питерцы – жлобы и хамы. Модели означают, что одно и то же послание («я чужой, но я тебе не опасен!») в Европе и в Азии выражается по-разному. В Европе: «Я не опасен, добро пожаловать на мою территорию!» В Азии: «Я не опасен, я не посягаю на твою территорию!» Если незнакомцы по отношению к вам неприветливы – значит, вы в Азии, и значит, аборигены дают понять, что не будут вмешиваться в вашу личную жизнь.

Признак пятый… Каюсь, мы пятый признак выделить не смогли. Рассчитываем на помощь. Мы ни злить никого не хотим, ни льстить никому не хотим, просто если у тебя перед глазами есть сводная идентификационная таблица – ты никогда не заблудишься.

И в той же Азии легко поймешь, почему, например, Гонконг – европейский город. И легко поймешь, почему в Европе Москва – азиатский.

2011